скачать книгу бесплатно
Лопушанский возбужденно потянул себя за хрящеватый нос.
– Судя по всему, это фельдъегерский чемоданчик для секретных документов. Вот цепочка и браслет, его пристегивали к руке курьера.
Антиквар вынул из креплений на верхней крышке две стальные палки, обнаружил штырек с резьбой и отверстие в торцах, скрутил обе половинки.
– Кий для бильярда? – спросил он, примериваясь для удара по воображаемому шару.
– Не похоже… Скорее держатель для штандарта. Такие вручались дивизиям СС. Где вы это нашли?
– Его нашли черные археологи… – депутат тяжеловато ворочал языком. – В заповеднике. Лесники засекли дым. Димка с друзьями выдвинулся на Голый шпиль. Он там временно кантовался на заставе, знаешь ведь эту историю с байкершей…
Капранов захлопнул лицо ладонями и лающе зарыдал.
– Что с вами, Виктор Викторович? – переполошился Лопушанский, быстро наливая в стакан минеральной воды.
– Сам ведь, сам сына туда послал, – сквозь трясущиеся пальцы простонал Капранов, – от греха подальше, думал, пока следствие идет, чтоб шум поутих. Господи! Все пацаны погибли. Димку лицом в костер бросили. Оглушили лопатой по голове и спалили лицо до костей. Твари! Отморозки! Сынок… за что? Господи, за что тебе такие муки?
– Выпейте, выпейте вот воды…
Капранов взял стакан, отпил, цокая зубами.
– Где сынок ваш сейчас? – сочувственно спросил Лопушанский.
– В ожоговом… мучается, бедный, ужасно…
– Какой кошмар! Бедный Димка, красавец парень. Кто на такое оказался способен? Их хоть поймали?
Капранов скрипнул зубами.
– Далеко не уйдут. Облаву на них устроили. Сейчас сам туда вылетаю.
БОЙ С ОВЧАРКОЙ
Крым. Голый шпиль. Наши дни
Головокружительные красоты горного Крыма поражают, особенно если приходится преодолевать их в пешем порядке, слыша за спиной лай немецких овчарок.
Скворцов брел, как пьяный, у него было сотрясение мозга, нос сломан, в ноздрях запеклась кровь, дышать приходилось пересохшим ртом.
В курчавой зелени на боку ближней горы чернело пятно пожарища, – голые, прямые, лишенные крон и боковых ветвей стволы стояли четким частоколом.
– Пойдем через пал, – показал рукой Сергей. – Там собака след не возьмет.
– Смотри, как сосны стоят, – сказала Даша. – Ровненько, как штрих-код.
Уцелевшие после пожара деревья обычно обретают серебристо-серый цвет – ветра и дожди сдирают горелую кору и полируют древесину до блеска. Здесь не пели птицы, не жужжали мухи, при каждом шаге от подстилки поднималась черная пудра и оседала на одежде, на потных руках и лицах. Голые деревья не давали тени, солнце палило нещадно. Дашино лицо пылало, плечи пекло. Сергею приходилось совсем худо – пот разъедал ссадины, ныли ребра, на лице все сильнее пульсировала гематомная маска, казалось, что под кожей сдвигаются лицевые кости, формируя какое-то новое лицо.
– Ты как шахтер, – сказала Даша на привале, – одни зубы остались белыми. Ужас, у тебя глаза реально вампирские – кровь запеклась на белках. Тебе, наверно, очень больно, Сереж, бедненький…
Горелый лог загримировал ее, ветер буйно причесал, лес модно изорвал одежду. На посмуглевшем лице белели вертикальные полоски, оставленные в саже каплями сбегающего пота, ярче засияли серо-голубые сердоликовые глаза.
Даша не узнавала лоховатого симферопольца. Скворцов на поверку оказался настоящим мужиком, один сражался против банды подонков, нашел клад, своей рукой убил врага. Ее потянуло к Сергею, она уткнулась ему лбом в грудь. Эльфийское ушко торчало из марганцовых прядей. Он приобнял ее, уголком губ выдул из раковинки уха черную пудру.
– Ну, ты как?
Девушка поежилась от щекотного дуновения.
– Да я-то ничего, это тебе досталось… Ты сам-то как?
– Нормально…
– Неправда. Я же вижу – тебе плохо…
Скворцов сплюнул поскрипывающую на зубах угольную крошку.
– Не вру, – сказал он, – мне уже лучше.
– Скворцов… – Даша поправилась. – Сережа…
– У?
Она потерла чешущиеся от сажи и соленого пота веки.
– Извини, что втравила тебя в такие траблы… Спасибо, что спас… Я тебе заплачу, когда выберемся отсюда.
Он оттолкнул глупую девчонку.
– С ума сошла? Я копаю – за деньги, а спасаю – бесплатно…
Даша глянула благодарно своими «сердоликами».
– Ну, тогда прости, дуру! Ты классный, Скворцов! Ты меня спас, реально!
– Ты меня тоже спасла, не забывай…
– Если честно, плохо помню… В голове что-то взорвалось. Очнулась – лечу с лопатой в руках, и этот мажор валит куда-то в дым. (Даша изобразила пьяную походку оглушенного Капранова). Я даже не сразу поняла, что это я его шваркнула… Но в костер я его не бросала, он сам как-то упал… Вот ему не повезло, правда?
Немного передохнув, они возобновили путь, и вскоре углубились в прохладную зелень. Крымский лес – сплошная пересеченка, подъемы сменяются спусками, почва поросла корневищами, ногу ставить неудобно, приходится выбирать уступы, хвататься за ветки и карабкаться.
Даша шла первой, на одном из поворотов не успела придержать ветку, – распрямившийся орешник хлестнул Скворцова по плечу.
– Извини! Сережечка, ради бога, прости! Тебе и так досталось, а тут еще я, дура…
Кусты вздрогнули – мелькнула в прыжке волчья тень – руку обожгло, бешено рвануло, Скворцов полетел кубарем – черная овчарка оседлала его мохнатой тушей – в падении он успел вцепиться ей в шерсть за ушам, дико заорал – «фу-у-у!!!» – в зубастую пасть, брызжущую в судорогах лязгания слюной со змеящегося между клыков языка.
Пес рычал-хрипел-брызгал слюной. Сергей чудом удерживал ощеренные до десен белокостные ножовки челюстей, обведенных вдоль пасти негроидно черной каймой.
«Копье…» – прохрипел Скворцов, свернув глаза на растерянно стоящую за спиной Дашу. Очнувшись от шока, она бросилась к ножнам, выхватила копье, всунула рукоять в оттопырку между его отжатым большим пальцем и остальными, вцепившимися в шерсть. Он откинул руку на замах и резко вонзил клинок в живот с двумя рядами черновислых сосцов. Сука… кормящая…
Утробно завизжав, овчарка задергалась на вертеле. Клинок вползал в живот, прободая скользкое сопротивление перепонок, кишок, желудочков. По руке вибрацией хлынули волны собачьего визга, по мохнатому телу прошли волны судорог, пышные лапы сгребли палые листья и замерли…
В этот момент из тела умирающего животного по копью в душу человека хлынул тот же электрический озноб, что и при пронзании корейца. И в ту же секунду душа леса четко проступила сквозь маскнакидку листвы: стало слышно пение птиц, копошение в почве и в кронах мелкой живности – землероек, полевок, желтогорлых мышей и белок. Как на приборе ночного видения проступили животные в округе: винторогий муфлон в кустах, самка кабана с выводком на полянке, сонный уж под листьями в лощине, донесся кисло-табачный запах вспотевшего егеря, при визге любимой собаки встревожено снявшего с плеча ружье, из распадка приближался хруст хвороста под горными ботинками.
Нельзя было терять ни секунды. Сергей вытянул копье из собачьего живота, и в тот же миг с вершин обугленных сосен Горелого лога другая сущность – мрачная и зловещая, имеющая вид траурной ленты дыма, – со свистом вьюшки втянулась в полую рукоять и через нее стремительно всосалась в душу.
ЛАГЕРЬ ГПФ (АБВЕРОВСКАЯ КОНТРРАЗВЕДКА)
Крым. Тавель. 1942 г.
С парадного портрета на задубевшую от мороза голову комиссара партизанского отряда Николая Тимофеевича Лобова, надменно подбоченившись, смотрел – косая черная челка, задранный нос, квадрат черных усов, – фюрер немецкого народа Адольф Гитлер.
Покрытая свалявшейся заиндевелой шевелюрой, бородатая голова оттаивала на мельхиоровом подносе. Поднос стоял на столе начальника немецкого лагеря по подготовке диверсантов в Тавеле (село Краснолесье).
Корветтен-капитан Рикгоф, прозванный курсантами на русский манер «Рыковым», через переводчика вел допрос рыжебородого, обмороженного, источающего смрад перебежчика.
– Имя.
– Комиссар Лобов.
– Да не его, твое, дурак!
– Гуськов Григорий.
– Почему перешел на сторону Великой Германии?
– Вот он расстрелять грозился… – грязная рука указала на комиссарскую голову. – И еще особист, капитан Чистяков. Я вам и его голову принесу, матерью клянусь, герр начальник.
– За что он хотел тебя расстрелять?
Пленный виновато утер нос кулаком.
– Скушал я товарища одного… мертвого.
– Так ты каннибал? – Холеное лицо немца брезгливо искривилось.
Пленный не понял слова «каннибал», переводчик уточнил.
– Ты людоед?
Гуськов оправдательно забормотал.
– Сил не было терпеть, герр начальник…погибаем мы от голода, да он уже запеченный был, этот, которого мы подъели, ваши его и сожгли, из огнемета…
– Отвечать на вопрос! Ты кушаешь людей?
– Яволь! – испуганно вытянулся Гуськов.
– И ты думаешь, мы принимаем к себе кан-ни-ба-лов? (Глазки на чумазом лице перебежчика панически забегали). Ты угадал, – деревянно хохотнул Рикгоф. – Мы берем к себе каннибалов! Вот, Жирар, – обратился он к вошедшему в кабинет высокому офицеру с извилистым лиловым шрамом на правой щеке, – этот унтерменш спрашивает, не нужны ли нам в отряде людоеды, а-ха-ха…
Поморщившись от смрада, источаемого славянским недочеловеком, Жирар де Су-кантон прошел к столу, где отрубленной головой богатыря на распутье возлежал страшный охотничий трофей.
Рикгоф представил.
– Treffen seine Exzellenz Kommissar Lobov (Познакомься, его превосходительство комиссар Лобов).
О чем так глубоко задумался, смежив коричневые веки, бородатый русский комиссар?
Так рассматривают охотники голову матерого кабана.
– Es braucht, Desinfektion zu erledigen, bei er Lause (надо сделать дезинфекцию, у него вши). Sind Sie sicher, Henryh? Das ist es genau, das mystische Kommissar Lobov? (Ты уверен, Генрих? Это точно он, мистический комиссар Лобов?)
– Это точно комиссар Лобов? – перевел переводчик.
Гуськов ступил вперед, часто крестясь и кланяясь.
– Он это, герр начальник, матерью клянусь…
С мерзлых его сапог натекли лужицы. Переводчик пролаял.
– Стоять на месте! Отвечать на вопросы! Говорить правду!
Гуськов испуганно попятился, втянув голову в плечи.
Начальник разведшколы брезгливо оглядел будущий экспонат для задуманной им «Славянской кунсткамеры». Так и будет написано над витриной – «Партизан-людоед».
– Знаешь ли ты, Григорий Гуськов, что за голову «комиссар Лобофф» тебе полагается две тысячи дойчмарок? Ты хочешь получить две тысячи дойчмарок?
– Конечно, хочу! Кто ж не хочет. А это сколько в рублях?
– Какой сейчас курс, Клаус?
– Две тысячи дойчмарок равно двадцать тысяч советских рублей, – сказал переводчик.
Видя, что партизан ошарашен суммой, Рикгоф «добил» его новым вопросом.
– А 50 тысяч дойчмарок ты хотел бы получить, каннибал? Ты можешь получить не только деньги, но и вид на жительство в Германии, купить себе ферму в Альпах, зажить припеваючи.
Гуськов даже рот приоткрыл от перспективы, но, поразмыслив, сожалеюще цокнул зубом.
– Не, герр начальник, там не осталось стоящих голов. Есть еще капитан Чистяков, только он и на тыщу марок не потянет, мусорный человек.
– Нам не нужны более головы ваших вшивых командиров, их время кончилось, они обречены. Что ты слышал о нападении на конвой немецкого полковника на шоссе Бахчисарай-Симферополь 3 марта?
– Когда? Третьего? На конвой?… – забормотал Гуськов, и, видимо, счел за лучшее чистосердечно сознаться. – Да я в нем сам участвовал, герр начальник. По приказу комиссара Лобова. Только я никого не убивал!
– Кто стрелял в герра оберста?! – гневно прокричал Сукантон, нависая над пленным. – Кто отрубил ему руку? Ты?
Гуськов съежился, втянул голову в плечи.