скачать книгу бесплатно
2010
Студенческие истории
Пальма и лимон
Лекции по высшим растениям в университете у нас читал истый джентльмен – профессор Тихомиров. Лектор он был очень хороший, знал предмет удивительно глубоко, и нельзя сказать о его лекциях ничего плохого. Кроме того, что он непрерывно будил в студентах низменные инстинкты.
На лекцию он являлся при галстуке, белой рубашке и лаборантах. Они несли целый сноп наглядных пособий: всякие старые книги, картины, листья, шишки… И фруктификации. В качестве таковых выступал то крошечный, чрезвычайно злого цвета лимон, то маленький нескладно округленный апельсин. Были и прочие дары природы, которые профессор приносил из ботанического сада. Тихомиров был директором Ботсада МГУ и использовал вверенные ему теплицы для произрастания наглядных пособий.
Высокий худощавый профессор, окинув аудиторию льдисто-безразличным взором, сообщал перед перерывом примерно следующее. Студенты теперь люди низкоразвитые, только что от сохи – самые продвинутые, а остальные – только с дерева. Вот он, профессор Тихомиров, обыкновенно приносит на лекцию наглядные пособия. Дабы улучшить усвоение с трудом вталкиваемых в студентов знаний. Они никому не нужны, эти пособия, вот посмотрите – он делал широкий жест. Это же только примеры, нужные для усвоения… А стоит лектору выйти – всё пропадает. Я, говорит, обычно провожу с курсом опыт. Я сейчас удалюсь на перерыв, а когда я вернусь, будет очевидно, да какого уровня вы развились. Вы сами выставите себе оценку. Станет ясно, кто вы такие.
С этими словами профессор мерно направлялся к выходу из аудитории, чтобы войти в нее ровно через пять минут – такова была его всем известная манера.
Стоило ему скрыться за дверью, как с ревом толпа студентов бросалась к столу перед кафедрой. Сметали все. Кто-то с ужасающим выражением лица жевал злой лимон. Кто-то дрался с тремя другими жаждущими за апельсиновую жмаклю, зажатую в кулаке. Кто-то пытался съесть мясистую шишку и потом долго отплевывался. Кто-то свою шишку лущил, добывая съедобные семечки. Одна девушка выбиралась из толпы, прижимая огромный пальмовый лист, отбитый у подруг.
Через пять минут профессор входил в аудиторию. На столе лежали только слегка растрепанные книги. Профессор обводил нас взглядом твердым и презрительным. Все сидели, притихнув, невинно сложив руки на столах, и только позади одной девушки возносился огромный пальмовый лист. «Вот видите, – говорил профессор удовлетворенно. – Вы сами выставили себе оценку. Единственное, чего я не могу понять – это зачем вы это делаете? Ведь это совершенно не нужно…». И профессор начинал лекцию.
Мне всегда казалось, что вопросы не должны оставаться без ответов. И если преподаватель говорит, что нечто ему неизвестно, мой долг как начинающего исследователя попытаться выяснить, что осталось скрыто от предыдущих поколений ученых.
Зачем ели лимон, я узнал быстро. «Жрать хотелось до безумия, а тут какие-то фрукты пахнут… И вообще все побежали, стали хватать – жаль, что только лимон достался, но все ж…». Такое объяснение я смог получить у лимонопоедальца. Зачем дрались за апельсин, я спрашивать не стал – ответ был очевиден. С шишками тоже, в общем, ясно, если применить элементарную экстраполяцию. Но вот пальмовый лист…
Я внимательно следил за девушкой, но есть его она не стала и другим не позволила. Попытался прямо узнать, но ответа не получил – девушка меня попросту отшила. То ли я ей не понравился, то ли пальмовый лист так на нее повлиял… Пришлось заняться делом всерьез. Я долго и с крайне переменным успехом ухаживал за ней, и лишь значительное время спустя добился, наконец, своего. Я узнал.
«Конечно, чтобы потом сжечь на нем учебник по высшим растениям. А ты не знал? Все так делают. После экзамена берется этот учебник, с этими жуткими формулами для каждого семейства, и торжественно сжигается. На пальмовом листе. С библиотекой потом трудно, требуют замены, но надо это сделать», – объяснила она. Я поинтересовался, почему нельзя использовать для растопки газету, например. Да и в самом учебнике, раз он уже предназначен всесожжению, много страниц – вполне можно сжечь его на нем самом. «Но это не стильно», – ответила она.
2004
Сова и пенек
Существовала в давние годы на Биологическом факультете такая Дружина охраны природы. Студенты в выходные дни выбирались в подмосковные леса, запоминали птиц, сидели у костра и всячески вживались в образ полевых биологов.
Так начинается эта история – вполне пресно и ни к чему интересному не обязывающе. Но необходимость правит миром под маской случая, и поэтому всё началось с такого вот обычного студенческого кружка.
Чтобы птичек в лесу распознавать, надо учиться, и потому были организованы специальные семинары. Что может быть естественнее? Энтузиазм студентов поддержали преподаватели, и вот один из них, умудренный птичьим опытом, проводил для дружинников занятия. После обычных лекций они собирались в аудитории и чинно слушали о различных видах птиц. В качестве наглядного пособия использовались тушки. Это, надо сказать, не совсем чучела – они такие довольно плоские, тяжеленькие, и только головы с острыми клювами торчат.
И вот сидят на одном из занятий ряды студентов-дружинников, внимательно пытаясь различить меж собой разных сов. Занятие было посвящено совам – и это имеет совершенно особенный смысл. Если вы по прочтении рассказа прикинете, что было бы, если б говорили о воробьях или трясогузках, вы поймете, что не было бы просто ничего. Но – рука судьбы – речь шла о совах.
Совы же – птицы побольше воробьев будут, и тушки у них весомые. А клювы очень острые. И вот преподаватель достает одну сову особенно большого роста и начинает про нее рассказывать. И дабы развлечь студентов, использует живость речи и метафоры. И говорит, что «сова летает, как пенёк». Что именно в полёте совы хотел он отобразить этим образом, я не знаю, но дальше воспоследовал результат, которого он добивался: студенты развеселились. Кто, хихикая, представлял летящий ночью пенёк, кто-то веселился по иному поводу, а одна девушка, развеселившись, вспомнила о веселой странности своей подруги, с которой она вместе сидела прямо перед преподавателем с его совой. Подруга до ужаса, до патологии боялась пауков, а наша веселая девушка – как кстати – украла с занятия по беспозвоночным огромного заспиртованного паука. Совпадение, не правда ли?
Преподаватель тем временем продолжал свой рассказ, не подозревая, что ему осталось сказать всего несколько слов, последних. Препод вызвал добровольца, чтобы тот подержал сову – тушки-то тяжёленькие, и ему еще рассказывать, и некий достойный юноша вышел вперед и встал рядом с препом, а тот увлёкся, и всё продолжал говорить, но было ясно, что он вот-вот отдаст сову добровольцу – он её уже воздел повыше, чтобы показать ещё раз из своих рук перед отдачей.
Развеселившаяся девушка тем временем достала паука из сумки и положила его своей подруге на волосы – вот смешно! Он такой здоровый, волосатый, желто-красно-черный, тропический… Подруга через секунду ощутила что-то в прическе – ну как всегда, бумажку какую-то сунули, – и сняла «бумажку» рукой. А руку поднесла к глазам – что за бумажка?
Случай вертит судьбой, как захочет. Они совпали – веселый голос преподавателя, почтительно замерший доброволец, воздетая сова – и дикий, нечеловеческий вопль.
Та девушка, что подложила паука, упала со стула на спину, причем стул при этом разломался на куски. Рука препа дёрнулась, он уронил сову, и та острым клювам впаялась в голову добровольца. Клюв пропорол кожу на лбу, и по лицу окаменевшего добровольца потекла кровь.
Паук улетел куда-то в сторону. Безумный крик наконец затих. Препод медленно осматривался, силясь понять, что случилось – лежит сломанный стул, замерла на полу в нелепой позе девица, душевное равновесие которой крик порвал, как Тузик грелку. Доброволец в крови. Сова на полу. Студенты с белыми лицами замерли в разных позах. Что это было?
С минуту стояла мертвая тишина. Никто не двигался. Препод медленно багровел. Потом он резко захлопнул коробку с тушками и сказал, что уходит и больше никогда не вернется. И действительно – быстро вышел из аудитории, на ходу подобрав с пола сову.
Студентами овладела какая-то обессиливающая грусть. Все тихо, скованно собирались, кто-то сдавленно перхал. Даже выяснять друг у друга, как всё это случилось, ни у кого не было сил – крик самым натуральным образом вышиб дух у всех. Больше у этой группы семинаров не было – препод отказался наотрез.
Если взглянуть на цепь причин – во всем виноват препод. Если б он не пошутил насчет совы и пенька, летящего во тьме, все не развеселились бы, веселая девушка не вспомнила б о пауке и не догадалась пошутить…
Во всем судьба здесь веет явно: каждое из действий было либо сознательным, либо закономерным и непроизвольным. Но цепь неизбежностей сплелась столь крепко, что я не представляю себе, как бы это могло быть иначе. Эта история шла прямо к цели с самого начала.
Я считаю это неотвратимостью.
2004
Загадочный мотив
Когда мы учились на 5-м курсе, в нашей группе была одна прекрасная барышня. Фатум судил ей заниматься систематикой клещей, а поскольку барышня была прекрасна, занималась она ею с огромным увлечением. Собирала она их, определяла, препараты делала многосложные, виды описывала – в общем, всё очень серьезно и с неподдельным энтузиазмом. И вот с лета она вернулась со здоровенной бутылкой из-под шампанского, в которую были запузырены манюсенькие пробирочки, в коих лежали заспиртованные клещи. Бутылка, разумеется, была залита по горлышко 98 % спиртом, а каждая пробирочка тщательно заэтикетирована. Прекрасная барышня очень гордилась своей бутылкой, всем её настоятельно показывала и объясняла, в каких особых местах эта мелкая погань собрана, сколько тут потенциальных новых видов и как она из этого дела будет печь статьи.
В некое прекрасное утро барышня явилась к нам в слезах – кто-то украл её бутылку. Горю не было предела – пропали статьи, сборы, научная карьера, диплом, счастье и самая прекрасная жизнь. Барышню утешали, бормотали что-то дурацкое – «да не переживай ты так, было б из-за чего», что вводило барышню в истерику. «Было б из-за чего!! Ты с ума сошел!!!»
Трагедия разрешилась часа через три. Когда барышня, пританцовывая, влетела в аудиторию, гордо помовая огромной бутылкой. Радости её не было предела – нашлись сборы, статьи, диплом, научная карьера и самая жизнь, наконец. Бутылку она нашла за батареей в коридоре. Наполнителя – спирта – не было, но все пробирки с клещами были на месте. Барышня их тщательно перебрала, каждую вспомнила и над ней порадовалась. Одно отравляло ей существование – полное непонимание ситуации.
Еще несколько дней она донимала нас этой историей, пересказывая ее в лицах раз за разом и дивясь людской глупости. Представляете, ценнейшие сборы клещей, потенциальные новые виды, тщательно этикетированные – неизвестный злоумышленник почему-то оставил. А пропал только спирт. Вот глупость, вот странность – зачем же было красть? Что он хотел? Почему не взял клещей? Если, усовестившись, вернул – отчего слил куда-то спирт? Полная загадка.
Надо ли говорить, что ей предлагали объяснение. Оно было отвергнуто как нереалистичное. Спирт? Пить? Из-под клещей? Зачем? Не лучше ли выпить хорошего вина?..
Потом я не раз вспоминал эту историю. Когда в музее рабочие выпили пипу суринамскую, лет сто стоявшую в своем исходном спирте в смеси с формалином, я вспоминал эту историю. Пипу, кстати, культурные рабочие не выбросили и не использовали как закусь (что невозможно, уверяю вас), а бережно водворили внутрь пустотелого бюста Чарльза Дарвина. Когда мой знакомый расплатился с оказавшими услугу рабочими бутылкой метанола, я вспоминал эту историю. Рабочие, кстати, на следующие день пришли – скажем так, работать, – и нареканий не предъявляли. Когда мы, в замечательный праздник 8 марта, столь любимый поэтами, и в не менее замечательный праздник нового года, добавлялись спиртом из-под коллекции вьетнамских многоножек, я вспоминал эту историю. Кстати, многоножки послужили материалом для диссертации и нареканий не вызвали.
Не лучше ли выпить хорошего вина?..
2005
Неразгаданная тайна: бермудский треугольник в аквариуме
Случилось это на студенческой практике, на биостанции. Были избраны студент и студентка, которые должны были отловить в ближнем болоте дитискусов, посадить в аквариум, наблюсть и дать другим отчет о наблюдениях. Для профанов можно пояснить, что дитискусы – это жуки-плавунцы.
Они, то есть студент со студенткой, отправились на болото, весь день ковырялись в грязи и воде, наловили несколько жуков и доблестно принесли в помещение лаборатории, в аквариум. Вся группа радостно осмотрела объект будущих наблюдений. Наутро отправились в лабораторию, предвкушая научные наблюдения, однако аквариум был пуст – ни одного дитискуса. Аквариум, разумеется, сверху был накрыт марлей… Может быть, они съели друг друга? а последний съел сам себя? Взял он саблю, взял он востру…
Делать нечего. Студенты отправились на болото и весь день в холодной воде… Наловили жуков и принесли в аквариум. На следующее утро – нет дитискусов. Студенты стали подозревать друг друга в неуместной сентиментальности. Подозрение пало на одну девочку, которая позволила себе раз-другой сказать «какие они лапочки, что ж вы их поймали». Девочка пищала и оправдывалась: одно дело жалкие замечания, другое – преступное отпускание жуков.
Это жизнь. А что делать? Горемычные, пошли студенты на болото и там в холодной грязи… Студент со студенткой по примеру братьев из конька-горбунка решили ночью сторожить злоумышленника. Посадив тварей в аквариум и продемонстрировав это всей группе, ушли – и тут же вернулись, сев в засаду в ближних кустах. Лаборатория после ухода студентов опустела, в сгущающемся сумраке виднелось крылечко домика.
Всю ночь они несли службу – ни один не заснул, но мучались ужасно. Сидеть на телогрейке среди мокрых кустов всю ночь – не очень приятно. В лабораторию никто не входил. Даже не приближался. Утром они, стуча зубами, вошли в помещение – разумеется, дитискусов в аквариуме не было.
Пришлось бросить эту тему. Наблюдения за повседневной жизнью плавунца окаймленного остались не сделанными. Открытий чудных не свершилось. И кто пёр дитискусов из лаборатории – тоже не известно. Это жизнь. В детективном рассказе обязательно бы всё раскрылось, а так – кто ж его знает.
2006
Макаронная полихета
На Беломорской биостанции студенты Биофака ловили всякую живность и определяли – под зачет. Надо было определить столько-то видов по таким-то классам – и зачет сдан. Первокурсники с восторгом тискали нежных гребневиков, почтительно созерцали крабов, ловили медуз. Разумеется, всем хочется поймать нечто редкое и необычайное, которое никто не ловил. Определить, и выяснится: это новый вид! Ну, по крайней мере для Белого моря. Или хотя бы впервые пойманный на данной биостанции. Тоже очень хорошо. Хотя почти никому не удается.
Сбор материала – самое интересное дело. Это же охота! Беспозвоночных ловят сачками, свесившись с пирса, отплывают подальше от берега на лодке, копаются в кучах водорослей на литорали… Всегда попадается много полихет, морских червей с множеством ножек, разного цвета, с всевозможными отростками – у них и усики, и на каждой ноге по какому-то щупику, и сам червь длинный и извивается – словом, полная красота.
Определять всё это хозяйство трудно – в определителе указано, на какой ножке какие должны быть отростки, нарисованы какие-то сложные формы, вырезки, гребни, шпоры… Не видно этого ничего. В круге бинокуляра лежит белая нить, и где в ней эти выросты… Но энтузиазм требует, и тихонько ворочая нить препаровальной иглой, постепенно вглядываясь, находим – вот же они, ножки, вот и вырезки, усы-то, усы… Вот они!
Кто-то вызвал общий смех, заснув на бинокуляре. Ночи студенты проводили у костра – кто же спит на Белом море? И вот не выдержал, опустил голову на бинокулярные наглазники и отрубился на час. Потом очнулся, поднял голову – вокруг глаз сине-багровые круги.
Девичьи вскрики по поводу тонкостей полихетного строения звенели в лаборатории. Все находили у себя под бинокуляром чудный новый мир, зарисовывали в альбомы, кричали друг другу беспозвоночную латынь. Добравшись до нужной тезы, одна за другой студентки (ну, и студенты тоже, а куда же…) выясняли, что перед ними лежит, чудесное и морское, длинное, обычно белое, и лишь редко слегка отсвечивающее…
Энтузиазм, если его много, заменяет природу. Одной из девушек попался длинный белый червяк, и как она его иглой ни вертела, понять не могла совершенно ничего. Студентка была не из успевающих, она привыкла, что то, что другие делают легко и быстро, у нее вечно не получается по таинственным причинам. Она долго смотрела в учебник, на нарисованные выросты, гребни и впадины, дергала и переворачивала червяка под бинокуляром препаровальной иглой… В конце концов преподавателю был представлен рисунок, вполне адекватный виду, к которому он относился, красивым почерком написана латынь под рисунком. Проверяя, преподаватель взглянул в бинокуляр и обнаружил там зверски раздраконенную, всю изрезанную на какие-то фигурные финтифлюшки макаронину. Особенно впечатляла одинокая, сиротливо торчащая сбоку, но выглядящая в точности как в определителе параподия. Студентка стальной иглой просто вырезала в ней нужные признаки…
Ее высыпали из пакета, сварили в столовой, потом ее ели, но недоели, потом смыли с тарелки в таз, выплеснули в море, она поплыла на простор, рванулась… но была поймана, посажена в банку, выложена под бинокуляр и жестоко изрезана иглой. Нужные признаки морского червя были на ней просто вырезаны, благо мучнистое тело податливо. Макаронина под конец жизни обрела индивидуальность и звучное латинское имя.
А преподаватель сказал, что это лучшая ошибка сезона. В прошлое лето одна студентка пыталась сдать ему рисунок водоросли в качестве мшанки, но чтобы сделать из макароны полихету – решительно, это лучшее в этом году решение.
2004
Вечноловимый краб
Практика на Белом море у студентов Биологического факультета состояла, в частности, в том, чтобы наловить всякой беспозвоночной живности, принести в лабораторию и определить. Студенты-первокурсники с восторгом созерцали нежных гребневиков, крабов, полихет; внимание уделялось даже балянусам. Это были настоящие, дикие беспозвоночные, не лабораторно разведенные, а собственноручно пойманные.
Первой жертвой, как всегда, стал краб. Биостанция имела кораблик, который швартовался к пирсу; первые же шустрые студенты полезли под пирс, увидели на мелководье краба под камнем, с воплями кинулись, поймали – дурачок даже не пытался убежать, схватили за панцирь и, посадив краба в банку, всей толпой помчались в лабораторию – хвастаться, показывать и определять дикое беспозвоночное.
По дороге им встретился преподаватель; тут же был окружен, заговорен, обкрикан и в морду крабу показан. Скорбное лицо преподавателя заставило чуть приутихнуть, и стали слышны разъяснения. Краб всегда жил под пирсом, на одном и том же месте, на глубине локтя. Его все на биостанции знали, любили и подкармливали. И каждый раз приезжающие студенты его хватают, тискают, тащут… Бедный краб.
Устыдившиеся уносят краба к берегу – теперь уже почтительно, без ора. Краба выпускают там, где поймали, он тут же бежит к своему камню и под него залезает, ничуть не смущенный дурацкими проделками молодых позвоночных.
Через месяц курс уехал, остались только самые продвинутые, те, кто собирался поступать на кафедру беспозвоночных. Они собирались сделать это уже полтора месяца, были горды, неприступны и опытны. К пирсу подошел кораблик, выгрузил новых первокурсников – у этого отделения практика на Белом море начиналась месяцем позже. Толпа заполнила пирс, кто-то побежал к низким баракам, кто-то остался смотреть на море, еще минута – визг, гогот, краб пойман, в банке его несут в лабораторию, десятки рук тянутся к банке, теребят, показывают, какие у него удивительные клешни и усы… то есть антенны, антенны, я знаю…
Старослужащие беспозвоночники кидаются наперерез, перехватывают молодняк. Сурово его отчитывают, объясняют, что краб домашний, биостанционный, что абсолютно все его знают, и что вечно эти молодые его ловят. И сурово приказывают отпустить животное бережно и обязательно туда же, где взяли… И почтительная толпа несет банку на вытянутых руках к пирсу, и краб уверенно водворяется на свое место… Как всегда, дважды в год хлопоты, но место хлебное, пищи много, и участок приятный, и он никуда не уходит и садится под свой камень.
Так было всегда, дважды в год, пока была там биостанция и пока привозили туда студентов. Потом старый директор умер, потом наступила перестройка, потом перестали привозить студентов, а потом и поддерживать биостанцию. Кораблик сгнил, но пирс стоит. Однако под ним уже не живет тот краб: объедки из студенческой столовой, ранее падавшие рядом с пирсом и служившие хорошей платой за беспокойство, исчезли, и крабу пришлось применить социальную мобильность и искать другого кормного места. К этому он тоже отнесся спокойно: конкуренция, поиски кормных мест и адаптивное вымирание в случае ненахождения такового диким беспозвоночным очень даже знакомы. У них вот уже чуть не три миллиарда лет сплошные конкуренция и рынок…
2004
Мобила сдохла
Беседую с девушкой, то и сё. Она говорит, что уже два дня ее преследует мысль о трехстах спартанцах, что-то она их все время вспоминает. Хорошо.
Далее я узнаю, что – ка-ак они стояли, сражались… с этими… с турками.
Я машинально, не успев понять, поправляю – с персами.
Она говорит: да без разницы, в общем – с мусульманами.
Пока я перевариваю это сообщение и пытаюсь вылечить картину мира, девушка задумчиво продолжает сопереживать спартанцам.
А откуда он бежал-то? – спрашивает. – Там ведь кто-то бежал…
Я бормочу, что – кажется, из Марафона в Афины, если ничего не путаю.
Она жалостливо вздыхает. Я готовлюсь сообщить дистанцию – мол, сорок километров, марафонская, сообщить о победе, но на взлете сбит ее замечанием:
– А что, позвонить было нельзя?.. А, да. Давно было.
И вот я не могу удержаться и говорю: Мобила сдохла.
2013
Логика в житейских ситуациях («Биофаковски ребята»)
Логика – вещь очень важная. Обычно считается, что она способствует научным рассуждениям и помогает победить оппонента в споре. Мне же представляется, что эти ее функции побочны, главное же в логике – то, что она чрезвычайно облегчает своему владельцу жизнь. Самые трудные ситуации удается разрешить тому, кто владеет ее приемами.
Сам я в такой степени приемами логики не владею, но не раз наблюдал ее животворное действие. Вот как раз вспомнился отличный пример.
Были мы тогда на Беломорской биостанции и при этом на первом курсе. Жизнь была очень насыщенной – дни были заняты учебными предметами, а ночи – всевозможными походами, кострами и потреблением спиртного. В этот плотный график необходимо было включить общение с лицами противоположного пола, а еще – ну, мы же будущие ученые – проведение собственных научных изысканий. Короче, очень плотное было время.
Один из моих сокурсников вел в это время интенсивные научные исследования – изучал какое-то там распределение мышевидных грызунов в окрестностях биостанции. Для этого ему приходилось ставить линии давилок (таких особых ловушек), а затем обходить давилки и смотреть, чего же ему попалось. Линий было несколько, давилки исчислялись десятками, так что эта работа занимала довольно много времени.
И вот, после очередного напряженного дня, он обратился к товарищам по общежитию с просьбой. Я, говорит, уже вторую ночь просыпаю, а мне надо в три часа вставать и ставить давилки. Сплю я очень крепко, будильника не слышу – вот такая досада. И попросил более чутких товарищей разбудить его в три часа. Он довольно подробно описал алгоритм своего побуждения: я, говорит, буду драться, сопротивляться, ругаться – не обращайте внимания. Будите жестко, надо меня обязательно поднять, а то я не поставлю давилки, рухнет запланированная работа… Ему клятвенно обещали.
Ночью, около трех часов, в общежитии наблюдалась общественная побудка. Скачала начали очень громко трезвонить будильники – как самого исследователя, так и тех четырех человек, которые решили ему помочь и тоже поставили себе будильники. Все четверо встали, исследователь продолжал мирно спать, подтверждая свои слова о том, что такие пустяки, как слитный звон, не способны ему помешать. Четверо помощников исследователя натянули на себя треники и, ежась от ночного холода, начали будить своего героя.
Он был абсолютно честен и исполнял свои обещания по полной программе: дрался, ругался, сопротивлялся и засыпал в любой приданной ему позе. Шумная возня разбудила всех в комнате, и человек двадцать с интересом наблюдали за событиями, подбадривая отчаивающихся помощников и подавая им идеи. Исследователь был полит водой (жуткая ругань и тяжелые удары вслепую), посажен (удары ногами, пострадавшие отползают, смена бригады помощников на свежие силы), у него отнято одеяло (при этом сдвинуты целых четыре кровати – он вцепился в одеяло мертвой хваткой и тащили его вместе с кроватью, сметая остальных).
В конце концов бодрствующая и многочисленная сила победила одинокую спящую натуру. Исследователь сидел, морщась от холода, на залитой водой кровати, у него были открыты глаза и он больше не ругался, вяло повторяя: «Ну хватит, хватит, все уже…». Он потянулся за штанами и держа их в руках, заговорил очень спокойным и рассудительным голосом: «Смотрите, что получается. Если я сейчас пойду ставить давилки, то потом буду сильно хотеть спать. А днем меня преподаватель с занятий не отпустит, даже если я ему скажу, что всю ночь ставил давилки и не выспался. Не отпустит, поскольку я буду отпрашиваться для того, чтобы поспать. Если же я сейчас высплюсь, а преподавателю скажу, что прошу отпустить меня с занятий, чтобы ставить давилки для научной работы – он меня, без сомнения, отпустит. Так будет правильно». С этими словами он натянул на себя мокрое одеяло и улегся в кровать. Ошеломленные его логикой помощники сочли, что он дело говорит и, зализывая боевые ссадины, также отправились на боковую.
Наутро возмущенный исследователь грязно ругал своих незадачливых помощников, которые его не разбудили, сорвав все планы научного исследования. Никаких своих речей ночью он не помнил, не помнил ни процесса побудки, ни воды, ни ударов – ничего. Он мирно спал всю ночь, и его мерзко не разбудили. Часа через два, когда страсти слегка улеглись и исследователь стал способен воспринимать рациональные доводы, ему пересказали, чем он всех взял. Повторили его логичные мысли и сообщили, что по всеобщему мнению человек, говорящий так, с ясным лицом и открытыми глазами, просто не может считаться спящим, иначе вся наша жизнь – сон.
Исследователь выслушал свои ночные аргументы, выругался, сказал, что это не логика, а хрен собачий, что все поддались на провокации его спящего мозга и теперь уже давилки ставить незачем – график их постановки упущен безнадежно.
Я бы назвал это сном разума.
2004
Быстрые и мертвые
Как делается наука, в общем, известно. Хотя… Когда смотришь на самое начало этого процесса, иногда замечаешь новые черты. В этом смысле интересно присмотреться к курсовым работам: вот они, самые первые и неумелые шаги. Легче всего здесь сказать, что они бывают ошибочные, что они нелепые и неловкие… А может быть, архетипические? Может, в студенческих ошибках вскрывается то, что глубоко спрятано во «взрослых» работах?
Как-то изучали в совсем серьезных работах реакцию насекомых на электромагнитное поле. Оказалось – да, реакция есть. Стремятся расположиться вдоль или поперек линий магнитного поля, предпочитают статистически достоверно углы 90 и 180. Что ж, экспериментальный результат… Потом выяснилось, что ошибка наблюдения: наблюдатель, фиксируя в журнале положение длинной оси тела насекомого, предпочитал (бессознательно) «осмысленные» углы, сбивал данные к углам, кратным 45 и 90. А потом выяснилось, если не ошибаюсь, что действительно насекомые электромагнитное поле чувствуют. Им это просто – все тело, считай, в механорецепторах, как заряженная пылинка ляжет, тут же ощущается. Дело тонкое.
Помню, был случай значительно менее серьезный. На кафедре была запланирована очередная курсовая работа – посмотреть, как будут вести себя различные насекомые во время суточного ритма. Контрольная группа затемняется и осветляется как солнышко за окошком захочет, а опытная группа, конечное дело, живет при круглосуточном электрическом, и вот интересно – будет она активность к 24 часам приурочивать как-то или собьется у нее ритм к чертовой матери.
Выбрался студент, который тему взял. Решено было на этот раз сделать работу на божьих коровках. Студент должен отправиться на природу, наловить божьих коровок, принесть в лабораторию, там пара ящиков с подсветкой, запустить контрольную и подопытную группы и снимать показания – приходить каждый час-два в лабораторию, смотреть их активность. Чтобы не дурить и не вникать во всякие движения щупиками, активностью принято считать попросту передвижение коровок по коробке. Пол разграфлен на квадратики с номерами, легко высчитывается, на сколько квадратов сместился меченый экземпляр, сиди-считай, в конце статистику накинь, и готовая курсовая. Литературу сзади, литобзор спереди, результат любой годится: хошь – не влияет на них лаборатория, внутренний ритм – потом разберутся, что у них за пейсмейкеры, а хошь – сбивается ритм, не помнят коровушки света белого.
Почти до самой защиты курсовой все было нормально. Студент собрал коровок, принес, посадил, следил, писал, считал… Чуть не в день защиты выяснились детали.
Он собрал 11 коровок. 5 в контроль, 6 в опыт. Из шести у трех все время наблюдалась нулевая активность: не ходили коровушки днем, лежали себе ночью. Оказывается, мертвые были. И он активность этих мертвых коровок тщательно и скрупулезно подсчитывал и в статистику вносить не забывал. Очень интересные данные получились, но на защите возникли вопросы.
Почему же ты, горе наше, так мало коровок набрал? Разве не знал ты, чадо научное, что для статистики побольше надо? Знало чадо про статистику. Внятно вполне об этом говорило – и про хи-квадрат, и про любезного сердцу Стьюдента. Просто чадушко больше коровок не нашло, а искало оно их аж два летних месяца.
