скачать книгу бесплатно
…
Понять выражение глаз доктора, смотревшего на меня сквозь толстые линзы очков, не представлялось возможным, однако по лицу его, источавшему торжественную печаль, можно было делать кое-какие прогнозы о будущем вердикте. Моя медицинская карта лежала у него на коленях, он закончил листать ее уже пару минут назад, но почему-то до сих пор молчал. Вероятно, слова «мы сделали все, что могли, но, к сожалению…» все еще давались ему с трудом.
Тела своего я не чувствовал, на прямой связи с головным мозгом были только веки. Они были тяжелые и поднимались и опускались ценой больших усилий. Объяснение представлялось мне простым: я был накачан анальгетиками для облегчения страданий перед неизбежной своей кончиной.
Удивительно, но подобная перспектива не вызывала во мне никаких эмоций. К предстоящему своему переходу в небытие я был равнодушен. Хотелось только, чтобы в момент этот, вместо похожего на стрекозу дипломированного специалиста по человеческим недугам, присутствовала бы около моего ложа прекрасная дева в коротком белом халатике с глубоким вырезом на груди, белом же колпачке с ярко-красным крестиком на лбу и раскрашенными в цвет крестика пухлыми губками и ноготками…
– Кхм! – доктор прервал мои грезы в тот момент, когда я увлеченно созерцал капельку пота, скользящую в направлении центра Земли по ложбинке между двумя теплыми холмами, двигающимися вместе с учащенным ее дыханием.
Я открыл глаза.
Кривящийся улыбкой большой тонкогубый рот заявил мне, что жить я буду, и тем дольше, чем лучше научусь выбирать себе соседей, что опасных повреждений внутренних органов у меня не обнаружено и что самые серьезные мои проблемы – это контузия и потеря пальца на правой руке. Далее последовало описание предполагаемого лечебного процесса, но я уже не слушал – во мне внезапно появилось и на удивление быстро стало расти раздражение, не оттого, конечно, что я так ошибся в прогнозах своего собственного будущего, и даже не оттого, что не дали мне досмотреть мою чувственную фантазию с медсестрой, а потому что этот похожий на насекомое умник позволил себе в каком-то чересчур игривом тоне высказываться о вещах, о которых он не имел ни малейшего представления и по отношению к которым подобный тон был совершенно неприемлем. На светлую память о Бобе наступила нога в грязном сапожище, а моя героическая стойкость в противостоянии двум неизвестного происхождения негодяям и вовсе осталась за кадром – было от чего разозлиться.
– Мы вас на ноги поставим, – доктор ободряюще оскалился, показав свои шикарные керамические зубы, – можете не сомневаться!
Я хотел было сказать ему, что еще немного – и я сам, безо всякой посторонней помощи, поднимусь и уйду отсюда, только чтобы избавить себя от нужды созерцать его лицо и слушать его речи, но не стал, потому что он, словно читая мои мысли, вдруг заторопился на выход и, помахав мне ручкой от самой двери, удалился.
В голове моей воцарилась тревожная неразбериха. Жизнь продолжалась, порождая массу вопросов, ответов на которые не было. Настроение стало стремительно падать, и появились первые признаки головной боли, которая обещала быть адской. Я с тоской подумал о том, что у меня не было никакого желания прыгать в окно тогда, когда меня запросто могли убить, а сейчас, когда впереди обозначилась перспектива долгих лет (при условии правильного подбора соседей), мне этого почему-то ужасно захотелось.
Я представил себе, как отрываю от тела все эти трубочки и проводки, хватаю мерзко пищащий плоской линией монитор осциллографа, разбиваю им оконный стекло-пакет, а потом разбегаюсь и головой вперед выбрасываюсь наружу. Полет до мостовой короток, но в эти мгновения я снова вижу два теплых холма, двигающихся вместе с учащенным ее дыханием.
В этот момент в палату вошла она – девушка из моих видений: длинные ноги, губки бантиком, колпачок с крестиком и короткий халатик с глубоким вырезом на груди.
Не могу сказать, что я как-то очень уж обрадовался – все силы ушли на злость, но выпрыгивать из окна я передумал.
…
В палате, разделенной на части плотными занавесками, нас было трое: я лежал посередине, напротив двери, справа от меня – какой-то чернокожий хулиган с пулевым ранением груди, а слева – трансвестит, которого выбросили на ходу из лимузина.
Хулиган все рассказал о себе сам. Ему было скучно пребывать в бездействии, не толкать «на своем районе» кокс, не избивать должников, не демонстрировать восхищенным девчонкам широко растопыренные пальцы в перстнях и массивную золотую цепь вместе с новым четырехсотсильным желтым кабриолетом. Поэтому он болтал без умолку.
Трансвестит разговаривать не мог – у него была сломана челюсть. Подробности о нем я узнал от Анжелики – той самой медсестры, которая явилась ко мне в тяжелую для меня минуту.
Тут, правда, нужно уточнить: явилась она не только ко мне, а ко всем нам, и исключительно как медсестра, хотя, если честно, глядя на нее, можно было подумать, что эта профессия – отнюдь не главная для нее. Впрочем, может быть, подобные подозрения и не были безосновательными, так мне, во всяком случае, казалось, когда Черный Брат, следуя своему основному инстинкту, всякий раз, когда она приходила делать ему уколы, откровенно заигрывал с ней, а Анжелика очень уж искусно умудрялась проходить по самому краю, в том смысле, что и не отвечала ему взаимностью, и одновременно своими действиями как бы провоцировала его.
По поводу Брата замечу, что поначалу ни о каком межрасовом родстве речи не было, даже наоборот: из-за своей занавески этот сын улицы демонстрировал по отношению ко мне и трансвеститу гипертрофированное презрение, а когда я предложил ему сходить подальше – долго грозил мне страшным мщением при первой же возможности. Все удивительным образом изменилось, когда он услышал, как наша прелестница передавала мне приветы и пожелания скорейшего выздоровления от Израиля Иммануиловича. Я, конечно, не сразу связал эти два события, но позже понял, что такое волшебное превращение произошло именно из-за магического воздействия имени и отчества хозяина магазина подержанных членов.
…
Анжелика уже минут пять возилась с соседом слева от меня. Довольно четко слышался странный набор звуков: сопение, чавканье какое-то, скрип кровати и тихие стоны. Мне было все равно, но Черный Брат тоже слышал это, и это почему-то сильно его возбудило в каком-то нехорошем ключе. Он начал беспокойно ворочаться на своем месте, тихо ругаться, и в конце концов не выдержал.
– Слушай, брат, по-твоему, чем они занимаются? Если бы я не знал, что там две фактические бабы, то подумал бы, что это кто-то кому-то вставляет!
Он, конечно, понимал, что Анжелика прекрасно слышит его, и, вероятно, рассчитывал хоть на какой-то ее отклик, но ошибся: ответа не последовало, а странные звуки продолжались, оставив всю его мальчишескую ревность при нем.
– Черт! Теперь понятно, почему она не реагирует на нормальных парней! – продолжил он с досадой. – Хотя, брат, скажу честно, каждый раз, когда эта цыпочка дотрагивалась до моей задницы, для того чтобы протереть ее спиртом перед внутримышечной пилюлькой, она это делала так, что я всерьез думал, что мужиков трогать за жопу или еще там за что ей очень даже нравится. А оно вот, значит, как!
Он снова довольно жестко выругался и сердито засопел.
– Не парься, – ответил я, отметив полное совпадение наших эмоций по поводу ласковых рук Анжелики, – мало ли что она там делает. Когда тебе клизму вставляли, ты тоже пыхтел так, что при желании можно было нафантазировать все что угодно.
За левой занавеской прыснул короткий смешок, и аккомпанементом к нему послышалось продолжительное глумливое угуканье загипсованной челюсти.
– Да пошел ты!.. – Черный Брат был предсказуем в своей рефлексии, но по голосу его стало понятно, что накал молодецких страстей пошел на убыль.
Цели я достиг: он замолчал, поэтому я смог продолжить свои прерванные размышления про наличие миниатюрного пистолета двадцать второго калибра у Анжелики под халатиком, в потайной кобуре на правом бедре. Я узнал о нем случайно, когда, просыпаясь пару дней назад после дневного сна, открыл глаза и увидел, как она поправляет свои чулочки. Я, конечно, не стал обнаруживать перед ней этого своего открытия, а заметила ли она, что ее секрет уже не секрет, – кто знает? Но занимало меня не столько то, что она оказалась не просто медсестрой, а приставлена ко мне кем-то для охраны (другие варианты мне просто не приходили в голову), сколько то, что буквально накануне посещали меня мысли о необходимости иметь хоть какое-то прикрытие, потому что люди, приходившие ко мне домой, могли достать меня и здесь. Явление, которое я пытался теперь себе объяснить, заключалось в том, что мои желания в последнее время стали каким-то чудесным образом исполняться. Конечно, это могли быть и простые совпадения, но про них можно было сказать только то, что ничего подобного со мной еще никогда не случалось.
Чудеса чудесами, но закончилось все как обычно: я снова начал думать об Израиле Иммануиловиче и о том, кто же он такой на самом деле.
Суммируя все полученные мною за последнее время сведения, я приходил к однозначному выводу, что этот тихий человек был фигурой гораздо более значительной, таинственной и мрачной, нежели я предполагал до сих пор. История с дудкой Последнего Императора очень болезненным образом приоткрыла мне дверь в тот темный мир, в котором он обитал, и не только приоткрыла, но и обозначила мое участие в цепочке событий, конец которой был еще впереди. Конец этот меня очень даже интересовал, и, понимая, что гаданиями можно заниматься еще очень долго, я совершенно укрепился в своем намерении при первой же возможности составить с Израилем Иммануиловичем откровенный разговор и узнать все-таки, во что он меня втянул, пусть даже и случайно.
…
Я сидел на кровати и смотрел на большой букет белых роз с прикрепленной к нему открыткой, на которой типографским шрифтом было отпечатано послание от мамочки.
«Милый, мы с тобой!» – в этом была она вся.
Я без особого труда мог представить себе эту картину: где-то далеко-далеко, в теплых тропиках, плывет по морю яхта, мерцают звезды, покрасневшие от температурной обработки лобстеры раскинули на больших тарелках клешни и усы, со дна запотевшего бокала с Louis Roederer
поднимаются пузырьки, а она, прижимая спутниковый телефон к уху одной рукой, держит в другой бумажку с распечаткой электронного письма от личного секретаря, в котором тот информирует ее о моих проблемах, и дрожащим голосом диктует ему же наказ обеспечить меня колючим веником и текст послания, которое к этому венику необходимо присовокупить.
В моих взаимоотношениях с матерью не было надрыва и каких-то детских и подростковых крайностей, которые так любят показывать в кинофильмах. Не ее вина, что своего родного отца я не знал.
Многие назвали бы мою мать легкомысленной из-за того только, что замуж она выходила несколько раз. Я, конечно, так не считал, поскольку знал наверняка, что все эти браки случались исключительно вследствие любви. Правда, когда я подрос настолько, чтобы начать рассуждать о таких вещах, я почему-то пришел к выводу, что любовь ее имела какой-то животный оттенок (не в узком смысле этого слова, конечно).
Она была добра, и жизнь в конце концов наградила ее достойным мужчиной, который не стал пытаться заменить мне отца и выстраивать «полноценную семью». Он обеспечивал стабильный остаток на моей банковской карте и никак не вмешивался в мои взаимоотношения с матерью. Я мог в любой момент прийти к ним в дом, оставаться там сколько захочу и просить все, что мог бы попросить его родной сын, с тем же самым результатом. Он был веселым человеком, но просто так не болтал никогда. Я его уважал, а единственная претензия, которую я мог бы ему предъявить, заключалась в том, что большую часть времени он вместе с матерью пропадал в каких-то экзотических уголках шарика, и приключения их зачастую носили экстремальный характер.
Я сидел на кровати, смотрел на розы и думал о двух вещах: о том, что мне гораздо предпочтительнее было бы иметь теперь на этой тумбочке бутылку скотча вместе со стаканом, пачкой сигарет, зажигалкой и пепельницей, и о том, что трудно было бы ожидать такого же хода мыслей от родной матери. Видение было ярким. Его возможную материализацию можно было бы рассматривать как еще одно доказательство моих недавно приобретенных сверхспособностей.
…
Скотча я не дождался, зато дождался одной потрясающей и очень приятной новости: Бог ли из вулкана в этом поучаствовал или еще кто-то, но только в момент взрыва бомбы Боба, которого я уже оплакал как мог, дома не оказалось. Он пришел в больницу навестить меня, и это было настоящее чудо.
–
4. Черное и белое
Размышлять о чем бы то ни было, в том числе и о природе человеческих страстей, лучше всего с мешком на голове. Это я понял, когда меня везли обратно.
А поначалу, по дороге туда, я был в тихом бешенстве, после того как два стокилограммовых бородатых молодца в кипах, с блуждающими в их черных курчавых бородах то ли сочувственными, то ли ехидными улыбками, поместили меня на заднее сиденье видавшего виды пикапа, в кузов которого было загружено серьезного вида строительное оборудование, а сами уселись по бокам и без всяких там «извините» и «позвольте» натянули на меня эту видавшую виды дерюгу, где еще совсем недавно, судя по остаткам мелкой шелухи, тут же набившейся мне за шиворот и в нос, хранились какие-то злаки. Они сдавили меня своими могучими плечами и всю дорогу мило болтали друг с другом, на иврите, надо полагать, весело похохатывая время от времени. И ведь я не то чтобы претендовал на эксклюзивное к себе отношение, черную шелковую повязку на глаза, присказку «сэр» и что-нибудь попрестижнее этой гремящей на каждой кочке развалюхи – вовсе нет, однако тот факт, что проблема моей транспортировки до пункта назначения была решена как-то уж совсем задешево, с какой стороны ни глянь, не только изрядно меня разозлил, но и вызвал череду очень нехороших мыслей, последняя и далеко не худшая из которых была о том, что неплохо было бы, чтобы все имеющие отношение к этой спецоперации персоналии шли к черту.
Ехали долго, поэтому к моменту прибытия эмоции мои поутихли.
Очутились мы далеко за городом, в каком-то очень уединенном месте, где гряда высоких холмов подходила к самому морю. На вершине одного из них стоял небольшой двухэтажный дом с белеными стенами, покрытый черепицей, в окружении пиний и кипарисов. По глубокой голубизне неба плыли мелкие облачка, в воздухе витал острый запах сосновой смолы, свежий морской бриз шумел в ветвях, и я, ослепленный солнечным светом и всей этой открывшейся мне красотой, тут же забыл о своей недавней обиде.
Впрочем, подобные мои восторги не помешали мне отметить, что чудный домик имел толщину стен совершенно избыточную для нашего климата, что все подходы и единственная дорога к нему очень хорошо просматривались, а значит, ничуть не хуже простреливались, и что такое его местоположение при необходимости позволяло держать в нем оборону сколь угодно долго.
На большое крыльцо вышла строгого вида старушка в черном. Вместе с ней появился, неспешно переступая с лапы на лапу, седой масти пес, возраста, судя по его виду, не менее почтенного по собачьим меркам. Оба внимательно посмотрели на меня, а пес еще и обнюхал основательно, раздувая влажные ноздри.
Один из двух опекавших меня самсонов быстро приблизился к ним и о чем-то негромко спросил бабульку. Та кивнула и так же негромко что-то ему ответила. Он почтительно ей поклонился, после чего обернулся ко мне, махнул рукой, указывая путь, и двинулся по вымощенной камнем дорожке в обход дома.
Я последовал за ним.
На заднем дворе, как я и предполагал, обнаружился небольшой бассейн с плавающим по поверхности лазурной воды устройством для сбора мелкого мусора: опавших листьев, иголок и всего такого прочего. Двигаясь зигзагом от бортика к бортику, устройство это было похоже на диковинного морского гада.
Рядом с бассейном стояла пара деревянных шезлонгов и несколько кадок с постриженной в форме разных геометрических фигур туей. С этой стороны вся стена дома была увита плющом, а внизу, под окнами, росли большие кусты роз.
Мы прошли дальше, мимо хозяйственных построек, на крыше одной из которых была развернута в сторону моря внушительных размеров солнечная батарея, и, миновав тенистую полосу раскинувших свои кроны старых пиний, вышли на противоположный склон холма.
Вид на окрестности отсюда был скучноват: безлесая, поросшая короткой жесткой травой, дикой ежевикой и кактусами пустынная местность простиралась вокруг насколько хватало глаз. Чуть ниже по склону, там, куда спускалась начинавшаяся здесь же узкая тропинка, я увидел Израиля Иммануиловича, который сидел на маленьком раскладном стульчике под белым в голубую полоску пляжным зонтом. Прямо перед ним в земле была вырыта яма. Рядом лежала молодая сосенка, корни которой, вместе с комом почвы на них, были обернуты полиэтиленом. Я почему-то сразу подумал, что яма эта слишком велика и глубока для того, чтобы сажать в нее дерево, и что на могилу она похожа гораздо больше.
Мысль эта тотчас пробудила во мне болезненное предчувствие неумолимо надвигающейся беды.
Заметив нас, Израиль Иммануилович поднялся и стал ждать, пока мы подойдем. С того момента, как я вышел из больницы, прошло без малого три месяца, и многое уже успело за это время случиться, в том числе и операция по возвращению на место точной биологической копии моего утерянного пальца, однако пообщаться толком друг с другом нам, до этого дня, никак не удавалось. Пожимая ему руку, я заметил, как сильно он изменился: осунулся и зримо постарел. Выражение ироничной отстраненности от суеты мира сего исчезло с его лица, и теперь на нем лежала печать озабоченности.
Израиль Иммануилович первым делом осмотрел мой новый палец и два раза одобрительно угукнул.
Мне, вероятно, следовало откликнуться на это выражением благодарности за его деятельное участие в моей судьбе, особенно в решении вопросов, связанных с подключением к процессу реабилитации высококвалифицированных специалистов в области селф-констрактинга, но я ничего не мог с собой поделать: взгляд мой притягивала зияющая в земле зловещая дыра за его спиной.
Он заметил это и, повернувшись боком, жестом пригласил меня подойти поближе.
…
Оба самсона, Израиль Иммануилович, я и прибежавшая к нам собака стояли на краю ямы и смотрели вниз, на дно, туда, где лежали останки грузного мужчины в шикарном прикиде. На теле покойного был темно-синий в широкую полоску шелковый костюм и красный в серебристый горошек галстук поверх белоснежной сорочки, а на ногах – восхитительные остроносые черные лаковые туфли со шнурками. Казалось, что его привезли сюда прямо со свадьбы или с какого-то сборища жутко важных персон. Голова трупа была замотана пропитанной кровью наволочкой, скрывавшей лицо, а прямо поверх наволочки была натянута шляпа. Та самая.
До этого момента я довольно часто думал о том, что было бы здорово поквитаться с двумя подонками, которые пытали меня той приснопамятной ночью, но при этом никакие конкретные мысли, как это сделать, ко мне не приходили. Месть представлялась мне сладкой, как мороженое с кленовым сиропом, потому что месть была просто словом.
Теперь же, стоя над поверженным злом, я не чувствовал ничего, кроме холодной пустоты в душе и жгучего желания отмотать время назад – туда, где еще не было этого ощущения ошеломляющей абсурдности происходящего, гнусности собственного бессилия что-либо изменить, понимания страшной неразрывности конечности и бесконечности и того, что переход из одного в другое быстр и прост, как прощальный стук двери.
Чем дольше я смотрел на покойника, тем больше крепла во мне уверенность в том, что настоящего хозяина шляпы в могиле не было. А это означало, что сумасшедший поезд, вышедший из пункта «А» и везущий всех своих пассажиров, в том числе и меня, в черную дыру, только начал набирать ход, и настоящее «веселье» было еще впереди.
Израиль Иммануилович подал знак – и добрые молодцы в кипах дружно взялись за лопаты. Через пять минут красный в серебристый горошек галстук был засыпан сверху почти двумя метрами грунта, и над ним было высажено и основательно полито из заранее проброшенного сюда шланга маленькое красивое дерево. Оно вытянуло свои ветви к солнцу точно так же, как и все ее подружки-сестрички, которые уже росли здесь, на этом холме, одни давно, а другие не очень.
И оставалось только догадываться, сколько еще таких же секретов скрывается в их корнях.
За все это время никем не было сказано ни слова, только пес временами принимался скулить и беспокойно жаться к ногам Израиля Иммануиловича, а тот ласково трепал его по холке, успокаивая.
Внезапно я почувствовал огромную усталость. Ужасно захотелось спать.
…
Все оказалось гораздо хуже, чем я предполагал. Точнее, все оказалось хуже некуда.
Рассказ Израиля Иммануиловича мог бы ввергнуть в истерику человека куда более сдержанного, чем я, но хозяин магазина подержанных членов был по-житейски мудр, а потому воспользовался старым как мир способом демпфирования стресса. Он снова угостил меня своим чудесным ромом, и проникшие в головной мозг молекулы этилового спирта сделали свое дело: я остался спокоен.
То, что он говорил, было похоже на бред. В любой другой момент я бы подумал, что он просто сошел с ума. Но после всего того, что случилось со мной в последнее время, я чувствовал, что во всем этом бардаке есть какая-то пока еще ускользавшая от меня логика.
Начал он с того, что попросил не перебивать его вопросами, которых у меня к нему, по его разумению (и в этом он был абсолютно прав), накопилось немало, тем более что ответы на некоторые из них я смогу найти в его повествовании.
Потом Израиль Иммануилович прочитал мне пространную лекцию о роли мифов в истории человечества, причем копнул глубоко: было там и про мотивационную подсистему нашего интеллекта, которая посредством формирования абстрактных образов-целей заставляет нас предпринимать действия, направленные на достижение этих целей, и про обратную корректирующую связь – способность критически оценивать эти самые абстракции, чтобы времени попусту не тратить, и про то, что во все времена эта обратная связь была главной мишенью тех, кто хотел управлять людьми. А поскольку без неприкрытого насилия ликвидировать эту обратную связь невозможно, так как она напрямую связана с механизмом принятия решения тем, что выдает ему на вход аргумент «за» или «против», то, для того чтобы контролировать процесс целеуказания, нужно было каким-то образом осуществить подмену критического анализа на нечто менее рациональное и более лояльное. И что такая замена нашлась, и имя ей – вера, которая, как известно, стоит на наборе аксиом, а тот, кто формулирует аксиомы, тот, соответственно, нужным образом программирует массив значений «за» и «против» аргумента, а значит и поведение человека. И про мифы, которые суть скрепляющая аксиомы среда, облегчающая их восприятие. Этакий кекс формы, содержащий в себе изюм смысла.
«Кекс, содержащий в себе изюм» произвел на меня тяжелое впечатление. Я хотел слушать объяснения по поводу того, что я тут делаю, по поводу того, кого только что закопали на склоне холма, что это за дом, что это за бородатые амбалы-близнецы с физиономиями разбойников, где спрятан пулемет, есть ли тут подземный ход, по которому можно удрать, когда держаться уже не будет сил, – я много чего хотел услышать, но только не про кекс и не про изюм!
Вероятно, физиономия моя совсем скисла, потому что Израиль Иммануилович подлил мне рома и попросил набраться терпения.
Он еще немного помучил меня экскурсом в мифологию, в социальный ее раздел, рассказав, как с самых древних времен мифы верно служили правителям, а те, в свою очередь, всячески поощряли и лелеяли подобное мифотворчество; как хилые карлики превращались в богатырей, тупицы – в мудрецов, уроды – в красавцев, импотенты – в неотразимых обольстителей, а бессовестные и лживые – в образцы чести и совести; как мифы эти охранялись даже лучше, чем сами правители, поскольку они работали не столько на какую-то конкретную персону, сколько на институт в целом; про то, что с желающими развенчать такие мифы во все времена поступали одинаково – их убивали.
…
– Сакральность! – Израиль Иммануилович многозначительно поднял вверх указательный палец. – И уже ни у кого и никогда не появятся в голове глупые фантазии о том, как Его Величество страдает в туалете от несварения, объевшись белужьей икры…
Он посмотрел на меня лукаво и спросил, пожевав губами:
– Простите меня за мой вопрос, Йозеф, и ни в коем случае не считайте, что в нем есть какой-то подвох: о чем вы думаете, когда расчесываете Овечку?
Он не переставал меня удивлять, этот старик. Я замешкался, но не потому, что испытывал какие-то затруднения с темой, а потому, что не мог вот так сразу сообразить, какое это имеет отношение не только к моим остававшимся без ответа вопросам, но даже ко всей той ереси, которой он меня потчевал почти полчаса.
Израиль Иммануилович ждал. Мне даже показалось, что он улыбается кончиками губ.
– А ни о чем уж я не думаю тогда! – ответил я чистую правду, выпил залпом остатки рома и подумал, что внезапно вырвавшийся у меня пятистопный ямб вполне уместен в этом сумасшедшем доме.
Израиль Иммануилович удовлетворенно кивнул.
– Да, конечно. Так и должно быть, ведь вы, Йозеф, находитесь в той замечательной поре, когда обладание женщиной является сильнейшей страстью, волнующей сердце мужчины, – о чем тут еще думать? Но поверьте мне, только настоящая любовь позволит сохранить эту страсть до отмеренного вам срока. В противном случае вы пойдете по проторенной дороге, ведущей в никуда.
Я в отчаянии посмотрел на него, все еще не понимая, к чему он клонит.
– Обычное дело, – продолжил он после недолгого молчания. – Когда вы пресыщаетесь женщинами, вашей следующей страстью становятся деньги. Большие деньги смогут дать вам многое. Они даже смогут дать вам власть над другими людьми и возможность вершить их судьбы. Но когда вы войдете во вкус, вы поймете, что власти, которую дают деньги, всегда мало, что всегда есть куча каких-то глупых препятствий, каких-то законов, на которые так или иначе вам приходится оглядываться, а самое главное – всегда есть некая сила, против которой все ваши деньги – ничто. И тут вами овладевает самая пагубная человеческая страсть – жажда власти ради власти, жажда самому быть и буквой закона, и его мечом, потому что выше этого в нашем трехмерном мире уже ничего нет, даже Бога, который так и остался на уровне плоскости листа бумаги со словами своего завета. Но знайте: забравшись на вершину пирамиды, вы уже никогда не сможете расчесывать Овечку и не думать ни о чем.
– Бедная Овечка! – пробурчал я себе под нос.
Израилю Иммануиловичу моя реплика понравилась, он засмеялся, и я увидел его прежнего, такого, какого знал всю жизнь.
…
Собственно, на том и закончилось его пространное повествование о людях-нелюдях и окружающих их мифах и тайнах, которые живут очень долго, гораздо дольше своих героев, и так же долго охраняются от всяческих посягательств теми, кто хочет, чтобы память о «величии» и «великих», а значит и возможность их реинкарнации, жила вечно.
Далее Израиль Иммануилович поведал мне захватывающую историю о том, как после смерти Последнего Императора его погруженное в криогенный саркофаг тело было запущено на орбиту вокруг Луны и летало там десятилетиями, пока не было похищено какими-то лихими людьми, не пожалевшими денег на космическую экспедицию. Цель похитителей так и осталась загадкой. Может быть, они хотели получить выкуп от потомков Последнего Императора, которые были очень и очень состоятельными людьми, а может быть, уничтожить раз и навсегда биологический материал их предка – оживленная дискуссия на эту тему велась в средствах массовой информации несколько недель. Однако интригующая завязка закончилась ничем, шумиха постепенно утихла, и единственным осязаемым итогом этого триллера стало то, что с тех самых пор ни широкой публике, ни специалистам о судьбе тела ничего не было известно.
И только в не столь отдаленном прошлом на черном рынке материалов селф-констрактинга появился таинственный продавец, желавший реализовать полученный им по наследству пенис Последнего Императора. В кругу торговцев подобным товаром это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Правда, скептиков, которые считали, что вся эта затея и яйца выеденного не стоит, было подавляющее большинство. Однако проведенные генетические экспертизы показали, что лот был подлинным, и на состоявшемся теневом аукционе консорциум заинтересованных лиц, в число которых входил и Израиль Иммануилович, выкупил его у владельца.
А потом случилось непредвиденное: один за другим были убиты все члены этого консорциума. Все, кроме Израиля Иммануиловича.
Поскольку поименный список новых хозяев был тайной за семью печатями, поначалу возможные причины произошедшего никак не связывали с состоявшимся ранее аукционом. Наиболее правдоподобной представлялась версия мести какой-то новой ультра-экстремистской группировки, возможно антисемитского толка, потому что регулярные выступления подобных группировок против «дьявольского» селф-констрактинга были делом привычным.
От этой версии отказались, когда во время очередного налета один из нападавших был убит, а его труп не был сообщниками изъят с места происшествия. После проведения расследования выяснилось, что тело принадлежало человеку, проживавшему на территории страны, которая в прошлом была частью Последней Империи. По данным правоохранительных органов этой страны, погибший ее пределов не покидал и находился на суверенной территории, из чего можно было сделать вывод, что человек этот в момент смерти находился здесь нелегально.
Позже силами друзей из спецслужб была получена достоверная информация, что покойный никак не связан с темой селф-констрактинга, и от версии о злобных конкурентах, учинивших кровавую охоту за членом, также пришлось отказаться.
