скачать книгу бесплатно
Всего лишь пепел
Игорь Изборцев
Герой повести Василий Петрович Пузынёв воплощает в себе все цели и идеалы современного человека – карьерный рост, власть, деньги, жизнь в своё удовольствие. И вот его мечты начинают сбываться – он получает должность подполковника милиции, строит чудесный дом на берегу озера. И неважно, что блага жизни получены им незаконным путём, что вместо того, чтобы защищать людей, он использует своё служебное положение для личного обогащения. Игорь Изборцев в очередной раз показывает нам, что все богатства, все земные ценности – всего лишь пепел по сравнению с богатством Небесным. И тот, кто стремится к бренному, земному, подобен человеку, копающемуся в пепелище и взметающему в воздух груды пепла и гари. Этот пепел застилает ему глаза, заполняет лёгкие, мешает вздохнуть полной грудью живительный воздух благодати. Что уготовано такому человеку, кроме как погрести себя в этом ворохе пепла, оставшемся от его никчёмной жизни?
Игорь Изборцев
Всего лишь пепел
Ученики же Его спросили у Него:
что бы значила притча сия?
(Лк. 8, 9)
Ветер сдувал пепел в озеро. Мельчайшие его частицы кружились над поверхностью, завивались в вихри, словно справляя древний обряд гадателей-туфрамантов, и медленно опускались в воду. Когда порывы ветра достигали особенной силы, зеркальная гладь озера мутнела, приобретая серый оттенок. Но вскоре очищалась, и озеро свободным от пепла зраком опять всматривалось в небо. А отяжелевший прах погружался в придонные глубины. Если ветер вдруг затихал, сидящий у пепелища человек вставал и начинал ворошить его лопатой, вздымая в воздух серые облака пепла. Но в безветрии они не улетали далее нескольких метров и лишь заставляли человека надсадно кашлять. И тогда он призывал ветер. Зов его был подобен парящему в бездне эху; он кричал так, будто дело касалось чего-то самого важного, и предмет его безпокойства являлся единственным в мире сокровищем, а не всего лишь пеплом, прахом под ногами…
* * *
Я мечтаю о вещах, которых никогда не было,
и я говорю: «Почему нет?»
Шоу Б. Д.
Свою новую должность Василий Петрович Пузынёв любил мучительной и, как казалось ему, неразделённой любовью. Продвижения по службе он ожидал несколько лет и уж перестал надеяться. Но наступил 1996 год, его наконец-то повысили в звании и назначили милицейским начальником. По справедливости сказать, не самым большим в городе, но всё же заметным. Это было время, когда люди уже научились жить ярче и интересней, чем в эпоху восьмидесятых. Недостижимое прежде становилось реальностью: и просторные дома, и иностранные машины, и отдых среди пальм на побережьях океанов. Доселе Василий Петрович о таком мог только мечтать, теперь же пришла пора его мечтам сбываться…
Не всё складывалось гладко, но, как говаривал дед Василия Петровича, Николай Дорофеевич Пузынёв, коли хочешь есть сладкое, учись терпеть горькое. Василий Петрович умел терпеть. И воля к победе у него имелась. Немаловажная деталь, ведь, как выражался всё тот же дед Коля, была бы твёрдая воля – и гора превратится в поле. Именно в это поле и прорывался Василий Петрович, не стесняя себя в средствах.
Супруга его, Ангелина Ивановна, женщина тихая, придавленная тяжёлой пятой мужнина характера, всё чаще плакала украдкой и бледнела лицом, заслышав шаги Василия Петровича. Они по-прежнему жили в старой трёхкомнатной хрущёвке, где всё, невзирая на скромность быта, было ей безконечно дорого. И подаренная на свадьбу фарфоровая пастушка в серванте, и притулившийся на шкафу хрустальный орёл, и даже портрет седобородого Николая Дорофеевича над обеденным столом. Василий Петрович же день ото дня укреплялся в ненависти к этим убогим, как думалось ему теперь, стенам.
Как-то за поздним ужином он в очередной раз делился с женой своими планами на будущее.
– Ничего, недолго осталось, – бурчал, отправляя в рот приготовленные Ангелиной Ивановной бараньи тефтельки, – скоро заживём. Завидовать нам будут.
– Вася, может быть, ну его? Разве нам тут плохо? – спросила Ангелина Ивановна, виновато пряча глаза. – Вон Гусевы вообще в двушке живут и детей у них двое, а у нас Юрочка один.
– Ты как пенсионерка рассуждаешь, – Василий Петрович взглянул на жену: та всё ещё сохраняла миловидность и, хотя полнота несколько скрадывала прежнюю миниатюрность фигуры, но отнюдь не портила, напротив – даже привлекала. И откуда, скаж?те, эта свойственная старости косность мысли?
– Да что Гусевы? – рассердился он. – Жлобы они. Петька Гусев как был майором, так и помрёт. А я, как ты помнишь, теперь подполковник. Начальник! И всё, хватит! – Василий Петрович отодвинул тарелку, резко встал… и оказался лицом к лицу с Николаем Дорофеевичем, железным своим естеством буквально выпирающим из висящего на стене фотографического портрета. Пузынёв старший непреклонным крестьянским взглядом гвоздил прямо в лоб и Василий Петрович, дрогнув, отступил.
– Всё равно будет по-моему, – обронил он, покидая кухню.
Истекающий в телевизоре красноречием вальяжный тележурналист Киселёв раздражал, и Василий Петрович вышел на балкон, служивший ему на протяжении многих лет местом отдохновения. Здесь он, бывало, блаженно жмурился, выкуривая последнюю перед сном сигарету, или просто вдыхал свежий воздух, любуясь окрестностями. Но не в этот раз. Испытывая сильное раздражение, Василий Петрович смотрел на засыпающий под его ногами город. Воздух казался пропитанным ядом и ложью. «Не притворяйся! Меня не обманешь! Хочешь, не хочешь – а я теперь тебе начальник!» – он едва сдержался, чтобы не крикнуть это вкраплённым в темноту огням, крадущимся в полумраке фигурам людей, ворчащим автомобильным моторам. Вслух же сказал негромко: «Ещё узнаете меня!»
В этот момент он показался себе таким большим, что сама надвигающаяся ночь едва достигала ему до пояса, а плывущие в небе звёзды как раз ложились на его плечи…
* * *
Что непонятно, то и чудо.
Чехов А. П.
В начале весны Василий Петрович стал владельцем замечательного земельного участка на берегу Окуневского озера рядом с крохотной деревенькой Большие Росы. Пятьдесят соток! А в нескольких метрах – кристально чистое зеркало воды, в котором отражаются и облака, и солнце, а ночью – месяц и звёзды. И он сам, если подойдёт к обрезу воды и глянет под ноги хозяйским взглядом.
Одно немного портило настроение: больно уж неказистая дорога тянулась к его участку от шоссе – сплошь из колдобин. Впрочем, эта «вторая русская беда» настолько основательно протянулась сквозь всякого российского человека, что и не особенно отягощает душу – привычка, как говорится, вторая натура.
Что же касается «первой беды», то Василий Петрович, как человек из «органов» в сопровождении двух рослых сержантов проверил документы у жителей деревни, коих осталось всего семь человек – исключительно старше шестидесяти лет – и ничего злокозненного не углядел. Впрочем, удивляться тут было нечему. Большие Росы давно пережили свои лучшие времена. Теперь, похоже, не то, что о жизни, о смерти хорошенько подумать здесь становилось некому – среди заросших бурьяном фундаментов, будто в испуге прижавшиеся к земле сараев, полуразрушенных зданий почты и магазина. Какие уж тут неожиданные открытия? Правда в пятом по счёту жилом доме вышла некоторая заминка…
На четырёх подворьях – избы как избы: косые от старости, почерневшие от сырости и грязи. А пятая избушка вырастала сказочным домиком, сложенным как будто из шоколадных пряников и марципана. Крыша у неё была голубенькая с жёлтой крапинкой, стены оранжевые, окошки беленькие. Так бы и съел. Сержанты даже принюхались: а ну и впрямь съедобный? Да нет, всё из ординарного дерева, спиленного не иначе как в четвёртую сталинскую пятилетку, но посмотришь, не налюбуешься: и аккуратно, и нарядно, и светло. Внутри – ласковые скамейки, укрытые самоткаными ковриками, дубовый стол под голубой скатёркой, повсюду вышитые салфетки; на стеночках – фотографии в аккуратных рамочках, в красном углу – святые образа. И печка русская – большая, белая, важная. Воздух был пропитан ароматом полевых трав, вызывающим в носу нежное свербение. Встретила же их посреди всего этого крестьянского благодушия и уюта не какая-нибудь злобная бабуся с палкой в руке и толстыми очками на носу, а вполне благообразная миниатюрная старушка с крохотным фарфоровым личиком – ну прямо Божий одуванчик. Она улыбнулась, кокетливо поправила платочек и неожиданно молодым звонким голосом спросила:
– Что, начальник, проверка паспортного режима?
– Обязательно так! – сурово ответил Василий Петрович.
Стараясь казаться проницательным, он взглянул старушке в глаза и со строгой пытливостью поинтересовался:
– Вы при ком сидели: при Сталине, Хрущёве? Уж больно, судя по речи, вы тёртый калач.
– Да не сидела я, родимый, детей, внуков растила, – всё также бойко ответила старушка, помахивая зажатым в руке паспортом, – вот бабка моя Нюша, та уж хлебнула горюшка – и при одном батюшке царе сидела, и при другом, и при Ленине, и при Сталине, и при Хруще.
– Вот уж врать! – возмутился Василий Петрович, забирая из рук женщины документ. – Что, и при Хрущёве сидела? – последнее особенно вывело его из себя. – Это сколько ваша бабка прожила? – вознегодовал он, вместе с тем внимательно рассматривая российский паспорт старухи. – Вот вам, Анфиса Сергеевна, восемьдесят один год. Значит, вы и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе могли срок тянуть. А бабка ваша не могла. Столько не живут!
– Да? – старушка Анфиса надула губы, подбоченилась и игриво повела плечами. – А вы, начальник, сами у ей спросите, вона она на печи лежит, поди уж и не спит?
– Шутки? – вскипел Василий Петрович. – Да я вас… – тут он осёкся, заметив как дернулась закрывающая печную лежанку шторка, украшенная озорными петухами, и в узкий просвет прямо в его сторону протянулась тоненькая, как хворостинка, ручка. И что-то там в ней было зажато – не то книжица, не то просто свернутая в несколько раз бумага.
Василий Петрович растерялся, не зная что и делать. Выручил один из сержантов. Он по строевому чётко и широко шагнул в сторону печи (вроде бы даже скомандовав себе: ать-два!), принял в свою руку документ и передал Василию Петровичу.
Всё-таки это была книжица синего цвета, размером примерно десять на пятнадцать сантиметров. На обложке – герб Российской Империи – двуглавый орёл. На первой странице – где указывалась цена документа, а именно пятнадцать копеек – значилось, что безсрочная паспортная книжка выдана Псковским управлением полиции 4 апреля 1902 г. за № 290. На второй странице Василий Петрович, чувствуя, как шевелятся на его голове волосы, прочитал: «Владелец книжки: Анна Васильевна Маркова; звание: мещанка города Пскова; время рождения: 17 сентября 1866 года» На остальных тридцати страницах книжки располагались дополнительные сведения о владельце, извлечения из положения о видах на жительство, места для отметки в уплате сборов за полугодия и для прописки полицией. Документ производил впечатление подлинного. Василий Петрович чувствовал это нюхом потомственной ищейки, проросшей в «органах» ещё отцовскими корнями. Испытывая в себе некоторое шатание, он собрал волю в кулак и громко, скорее даже чересчур громко, спросил:
– Это чьё? Из какого музея? – на последнем слове он сорвался на фальцет. Что б скрыть смущение, топнул ногой. – Ну-ка признаваться!
– Баба Нюша, ты ему покажи другой паспорт! – опять по-юношески живо воскликнула Анфиса Сергеевна
– Ась? Чево? Хруща что ли? – донеслось из-за шторки.
Голос, конечно, был не молодой, но на сто тридцать лет явно не тянул, что Василий Петрович и отметил с удовлетворением.
Хворостинка опять выпросталась наружу, уже с другим паспортом, темно-зелёного цвета с чёрным советским гербом на обложке. Василий Петрович взял его в руки, с нетерпением открыл… и увидел те же имя-фамилию-отчество, но уже над тусклой чёрно-белой фотографией, с которой смотрела на него изрядно похожая на Анфису Сергеевну старушка. В пятой графе значилось, что она иждивенка, а в шестой – невоеннообязанная. Во второй графе – «время и место рождения» – стояла почти что соответствующая первому документу дата: 17 сентября одна тысяча восемьсот… следующая цифра была размыта и поэтому походила на восьмерку или на девятку, зато последняя читалась четко – шесть.
– Тут у вас с датой нестыковочка, – указал пальцем Василий Петрович. – А фотография на вас похожа.
– Вот-вот! – радостно закивала Анфиса Сергеевна, – бабуля всё же, родимая кровь.
Василий Петрович почувствовал, что его губы тоже собираются растянуться в улыбке. Чтобы не допустить конфуза, он строго на себя прикрикнул:
– Ну-ка прекратить!
Сержанты вздрогнули и вытянулись по стойке «смирно», а Василий Петрович рыкнул теперь уж на бабку Анфису:
– Предъявите подлинный документ, российский! С печатью! – последнее он добавил неведомо зачем. Разве бывают паспорта без печати? Едва ли. Даже сержанты недоуменно переглянулись на высоте своего роста. Однако оказалось, что иногда с документами происходят самые неожиданные вещи…
– А зачем вам, начальник, ещё один пачпорт, – спросила разом поскучневшая Анфиса Сергеевна, но уколовшись об острый взгляд милицейского чина, покорно побрела к старому комоду. Она шуршала там несколько минут, и наконец, с явной неохотой подала Василию Петровичу привычную ему до оскомины бордовую книжицу.
– Так-с – протянул тот, раскрывая документ и рассматривая на фотографии опять же похожую на Анфису Сергеевну бабульку, – так-с, – повторил он и осёкся: в графе «дата рождения» было пустое место.
Проследив его взгляд, Анфиса Сергеевна виновато поёжилась:
– Пачпортистка, будь она неладна, не решилась поставить верную дату. Всё твердила, что, дескать, не может такого быть, что надо, дескать, разобраться. Вот и разбиралась, пока Бог её не прибрал.
– Это как понимать? – вздёрнул подбородок Василий Петрович.
– Ну, померла, значит, – вздохнула Анфиса Сергеевна, – да уж и немолодой чай была.
– Немолодой? – едва не рассмеялся Василий Петрович, вспомнив старорежимный паспорт старухи.
Он решил, было, изъять документы и доставить подозрительных бабусь в местный райотдел для проверки, но подумав немного, плюнул и махнул рукой: вот уж действительно кто не молоды, так это они…
Напоследок всё же спросил, указав взглядом на шторку с озорными петухами:
– За что сидела?
– Политическая! – с чувством глубокого достоинства ответила Анфиса Сергеевна.
Нет, с «дураками» в этой деревеньке оказалось всё в порядке. «Глупы и безвредны», – подвёл для себя черту Василий Петрович. Теперь можно было приступать к строительству дома…
* * *
Всякому безобразию своё приличие.
Салтыков-Щедрин М. Е.
Вопрос с проектом решился на удивление быстро: у одного известного архитектора по фамилии Избитнев при неожиданной проверке наряд ППС обнаружил в заднем кармане брюк два патрона от пулемёта «Максим». Дело пахло тюрьмой, и архитектор, чтобы облегчить свою участь, сам предложил Василию Петровичу безвозмездные услуги. Он даже подсказал, в каком коммерческом предприятии можно крайне дешёво приобрести строительные материалы. Владелец этой компании, справедливо предполагая, что и у него в барсетке может оказаться пакетик с героином, любезно предложил Василию Петровичу за приемлемую сумму в двести долларов всё необходимое для строительства дома: и калиброванное бревно, и доску, а также столярные изделия. Это предложение бизнесмена было любезно принято…
Через шесть месяцев над зеркалом Окунёвского озера, словно мановением волшебной палки колдуна, вырос ни на что не похожий, но обстоятельный и серьёзный деревянный дом в два с четвертью этажа, общей площадью в триста восемнадцать квадратных метров. Дом поражал небывалой самобытностью, причудливым сочетанием архитектурных стилей. Специалист углядел бы здесь линии и объёмы дворянской усадьбы, параллелепипеды и овалы модерна, монументализм сталинизма и минимализм хрущевизма. И всё это из простых калиброванных бревён. Вот на что способна прижатая к колючей проволоке двумя пулемётными патронами архитектурная мысль! С особой изощрённостью эта самая мысль потрудилась над крышей, изломав и искрутив её с буйной эклектичной сумасшедшинкой и одев после всего в красную черепицу. Сей шедевр призывал всякого прохожего изумлённо снимать перед собой шляпу. В остальном всё выглядело пристойно и даже банально. Участок опоясал высокий дощатый забор, в положенном месте встали глухие металлические ворота, а рядом с ними – два рослых сержанта. На закрытой территории ворожила над ландшафтным дизайном несколько воспрянувшая духом Ангелина Ивановна. Ей помогал архитектор Избитнев, отрабатывающий последние (как заверил его участковый инспектор по месту жительства) трудодни…
По вечерам из города приезжал сам Василий Петрович. Он неспешно прогуливался по мощёной камнем дорожке, спускался к озеру и минуты по полторы кряду глядел на воду. В этот момент он воображал себя героем документального фильма, на которого смотрят тысячи его земляков и с восхищением восклицают: «Какой у нас всё-таки замечательный мэр!»… Никакой путаницы тут не было: уже более месяца Василий Петрович целеустрёмленно мечтал о кресле мэра. «Раз сбылись мои прежние мечты, – по-милицейски уверенно думал он, – то сбудется и эта!»
Однако в деревне тоже что-то происходило. За делами и важными размышлениями Василий Петрович совсем упустил из виду свою «первую беду». В Больших Росах появились незнакомые люди, они передвигались с места на место, переносили из стороны в сторону какие-то предметы, выкладывали их штабелями, чем-то стучали и гремели. Поначалу Василий Петрович решил, что это школьники-тимуровцы оказывают шефскую помощь старикам. Но когда к Большим Росам устремились груженые стройматериалами КамАЗы, он забезпокоился и послал сразу обоих сержантов для выяснений. Ему вдруг примерещилось, что здешнюю земельку присмотрела какая-то важная персона, быть может, и из самой Москвы. «Чур, меня! – ущипнул он себя за ухо. – Сожрут ведь акулы демократии, сживут со света, тут уж и в баню не ходи». Ему как-то совсем нехорошо сдавило грудь… Но тут подошли сержанты и доложили, что в деревеньку прибыла церковная община и строит православный храм.
– Ах! – вздохнул Василий Петрович и опустился на землю под ноги Ангелины Ивановны, прибежавшей на его зов с кувшином клюквенного морса. Он осушил три стакана целебного напитка и, чувствуя, как освобождается от тяжести грудь, попросил сержантов ещё раз доложить про церковную общину.
«Ну и славно, – подвёл он черту под своими безпокойствами, – все эти общины глупы и безвредны. Глупы и безвредны!»
* * *
Ты взвешен на весах и найден очень лёгким.
(Дан.5:27)
В разгар лета 1997 года Василий Петрович сооружал у себя на участке баньку, как он сам это называл. Хотя по справедливости её следовало бы именовать баней, потому что размерами она превосходила все вместе взятые деревенские баньки раза в четыре. Работа близилась к завершению. Как-то в пятницу вечерком он приехал из города, уставший и благодушный. Солнце клонилось к закату, пряча от Василия Петровича свой сановитый взгляд в похожих на ворох денежных купюр облаках. Во всём этом чувствовалось некое пренебрежение, но Василий Петрович не обижался. Если бы он стал вдруг солнцем, то вообще бы ни разу ни на кого не взглянул. «Нет, жить хорошо!» – думал Василий Петрович, очередной раз обходя кругом строительный объект. Всю минувшую неделю дорожники подсыпали и утрамбовывали дорогу до шоссе. Асфальт, конечно, не положили – слишком накладно. Но и после такого ремонта «вторая беда», лишённая колдобин и ям, вовсе не выглядела бедой. Это добавляло оптимизма.
Напевая себе под нос «Белые розы», Василий Петрович с любовью тут и там скрёб ногтем янтарные от пропитки брёвна. У маленького окошка замешкался, предавшись своим с некоторых пор потяжелевшим мечтам. Ему давно уже и думать забылось о том, чтобы стать мэром: ну никак это дело не срасталось. Да и мелковато будет! Как прагматик и реалист он мечтал теперь о продолжении милицейской карьеры. Через пару лет, думал, стану городским начальником, через пяток – областным, а там – и в столицу в министерство. Местную недвижимость передам в управление сыну, а себе сварганю на Рублёвке, ну и в Лондоне, конечно… если досок хватит… Что? Он с трудом вырвал себя из потока мечтаний, и, ещё не видя к кому обращается, переспросил:
– Что?
– Да я говорю, если досок хватит, через неделю закончим, – стоящий перед ним бригадир строителей Муслим мял в руках тюбетейку и стрелял из стороны в сторону маленькими вороньими глазками, – но только не хватит досок, так что, хозяин, через неделю никак не закончим.
– Это почему не хватит? – вспылил, было, Василий Петрович, но тут вспомнил гнусновато-хитрое выражение лица поставщика пиломатериалов Лорика Дорецкого, когда тот мамой клялся, что полностью закрывает потребность банного строительства. Ничего, мол, больше не потребуется! Василий Петрович тогда сразу и поймал себя на мысли: врёт, паскудник. Так и вышло… «Это что же, мне теперь самому покупать? – закипая раздражением, подумал Василий Петрович. – Пусть рыжие покупают, не про Чубайса будет сказано».
Василий Петрович не знал, сколько стоят элементарные гвозди. Да и зачем ему, право слово, это знать? Пусть другие знают! Лорик Дорецкий, например, не столь давно уличённый в мелкой краже. В багажнике его чёрного гелендвагена нарядом ППС были обнаружены две коробки с похищенным накануне в одной из аптек аспирином. Доказательная база, конечно, хромала, и вполне имело смысл пободаться с законом, но Дорецкий решил, что себе дороже спорить, лучше уж купить пару-тройку машин стройматериалов для нужного человека. Однако, как выяснилось, и тут не изменил своей натуре…
«Ну, Лорик, ну гад! – ещё более распалялся Василий Петрович. – Не обманешь, не проживёшь? Так? Ну-ну! Я тебя прижучу!»
– Что будем делать, хозяин, ведь не хватит досок? – нудно тянул своё Муслим. – В деревне у соседей на стройке целый штабель нужного калибра лежит. Вы бы у них, что ли, купили?
– Заткнись! – заорал Василий Петрович. – С какого это рожна я буду покупать? Ты что не знаешь, кто я? Давно бы сползал ночью со сворой своих дармоедов, по-тихому загрузил бы машину и сюда. Всё учить тебя?
– Да пробовали мы своровать, – спокойно признался Муслим, – там бабки ночью, злые как шакалы, ходят вокруг своей стройки, мимо них суслик не проскочит.
– Да я тебя… – Василий Петрович ещё несколько минут, ничуть не сдерживая себя, кричал на Муслима, наконец, исчерпался и замолк.
Из-за озера на участок хищной амебой наползала ночь, накрывая сумрачной желеобразной массой кусты, скамейки, гипсовые фигурки людей с вёслами и снопами пшеницы в руках. Василий Петрович косорото зевнул и махнул на прощание рукой нахохлившемуся чёрной птицей Муслиму:
– Ладно, иди, утром я сам всё решу…
Назавтра была суббота, выходной. Василий Петрович основательно выспался, плотно позавтракал и приказал домработнице Фросе приготовить его парадный мундир. Пока та чистила щёткой китель и сдувала пыль с фуражки, Василий Петрович, потягивая китайский зелёный чай, ещё раз выслушал отчёт бригадира Муслима о глубине обороны на строительном объекте «деревня».
– Так-с, – приговаривал он после каждого третьего глотка, – понятно.
Наконец он отодвинул в сторону чашку и вышел из-за стола. Ему действительно всё казалось ясным и понятным, как, например, хищные намерения парящего сейчас в высоком небе ястреба. Василий Петрович, вскинув руку козырьком ко лбу, внимательно рассматривал птицу.
– Да я и мудрить не стану, – сказал он Муслиму, – просто схвачу их когтями за жабры.
– Эскорт будете брать? – спросил бригадир, бросив взгляд на маячивших в отдалении сержантов.
– Ни к чему, – усмехнулся Василий Петрович, – что нам, со стариками воевать?
Через тридцать минут он уже уверенно шёл по деревне. Если бы в этот момент его видел кто-то из сослуживцев, то непременно отметил бы, что и походкой, и повадкой коллега Пузынёв явно перешагнул за границы своего звания и должностных полномочий. С такой сановитой важностью, внушающей окружающим трепет и благоговение, ходят лишь трёхзвездочные генералы да заместители министров. Но примерно в таких чинах и мнил себя сейчас Василий Петрович, блуждая мыслью в лабиринтах своих грез. О, знал бы областной прокурор с каких высот взирал на него иной раз милицейский чин Пузынёв! Не миновать бы тому Пузынёву беды! Но не научились ещё прокуроры блюсти надзор за содержимым голов российских граждан. Не научились! И наверняка в этом нет никакой беды. Иначе бы написал ли свои гениальные строки Александр Сергеевич?
Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.
Неизвестно… А Василий Петрович как раз тоже подходил к храму. Этот, правда, находился ещё в стадии строительства. Десятиметровой высоты сруб окружали леса, на крыше, гремя листами оцинкованного металла, копошились рабочие. Внизу прямо на земле стояла золочёная луковица купола, увенчанная крестом. «Это как же её будут устанавливать?» – задумался Василий Петрович.
