скачать книгу бесплатно
Но она пытается противиться! Такой силе, от которой деревья пригнёт, если пульнуть… а она противится, вот силища в ней тоже и откуда?!..
Отодвинулась:
– Бел… – зрачок на весь глаз, а синий вовсе чёрным стал.
Но я удержал, притянул к себе снова.
– Не бойся. Это не ты, это я… Ты не виновата, слышишь? Ты любишь меня, нет греха в любви…
– Есть! Как же нет… есть… Есть!..
Откуда ты силы берёшь, Ава?
– Отпусти и позволь…
Глава 4. Дальше в темноту
…Ава заснула к рассвету, я же спать не хотел, засел за свои книги, есть там что-то о том, что я почувствовал от неё: сопротивление Силе? Ничего этого в книгах нет и быть не может. Об этом никто не знает, этого почти нет в мире, кто бы и написал? Те, кто были до нас? Такие же, как мы? Но они не писали об этом… О чём угодно, но не об этом. Об этом не говорят, тем более не пишут. Как о Солнечном обряде…
Зато я вспомнил, как она читала мне:
– …Смотри-ка, Горюша, оказывается, на южной околичности планеты нашей есть такой же большой материк, как тот, откуда пришли мы… Этого я не знала, и ты не рассказывал… Вот столько всего знаешь, а мне не рассказываешь, эх, ты… – и смеётся тихонечко, целует нежно мои веки, висок, волосы в пробор…
Я встал, вернулся к постели, спит, утонув в большой подушке, ротик приоткрыла чуть-чуть… Ты моя, снова моя, никогда я не отпущу тебя. Не отдаю, не отдам… Больше не отдам никогда. Как я мог думать, что смогу? Я не могу…
Я не отпущу, не выпущу тебя больше, какая удивительная счастливая случайность, что моя кровь попала в твоё тело. Незапланированная и от того по-настоящему действенная магия. Ничего надёжнее не могло произойти.
Рассвет уже окрашивает мир своим чарующим розоватым светом. Всё просыпается, включая моих людей на дворе. Гусей выгнали из сарая, вон, переваливаясь, почапали к ручью, за ними и стайка уточек. Куриц выпустили в огороженный загончик, но они вылезают оттуда всегда и путаются под ногами. Петух вскочил на длинную жердь изгороди, блестя в солнечных лучах своими тёмными, будто металлическими перьями, приподнимается, сейчас пропоёт утро. Припозднился ты что-то, петя…
Ава почувствовала, что я смотрю на неё, улыбнулась, ещё не открыв глаза:
– Ну что ж глядишь?..
Я улыбнулся самому себе, всё-таки счастье есть на земле… Этот день до следующего утра мы оставались здесь вдвоём. И мы опять только вдвоём, вроде никого и ничего нет за стенами этого терема.
– Знаешь, что, Белогор, надо тебе дверь на галерею прорубить из спальни, – сказала Ава, глядя на двор из окна.
– Зачем это? – удивился я, сидя перед столом, на котором меды самые разные, молодые и выстоянные, сбитень, и квас. Ничего иного мне нельзя до завтрашнего рассвета.
– Будет ещё один выход, не через сени, а сразу на волю, а ещё, сможешь в такие вот душнущие дни и ночи открывать двери и… воздуха будет больше.
Я улыбнулся, глядя на неё:
– Любишь вольный воздух, Авуша? А я тебя тут при себе держу.
– Держишь, держишь, что ж… – засмеялась она. – Как в темнице. Хорошо, что это ты, иначе я непременно сбежала бы.
Я улыбнулся самодовольно и самоуверенно.
– Ты не сможешь от меня убежать никогда. Я приворожил тебя. Навечно.
Ава улыбнулась и села к столу, где я, за которой уже чаркой мёда, уже пьяный от него. Не верит мне. Думает, это пьяная болтовня. Ну, и пусть…
– Болтаешь, что попало… не перебирай с мёдом. Есть нельзя, но не значит, что сразу надо набраться мёдом до дурных глаз, – она вздохнула, положила ладонь на стол, и, глядя на неё, сказала раздумчиво немного: – Знаешь, что я скажу… – она посмотрела на меня серьёзно, потемневшим взглядом: – я думаю, Белогор свет Ольгович, едва ты выйдешь здоровый отсюда, тебе будет предложено кое-что интересное…
– Не понимаю… – я выпрямил руки, вытягиваясь за столом.
– Да просто всё, мой прекрасник! Доброгнева… – Ава подпёрла щёку рукой, смотрит невесело на меня. Мне весело, ей – нет: – Пока ты был здоров, таскался со мной по каким-то Лабиринтам и ставил себя выше Доброгневы во всём, она хотела тебя убить. Но стоило Смерти подобраться, Нева осознала, что ей без тебя-то… – Ава развела ладони, будто предлагая мне самому додумать.
– Погоди, не понимаю…
Авилла покачала головой, вздыхая:
– Что ж не понимать?.. Пьяный напился, вот и тормозят мысли-то! Хватит набираться, что я с тобой до утра, с дурным делать буду?!
– Что делать?.. Ну, покажу щас… – я сгрёб её в свои руки…
…Ава подняла подушку повыше на изголовье, и села, придерживая покрывало на груди.
– Ты, Бел… ты вошёл в меня ещё… я не знаю, как родилась, всё ты мой муж. Как то, что я Авилла, как то, что один глаз у меня тёмный, другой светлый, ты мой муж, потому что так устроен мир… Так что всё… Ты один для меня был мужчина на земле, Богами предназначенный… – она вздохнула. – Меня от Вани, от ласк его, тошнило и рвало поначалу, вообрази? Он чуть не рехнулся, пока я привыкала…
От Вани… от Явана? Несладкое счастье, выходит, досталось красавцу Явану, горемыка… но даже по этому счастью он продолжает тосковать. И как мне отказаться? Даже если это сделает её несчастной? Но разве я могу её сделать несчастной? Я, когда у меня дороже ничего нет?!
– Я это к тому говорю, Белуша, милый, чтобы снова не вздумал заболеть! Я знаю, что ты сам. Сам это… я не смогу, если ты, правда, умрёшь. Слышишь меня?
Я смотрю на неё, я думал, что счастливее, чем этим утром я не могу быть. Оказывается, могу. Эти её слова…
Ава села, обняла колени, подавшись вперёд:
– Я вот что… я знаешь… я хотела… чтобы мы… о нашем сыне… – она нахмурилась, опустив ресницы, стали не видны чудные её глаза. – Я не знаю, что было бы, не знаю, как выпутывалась бы… Но я… Для меня горе, что он… что его нет… Такое горе… – она заплакала, зажав рот ладонью, горько и неутешно.
Я прижал её к себе, как больно… Она плачет и говорит быстро-быстро:
– Всё не так, всё неправильно, так нельзя, так нельзя делать… Нельзя так… обманом, через подлые лазейки человека в мир приводить. Это всегда откликнется, всегда горем, вот и… вот мы и потеряли его… поэтому потеряли… Бел… – она обняла меня, рыдая, прижимая горячую голову ко мне.
То, что Он говорил, что отнимет. И отнял… она сказала, то же, сама пришла к этому… Общая боль, наконец, мы можем поплакать о ней вместе…
И наконец, я могу сказать то, что хотел, что жгло меня, и я не мог, боясь нанести ей ещё рану:
– Я был так счастлив, так горд, что… я не испытывал такой гордости никогда, не только потому, что у меня никогда не было детей. Но, главное, потому, что я, наконец, по-настоящему с тобой… Ты говоришь, я вошёл в тебя, как только ты родилась… это так… ты стала моей сразу, я так и относился к тебе… всегда: ты моя. Тебя отобрали у меня, оторвали на столько лет… Когда всё это натворил Дамагой…. мы все проснулись, наутро… когда я узнал… Я ведь жил уже на Солнечном дворе тогда, это в тереме знали той же ночью… а я… Я узнал утром… Дамагой и ты… какая подлая игра была с его стороны была. Мой друг, ближе не было, и он же… Всё равно, что он и меня изнасиловал. И даже не догнать, чтобы придушить… – меня передёрнуло. – Ава… и… я не могу без тебя, – я целую её, плачущую, прижимающуюся ко мне, в волосы, в горячий лоб. – Ты не… не оставляй меня… ведь ты и я… Мы меч и ножны… Ножны пусты без меча, меч ржавеет и разрушается без ножен. Ава…
Рыдая, Ава закашлялась и… отняла от губ ладонь… Боже, опять… доворожился…
– Ш-ш-ш, только не бойся… не бойся… – зашептал я, прижимая ладонь к её груди.
Так и есть: поразрывала сосуды моя неистовая кровь в ней… Я заставил вибрировать, и…
– Сейчас-сейчас, милая, сейчас я остановлю…
…Ава заснула в моих объятиях. Я заблудился. Заблудился в тёмной пещере и ухожу всё глубже… И её тяну за собой. Я тяну её, потому что она мой факел, но чем глубже… её свет может погаснуть. Для неё непереносим грех и обман, «нечестно». А как по чести мне получить тебя? А без тебя… Всё теряет смысл. Самой жизни нет без тебя. Отнимите факел, я не заблужусь, я сразу умру и всё. Я почти умер уже… Но я погублю её?.. Белогор. Белогор, остановись… Нет, мне не выйти из этой пещеры.
Выглянув за дверь, я приказал принести горячий завтрак:
– Каши давайте, с маслом, мёду тёплого, лепёшек, булок сдобных! – вызвав своим появлением взрыв восторга.
– Великий Белогор! Живой!
– Великий жрец!
– Живой! Здоровый!
– Ребята! Поправился!
– Великий Белогор здоров!
Зашумели, забегали счастливые. Я улыбаюсь, приятно всё же, когда люди искренне рады твоему возвращению.
– Не подходите только близко, нельзя пока, принесите и за дверь, – предупредил я.
– В царский терем-то сообщить можно? И на Лунный двор? И всем людям?
– Можно-можно, валяйте, – улыбнулся я.
А сам вернулся в спальню, прикрыв дверь. Присел на постель, Авилла, просыпаясь, провела по лицу тонкими пальцами, посмотрела на меня из-под них:
– Утро?
– Да, – улыбаюсь я, как же это хорошо, смотреть на неё… – Вставай, думаю, скоро государь примчится, радоваться, что его главный жрец от болезни восстал.
– Спал хоть немного? Ты не спишь совсем… – спросила Ава, поднимаясь с постели.
– Выспался, поди, за четыре дня-то.
Вздохнула, остановившись у сундука, голова закружилась? Я обнял её. Она не оттолкнула и не сказала ничего, обняла только очень тихо, приклонила олову к моему плечу. Я погладил её по волосам, по спине…
… Ах, Бел…
Счастье, что Белогор выздоровел и счастье, что Авилла, наконец, вышла от него. Когда мы после радостного и почти восторженного обеда у него в покоях, прощались с ним, Белогор придержал меня, не касаясь, впрочем, рукой, да, нельзя ему пока с людьми близко, Авилла прошла вперёд, на крыльцо:
– Ориксай… я… виноват перед тобой…
У меня отхлынула кровь от сердца, что он хочет сказать? Что он предатель?!
– Я вытянул из Авы силы своей болезнью…
Я посмотрел на изрядно исхудавшего Белогора. Что ты хочешь сказать, Белогор, Великий жрец? Как вы мне надоели со всеми отношениями, этими проклятыми древними связями, золотой кровью и прочей морокой… Подхватить её на коня и умчаться на волю навсегда отсюда от всего этого царства-государства, от всех этих людей, от опутавших нас заговоров, мыслей и чувств, от всего, чем топит и не даёт дышать, от этого чёртова города, в любой северный город или село, хоть в заиндевелый Ледовит, только не в Вокхий… Почему меня угораздило родиться царём?!.. Я впервые в жизни думал так, всегда был доволен своим жребием…
Мы приехали в терем. Авилла со мной в седле, притулилась гибкой спиной, головкой, она всё в том же замученном платье, сжечь его только и осталось. И сама усталая, правда. Она молчалива дорогой и будто смущена. Бледная до прозрачности.
– Устала ты, Ладо? – прошептал я на её волосы.
Она повернула голову и вместо ответа бледно улыбнулась, опуская веки. Правда, он так много сил вытянул из неё?
– В баню пойду, Орлик, можно? – тихо спросила она, когда я спустил из седла её на траву во дворе терема. Спрашивает ещё… что с ней?
Со мной… я сама не знаю, что…
Едва она дошла до двери бани, я боковым зрением увидел Лай-Дона, что стоял тут же посреди двора и тоже смотрел вслед Авилле. Мне захотелось немедля вытрясти из него душу, но он улыбнулся:
– Ты чё ждёшь-то, Ориксай? Глядишь ишшо… Совсем сноровку с девчонками потерял, што ль?
Часть 15
Глава 1. Меч
Следующие недели, много, наверное, недель, кто их считал, мы почти не выходили. Если выходили то очень ненадолго, шли в баню, ездили в лес, и на озеро, к которому прилип язык ледника, где Авилла купалась, пугая меня своей удивительной нечувствительностью к холоду, но когда я, поддавшись на её уговоры и обещания, что это мне точно понравится, всё же с разбегу, под её хохот, бросился в эту прозрачную воду, и выскочил из неё с воплями и проклятиями, то уже через несколько мгновений я захотел снова испытать эти ощущения: будто жидкий огонь пробегает по моей коже, мысли проясняются и бегут быстрее…
Очень многое для меня впервые. Нет, не многое, всё. Всё впервые. То, что началось ещё зимой с первого взгляда, что разом открыло нам что-то до сих пор невиданное никогда, продолжилось теперь… Сказать, что мы с удовольствием любились, что не могли наговориться, наглядеться друг на друга… всё не то, всё мало и неверно.
И говорим мы обо всём, о подлом заговоре и Авилла говорит, что после болезни Белогора что-то изменится в нём.
– Для нас?
– Для нас не в лучшую сторону. Не думаю, что мы с тобой вписываемся в будущее, которое замыслили наши заговорщики.
Ещё я рассказал ей, о чём говорил Черныш, что, похоже, что женщины стали пользоваться новым законом и строгостями с ним связанным во зло. Я хотел увидеть и услышать, что она ответит. Именно увидеть, что будет у неё на лице, когда поймёт, что её сёстры по полу не всегда такие уж беспомощные и добрые создания, которых надо защищать по их слабости.
Она нахмурилась, бледнея, слушая, как много приходится теперь платить штрафов:
– А тех, кто подаёт эти жалобы, осматривают, опрашивают свидетелей? Или всё только на словах этих женщин?
Я посмотрел на неё, этого я не узнавал для себя.
– Я разберусь с этим, Ориксай, если ты позволишь мне, – её тонкие ноздри затрепетали. – Я разберусь с каждой и если кто-то лжёт… Ах, мерзавки! За это надо наказывать, как и тех, кто насильничает! – даже заходила взад-вперед, будто не в силах оставаться на месте. – Вот же подлые паршивки! Проклятые паршивые тупые овцы! Из-за таких между мужчинами и женщинами не прекращается война!
Будто я сам произношу эти слова. Но она ещё добавила, ярится:
– Из-за проклятых лгуний те, кто пострадал, могут не быть услышаны! Люди перестают верить, когда сотня женщин солжёт о таком, кто поверит той единственной, что скажет правду? Скажи, а таких, за которые казнят, таких преступлений стало больше или меньше?
– Я не знаю. Разберись, на это тебе моё царское поручение.
Мы говорим и о ледниках, ещё приблизившихся к городам в это жаркое лето, хотя, кажется, должны были отступить.
– Как ты думаешь, чем это может грозить нам?
– Когда вы с Белогором были в Лабиринте, землю трясло все дни, что вы там находились, мы все привыкли даже и не пугались. Но тогда ни Солнечный холм не подумал треснуть, а ведь он значительно нависает над океаном, я видел, мы скакали там, как раз под ним, весь он может съехать в воду, отколовшись от береговой полосы. Ни ледники тогда не тронулись с мест. Но за те шесть лет, что я живу здесь, в Солнцеграде, этот ледник, что у озера подполз к самой воде.
Авилла посмотрела на меня:
