скачать книгу бесплатно
Но всех его проделок не перечислишь. В конце концов, мне стали ненавистны его рыжие вихры, его покрытая веснушками шея, щеки, нос, мне был неприятен его голос, его манеры.
Самым неприятным было то, что учился он отлично. Он был способным и настойчивым парнем, легко разбирался в самых сложных предметах и особенно в математике, в которой я был слаб. Мне казалось, что учиться хорошо могут только послушные, воспитанные дети, поэтому он был в моих глазах нарушением законов природы. – Я подозревал, что он уж не так способен, чтобы схватывать все на лету. Подозревал, что тайком от всех он специально учит материал вперед по учебнику, чтобы потом уязвить всех, и особенно меня, своими знаниями. Этим в старших классах он изводил меня сильнее, чем прежде своими проделками и драками. Что бы я ни придумывал, что бы я ни делал, он всегда оказывался впереди меня. Делал все лучше с каким-то вызывающим мастерством и проворством. Не было ничего, в чем бы я его опережал.
В учебе я невольно соревновался с ним и отвечал урок не столько преподавателям, сколько ему. И почти всегда он уничтожал меня, дополняя ответ какими-нибудь новыми сведениями.
Но вот в восьмом классе произошло чудо, которое сразу изменило наши отношения. – Я участвовал в выпуске стенной газеты как самодеятельный художник, потому что неплохо рисовал карикатуры и виды. Роберт тоже рисовал, и мне казалось, что и рисует он лучше, чем я. Рисунки его были старательные, чистые, тогда как у меня часто были поспешные недоделки.
Однажды после выпуска очередной газеты он подошел ко мне и прямо сказал:
– На этот раз твоя взяла. Майкл, в твоих рисунках есть талант. Точно есть! А я всего лишь навсего хорошо рисую.
Я опешил и несвязанно пробормотал:
– Да нет, что ты. Тебе показалось… Не вижу ничего хорошего.
– Не притворяйся! У тебя в рисунках каждая черточка живая!
После уроков мы вместе пошли домой, и на улице он мне доверительно сказал:
– Хочу заняться радиотехникой. Заходи ко мне, может, вместе смастерим что-нибудь.
Так мы подружились и стали ходить друг к другу. С годами он все больше удивлял меня широтой своих знаний и необыкновенной силой воли, с которой брался за любое трудное дело и осиливал его.
У него не было призвания, он сам говорил мне об этом. Он увлекался всем: математикой, историей, радиотехникой, астрономией. По каждому предмету вырывался вперед. Во дворе он, как прежде, казался мне мальчишкой. Но дома, несмотря на свои буйные огненные вихры и озорные глаза, он был волевым человеком, способным сокрушить любую крепость.
Однако он нисколько не задавался. Бобби был внимателен, не пренебрегал никакими занятиями, и мы чувствовали, что он как будто уже не у нас в классе, а где-то далеко впереди – взрослый зрелый человек, которому ясно многое из того, над чем мы еще не задумались.
После окончания школы мы разошлись. Я некоторое время занимался бизнесом, а потом уехал на север и стал штурманом. Живопись осталась моим хобби. Не появлялся я в нашем городе несколько лет.
Нет художника, который не мечтал бы о выставке своих картин. Лучше всего, конечно, персональная выставка, но для начала неплохо получить хотя бы кусочек стены в каком-нибудь углу. И вот, наконец, я его арендовал. Уличная реклама извещала прохожих о выставке картин местных художников. Список фамилий авторов был длинным, и потому я попал в число тех, которые скрывались за словом «и другие».
– Я не знаю, была ли толпа у входа в выставочный зал при открытии выставки – меня там не было. В среде начинающих художников принято относиться к славе с некоторым пренебрежением. Поэтому я пошел на выставку только к концу первого дня.
Неспеша продвигался я к своему залу, ожидая, что там никого не будет, а если и окажется кто-нибудь, то не обязательно около моих картин.
И вдруг я увидел Роберта Асинугу. Он внимательно и долго рассматривал мой пейзаж «Сентябрь», склонив голову и улыбаясь. Я узнал его сразу, хотя внешне он очень изменился. Его волосы не были прежними рыжими вихрами, а уложены в аккуратную и продуманную прическу. Одет он был в строгий безупречный костюм. И только нос в неистребимых веснушках напоминал прежнего озорника Бобби.
Я едва поборол в себе желание убежать – я спокойно мог увидеть около своей картины кого угодно, только не его. Мне почему-то стало стыдно за нее, как будто Роберт подсмотрел что-то личное и посмеется надо мной.
Убежать из зала было, конечно, неудобно, и я, затаив дыхание, подошел к Бобби сзади, соображая, как с ним заговорить. Но, не отрывая взгляда от моей картины, он неожиданно сказал:
– Молодец, Майкл! Здорово ты стал рисовать! Я бы никогда так не сумел.
Потом он повернулся ко мне и, нисколько не удивившись моему присутствию, поздоровался:
– Привет, Михаил!
Я взглянул в его глаза, серые с зелеными крапинками, и знакомое с детства ожидание подвоха охватило меня. Однако он только критически оглядел меня и, кажется, остался доволен.
Я смущенно пробормотал:
– Как ты догадался, что я рядом?
– Почувствовал твое дыхание. А ты возмужал…
Он сказал это шутливым тоном, которого я испугался и потому решил перевести разговор на него самого.
– А как ты живешь, Бобби? Чем занят? Я слышал о тебе много странного. Говорят, что ты закончил экстерном университет, сделал какое-то открытие, работал в обсерватории профессора Шварцберга, а потом вдруг поступил в медицинский и перешел в военный институт…
– Да, я работаю в закрытом институте нейрохирургии. Думаю, что мне удастся получить пропуск для тебя. У нас там чудеса! Занимаемся протезирование нервных волокон…
– Извини, но я не имею об этом никакого представления.
Роберт посмотрел на меня долгим презрительным взглядом, каким, вероятно, смотрит страус на воробья, который осмеливается называть себя птицей.
– Возможности обработки информации даже у самого мощного суперкомпьютера приравниваются к нервной системе улитки. Наш мозг может хранить информацию, которая заняла бы двадцать миллионов томов. Люди используют менее сотой доли процента своих возможностей.
Бобби снова посмотрел на меня тем взглядом, от которого мне захотелось втянуть голову в плечи.
Мы вышли из зала на набережную. У самых дверей Роберт столкнулся с седым представительным мужчиной, который предупредительно отступил перед ним, давая дорогу и, слегка поклонившись, поздоровался.
– Кто это? Твой подчиненный?
– Нет, этому человеку я делал операцию.
– Ты можешь делать операции? Роберт Асинуго, я преклоняюсь перед тобой! – Я никогда не выносил вида чужой крови.
– Дорогой Майкл! Как мне хочется задрать нос! Я всю жизнь добивался, чтобы ты сказал мне эти слова. Я считал талантом тебя! Ты рисовал, а я удивлялся, что у тебя получается совсем не то, что видел я, но это было гораздо лучше. В детстве мы с тобой…
– Да-а, в детстве было кое-что. Но ты скажи мне, почему ты оперировал этого человека?
– Он участник войны. Пуля вырвала у него часть позвоночника, спинной мозг был поврежден, частично перебиты нервные волокна. Остался жив, но нижняя часть тела отнялась. Долгие годы валялся в постели, его возили в коляске. Красивый, умный, добрый человек был обречен на участь безнадежного калеки. И только нам удалось заменить поврежденный участок спинного мозга. Использовали микротоки для протезирования нервных волокон. Пока лучшие материалы удается получать только в космических условиях. Поэтому я и не прерываю связь с профессором Шварцбергом… Я тебе все покажу!
Серо-зеленые глаза Бобби хитро улыбнулись.
– У меня там чудеса! Ну, представь себе, что у кошки отрезана лапа, которая отнесена на другой стол. Различные устройства, конечно, питают эту лапу, но с основным организмом она не связана. И вот ты щелкаешь кошку по носу, а лапа на соседнем столе, выпускает когти и пытается тебя цапнуть. Сам понимаешь… Я прочел твое письмо профессору Шварцбергу…
Андрей Дизель нетерпеливо перебил затянувшийся рассказ Михаила.
– Ты так и не сказал мне о главном! Ты летал на ракете «Феномен»?
Михаил на минуту замолчал, о чем-то раздумывая, но потом все же ответил:
– Меня там не было, но там был мой мозг.
– Что? Ты пошел на такое?!
– Встретимся завтра, и тебе все станет ясно.
– Нет, я, пожалуй, не соглашусь на твое предложение.
– Тебя не интересует все это даже как журналиста?
– Очень интересует, но кажется подозрительным, что ты рассказываешь мне о вещах, скрываемых от прессы…
– Ну, как знаешь, – Михаил хитро прищурился и с усмешкой смотрел на Андрея, лицо которого то краснело, то бледнело и выражало весь спектр сомнений, подогреваемых жгучим интересом.
* * *
Андрей Дизель и Михаил стояли на углу около площади и пожимали друг другу руки. Андрей понимал, что Михаилу надо куда-то идти, и они прощались. Андрей все же обещал встретиться с ним на следующий день, не предполагая, что это случится гораздо раньше. Не более чем через пятнадцать минут он будет лежать на операционном столе, а генерал Роберт Асинуго будет сосредоточенно, молча, изредка сердито поглядывая на сестер, оперировать его слабеющее тело.
Они попрощались. Андрей перешел через площадь и, выйдя за белую черту, помахал Михаилу рукой.
В ответ Михаил поднял обе руки, соединенные в рукопожатии, и вдруг лицо его испуганно вытянулось. Андрей обернулся и увидел мчащийся на него грузовик. Страшно, пронзительно взвизгнули тормоза, раздался крик: «Андре-е-й!» Он почувствовал сильный удар в бедро и навзничь упал на мостовую.
* * *
Андрей пришел в себя от резкого света. Его удивляла и тревожила странность его состояния. Он думал, что если уж он попал под автомобиль и остался жив, то сейчас должен был бы страдать от боли. В последнюю секунду там, на площади, он еще чувствовал сильный удар в бедро бампером автомобиля. А теперьу него словно нет ни этого бедра, ни ног, ни рук, ни даже головы. Да, это невероятно, но у него нет тела. Если бы оно было, оно болело бы, дышало, оно чувствовало бы… Может быть, он умер, тело его мертвое, и только мозг еще работает?
А может быть, это и есть смерть? Может быть, у трупа мозг временами просыпается, но не может никому сообщить об этом, так как не управляет ничем, кроме своих мыслей.
– Неужели я мертв? Надо стараться как-то провести время. Провести время? Это понятие потеряло для меня смысл, потому что мне безразлично быстро или медленно оно идет. Сколько времени прошло? Год или час?
Неожиданно послышались звуки. Они возникли не сразу, не вдруг, но когда Андрей заметил их, ему стало радостно, как от долгожданной удачи. Он прислушивался и все больше убеждался, что слышит звуки из внешнего мира. Это было тиканье часов. Слышно только тиканье часов и никаких других звуков. Может быть, там ночь?
* * *
Андрей не заметил, как наступило забытье. Разбудил его громкий разговор около него, почти над ухом. Разговаривали двое. Голос одного он узнал сразу. Это был Роберт Асинуго. Другой голос, глуховатый и озабоченный, принадлежал Михаилу.
– Вы уверены, что операция прошла удачно?
– Майкл, ты сам видишь, что тело живет, дышит, мы даже отключили искусственные легкие. Послушай сам, как работает сердце – как у здорового человека. Синяки и ссадины пропали, бедро почти срослось. На голове с трудом найдешь следы швов. Раны хорошо заживляются, когда человек лежит без движения так долго.
– А как мозг?
– Анализ питательной среды показывает, что обмен веществ в норме. Значит, мозг живет. Мы будем хранить его тело, потому что это тело живого человека, и поддерживать мозг питанием, потому что он, может быть, мыслит.
– Долго ли это будет продолжаться? Сколько времени мозг и тело смогут существовать отдельно? Вы говорите, что вложить мозг на прежнее место в череп уже невозможно? – спросил Михаил.
– К сожалению, пока это сделать нельзя. Череп слишком деформирован. Смерть фактически наступила сразу после удара. Спасти мозг оказалось возможным только удалением его из черепной коробки. Но это даже к лучшему.
– К лучшему для кого?
– Для науки, конечно. А может быть, и для пациента. Пока нас, добровольно пошедших на риск, было только двое. Твой мозг уже на месте… – Я жду, когда ты передашь на полотне ту фантастическую картину, которую наблюдаешь.
– Да, никто не поверил бы, что предметы могут казаться такими. Стволы сосен определенно синие, ветви космато желтые, как будто они сделаны из соломы. И березы поражают ядовитым оттенком желтизны. Небо мутновато оранжевое, облака ослепительно голубые.
– Вот-вот, интересно знать, покажется ли нормальному человеку привычно зеленой ярко-желтая сосна, которую ты нарисуешь с натуры. Нарисуешь так, как ее видишь ты. Но Тэсс, возможно, увидит, что это самая обыкновенная сосна и не удивится. Ведь нормальный человек с детства называет этот цвет зеленым…
– Тэсс? Если бы мой мозг был на месте, от одного этого имени у меня бы закружилась голова, – подумал Андрей.
Она стояла возле его койки. Да, это была именно она, дочь профессора Шварцберга. Это был ее голос. Она, уверявшая его в том, что не выносит Роберта Асинугу, теперь обращалась к нему с нескрываемым восхищением и уважением. Говорила что-то о его светлой голове, золотых руках… Он мучительно ощущал, как улыбается Тэсс, глядя на рыжие волосы Бобби, его веснушки, ничуть не поблекшие от возраста… Догадывается ли Роберт, что Тэсс так восторженно относится к нему? Нет. Он слишком занят своими проблемами, чтобы замечать чувства подчиненных…
– Что показывает контрольный экран? – спросил Михаил.
– Пока ничего.
– А может быть, он слышит нас, но пока не может сообщить об этом?
Андрею стало страшно: Роберт Асинуго мог подумать, что он ничего не слышит, а только мыслит, оторванный от всего, и не будет с ними говорить.
– Но я слышу! Слышу! Как сказать им об этом? Дорогой Миша, догадайся же ты! Говори больше: я ведь только этим и могу жить сейчас, слушать и слушать жизнь.
Андрей снова прислушался. Говорил Роберт.
– Возможно, что и слышит, но как мы узнаем об этом. Сейчас очень нужен первый толчок со стороны мозга, сильная волевая попытка связаться с какой-нибудь частичкой тела. Надо пытаться! Контрольный экран включен.
– Андрей! – громко сказал Роберт, – если ты меня слышишь, если ты меня понял, сделай попытку чем-нибудь пошевелить. Мы смотрим на экран, мы увидим, что ты пытаешься.
Андрей понял его, но как трудно сосредоточиться, когда не чувствуешь того, чем должен двигать. Надо представить себе, что падаешь, и вслед за этим сделать движение, чтобы удержаться. Так бывает во сне, когда после этого вздрагиваешь и просыпаешься. А еще лучше вообразить себе страшную опасность, которая должна быть яркой и сильной.
Андрей вспомнил мчащийся на него автомобиль, услышал, как взвизгнули тормоза, увидел испуганные глаза шофера и бросился в сторону, кажется, даже побежал. И тут же раздался радостный крик Михаила:
– Бобби, он жив, он ответил!
Андрей услышал голос Тэсс:
– Только что звонили из скорой помощи. Везут к нам пострадавшего. Опять уличная катастрофа.
– Кто он?
– Доктор Брандт, известный ученый-экономист.
Минутное молчание. Затем скользящий звук – Андрей представил, как Роберт Асинуго с загоревшимися глазами потирает ладони. Его голос, чуть прерывающийся от волнения:
– Материал сам идет нам в руки!
– Бобби, неужели ты решишься?
– А почему нет? Я сделаю мозг Андрея дублером мозга доктора Брандта. Мы вживим в его мозг искусственные волокна.
Страшная догадка обожгла Андрея. Он снова представил мчащийся автомобиль и одновременно невыносимая боль пронзила тело. Андрей потерял сознание…
* * *
Больничная койка на мягких колесиках была осторожно выдвинута на веранду, выходящую в сад. Если опереться локтями на подушку и приподняться, то можно увидеть клумбы цветов, высокую ярко-зеленую траву и тропинки, посыпанные желтым песком. Такими они, вероятно, казались другим. Но Андрею трава казалось ярко-красной. Он едва узнал куст розы с коричневыми листьями ветвей и совершенно зелеными, салатового цвета, лепестками. День был яркий, солнечный, весенний, а ночью пронеслась гроза. Как обычно, после грозы все на земле выглядело празднично, все как будто улыбалось и жмурилось от солнца.
Рядом с Андреем стояла счастливо улыбающаяся Тэсс. Ее лицо было похоже на это сегодняшнее утро, свежее и ясное после ночной грозы.
