скачать книгу бесплатно
Мы с мамой пошли через огород вниз к краю забора, где, перекосившись на один бок, стояла бревенчатая банька с низкими дверьми и маленькой дырой вместо окна.
Как обычно, мама поставила меня в таз и, набрав в ковш воды, поливала сверху на волосы.
– Нина, ты почему такая грязнуля? Ты же девочка, – приговаривала мама, намыливая мне голову. – Где ты бегаешь всё? Посмотри на Олега и на себя. Он опрятный, хотя мальчик.
– Мам, жарко, – сказала я. – Смывай скорее, я хочу выйти!
Мама ополоснула меня тёплой водой, накинула полотенце и толкнула плечом дверь.
– Нина, помоги мне, не могу открыть!
Мы вдвоём со всей силы навалились на покрытую сажей деревянную дверь, но она не сдавалась.
– Мама! Нас заперли! Я не могу уже!
– Нина, ложись на пол, там не так горячо! – с дрожью в голосе сказала мама и, прижав лицо к маленькому отверстию под потолком, закричала во весь голос:
– Помогите! Люди! По-мо-ги-те!
Через несколько минут мы услышали голос соседа, который подбежал к бане и убрал бревно, подпиравшее дверь. Он выпустил нас из невыносимого плена.
– Кто это вас замуровал? Так и угореть недолго! Хорошо, я в огороде был – услышал, а если бы в избе? Считай, каюк вам! Эх, Северяне, добавилось же с вами хлопот!
Не помня себя от ужаса, мы, чёрные от сажи, полуголые, побежали домой. За столом спал пьяный отец, опустивши голову на сложенные руки, и громко храпел.
На один рубец в тот день стало больше…
Наступила зима. Настоящая сибирская зима, с трескучими морозами под сорок градусов и обильным снегопадом. Снегу в ту зиму семьдесят седьмого года выпало столько, что наш домик засыпало по самые окна.
Из одежды у меня было только осеннее пальтишко красного цвета с аппликацией из кожзаменителя на карманах, мама надевала под него три кофты, на ноги натягивала шаровары, валенки, на голову синтетическую розовую шапку на огромной пуговице, а под неё красный ситцевый платок.
– Нина, платок обязательно нужно надевать, чтобы уши не продуло. Помнишь, в Сегеже, как ты плакала?
Я сразу вспомнила себя маленьким ребёнком, плачущим в кроватке от невыносимой ушной боли. Мама тогда повязывала на голову тот красный платок.
– Ладно, надену.
Платок почему-то вылезал из-под шапки, я то и дело запихивала его обратно.
– Мама, тут все дети шубы носят. Я мёрзну в этом осеннем пальто! Я тоже шубу хочу, такую кудрявую, каракулевую.
– Шубу на следующий год купим, а пока подойди ко мне, я кое-что придумала.
И мама поверх моей одежды повязала крестом свою серую шаль, завязав концы шали на спине.
– Теперь точно не замёрзнешь, иди, гуляй, Нина!
Мы с братом, взяв за верёвку старые санки с разноцветными рейками, помчались к большому спуску, ведущему вниз к больнице.
– Нинка, давай я лягу на санки, а ты сверху садись, мы вместе будем скатываться, – предложил Олег, и лёг животом на сани.
Я села на его спину, намотала поводья на варежки, Олег руками оттолкнулся, и мы покатились вниз!
А-а-а! – орали мы, съезжая с огромной горы.
Потом по очереди везли сани в гору и снова скатывались, потом снова везли, и так до самого вечера. Как нам было весело!
– Нинка, побежали на озеро? – звал Олег в другой раз. – Там, ребята говорили, лёд такой толстенный – целых пять метров! Будем на рыб смотреть.
И мы по заснеженной дороге сбегали вниз к озеру.
Телецкое озеро! Алтын-Коль, Золотое озеро, как называли его местные жители – алтайцы, прозрачное и холодное, глубокое и живописное. Какие ветра поднимаются над его поверхностью! Кажется, что твоё лицо одним дуновением ветра превращается в замёрзшую маску. Мы полюбили наше поистине золотое озеро на всю жизнь!
– Нинка, ложись навзничь! – крикнул брат. – Будем на тайменя смотреть! Ребята сказали, здесь таймень и хариус во-от такого размера! – Олег развёл руки в стороны.
– Поняла? А вокруг озера, Нинка, заповедник, – со знающим видом продолжал брат. – Вот наступит лето, будем с отцом в тайгу ходить, он меня охоте научит.
– А я боюсь тайгу. Чтоб меня медведь растерзал? Ну уж нет! Я лучше купаться буду. Олег! Дно вижу! – с восторгом воскликнула я и, прикладывая ладони к вискам, внимательно всматривалась в прозрачный лёд.
Но Олегу так и не суждено было сходить с отцом на охоту, в ту суровую зиму семьдесят седьмого года наша семья осталась без отца, а Олег стал главным мужчиной в нашем доме.
Прощание
К появлению в нашем доме приятеля по пьяным разговорам, соседа дяди Миши, мы привыкли. Ни один вечер без него уже не обходился – засыпали мы под шумные разговоры и пересуды двух пьющих людей – отца и сутулого худого человека в мятой рваной одежде. Иногда дело доходило до кулаков – бедняга еле отворачивался от тяжёлого кулака отца. Спорить с ним было нельзя, отец всегда оказывался прав.
– Если человек не понимает с первого раза, Олежка, ему нужно объяснить кулаком. По два раза я объяснять не люблю, – говорил отец брату.
Трезвый дядя Миша спорить и не собирался, но с каждой рюмкой язык становился развязным, и соглашаться с Аликом он уже не хотел. За что и получил однажды табуреткой по голове.
Я научилась на их разговоры не обращать внимания, даже когда началась драка, старалась спокойно сидеть в уголке.
– Да как ты можешь так мне говорить, гнида! – кричал отец. – Ты даже одного адова круга в этой жизни не прошёл! – и отец кулаком ударил приятеля в лицо. Тот повалился на пол, прижал ладони к разбитому носу и тихо ответил:
– Алик, пожалуйста, не бей! Ты прав, я подонок, я ничего не видел!
Отец открыл дверь и вышвырнул за шиворот истекающего кровью соседа на крыльцо.
Я ждала маму. Но понимая, что она не вернётся из кочегарки, а отец не уйдёт на работу, старалась сидеть тихо.
– Нинка, Олежка! Быстро спать! – орал взбешённый отец.
Мы разделись и молча залезли под одеяло.
Через несколько минут раздетый дядя Миша, едва шевеля пальцами от холода, постучал в дверь.
– Алик, открой, я замёрз!
Отец, сбросив крючок с входной двери, запустил собеседника в дом. Продолжался разговор о жизни на Севере, предательстве, смерти, плохих людях, о чести и справедливости. Следующим разбитым предметом стал эмалированный дуршлаг, он со всего маху опустился на голову дяди Миши так, что эмаль отскочила и появилась чёрная металлическая впадина.
Затем был второй удар нашей пластиковой польской табуреткой, угол которой погнулся и отвалился. Сосед снова повалился на пол, тяжело вздыхая.
– Олег! – приказал папа, – подойди сюда!
Брат вышел из комнаты, щурясь и потирая кулаками глаза.
– Видишь, подонок лежит? Бей его!
– Папа, я не могу…
– Бей, сказал! Слабых надо добивать! Пинай его!
Олег со всей силы пнул дядю Мишу под ребро. Тот дёрнулся и застонал.
– Ещё пни, Олежка! – орал разъярённый папа.
Олег пинал лежащего пьяного соседа куда придётся, но тот уже не реагировал, а лишь тихо мычал.
– Всё, сынок, иди спать. Я сам разберусь.
Олег молча пошёл в кровать. Бедолагу отец за ноги вытащил на крыльцо, раздетого и пьяного. Тот кое-как поднялся, потоптался немного, постучал в окно и, не услышав ответа, сел на крыльцо, навалившись спиной к бревенчатой стене. Разбитыми руками подпёр окровавленную голову, и так просидел до утра…
Утром его увидела мама, возвращавшаяся с ночной смены из кочегарки, и сначала не поняла, почему раздетый сосед сидит на крыльце.
– Миша, встань, зайди в дом, мороз же! – позвала его мама и, спустя секунду поняла весь ужас увиденного.
– Алик! Там Миша мёртвый! Алик! Вставай! – трясла лежащего за столом отца мама.
Но папе было всё равно. Он был прав всегда. Сильные выживут. Слабые – нет.
Эта ночь была последней ночью ужасов в нашем доме.
По посёлку пошла молва: «Северяне – убийцы!»
– Папочка, любименький, родной! – с любовью говорила я отцу. – Я тебя буду ждать! Я тебя не забуду! Ты вернёшься, и мы снова будем вместе. Только возвращайся побыстрее!
– Нинка, – отвечал отец, держа меня за руки, – я ни в чём не виноват. Я защищал вас. И всегда буду вас защищать. Я обязательно вернусь к вам, только ждите меня, дети! Ты моя кровь и плоть, ты – моя копия, и ты по закону пройдёшь все семь адовых кругов, которые прошёл твой отец. Поняла меня?
Я молча кивала.
– Олежка, – обращался отец к брату. – Я на тебя хоть раз руку поднял? Нет. Ни разу. Я любил тебя больше, чем родного дитя, ты остаёшься за мужчину, за главного в доме. Воспитывай Нинку как надо, она строптивая, лупи её как сидорову козу, понял?
– Хорошо, папа, я понял. – сказал Олег и вытер кулаком скатившуюся слезу.
– Лариса. Я тебе напишу. Не знаю, куда меня повезут, как прибуду на место, напишу, что нужно купить и прислать. Надеюсь на твоё благоразумие. Эх, страшно оставлять вас одних, буду писать апелляции, может сократят чуток, – и он крепко обнял маму.
Та растерянно положила голову ему на плечо и, опустив руки, неслышно заплакала…
Через минуту отца увели.
Спустя много лет я мысленно благодарю того несчастного дядю Мишу за посланную ценой своей жизни свободу и спокойствие нашей семьи.
Новый дом
Первое время мы никак не могли привыкнуть к тому, что отца с нами больше нет. Казалось, откроется дверь, и папа зайдёт в дом, наклонив голову в дверном проёме. Он ушёл от нас, но присутствие его оставалось. Об этом говорило всё: описанные матрасы, ночные кошмары и боязнь темноты.
– Она там сидит! – залезая к нам с мамой в постель, тихо шептал Олег.
– Кто она? – сонным голосом спрашивала мама.
– Она! Чёрная женщина. Сидит и смотрит на меня. Вот так, – и показывал, пристально всматриваясь сквозь ночную тьму в мамины глаза, наклонив над ней голову.
– Нина, подвинься, Олег с нами ляжет, – говорила мама, пододвигая меня к себе.
Становилось тесно, тепло и совсем уже не страшно.
Утром Олег показывал на стул, на спинке которого лежала куча сухих простыней, снятых с бельевой верёвки.
– Вот здесь она сидела и смотрела на меня! Я её точно видел.
– Олег, это тень, это просто очертания стула с бельём, вот и всё! Нет у нас никакой чужой женщины, только мы втроём, понимаешь?
Я сплю. Очень хочу писать. Тихо поднимаюсь, переползаю через маму осторожно, чтобы её не разбудить. Иду на кухню, сажусь на тёплый горшок… и писаю… Хорошо! Но мокро…
Резко просыпаюсь тогда, когда подо мной растекается огромная тёплая лужа. Я снова описалась. Переползаю через сонную маму, беру толстое махровое полотенце, расстилаю его поверх простыни, и снова сладко засыпаю. Утром высушим…
Мама нас с братом не ругала за мокрые матрасы, она понимала, что в семь и двенадцать лет мы это делаем не просто так, и что пройдёт время, всё обязательно наладиться, нужно только подождать… И сушить матрас. Он после просушки походил на ту географическую карту с жёлтыми очертаниями, которую когда-то папа разложил на столе и на которой показал то прекрасное место на земле, где мы остались одни…
Наступила алтайская весна, самая настоящая, с ручьями и капанием сосулек с крыш, ярким тёплым солнцем и громким пением птиц! На улице запахло свежеспиленной древесиной, это соседям привезли целую машину берёзовых стволов. Они лежали в ряд, стройные и красивые, а вокруг, около распиленных чурок, кучки мягких жёлтых опилок. Я подходила к опилкам и вдыхала этот аромат весенней берёзовой свежести. Мы встречали новую весну семьдесят восьмого года!
Хорошей новостью стало то, что нам наконец-то дали новый дом! Новым, конечно, его сложно было назвать, но он был гораздо больше, с просторной верандой, кухней и комнатой. Это был четырёхквартирный барак у самого леса, таких бараков на Школьной улице было несколько; они выстроились в ряд по двум сторонам от дороги. Запах сырости стоял и в этом доме. Однажды, когда мама мыла полы, прямо с потолка ей на спину свалился огромный кусок штукатурки. Она громко вскрикнула и, держа в руках половую тряпку, упала на мокрые доски.
– Олежка! Залезь на чердак! – заплаканным голосом сказала она. – Там с крыши капает, хоть тазик подставь, это же невозможно, если так весь потолок обвалится!
Оказывается, крыша протекала сразу в нескольких местах. Повсюду брат расставил тазы и вёдра, и мы выливали их после каждого дождя.
На кухню специально для Олега мама купила большую металлическую кровать с панцирной сеткой и блестящими спинками, она стояла напротив печи новенькая, с только что купленным ватным матрасом. Олег был счастлив! Он лежал на кровати, положив одну ногу на другую, скрестив руки как король, и сиял от радости!
– Нинка, на мою кровать не смей залезать, поняла? – предупредил хозяин, и с гордостью добавил:
– Всю стенку оклею открытками. Повешу полки и буду коллекционировать сувениры.
Действительно, не прошло и месяца, как на стене появилась огромная деревянная полка, на которой Олег выставлял всё, что находил, покупал или привозил со школьных экскурсий. Основу коллекции представляли поделки местного леспромхоза: резные рыбки, пиалы, деревянные ложки с медведями, разнообразные бочонки для мёда. В восьмидесятом году, в год московской олимпиады, на стене появились разные медведи с олимпийским поясом и пятью кольцами. Я рассматривала коллекцию брата с большим удовольствием, каждый раз находя всё новые сувениры.
– Нинка, руками не брать! – говорил Олег. – Уронишь и разобьёшь, кто потом клеить будет?
Я кивала головой, но когда брата не было дома, все поделки крутила в руках, нюхала каждую вещицу. Они пахли лаком и древесиной, это был непередаваемый аромат! Ещё водила домой целые делегации подружек посмотреть на выставку поделок брата.
– Вот, девчонки, смотрите, это Олег коллекционирует. Только чур руками не трогать! Что если уроните и разобьёте, кто клеить потом будет?
