скачать книгу бесплатно
– Лети-лети, лепесток, через запад на восток… – Пробормотал я стишок из старой сказки, показавшийся мне уместным.
Не знаю, как долго я стоял столбом, уставившись невидящим взором на клочки бумаги, бывшие когда-то такими ценными для меня, а теперь не имеющими никакого значения. Теперь это была просто цветная бумага. Лучшее воспоминание было уничтожено, порвано, стерто в порошок и отправилось в ведро, став обычной кучей мусора.
Я допил вторую бутылку, сморщившись от отвращения, вкус был гнилой, но мне было все равно, я хотел лишь забыться. Мне нравилось это чувство. Алкоголь вливался в меня, обжигая горло, пищевод, тяжестью опускаясь на дно желудка, откуда кровь, насытившись спиртом, разнесет его по организму, заставляя почувствовать эйфорию. Я надеялся, что вторая попытка окажется более удачной и меня не вывернет опять на изнанку.
Последнюю бутылку я пил долго, медленными глотками, не обращая внимания на вкус. Я описывал круги вокруг кухонного стола, стараясь не думать ни о чем другом, кроме этого. Один, два, три… я считал круги. Эйфория постепенно охватывала меня, убаюкивала. На двадцать седьмом круге закружилась голова, Я упал на стул, откинулся на спинку и закрыл глаза. Мир завертелся, как бешеный бесконтрольный волчок. Как будто меня засунули в центрифугу и запустили с максимальной скоростью.
Голова пульсировала от боли, словно кто-то, неспешно, ручной дрелью высверливал отверстие. Голова стала тяжелой от свинца, залитого в нововысверленный люк у меня на макушке. Я обхватил виски, пытаясь как можно тише и аккуратней уложить голову на жесткий стол. Руки я сложил под головой, как импровизированную подушку, не так мягко, как хотелось бы, но все же лучше, чем деревянный стол. Голова продолжала разрываться. Я чувствовал себя наковальней, по которой кузнец-садист наносит удары изо всех сил тяжеленным молотом снова и снова и улыбается при каждом моем стоне.
Я закрыл, истекающие слезами, глаза, в надежде заснуть, но на этот раз бог сновидений не торопился отворить для меня врата своего царства. Я считал каждый удар молота, молясь о забвении, которое так и не приходило. Я считал каждый удар, разрывавший мою голову вдребезги, разбивавший ее на части. Наконец, я провалился в сон.
Сквозь пелену сна, каким-то шестым чувством, я почувствовал, как по обеим сторонам от меня кто-то ворочается, чешется, издает странные, ни на что не похожие, звуки. Это ощущение разбудило меня, окунув с головой в реальность. Вокруг меня, со всех сторон, штабелями лежали мои собратья по сумасшествию. Все они как будто проснулись в один и тот же миг, одновременно, как по часам, словно какой-то укоренившийся за долгие годы инстинкт разбудил их. Все, как один, поднимались с постелей, бормоча что-то себе под нос, взъерошивая волосы, почесывая себя или нервно озираясь по сторонам. У каждого был свой священный ритуал, соблюдающийся изо дня в день, из года в год. Все они превратились в послушных роботов, дрессированных ручных зверьков без собственной воли и тяги к жизни. Они просто существовали, подчиняясь этой навязанной кем-то рутине.
В дверях стоял санитар, хотя определение надзиратель было бы ближе к истине. Психи медленно, по одному покидали палату. Надсмотрщик подгонял их пинками, громкими криками и цветистой руганью. Я так и оставался на своем месте, не в состоянии полностью понять, что я должен делать и куда мне идти.
– Какого черта ты там разлегся! – проорал санитар, когда все остальные вышли, а я остался лежать на том же месте, куда меня бросили ночью, и добавил еще несколько витиеватых фраз в мой адрес.
Он пошел в мою сторону, выхватив из-за пояса резиновую дубинку, наподобие тех, которыми пользуются полисмены. Он надвигался на меня массивной горой, с пылающим, готовым извергнуться в любой момент, кратером вулкана на ее вершине. Злоба и ненависть четко были написаны на его лице, искаженном этой жуткой гримасой. Казалось, будто вся его черная, негативная энергия, расходившаяся волнами от него, как от эпицентра, словно волны на водной поверхности от брошенного туда камня, была осязаема. Казалось, еще немного и она придавит меня неподъемным грузом к постели, парализуя меня, не позволяя мне ни вдохнуть, ни выдохнуть. Казалось, стоит мне протянуть руку, и я прикоснусь к ней, и на руке останется горячий след от ожога.
– Я тебе покажу, что значит дисциплина! – Продолжал он кричать. – Ты у меня узнаешь свое место, щенок паршивый!
Он продвигался ко мне, легко отшвыривая, расталкивая тесно поставленные койки. Я лежал, оцепенев от страха, смирно наблюдая за ураганом, надвигающимся на меня. Надзиратель стоял у меня в ногах, сверкая глазами от гнева, еще чуть-чуть и я загорюсь от одного его взгляда. Его взгляд будто проникал в самую глубину моей души, поджигая ее изнутри, выжигая на ней невидимое, но осязаемое мной, клеймо. Я почувствовал, как страх заполняет все мое естество, запрещая мне двигаться. Я боялся даже дышать под этим угрожающим, нечеловеческим взглядом.
– Вставай, урод! Подымайся с постели! Тебя ждет адский день, я обещаю тебе!
Его длинные, толстые пальцы обвились вокруг моей лодыжки, как змеи. Пальцы глубоко впились в кожу, оставляя на ней отметины, заставляя кости хрустеть. Одним резким движением он сдернул меня с кровати, как фокусник сдирает скатерть с богато заставленного стола. Я упал на пол, ударившись головой сначала о край кровати, а потом еще раз об пол для верности. Ноги больно врезались в койку, стоящую напротив моей. Боль от удара распространилась по всему телу. Я лежал в узком проходе между рядами и прилагал все усилия, лишь бы не застонать или не закричать от боли. Но мое лицо все равно не могло лгать. На лице все было написано. Надзиратель широко улыбался, обнажив свои гнилые зубы. Его тяжелый ботинок встретился с моими ребрами, отчего они прогнулись внутрь, предупреждающе затрещав.
– Встать!
Из глаз брызнули слезы. От боли я не понимал, где нахожусь, и что со мной происходит. Боль застилала глаза. Окружающие звуки становились тише и тише, они удалялись все дальше и дальше. Я почувствовал, как мое сознание медленно начинает уплывать прочь. Его рука крепкой хваткой схватила меня за шиворот и резко дернула, развернув по направлению к выходу из палаты. Это мгновенно вернуло меня назад к жестокой, не обещающей ничего хорошего, реальности. Топая тяжелыми ботинками, надзиратель шагал, волоча меня за собой, как какую-нибудь куклу, как какой-нибудь мусорный мешок.
Выстраивая высокопарные, фигуристые конструкции с использованием самых что ни на есть грязных, скверных и пошлых фраз и фразочек, от которых у приличных людей случается инфаркт, он волок меня, не способного к сопротивлению, по пустому и унылому коридору. Каждой костью я ощущал все неровности холодного, покрытого слоем грязи и пыли, пола.
Он распахнул двустворчатые двери и втащил меня в какое-то просторное помещение. Это была столовая. Я лежал на полу, вдыхая воздух, пропитанный легким запахом гнили, рвоты и экскрементов, смешанным со свежеприготовленным чем-то. Комбинируясь, эти запахи составляли уникальный ансамбль «Лечебница №5», запоминающийся на всю оставшуюся жизнь, становящийся эталоном, с которым будут сопоставляться и сравниваться последующие неповторимые ароматы.
– Туда садись! – Крикнул мой конвоир, указывая пальцем на свободное место.
Я с трудом поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к указанному месту. Я уже понял, что беспрекословное подчинение является гарантом моей сохранности, или, по крайней мере, я так дольше проживу. Мой надсмотрщик остался стоять в дверях, наблюдая за соблюдением дисциплины. Другой санитар с каким-то пренебрежением и презрением поставил передо мной тарелку с завтраком и стакан с компотом. В тарелке была какая-то каша с плавающими в ней кусочками незрелых фруктов. Растекшись по всей поверхности, она напоминала рвоту, а компот по цвету был похож на кошачью мочу. К горлу сразу же подкатила тошнота, участилось дыхание. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Зажав пальцами нос и прикрыв рот, я встал из-за стола, надеясь успеть найти туалет и дойти до него.
– Эй ты, сядь на место! – Крикнул мне мой охранник и двинулся в мою сторону.
Крепкий тычок дубинки в живот согнул меня пополам, брюшные мышцы резко сократились. Изо рта гейзером забила струя. Я увидел, как выплескивается содержимое моего желудка, забрызгивая ботинки и брюки санитара. Его обувь и одежда покрылись тонким, неровным слоем желудочного сока, словно художник-новичок неудачно распылил краску из баллончика.
Вначале было слово, и это слово было… оно принадлежало моему надзирателю. Бушующий водопад ругани прервался мощным ударом дубинки. Я услышал, как хрустнули позвонки, и упал лицом в собственную лужу.
– Отведи этого придурка в ванну! – Кто-то крикнул из кухни. – Пусть доблюет и помоется! Потом привяжи его! Сегодня от него толку не будет!
– Слушаюсь!
Тем же способом, которым меня доставили на кухню, я был отправлен в туалет. Надзиратель швырнул меня к унитазу, отчего я чуть не ударился головой об бочек, слава богу, я успел из последних сил подставить руки.
– Давай блюй, что там в тебе осталось!
Отплевываясь, я лишь кряхтел и кашлял, не в силах перевести дыхание. Из глаз по щекам катились слезы. Я рыдал от бессилия что-либо сделать.
– Бесконечно я ждать не буду! Чаша моего терпения начинает переполняться!
Я ничего не ответил. Он подошел ко мне, схватил за волосы и откинул мне голову назад и зажал нос. Пришлось открыть рот, чтобы я смог дышать. Санитар, теперь уже садист, засунул почти до основания мне в рот свою дубинку. Я почувствовал, как она касается стенок горла, проникая все глубже и глубже. Спазмы заставляли горло резко сжиматься и разжиматься, желудок терзали болезненные сокращения. Слезы непрерывным ручьем лились из глаз. Из носа потекло, словно кто-то невидимый открыл все шлюзы. Жидкие сопли стекали по губам на дубинку, торчащую изо рта, и попадали в рот, вызывая дополнительное отвращение. Судороги сотрясали все тело, я начал задыхаться, стонами пытаясь дать понять, что пора вытащить это орудие из меня. Но, казалось, садист-охранник не замечает мои мольбы. Наконец, он вытащил палку изо рта. Она была покрыта толстым слоем прозрачной, пузырящейся слюны, тонкими струйками тянущейся вниз к полу. Мышцы сократились в последний раз, извергнув из меня желчь и желудочный сок. Я испытал облегчение, что все кончилось, но в то же время я боялся, что процедура может повториться, или, что еще хуже, она может превратиться в ритуал и будет повторяться каждый день снова и снова, пока я по настоящему не лишусь ума..
Схватив меня за шиворот, мой надзиратель оттащил меня к раковине и приказал:
– Умойся!
Дрожащей рукой я открыл кран с холодной водой, сложил руки лодочкой и поднес к губам. Вода была хлорированной, но все же лучше, чем пить собственную блевотину. Я попытался как можно тщательнее прополоскать рот и горло, но гадкий, мерзкий привкус все же остался. Едва я смыл с лица последние капли содержимого моего желудка, меня грубо оттащили от раковины и снова куда-то поволокли.
Я услышал грузный скрип массивной стальной двери. За ней оказалось на половину пустое помещение. Лишь ржавая металлическая кровать в центре. Следом за нами вошли еще двое санитаров. В руках они держали широкую белую простыню, с которой на пол капала вода. Сил и желания сопротивляться у меня не было, я смирился со своей незавидной участью. Санитары обмотали меня, как мумию, холодной, влажной простыней. Холод мгновенно добрался до костей. Я будто очутился голым на северном полюсе, обдуваемый со всех четырех сторон ледяным ветром.
Санитары уложили меня на кровать. Она скрипнула под моим весом, и я услышал тихий шелест – это ржавчина посыпалась на пол, застилая его хрустящими рыжими хлопьями. Широкими, толстыми ремнями мне зафиксировали голову и все остальное тело. Я лежал неподвижно, словно гусеница в коконе, готовясь к превращению. Я почувствовал, как игла входит в шею, и в вену вливается какое-то лекарство. Дверь закрылась с таким же скрипом, как и отворилась, и с той стороны опустился тяжеленный засов, запечатывая меня здесь.
Еще два раза за то время, что я находился в изоляции, ко мне заходили санитары и вкалывали очередную порцию неизвестного препарата. Лекарства все время держали меня в сознании, не давая заснуть, но в то же время сознание у меня было как в густом тумане, не давая мне свободно думать, оставив меня наедине со своими страхами. Не знаю, как долго я находился там. Чувство времени исчезло. Для меня все время делилось на «до» и «после» попадания в изолятор. Как ни старался, я так и не уснул, с каждой секундой я ощущал свое одиночество все сильнее. С каждой секундой я все сильнее отчаивался, и с каждой секундой я все яростнее мечтал о смерти.
Компьютер запищал, оповещая о новом, только что полученном сообщении. Я поднялся из-за стола, за которым спал, и проковылял в комнату. Сообщением оказалось письмо, присланное на электронную почту анонимом. Я открыл письмо, ожидая увидеть ставший уже обыденным спам. Когда я увидел послание, глаза у меня вылезли на лоб.
Твоя вера – ничто.
Твоя жизнь не принадлежит тебе.
Твой разум – лишь плод твоего воображения.
Мой мозг отвергал новоприбывшую информацию. Я смотрел на пиксели на экране, складывающиеся в буквы, которые в свою очередь складывались в слова и предложения. Я читал текст письма снова и снова, не в силах понять, кто мог надо мной так подшутить, ведь я никому не рассказывал о своем сне. Или рассказывал? Не помню. Может быть, я и проболтался на работе, а теперь кто-то хочет вывести меня из себя, помогает мне свихнуться. Я представил, как кто-либо из моих, так называемых, коллег сидит сейчас перед своим монитором и щелкает по клавишам с довольным лицом, радуясь своей шутке. Но мне было не смешно.
Компьютер пискнул еще раз, оповестив о новом письме от того же доброжелателя. Дрожащей рукой я навел курсор мыши и открыл письмо.
Ты не прав.
Что? В чем? Что за глупость? Я был в недоумении, оцепенел. Я отказывался верить в то, что происходит. Пришло еще одно письмо.
Ты никому не рассказывал.
Тогда как…? Я не успел додумать мысль, как пришло новое письмо.
Но ты, вероятно, прав в одном.
Сумасшествие для тебя наилучший выход.
Я не двигался. Я ждал, что незнакомец, кем бы он ни был, напишет еще что-нибудь. Кто он? Он явно был осведомлен обо мне. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем я сам. Я прикидывал различные варианты, искал причины. Может, я действительно схожу с ума? И общаюсь в данный момент со своим Альтер-эго. Тогда единственное, что я могу сделать, добровольно отправиться в лечебницу, где мне даруют покой посредством удаления лобных долей мозга или впрыскиванием большой дозы наркотика с помощью шприца с тонкой иглой, введенной через глазную впадину прямо в мозг. От идеи стать овощем, меня передернуло. Лучше уж медленно сходить с ума, но жить, чем существовать без воли, без разума.
Лоботомия будет тебе к лицу.
Ха-ха.
Не думай об этом. Лучше иди прогуляйся.
Монитор резко потемнел, как если бы кто-то выдернул вилку из розетки. Компьютер с характерным для него звуком выключился, окунув комнату в абсолютную тишину. Я все еще не мог пошевелиться, окаменел, не мог поверить в происходящее. В голове миллион вопросов и ни одного ответа. Я пытался найти ответ. Меня бы устроил любой логичный ответ, но, кроме раздвоения личности, ничего на ум не приходило.
После долгих раздумий, я решил воспользоваться советом незнакомца, пройтись по городу, может, это поможет собраться с мыслями. Свежий воздух обладает удивительным свойством приводить мысли в порядок, расставлять все по полочкам.
Я закрыл за собой дверь. Я оказался в длинном, казавшемся бесконечным коридоре, с испещренной трещинами когда-то синей краской на стенах и черными разводами, словно от огня. Я провел пальцем по черному пятну – это была сажа. Сажа образовывала причудливый рисунок на стенах, повторяя контуры когда-то давно полыхавшего здесь пламени. Черные языки лизали стены. Было в них что-то изящное, элегантное, заставляющее смотреть на них, бесконечно наблюдать, словно это был живой, завораживающий огонь.
Через одинаковые промежутки на потолке, болтаясь на длинных черных проводах, свисали лампочки, освещающие коридор желтым больным светом. Они раскачивались взад и вперед, подчиняясь только им известному ритму, все как одна, словно солдаты на параде, марширующие в такт, марширующие нога в ногу.
Я хотел вернуться домой. Я обернулся, но перед носом была лишь стена, без каких-либо намеков на дверь. На стене висела картина, невероятно детальная, написанная искусной рукой мастера, такая четкая, словно фотография. Я узнал свою кухню: холодильник завешанный фотографиями, пустые бутылки под столом, дубовый стол, я на стуле, спящий, опустил голову. Из открытого рта тонкой струйкой тянется липкая слюна, образуя лужу на столе. Очередной сон?
Выбора не было, я пошел вперед. Стены были увешаны детальными картинами, изображающими сцены из моей жизни, словно я попал на выставку, посвященную своей жизни. Картины висели через равные промежутки друг от друга.
Вот я маленький, только что родился. Родители держат меня на руках, крепко укутанного, и улыбаются. На следующей картине я уже подросший, собираюсь пойти в школу первый раз, одетый в опрятный костюм и при галстуке – вылитый аристократ. Я в школе, стою в обнимку со своими лучшими друзьями. Выпускной – один из самых счастливых моих дней, долгожданное избавление от школьной каторги и добровольная ссылка в рудники знаний, зовущихся университетом. Путешествия по миру, фотографии с мест пребывания. Алиса, мы стоим, обнявшись, рядом с фонтаном, я помню тот день, в тот день я понял, что нашел ту единственную, я так думал. Похороны, я стою в слезах, оплакивая родителей. Я снова плачу, Алиса ушла, оставив меня в одиночестве. Я прощаюсь с Кристиной, моей лучшей подругой, усаживаясь на свой мотоцикл, это было совсем недавно.
Картины кончились, галерея прекратила свою работу. Я продолжил свой путь. Лампочки, свисавшие с потолка, задевали меня, когда я проходил под ними, обжигая голову, опаляя волосы. Коридор все тянулся и тянулся. Монотонные стены, скрип качающихся ламп, бесконечный потолок – все это действовало угнетающе, время перестало иметь значение, оно остановилось. Создавалось впечатление, что я иду по замкнутому кругу, будто кто-то соединил концы длиннющего коридора вместе, а я оказался, по воле случая, заперт внутри, обреченный на вечные скитания. Я чувствовал себя, как белка в колесе, уверен, что иду вперед, хотя на самом деле остаюсь на месте, ничего не меняется. Впереди и сзади все те же стены, стены, потолок и пол. Замкнутый круг, круг жизни.
Вечность спустя что-то изменилось. Я скорее почувствовал это, чем увидел. Это было что-то неощутимое, за гранью восприятия, но оно было. Я продолжал идти и идти, заставлял себя переставлять ноги. Внезапно я остановился. Я не мог поверить в то, что вижу, глаза отказывались воспринимать информацию, мозг не готов был признать, что это возможно.
Коридор впереди меня закручивался по часовой стрелке. Я наблюдал, как пол постепенно становится стеной, потом потолком, а снизу торчат, как сталагмиты, лампы на длинных проводах, затем пол занимает место стены, и, описав полный круг, пол снова становится полом. Коридор изгибался спиралью снова и снова, виток за витком.
Я пошел вперед. Пол начал свое движение по спирали, заставляя и меня подчиняться ему. Законы Эйнштейна не имеют значения здесь. Законы физики обходит стороной это место. Вот я уже иду по стене, а из противоположной стены в меня стрелой направлена лампа, словно шип. Я иду дальше. Я на потолке. Законы гравитации здесь не работают. Лампы-сталагмиты подо мной угрожающе смотрят на меня. Я снова на стене. Шаг за шагом я приближаюсь к концу этого витка и к началу следующего. Я снова на полу, а впереди коридор продолжает свое вращение, виток за витком.
Я продолжаю движение вперед, виток за витком, круг за кругом, оборот за оборотом. Монотонность вернулась, снова все статично, никаких изменений на бесконечном маршруте. Ноги сами идут вперед. Шаг за шагом они сменяют друг друга. Левой, правой. Левой, правой.
Тысячу шагов спустя, или, может быть, миллион, коридор начал уходить вниз. Он изгибался по широкой дуге, не прекращая при этом завиваться в спираль, будто толстый волос, накрученный на бигуди. Я продолжал идти вперед, или, вероятно, вниз, туда, куда меня вела дорога.
Я не упал, когда коридор начал вести меня строго по вертикали. Некоторое время погодя он снова поменял направление, повернув налево, затем резко направо и вверх. Коридор продолжал петлять вверх-вниз, влево вправо, по диагонали. Я чувствовал себя Алисой, спускающейся в кроличью нору, я потерялся, я больше не чувствовал куда иду, потерял ориентацию в пространстве. Любое направление, любой поворот были для меня одинаковы – только движение вперед. Я ощутил себя на чертовых русских горках, извивающихся во все стороны, скоро меня затошнит, и я буду снова ползать без сил, но на этот раз по потолку.
Наконец, не знаю, сколько прошло времени, день, может, неделя или месяц, аттракцион закончился. Я стоял перед дверью, рука сама схватилась за ручку и потянула ее на себя. Дверь отворилась, открывая проход в новый мир.
Я стоял посреди дороги, покрытой гравием, где-то в лесу. Деревья, росшие сплошной стеной, шли вдоль дороги, безмолвные стражи, хранящие путников в безопасности, или, наоборот, следящие за ними, идущими в ловушку.
Я оглянулся. Распахнутая дверь парила в воздухе, как какой-нибудь наполненный гелием воздушный шарик. Сквозь дверной проем я видел все тот же коридор, но что-то изменилось. Впереди, или уже позади, шагах в тридцати, дверь, с двумя металлическими цифрами на ней: один и два. Номер двенадцать. Мой номер. Дверь в мою квартиру. Я занес ногу, чтобы перешагнуть через порог и вернуться к себе, но дверь мгновенно захлопнулась у меня перед носом, откинув меня на несколько метров назад ударной волной. Проход домой захлопнулся, дверь рассеялась в воздухе, как сигаретный дымок.
Я лежал на земле, вдыхая свежий ночной воздух. Мелкие камешки впивались в тело. Почему я до сих пор не проснулся? Почему этот сон не кончается? Или это не сон? Я надеялся, что ответы на эти вопросы сами придут ко мне, но тщетно. Я был в отчаянии, хотел проснуться, но не знал как. Самый лучший способ покончить со сном – это плыть по его течению, но что если больше нет сил, что если нет желания что-либо делать. Я лежал, считая звезды на небе, в ожидании пробуждения. Молился, что вот-вот зазвонит телефон, или кто-нибудь постучит в дверь, или затрясет меня за плечо, и я проснусь, если я, конечно, спал.
Я слушал звуки леса вокруг. Шелест листвы, шепот травы, пение птиц, сверчков, жужжание комаров. Все было таким реальным и в то же время не настоящим. Что-то в этих звуках все-таки настораживало, не давало покоя.
Я поднялся на ноги и пошел в единственном возможном направлении. Дорога петляла из стороны в сторону, поднималась вверх и вниз, уводя меня все глубже в лес. По обеим сторонам дороги ровными рядами росли причудливые растения, цветы странной формы. Я сорвал один из них, чтобы рассмотреть поближе. Это не был цветок, это не было даже живое растение. Стебель представлял собой несколько стальных трубок, сваренных вместе. На стыках неровные швы, как будто работа проводилась в спешке. К стеблю крепилась гайка, шириной в несколько сантиметров, к которой были приварены тонкие стальные листы, все одинаковой формы и размера. Их было ровно семь.
Я выбросил фальшивый цветок и пошел дальше. Легкое, едва слышное порхание маленьких крылышек. Я прислушался в поисках источника звука. Бабочка, тяжело взмахивая ярко красными с зелеными полосами крыльями, летала вокруг меня. Я вытянул ладонь вперед, надеясь, что мой жест будет понятен этому маленькому созданию. Бабочка сделала несколько кругов у меня над головой и приземлилась мне в ладонь. Она была холодная. Я поднес ладонь поближе к лицу. К болту, длиной сантиметров в пять, были припаяны жестяные крылья, разукрашенные в боевую раскраску. Вместо лапок и усиков – тонкая проволока. Очередная подделка, фальшивка.
Я тряхнул рукой. Механическое насекомое сорвалось с руки. Бабочка начала кружить, выписывать восьмерку над одним из цветов на обочине. Она уселась на лепесток, затем прыгнула в центр бутона. Болт, служащий телом бабочке-роботу, идеально подходил по размеру к гайке, на которую крепились лепестки. Гайка легко накрутилась на болт. Я с удивлением, и в то же время с отвращением, наблюдал за этим извращенным вариантом опыления. Несколько секунд спустя, бабочка отвинтилась от цветка и полетела опылять следующего представителя местной флоры.
Я внимательно осмотрел цветы, траву, насекомых, которых мог увидеть. Все они являлись искусственно созданными, хитроумными изобретениями, созданными с непонятной целью существами. Даже деревья были поддельными, металлический ствол с металлическими ветками и листвой из жесткой фольги. Весь лес оказался подделкой.
На ветке ближайшего дерева, я заметил птицу, или то, что должно было ей быть. Квадратное тело, лапки из проволоки, хвост и крылья все из тех же тонких стальных листов, наспех приваренных неопытной, или небрежной рукой. Вместо головы крупный круглый динамик, откуда звучало веселое чириканье. Я протянул руку и схватил птицу за то, что было ее хвостом. На спине у нее были несколько кнопок, перемотка назад, стоп, воспроизведение и перемотка вперед, как на кассетном плеере. Я нажал на стоп. Пение прекратилось. Нажал стоп еще раз, открылась боковая крышка, где я обнаружил кассету, с записанным туда пением. Я поменял сторону кассеты и нажал на воспроизведение. Из динамика раздалось карканье, громкое и пронзительное. От неожиданности я выпустил теперь уже ворону из рук, и она упорхнула.
Я пошел дальше. Шшшш. Я замер, прислушиваясь. Едва слышный, постепенно нарастающий звук невидимой погремушки, нечто среднее между треском, шуршанием и свистом заставил меня оцепенеть. Я знал этот, не предвещающий ничего хорошего, звук. Я скосил глаза, стараясь не дышать, в поисках источника шума. Сваренные вместе несколько стальных труб образовывали тело змеи, свернувшейся в клубок. Она грозно шипела, подняв вибрирующий кончик хвоста.
Первый шок прошел. Очередная подделка. Игрушечная змея шипела, словно была готова в любой момент прыгнуть на меня, но что она могла мне сделать. Резким, сильным ударом ноги я отшвырнул ее в сторону. Она улетела в стальные заросли и затихла, вероятно, она своим металлическим тельцем налетела на какой-нибудь выступающий камень и разлетелась на несколько кусочков. Я не стал лезть в железную чащу и искать подтверждения своим предположениям. Я продолжил свой путь.
Устало переставляя ноги, я упрямо брел вперед и вперед, уже не обращая внимания на чудеса местной природы. Несколько раз я наступил на каких-то насекомых, отчего те со скрежетом рассыпались на мелкие части, я даже не стал останавливаться, чтобы посмотреть, на что же я наступил. Мне стало все равно, я лишь хотел, чтобы все это поскорее закончилось, и единственной возможностью я видел движение вперед, не смотря ни на что, ни на усталость, ни на боль в ногах, ни на сумасшествие творившееся вокруг меня. Рано или поздно сон закончится, и в моих интересах было содействовать своему сознанию, чтобы быстрее приблизиться к концу этого жуткого сновидения.
Тропинка резко оборвалась.
Дорогу мне преграждали массивные ворота, с затейливым узором, напоминающим вьющийся плющ, и высокие кирпичные стены с тремя рядами колючей проволоки наверху. Покрытые пылью и растрескавшиеся от времени кирпичи были покрыты граффити.
Маленький ребенок, подвешенный за обе ноги над озером, кишащим крокодилами, прыгающими из воды за добычей. В своих руках малыш держит свою отрубленную голову. На посиневшем, начинающем разлагаться детском личике написаны страх, боль и непонимание того, что же с ним происходит.
Молодая девушка, вульгарно сидящая на стуле, находящаяся на восьмом или девятом месяце беременности. Рука ее сжимает рукоять ножа, вонзенного в живот, напоминающий большой мыльный пузырь. Нож проделал глубокий разрез от пупка до солнечного сплетения, распоров живот. Из кровоточащей раны выглядывает маленькая ножка не успевшего еще родиться ребенка.
Встав в круг и взявшись за руки, шестилетние дети водят хоровод на огромном ворохе соломы. Черная струйка дыма поднимается вверх, сигнализируя о начинающем зарождаться пламени, которое вскоре поглотит маленьких, играющих, детей. Кожа на их телах вздуется и пойдет пузырями, а детские крики будут звучать музыкой в ушах палачей.
В ванне, до краев наполненной водой и мягкой, пушистой пеной плещется маленькая девочка, наслаждаясь своим последним купанием. Пузыри, поднимающиеся со дна ванны, лопаются на поверхности воды. Большой костер полыхает под ванной. Говорят, что когда варят раков, то можно слышать их крик. Не знаю, правда это или нет, но детские крики будут отчетливо разноситься в горячем, влажном воздухе.
Говорят, что сны являются отражением реальности – реакция мозга на произошедшие за день события, наши опасения и страхи выражаются в снах, которые мы видим. Если верить ученым, по снам можно проследить и оценить эмоциональное и психическое состояние человека. Я никогда не задумывался о значении снов, которые видел, по большей части от того, что практически никогда не помнил их, а те, что помнил, никогда не вызывали такого ужаса, как тот, в котором я находился. Насколько больным должно было быть мое сознание, чтобы нарисовать для меня подобную картину? Я боялся подумать об этом, я боялся узнать ответ на этот вопрос…
Я положил руки на ворота, пришлось приложить неслабое усилие, чтобы их отворить. Извилистая дорожка вела на вершину холма, где возвышался обветшавший старинный особняк. Ни время, ни ветер не пощадили его. Окна на первом и втором этажах заколочены. Сквозь тяжелые шторы на окнах третьего этажа пробивался свет, отчего они напоминали прикрытые в злом намерении глаза, озирающиеся по сторонам, следящие за своими владениями. Башни, возвышающиеся на каждом углу особняка, угрожающе нависали над окружающей территорией. Дом напоминал четырехрукое чудовище, готовое в любой момент схватить нарушителя. В твердом намерении я направился прямиком к входной двери, в любую секунду ожидая, что чудище откроет глаза, руки-башни протянутся ко мне, а дверь превратится в зияющую пасть, которая с наслаждением проглотит меня.
Вокруг не было ни души. Гробовая тишина окутала все своим покрывалом. Лишь мои шаги и мое учащенное дыхание нарушали тишину. Руки тряслись, холодный пот стекал по спине, ноги дрожали. От любого шороха, от любого скрипа или писка я готов был закричать, что есть мочи, и помчаться прочь, не оглядываясь. Подкашивающиеся ноги донесли меня, наконец, до входа. Я подергал ручку. Дверь была заперта, как я и ожидал.
Я обошел дом по периметру. Дверь в подвал оказалась не заперта. Я потянул на себя массивные деревянные двери. Потрескавшиеся ступени уводили меня вниз навстречу темноте. Воздух внизу был затхлый, пахло пылью и чем-то еще, неприятным, вызывающим тошноту. Я пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Лампочка заморгала, будто боялась гореть в полную силу, боялась развеять мрак, окутывавший здесь все, словно в темноте пряталось невообразимое чудовище.
В детстве я побывал на экскурсии в музее, посвященном орудиям пытки и казни. Но то была всего лишь детская комната, полная игрушек, по сравнению с этим помещением. Клетка, подвешенная под потолком; трон для допросов, усеянный шипами, под которым можно развести огонь, чтобы пытка приобрела более изощренный вид. На дыбе, стоящей у дальней стены лежало детское, наполовину разложившееся тело, с оторванными руками, а под дыбой лужа давно засохшей крови. На столе в углу были свалены в кучу всевозможные колющие, режущие, пилящие орудия, пояса с шипами, стальные ошейники. Пол был покрыт темными пятнами тут и там, которые ничем не смыть. Кровь навсегда въелась в пол. Было видно, что этими предметами часто пользовались. Я будто очутился в средневековье и угодил в лапы безжалостных инквизиторов. Я представил, как люди в масках усаживают ни в чем не повинных людей на шипастый трон. Или их растягивали на дыбе, разрывая с жутким треском сухожилия и мышцы. Тошнота подкатила к горлу. Рот наполнился неприятной жидкостью. Я выбежал наружу, чтобы хоть как-то справиться тошнотой, но не успел и забрызгал лестницу. Надеюсь, тот, кто будет спускаться по этой лестнице в будущем, поскользнется и свернет себе шею и больше не сможет причинить никому вреда.
Я вернулся к входу и забарабанил кулаком в дверь. Я был уверен, что тяжелые удары были слышны в каждом углу этого черного дома, но никто не ответил. Ни звука из-за закрытых дверей. Сильный удар ноги пришелся точно в то место, где по моим соображениям находился замок. Дверь затряслась, но не поддалась. Я ударил еще и еще и еще. Хруст дерева подсказывал, что я приближаюсь к цели. Мозоли, натертые на ногах во время моего бесконечного путешествия, лопнули. Острая боль отдавалась во всем теле при каждом ударе, но я не мог остановиться, я все бил и бил, не останавливаясь, словно это был не я, словно кто-то управлял мной. Это было какое-то наваждение, завладевшее моим сознанием, контролирующее меня. Когда дверь распахнулась, я снова обрел себя. Контроль вернулся ко мне. У меня было чувство, что кто-то направляет меня. Я не случайно пришел в это место, или оно не случайно приснилось мне. Это было уже не важно. Может, это Бог указывает мне путь, которому я должен следовать?
Я вошел внутрь. Толстый слой пыли покрывал пол, стены, мебель. Уборку здесь не проводили уже несколько месяцев, если не лет. В углах свисала паутина, размерами больше напоминавшая рыбацкие сети. Мыши и пауки уже давно стали хозяевами здесь. По крайней мере, на этом этаже. Я надеялся найти кого-либо здесь, я был уверен, что кто-то здесь еще есть. Ведь на верхнем этаже я видел свет.
Я стоял в холле, широкая лестница уходила на второй этаж. Туда я отправлюсь чуть позже. Сначала первый этаж. Комнаты были завалены всяческим хламом. Под толстым, непроницаемым слоем пыли было трудно даже определить, что было в тех помещениях. Я порылся в паре куч с мусором, обнаружил лишь старые детские игрушки. Порванный резиновый мяч, куклы без рук и ног, треснутые пластиковые ведерки с лопатками, деревянные кубики со следами детских зубов на них, сломанная железная дорога, забытые или потерянные детали конструктора, даже кукольный домик со следами сажи на нем, словно пострадавший от пожара. Каких только игрушек здесь не было. Но здесь в них уже давно никто не играет. Раньше, вероятно, это заведение было детским домом, со временем, превратившимся в то, чем он являлся сейчас.
В северной части особняка я наткнулся на просторную, пустую комнату. Она была относительно чистой, только красные, синие, зеленые разводы на полу тут и там. В центре комнаты с потолка, подвешенный за правую ногу, свисал человек. Я подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть. Кожа вздулась в нескольких местах; глаза, нос и рот зашиты; на шее отчетливый след старого пореза, неаккуратно зашитого толстыми нитками. Пустые глаза смотрели на меня. Я ждал, что он моргнет, или поздоровается, скажет «привет» и протянет руку, чтобы я пожал ее. Но он был давно мертв.
Неожиданно, я услышал детский беззаботный голос, с каждой секундой все ближе и ближе, напевающий старую детскую песенку, которую я помнил еще с детства:
Лаз, два, тли, четыле, пять,
Негде зайчику скакать;
Всюду ходит волк, волк,
Он зубами – щелк, щелк!
Открылась дверь в комнату. Пение сразу прекратилось. В дверном проеме стояла девочка, лет пяти-шести, одетая в белое платьице, на голове два хвостика, смотрящие в разные стороны, перевязанные двумя бантами. Один хвостик красным бантом, второй – желтым. Она замерла, рассматривая меня не то с интересом, не то с испугом.
