скачать книгу бесплатно
Однако исключительно жестокие убийства продолжались, и причину их нужно было найти, чтобы выстраивать хоть какую-то контрстратегию. Снова пришлось обращаться к друзьям, да еще и со специальной «присказкой» с приличным количеством нулей.
«Присказка» сработала. Через некоторое время в руках у Израиля Иммануиловича была папка с подборкой документов, проливающих свет на это дело. Из консорциума инвесторов в пенис Последнего Императора на тот момент оставались в живых трое. Им-то и предстояло узнать чрезвычайно неприятную правду. Все они были под прицелом серьезнейшего противника – глубоко законспирированной организации, основанной сразу после распада Последней Империи бывшими офицерами спецслужб. Это была организация реваншистского толка, рекрутирующая в свои ряды фанатично преданных идее возрождения Империи людей, преимущественно военных с боевым опытом. Считалось, что численный состав ее невелик и что сфера ее деятельности достаточно узка: исключительно культ Императора. А поскольку фигура Последнего Императора занимала в этом культе центральное место и была попросту священной, то становилось понятно, почему эти люди пошли на крайние меры, пытаясь не допустить появления в свободном обращении его гениталий, – огласка их технических параметров могла нанести по этому культу сокрушительный удар.
Впрочем, нельзя было исключать и возможности того, что они таким образом пытались заполучить биологический материал для его консервации и возможного последующего клонирования, поскольку пенис мог быть единственным оставшимся на тот момент пригодным к употреблению фрагментом полу-божественного тела.
Меры безопасности, предпринятые тремя оставшимися владельцами опасного трофея, хоть и позволили нанести нападавшему врагу большой урон, тем не менее не смогли уберечь двоих из них. После последней схватки, на которой в общей сложности было убито двенадцать человек, из которых семеро были заезжими гастролерами, на некоторое время все затихло и было непонятно, засвечен Израиль Иммануилович или нет. Но потом пришли и к нему.
Чем этот визит закончился, я уже слышал.
…
К тому моменту, когда внук фрау Шульцбрехт пришел за ушами своей бабушки, жрецы культа Императора никак не проявляли себя уже много лет, и у Израиля Иммануиловича были все основания полагать, что организация эта понесла невосполнимые потери и что ею была утеряна ключевая, выводившая на него информация. Это притупило его бдительность, и в минуту нахлынувших воспоминаний он совершил непростительную, по его словам, ошибку: похвастался передо мной своим «подвигом» и своим трофеем и тем самым втянул меня в эту историю. И хотя в своих предположениях Израиль Иммануилович, в целом, оказался прав, он недооценил упорство и целеустремленность этих фанатиков. Как выяснилось, за ним наблюдали и наблюдали давно. И первым, кто смог в этом убедиться, был я.
Тем не менее ночной визит ко мне чмокающего весельчака-садиста и его подручного показал следующее: во-первых, эти люди не были абсолютно уверены в том, что у Израиля Иммануиловича есть то, что им нужно; во-вторых, контакт со мной выявил их присутствие, а значит, они утеряли фактор неожиданности, со всеми вытекающими последствиями.
Самое последнее из этих последствий, одетое в дивный шелковый костюм и черные лаковые туфли со шнурками, удобряло сейчас почву под молодой пинией.
Мразь, потерявшая свою шляпу, ушла дворами из устроенной на нее и ее громил засады и, вероятнее всего, готовила ответный удар.
Да. Все было хуже некуда.
Но спокойствие не покинуло меня, и причиной тому был не только ром.
Главной причиной был этот удивительный старик, который полчаса лечил мне мозг сказками про «овечек», хотя ему, как и его ныне покойным друзьям-партнерам, светил «колумбийский галстук». Было ли это бесстрашие или такая своеобразная форма неистребимого еврейского оптимизма, я не знаю, но только, глядя на него, я чувствовал, что, пока звучит в эфире его хрипловатый баритон, со мной будет все в порядке.
…
Размышлять о природе человеческих страстей лучше всего с мешком на голове. Этим я и занимался по дороге назад.
Пикап скрипел. Самсоны опять болтали на своем иврите, не обращая на меня никакого внимания.
Я вспомнил, как Израиль Иммануилович, его сестра Нехама и пес по кличке Бумц вышли проводить меня на крыльцо.
Израиль Иммануилович и Нехама махали мне рукой, а Бумц вилял хвостом и облизывался.
Перед самым моим отъездом Израиль Иммануилович подробно проинструктировал меня, как мне взаимодействовать с братьями-бородачами, которые будут теперь за мной «присматривать», а у меня опять началось что-то вроде раздвоения личности: я слушал его, и мне казалось, что это сон или кино и что все это происходит не со мной. Я даже пару раз ущипнул сам себя, чтобы избавиться от наваждения, но тщетно – все было по-настоящему.
Потом я подумал о том, что опять упустил хорошую возможность поинтересоваться у Израиля Иммануиловича, как к нему пришла идея открыть магазин подержанных членов.
А потом я услышал хруст разбитого закаленного стекла, и со всех сторон послышались какие-то странные хлопки.
Машину резко повело вправо, и, по тому, как напрягся от неопределенности мой вестибулярный аппарат и засосало под ложечкой, я понял, что мы летим в кювет.
…
Я лежал меж двух самсонов и не мог пошевелиться. Кое-как высвободив левую руку, я стянул с головы мешок. Борода того, который придавил меня сверху, лезла мне в лицо. Он страшно, урывками хрипел, и я чувствовал, как меня заливает что-то горячее и отвратительно пахнущее.
Я похолодел от ужаса, когда понял, что это кровь.
–
5. «Левый» Матфей
Однажды я видел по телевизору какую-то передачу, в которой показывали воздействие низких температур на растения. Особенно мне запомнился один фрагмент, где на тридцатиградусный мороз выбросили небольшое декоративное дерево, похожее на клен. Режиссер подробно, крупным планом и с разных ракурсов, в динамике, продемонстрировал, как оно умирает; как его ярко-зеленые зубчатые листья ежатся и чернеют, закручиваясь по краям, а потом облетают один за другим, оголяя тонкие, вытянутые вверх ветви, похожие на застывшие в последней попытке что-то ухватить из воздуха скелеты человеческих рук.
Когда я смотрел на горящий опрокинутый набок пикап с тремя оставшимися внутри телами, я чувствовал, что моя душа, подобно листьям этого деревца, чернеет и сжимается в неопрятный комок, отгораживаясь от мира глухим непроницаемым коконом.
Вокруг меня суетились, перекликаясь, коренастые вооруженные автоматическим оружием люди в камуфляже. Откуда-то сбоку, из заросшего травой проселка, уходящего вглубь высаженной рядом с дорогой апельсиновой рощи, выехал, резко затормозил и остановился рядом, подняв облако пыли, окрашенный под местную «зеленку» микроавтобус. Меня грубо подняли за шиворот с обочины, где я сидел, обхватив колени руками, и запихнули внутрь. Я не сопротивлялся – собственная судьба в этот момент меня совершенно не волновала, хотелось только побыстрее оказаться как можно дальше отсюда, чтобы не видеть бушующего пламени, пожирающего двух бородатых весельчаков и молчуна-водителя, которого я и разглядеть-то толком так и не смог, потому что в тот момент, когда меня вытаскивали из пикапа, разглядывать было уже нечего – вместо лица у него зияла огромная страшная дыра.
Еще несколько минут назад все они были полны жизни и о пропасти безвременья, до которой им оставался всего один шаг, едва ли думали. И вот прошли эти несколько минут, и от вселенных их личностей остались лишь клубы черного удушливого дыма, запах которого, как мне теперь казалось, я буду чувствовать вечно.
Мысль эта крутилась в моем мозгу, словно заевшая пластинка, и я тоже горел в пламени этой мысли, объятый всепоглощающей болью, и каждая клетка моего организма надрывалась от беззвучного крика.
…
Я не спал. Я находился в некоем желеобразном объеме светотени, в котором не было ни времени, ни пространства. Желе мерцало, как неспокойная поверхность моря, когда смотришь на нее из глубины, мысли вязли в нем, не вызывая никаких эмоций и устремлений. При желании я мог сконцентрироваться и выхватить из этого объема какую-нибудь деталь, будь то предмет интерьера или чье-то лицо, но любое подобное действие было сопряжено с усилием, от которого начинало шевелиться заполнявшее голову толченое стекло, и поэтому я старался без особой нужды этого не делать.
К реальности меня вернул голос человека, державшего во рту карамельку и перекатывавшего ее от щеки к щеке в процессе построения фразы. Голос этот, показавшийся мне знакомым, промурлыкал, слегка гнусавя, в самое мое ухо:
– Ты еще жив, малыш, но не факт, что это для тебя хорошо…
Я открыл глаза и увидел обнаженный торс пятидесятилетнего мужчины с выколотой на груди большой разноцветной татуировкой архангела Михаила, облаченного в воинские доспехи, с мечом в одной руке и со щитом в другой. На щите был начертан короткий текст на незнакомом мне языке, вероятно какой-то девиз, состоящий из двух почти симметричных половин, что-то вроде «Quod licet Iovi, non licet bovi»
. Татуировка была исполнена мастерски, архангел получился как живой, с лицом, не предвещавшим ничего хорошего.
Подобный раскрас, вероятно, содержал в себе некий скрытый смысл и должен был устрашать наблюдателя, однако вместо того чтобы испугаться, я почему-то подумал о том, что тяга к демонстрации подобной графики в пятьдесят лет, равно как и привычка оголяться на людях, не лучшим образом характеризуют ее обладателя. Это попахивало инфантилизмом, самцовым гламуром, а может и чем-то похуже.
Впрочем, хозяин расписного торса подобными рассуждениями явно не отягощался и пребывал в прекрасном расположении духа. Над его выпирающей вперед волевой челюстью с раздвоенным подбородком сияла широкая улыбка. В берцах и армейских маскировочных брюках, подпоясанных брезентовым ремнем, он, похоже, чувствовал себя гораздо более комфортно, нежели в цивильных плаще и шляпе. Да и исполнявшийся им теперь цирковой номер был посерьезней: «остренькое» такое попурри с холодным оружием. В этом деле он, определенно, был большой мастер: нож летал у него меж пальцев, как монетка у фокусника. Судя по его довольному виду, он согревался мыслью о том, что теперь у него будет возможность отрезать у меня не только палец.
Внезапно он остановился и, указывая кончиком лезвия на надпись на щите предводителя небесного воинства, спросил:
– «Кто не со Мной, тот против Меня» – чуешь, чем пахнет, Йозель?
– Да, – ответил я, не задумываясь. – В вашем случае – горелой человечиной.
…
«Они все такие сентиментальные, эти убийцы!» – съязвил как-то раз один мой знакомый библиофил после того, как посмотрел очередной блокбастер, в котором немногословный спаситель человечества в перерывах между массовым забоем явных и мнимых врагов, то ли человечества, то ли своих собственных, успел пожалеть дрожащего от холода бездомного котенка и повздыхать по поводу не политых вовремя цветов в своей оранжерее. Слушая теперь разглагольствования человека без шляпы, я имел прекрасную возможность убедиться в том, что убийцы могут быть еще и очень набожными.
Этот коротко стриженный широколобый дядя с большими залысинами, по его собственным словам, почти всю свою жизнь духовно совершенствовался и проявил на этом поприще недюжинное усердие. Он исключительно строго соблюдал все посты, исправно посещал церковь и каждую зиму купался в ледяной воде. В каком-то дальнем монастыре у него был персональный священнослужитель-наставник, с которым он любил подолгу беседовать о выборе правильного пути и которому он исповедовался, а дома на стене висела старинная семейная икона, «хранившая» его от бед.
Меня всегда удивляло то, как изобретательно люди игнорируют заветы, данные им Богом, и при этом еще называют себя верующими. Год за годом, столетие за столетием на простые и лаконичные слова они слоями наносили свои интерпретации и, что гораздо хуже, дописывали от себя. В результате изюм смысла окончательно потерялся в огромном кексе формы, а я сидел в подвальном помещении, оборудованном под тюремную камеру, напротив христианина, которому бесполезно было объяснять, что заповедь «не убий» не подразумевает никаких исключений с делением на «своих» и «чужих» и что она одна перетянет все его многолетние культовые потуги и знание наизусть Евангелия от Матфея.
Некоторое время я не понимал, зачем ему понадобилось пичкать меня всем этим вдохновенным бредом про светлую радость от служения великому делу и про то, как масса людей может сливаться помыслами своими и волей своею в единый несокрушимый дух.
В какой-то момент мне даже показалось, что я снова нахожусь в компании сумасшедшего, поскольку я так и не смог себе представить, как в нормальном человеке могут уживаться изощренный садист и искренний идеалист, рьяно пекущийся о всеобщем благе и поставивший во главу угла восхитительное своей неопределенностью слово «мы».
Все сразу встало на свои места, когда до меня наконец дошло, что проповедь эта – лишь забава, что-то вроде игры кошки с пойманной ею мышкой.
Татуированный спец по жонглированию ножиком желал, чтобы я в полной мере осознал и прочувствовал свою ничтожность и беспомощность перед той силой, которую он олицетворяет, и в определенном смысле он достиг своей цели: я был смущен. Иуда, позарившийся на горсть сребреников, показался мне неуклюжей деревенщиной по сравнению с этим умником, ловко, словно шулер карты, тасовавшим как ему нужно то самое Слово, через которое все начало быть.
Заметив мое замешательство, он развернул по этому поводу от уха до уха самодовольную ухмылку:
– Сказано было: «И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую». Потому и зовется дело угодное богу «правым», а козлячье – «левым».
Конец фразы был выделен ударением специально для меня.
Я поглядел на сидящего передо мной матерого душегуба и подумал о том, что Господь должен пребывать в большой печали от того, каким уродом получился венец его творения. Из-за пшика, абстракции, раздутой из бледной, сморщенной пустяковины, которая, принадлежи она кому-нибудь другому, скорее всего, стала бы поводом для хохота раздолбанных вагин, венчик лил без стеснения кровушку, а в моменты недолгих перерывов на отдых глумился надо всем подряд.
А еще я подумал, глядя на то, как он в очередной раз закатил глаза, что осознание собственного превосходства в момент подчинения кого-либо своей воле для подобных людей сродни оргазму и что никакими «овечками» заменить это ощущение они не в состоянии. Ошибся Израиль Иммануилович: не «власть ради власти», а «власть ради кайфа», и вся их иерархическая пирамида скрипит от сладострастных конвульсий, как диван в публичном доме.
– Не теряйте зря времени, – перебил я его, стряхивая с себя остатки оцепенения, – у вашего архангела волосы изо рта растут.
Сидевший напротив меня человек был умен и сразу все понял.
Улыбочка исчезла с его лица, и замерла во рту карамелька. Он смерил меня холодным взглядом, от которого почему-то заныл мой вновь обретенный палец, а потом неуловимым движением пнул меня по правой голени носком своего армейского ботинка.
…
Как и предсказывал большой знаток Евангелия от Матфея, после того как Израиль Иммануилович получил по почте конверт со знакомым средним пальцем и запиской с обязательством и далее высылать ему прочие части моего тела каждые два дня, он сразу согласился на изложенное в той же записке предложение обменять в указанном месте, в указанное время то, «о чем ему хорошо известно», на мою персону.
Когда я впервые узнал об этой затее, то первым делом подумал о том, что ни я, ни Израиль Иммануилович живыми из этой передряги уже не выйдем. Требовал ли культ Императора непременного нашего заклания, я не знал, но то, что два раза резавший мне палец жрец не откажет себе в таком удовольствии, я ничуть не сомневался.
Лежа на жестком тюфяке в кое-как освещенном тусклой лампочкой подвале, я мучился от боли в руке и от того, что никак не мог понять, одной ли случайностью объясняется мое пребывание здесь, или есть еще что-то, чего я до сих пор не знаю.
Израиль Иммануилович был прагматичным человеком, и объяснить такое быстрое его согласие одним лишь нашим добрым знакомством я не мог.
…
Над морем шел дождь. Он рваной пеленой свисал из медленно ползущих по небу облаков, окрашивая поверхность воды под ними в унылый серый цвет. В то же время здесь, на пристани, пока еще было сухо и светило солнце. Сильный порывистый ветер гнал волны к берегу, срывая с гребней пену, а сквозь шум прибоя время от времени прорывались пронзительные крики чаек.
Когда-то тут кипела жизнь, причаливали и отдавали швартовы промысловые суда, и словно цапли вытягивали свои металлические шеи краны, разгружавшие улов. Теперь повсюду царил упадок: пустыми глазницами окон смотрели по сторонам давно не беленые постройки с кое-где разобранными черепичными кровлями, догнивали на своей последней стоянке несколько ржавых посудин, а в щелях между бетонными плитами набережной вовсю росла трава.
В полном соответствии с законами жанра мы приехали сюда на большом черном автомобиле и, сидя внутри, ждали, когда прибудет «товар». В машине мы были втроем: мрачного вида шофер, не проронивший за всю поездку ни слова, мой религиозно подкованный экзекутор, облаченный в новую шляпу, и я. Впрочем, можно было не сомневаться, что где-то поблизости располагались люди, тщательно проинструктированные на предмет выбора цели и момента ее ликвидации.
Состояние мое было ужасным. В одну и ту же минуту я проходил внутри себя весь путь от надежды, что вот-вот произойдет чудесное мое освобождение, до полного отчаяния и осознания того, что я стою на ступеньках эшафота. Этот цикл повторялся снова и снова, с каждым разом оставляя мне все меньше сил.
– Смотри-ка! – воскликнул человек в новой шляпе, обращаясь к водителю. Он докуривал вторую сигарету и тлеющим ее концом ткнул куда-то в небо. – Умные твари! Чуют, где поживиться можно.
Там, куда он указывал, уже собралась стайка заинтересованных пернатых, она кружилась на небольшой высоте, приглядываясь к тому, что происходит у нас внизу.
А внизу джентльмены собирались играть «ривер»
, в котором на кону стояли головы, в том числе и моя. Возможно, это было проявлением малодушия, но сейчас мне хотелось только одного: быть как можно дальше от этих безумных фетишистов и смертоносного червячка в криогенном контейнере, и пусть они сами с собой разбираются. Мне было плевать на Последнюю Империю и ее императора, мне было плевать на органический антиквариат и все, что с ним связано, равно как и на то, какой национальности был Адам, и был ли он вообще. Я хотел забыть обо всем этом раз и навсегда и жить как прежде.
…
Израиль Иммануилович пришел пешком. Он появился из узкого прохода между двумя облупленными сараями, одетый во все черное, с шикарным кожаным саквояжем в руке. Всем своим видом он походил на гробовщика, желающего снять мерку с покойника, и только яркий рыжий цвет саквояжа разрушал целостность образа.
Такое его появление стало полной неожиданностью для человека в новой шляпе. И хотя выражение его лица при этом ничуть не изменилось, я заметил, как на мгновение он весь напрягся, а правая его рука непроизвольно потянулась к скрытому под одеждой оружию.
Израиль Иммануилович, не спеша, подошел поближе и, остановившись метрах в семи-восьми от нашей машины, стал ждать.
– Пора на выход, малыш! – человек в новой шляпе подарил мне полный боевого задора взгляд, обстоятельно похрустел суставами пальцев рук и, прежде чем открыть дверцу и выйти, предупредил: – Инструкции те же: шаг влево, шаг вправо – сам понимаешь…
Сердце бешено колотилось у меня в груди, и совсем не слушались ноги. Я чувствовал себя так, как будто мне нужно было выпрыгнуть из самолета без парашюта. С огромным трудом я выбрался наружу следом за ним и встал рядом с автомобилем, опираясь на капот, чтобы не упасть.
Израиль Иммануилович молча поставил саквояж на землю и сделал два шага назад.
Его визави пружинистой походкой приблизился к заветной цели, однако прежде чем встать на колено и заглянуть внутрь, не забыл чинно, с легким поклоном приподнять в приветствии свою новую белую шляпу.
Осмотром содержимого он, судя по всему, остался доволен. Защелкнув замок, он поднялся.
Наступала развязка, и чей-то торжественно-печальный голос в моей голове произнес: «Ну вот и все!»
…
Предложение Израиля Иммануиловича было коротким и простым: свою часть договора он выполнил, я остаюсь с ним, а человек в белой шляпе забирает саквояж и уезжает, куда ему угодно. Тон, которым оно было озвучено, более подходил для ультиматума и очевидной целью имел продемонстрировать его уверенность в том, что он в достаточной степени контролирует ситуацию, что на любой выстрел последует ответный и счет 2:2 гарантирован.
Такой счет меня лично не устраивал, но, честно говоря, никакого другого исхода я не видел. Стрельба диктовалась логикой момента, а еще точнее, тем обстоятельством, что для того чтобы разойтись без крови, нужно было доверить свою жизнь тому, кого ты во что бы то ни стало хочешь уничтожить и кто полностью взаимен в своих желаниях по отношению к тебе.
Вот и получалось, что, направляясь сюда для того, чтобы меня спасти, Израиль Иммануилович мог рассчитывать только на чудо.
…
Человек в белой шляпе уже целую минуту разглядывал Израиля Иммануиловича. Вероятно, он пытался понять, блефует хозяин магазина подержанных членов или нет, а заодно прикидывал варианты развития событий и возможные свои действия. Только все это было зря.
Самоуверенный кретин! Никакого выбора уже не существовало. Оставалась неясной только одна деталь: чей выстрел будет последним.
– Ты не Авраам, старик, а щенок, который тебе почему-то так дорог, – не Исаак. Чудес не жди! – сказал он весело и некрасиво сплюнул в сторону.
Верный слуга великого дела, без сомнения, был смел. К жизни своей он относился как к игре, как к кинофильму без дублей, и, видимо, поэтому был весьма склонен к мелодраматическим эффектам.
…
Я так и не понял, что послужило триггером для старта апофеоза. Может быть, у кого-то сдали нервы, а может быть, это был какой-то условный сигнал или что-то еще, чего я не заметил, но только вдруг в воздухе возникло гудение пули крупного калибра, и в тот же момент боковым зрением я увидел, как водителю машины оторвало голову.
Рухнув инстинктивно на землю, я сразу понял, насколько мне повезло с тем, что я не успел отойти от автомобиля и что оказался с той его стороны, которая была обращена к морю, – здесь я был укрыт от огня.
Впрочем, война случилась предельно короткая: сначала раздались три или четыре выстрела – точное количество я не запомнил, а немного позже, с небольшими интервалами, еще несколько. И хотя я непроизвольно жмурился и вжимался в нагретую солнцем железобетонную плиту после каждого, ни один из них не был произведен по мне.
Потом все стихло, и снова остались только шум ветра, плеск волн и раздраженные вопли потревоженных птиц.
…
Я лежал без движения, ожидая, что вот-вот все начнется снова, однако время шло и ничего не происходило.
Я приподнял голову и посмотрел вперед.
