скачать книгу бесплатно
На следующий день я записал Митю Легостаевым Дмитрием Алексеевичем. Замучаешься ты, Стерх, доказывать своё отцовство теперь. Это тебе моя месть.
К ночи схлынула волна безмятежного счастья, владевшего мной с той секунды, как я взяла Митю на руки впервые. В груди прилило молоко, распирая их колючей болью, сцеживать было невыносимо больно, стали собираться комки, поднялась температура. Слёзы накатывали на меня без причин, я плакала ночь за ночью, то во власти страшных воспоминаний, то от жалости к себе, к Мите, к Игорю, к Кириллу, и особенно к Лёне, у которого я украла первенца… Я плакала, вспоминая, как узнала о беременности, как услышала биение его сердца, как зло бабушка Вера говорила про аборт, а мама легко соглашалась, как впервые почувствовала движения моего мальчика, как меня ранили, каким был Игорь после ранения одного и второго, как Кирилл стоял на коленях посреди Арбата, умоляя подарить ему пару часов любви и как невозможно это стало, как стыдился своего страстного нападения Игорь, как терзали меня звероподобные чудовища, и я готова была к смерти, но не к их вторжению, я плакала, вспоминая как Лёня прижал меня к себе в Н-ске, когда догнал по дороге на вокзал, какая блестела улыбка на его лице, когда он почувствовал Митю в моём животе, как счастливо он смеялся со мной, когда мы развернули нашего мальчика и любовались им вдвоём…
Эта тоска и глупые слёзы душили меня по полночи каждый день. Что это? Нарочно придумано, чтобы не умереть от счастья?..
На выписку бабушка купила самый красивый комплект, какой смогла найти в Пятигорске. Наш изящный, заранее купленный конверт, остался в Москве со всем прочим приданым, но то одеяльце с уголком, что мы покупали с бабушкой Верой, были почти такими же. Перевязали мой дорогой свёрток синей лентой, и отдали мне.
Меня встречали все, кто был тогда в нашем дворе, те, кто покончил с бандитами, только теперь они пришли мирными обывателями, с жёнами и детьми. Это в Лысогорке уже, где через весь двор поставили столы и праздновали рождение Мити. А к роддому приехал Лёня с бабушкой и дедушкой и Виталик с Волковым. Охапки цветов, поцелуи, восхищение и неподдельная радость окружили меня.
– Дайте посмотреть на Легостаева выпуска последнего года этого века.
– Говорят, последним будет следующий, двухтысячный…
– Тогда придётся вам ещё родить в следующем году! Двадцатый век наш дом! Не отпустим просто так!
Я смотрела на мою внучку. После недели в больнице она такая тонюсенькая без живота, такая бледная, просто восковая, синяки переливаются уже всеми цветами радуги, когда они уезжали мы все их и не видели, а теперь эти засохшие раны на руках, на шее напоминают тот страшный день… Девочка моя маленькая… Малыша взял Лёня, сверкая счастливой улыбкой. Они оба такие юные в эти минуты, будто им не двадцать шесть даже, а семнадцать, как было, когда они были здесь впервые вдвоём…
– Наследник-то копия ты, Лютер! – восклицает Волков.
– Ну не твоей же копией ему быть! – шутит Виталик и тоже заглядывает в одеяльце.
– Лёль, может это клон Лёхин?
– Никаких клонов, у них всё как сто лет назад, не по-модному, да, Лютер?
Я понимаю, что должна выдержать этот праздник, но я чувствую себя совершенно больной, бессильной и безрадостной. Такая слабость владеет мной, душевная больше, чем физическая…
Все радуются и поздравляют, рекой льётся домашнее вино и самогон, куры и гуси на столе, овощи, зелень, молодая картошка, фрукты за угощенье никто не почитает. Все веселятся, все счастливы, наше появление с Митей как финальная счастливая точка в ужасной истории, приключившейся в станице в прошлый вторник. Хороший праздник, особенно, будь у меня силы оценить его. Но я его запомнила навсегда.
Ночь не без сюрпризов. В роддоме Митю не оставляли со мной на ночь, так что эта ночь своеобразное боевое крещение и для меня и для Лёни.
– Лёль, у тебя температура, вон губы красные, лежи, я поношу его, укачаю, в роддоме же давала, – сказал он.
– Ты пьяный, Лёня, ещё в косяк врежешься с ним.
– Пьяный, конечно, как сыну пяточки не обмыть? – с шалым весельем говорит он.
– Ну, вот ты и полежи…
– А можно?
– Дурак!
Мы засмеялись вместе над причудами родного языка с его таким похожими и разными звучаниями и значениями слов. Лёня вскоре заснул, Митя тоже, но в приспособленной для него большой корзине спать никак не хочет, к тому же атакуют комары, откуда они взялись, никогда их здесь не было…
Я почти не сплю эту ночь… и следующую, и потом. Тогда мы перебрались опять спать в сад, где корзину-люльку с Митей вешаем на толстый сук. Вот здесь мы спокойно выспались всю ночь, впервые за неделю после роддома.
Звёзды светят на нас сквозь густую крону.
– Почему здесь звёзды не как у нас? И небо ярче.
– Мы в деревне.
– Не-ет, тут другое небо, южное, как запах у воздуха. Вот у нас полынь не растёт, наверное, ещё есть сотни растений, которые здесь растут, а у нас нет… Лёля… – я тянусь к ней руками и губами, хотя и понимаю, что должно быть ещё рано, ещё не время и она не очень здорова ещё, но… я не могу не…
Лёля мягко остановила мои нетерпеливые ладони…
– Лёня… – она выскользнула и из поцелуя. Обняла меня, перехватывая мои пальцы. Но я не могу не хотеть её… я целую её волосы. Я целую её лицо, шею, плечи, губы снова, но и вторая волна стекает, не встретив открытого русла… Боже, Лёля…
– Лёль… ну… пожалуйста…
Во мне желания сейчас столько же, сколько в камне на дороге, я не чувствую ничего своим телом, кроме горячих ежей в грудях, означающих приход молока, потения по ночам, что заставляет меня держать сменную рубашку возле кровати, бесконечного прислушивания к ребёнку и желания спать, ничего больше, ни аппетита, ни желания к Лёне. Я не хочу быть такой каменной с ним…
Он обижается, хотя и делает вид, что это не так… На следующую ночь повторяется то же.
– Лёня, милый… ну, хочешь…
– Не надо… – он отвернулся, – как собаке кость без мяса. Спи…
Бабушка Таня предложила окрестить Митю в местной церкви перед отъездом, мы подхватили эту идею, лучше места не придумать. Да и времени. Виталик, немного смущаясь, что сделало его умилительно симпатичным, вызвался стать Крёстным для нашего мальчика. И я, и Лёня с радостью восприняли его предложение.
В Крёстные мамы пошла сестра Виталика, были, кроме нас вся семья Виталика и Волков, который уезжает с нами в один день только мы на север, а он на восток, в свой Омск.
Красивый древний ритуал в старинной казачьей церкви особенно величественный и в то же время трогающий за душу. Мне становится хорошо здесь, какое-то просветление будто снисходит на меня, слабость и беспричинная грусть, владеющая мной, рассеиваются. Может, это демоны, может быть, и надо было в церковь сходить?..
По дороге домой, Лёня несёт Митю, мирно уснувшего после испытаний Крещением, а мы с бабушкой поотстали немного от мужчин, обсуждающих очередное новое правительство, уже со счёта сбились только за год.
– Лёля, ты… не обижаешь мужа?
– В каком смысле? – я посмотрела на бабушку.
– В том самом, – она делает мне «глаза», – то ночевать с вами в доме невозможно было, а теперь… Учти, он привык в раю пирожные кушать, не помещай его теперь в карцер.
– А то что, налево пойдёт? – я начала закипать.
– Лёля, не много ли испытаний ему? Ребёнок не его, ревновать станет. Подумай.
– И что мне теперь, прикинуться, что я…
– Не мне тебя учить этому, – не улыбаясь, сказала бабушка Таня. – Быть женой непросто иногда даже с тем, кого любишь больше жизни.
– Ещё скажи, что любовь это труд! – уже открыто злюсь я.
– Ещё какой! Тебе всё слишком легко давалось до сих пор. Подумай, как вести себя. Твой муж, делай, что хочешь с ним, хоть к стене приклей, но подумай, надо ли давать ему поводы чувствовать себя несчастным?
Меня злят эти поучения, как всё сейчас легко выводит из себя… и злят, больше всего, потому что я чувствую, что бабушка права, а я – нет. Эгоизм ли владеет мной или это послеродовая депрессия, гормоны или мысли о том, что из этого рая надо возвратиться в Москву, где Кирилл и Игорь… это придумано всё нарочно, чтобы не сойти с ума от счастья, как было в первый день, когда Митя родился? Я думала, моё счастье будет нарастать, а оно словно погасло, едва запалив фитиль.
Крестины мы отпраздновали в том кругу, которым были в церкви. Лёня выпил слишком много и это тоже злит меня. Хотя я понимаю, что это из-за меня, но этого я злюсь ещё больше. За столом мы поддевали друг друга колкостями и злыми шутками, а когда гости разошлись, то и вообще начали открыто ссориться. Бабушка Таня попыталась заставить меня промолчать, не поддаваться на Лёнькины пьяные провокации, но я хуже пьяного Лёни, я это понимаю, но ничего не могу поделать с собой.
– Одна спи тогда, я на кухню пойду, может, хоть высплюсь! – Лёня распахнул дверь в спальню, чтобы взять подушку, на тахте в кухне подушек нет.
– Да ты и так выспишься под наркозом самогонным!
– Конечно под наркозом, ты же от своего наркоза никак не отойдёшь, что ж мне делать!?
– Ну, конечно, жена-сука виновата в том, что вы все пьёте!
– Кто все-то? У тебя ещё мужья есть? И много?
– Да не знаю, куда деть, с кем поделиться?! Может, с Олечкой?
Он позеленел от злости, трезвея:
– Ох, и… Стерва! Стерва ты!
– Ты проверь, проверь, может у неё, доброй Оли, всё же твой? Это же не я – стерва!
– Иди к чёрту, пусть тебя тут комары съедят! – выходя, он хлопнул дверью так, что кажется, качнулась тонкая стена.
Но мне опять мало:
– Иди-иди, от твоего амбре все комары сдохнут! – я кричу ему через стену.
– Вот и отлично! – слышу я его удаляющийся крик.
Но через минуту он вдруг вернулся, и взялся за корзинку со спящим Митей.
– Пацана не оставлю тебе, дуре, от твоего молока с ним нехорошее что-нибудь сделается.
– Спятил, дурак пьяный?! Оставь ребёнка! – я даже рот раскрыла от удивления.
– Когда мать дура, дитю один вред!
Я кинулась вырвать корзинку из Лёниных рук, он только отворачивается, отстраняя меня.
– Взбесился, оставь Митю! – удивительно, что Мите самому наш бедлам нипочём, он безмятежно спит, даже не шелохнулся.
– Мой сын, – весомо сказал Лёня, – с отцом спать будет лучше, от моего перегара его комары кусать не станут хотя бы! А от твоего кислого настроения у него изжога будет!
– Есть захочет ночью, что делать будешь?
– Песни петь буду, а утром смеси ему куплю. А тебе, дуре злой, не дам больше, сиди тут одна и злись! – он опять хватанул дверью, так что качнулась хилая стенка.
– Нечего дверями стучать, силы девать некуда, жеребец чёртов! – прокричала я.
– Конечно, некуда, мой табун с кобылами вона, в степь ускакал, щас в Москву приеду, обновлю! – орёт он в ответ уже с крыльца.
Бабушка с дедом весь этот наш концерт сносят терпеливо, и не вмешиваясь за закрытой дверью…
А что ж нам остаётся? Сидим как перед радио, вдвоём и, глядя друг на друга, слушаем, как наш дом едва не разносят в щепки.
– Может пойти… – вполголоса проговорил Алексей, взглянув на меня.
– Не надо, пусть покричат. Не спят, вот и разорались, – почти шёпотом произнесла я, хотя кто нас услышит сейчас…
– А что не спят? Нельзя что ли?
– Некоторые охладели вдруг – досадливо сказала я, сердясь на внучку.
Мой Алексей хмыкнул, качнув головой:
– Бывает… Я бы тоже взбесился. Стервозы вы бабы всё же! – он сверкнул глазами на меня.
– Ну вот вам, здрасьте! – удивилась я, глядя на мужа. – Я при чём?!
– Не могла повлиять на девку? Что она мужу яйца крутит засранка!?
– Пойди, повлияй на неё… да и… тоже понять можно, что пережить-то пришлось.
– Ну и он не семечки в это время лузгал!..
Я посидела на кровати в опустевшей, сразу тихой без Лёни и Мити комнате. Повздыхала, но одной оставаться невозможно. Станица тихая, собак и тех почти нигде не осталось, все ждут, когда ощенится сука в дальнем конце, чтобы взять по щенку на двор. Хорошо, что петухи хотя бы есть. Вон наш радостно «отбой» возвестил…
Я выключила свет и пошла на кухню.
Там темно тоже, но фонарь с улицы освещает хорошо через окно, всё как тогда в 90-м, только тогда у нас не было корзинки с ребёнком…
– Лёня… – я села на край тахты. – Лёнь, ты спишь?
– Пришла всё же… Я пьяный, противный… – он повернулся ко мне.
– Ну… я не пьяная, но противная тоже, – я улыбаюсь, не знаю, видит он мою улыбку в полумраке, я его – вижу… – возьмёшь?
– Придётся, уступаю принуждению, – тихо смеётся Лёня, поднимаясь ко мне сразу весь с руками своими нежными, губами…
И мы вернулись всё же в рай всегда бывший здесь для нас…
Но ехать в Москву приходится, а там воздух уже пахнет осенью и остужает ноздри по утрам…
Глава 2. Соперники
Я знал, что Лёля должна приехать в Москву в середине августа. Она не звонила, я стал думать, не позвонить ли мне самому. Так я и сделал, конечно, но, что я получил? Ясно, что ничего, она не ответила. Телефон просто был отключен. Рожать ей на рубеже месяцев, время ещё было. Но я всё же начал нервничать: а не могла ли Лёля сбежать от меня?
Но эту мысль я отмёл. Лёля, как и её ненаглядный Лёня, не была ни хитрой, ни подлой. С такими людьми и легко и тяжело именно потому, что они не лгут, но не прощают и чужой лжи, они не всаживают нож вам в спину, но втыкая в них, попадаешь в себя.
Тогда почему её нет? Или не приехали ещё?.. Интересоваться у профессора Легостаева – было выше моих сил.
Лёля позвонила сама, двадцать седьмого августа утром.
