История села Мотовилово. Тетрадь 10 (1927 г.)

К обеденной поре, Ванька кое-как, одолел первый загон: жара, зной, слепни, стали гнетуще действовать, на приуставшего уже Ваньку. Закончив пашню первого загона он решил тут же переезжать на второй загон к Ендовину: там пруд с водой, где можно искупаться, да и ближе к дому. Ванька, кое-как запряг лошадь в телегу, с большим трудом перекинул неподсильную дугу, а вот с плугом большая задача. Из-за значительной его весомости, плуг никак не поддался усилиям Ваньки из сил старающемуся ввалить его на телегу. Изобретательность помогла Ваньке: он поручнями, плуг упер на грядку телеги, руками цепко ухватился за грядиль и докрасна напрыжившись с большой натугой вворотил плуг на телегу. Переехав к Ендовину Ванька, стал разыскивать свой загон. Обежал немалое пространство, а своей меты он не мог обнаружить. С досады Ванька заплакал присев на бугорок рубежка. Вытирая слезы, грязной ладонью, он размазал по всему лицу грязные потеки. К Ванькину счастью проезжал мимо мужик.

– Что ты плачешь!

– За-а-гон свой не найду! – сквозь слезы, всхлипывая ответил Ванька.

– Вот она ваша-то выть-то! Тут где-то и ваш загон должен быть поблизости!

С помощью мужика Ванька, наконец-то отыскал свой загон. При виде своей фамильной меты у него сразу же отлегло от сердца, повеселело на душе. Паша, Ванька объехал два круга, положил начало пашни второго загона, выпряг Серого на обед, пустив его в болото привязав за возжи к телеге, чтоб не убежал. Первым делом, перед обедом Ванька решил искупаться в пруду, который расположился на средине обширного болота называемого Ендовин.

Полуденная жара, немилосердно палили все вокруг: Земля припекаемая палящими солнечными лучами изнывая, томился в зное. Ванька искупавшись в пруду, решил искупать и лошадь. Серый с большим удовольствием зашел в воду. Напившись он блаженно всхрапывал, когда Ванька брызжа на него воду мыл ему запыленные бока. Вылезши из воды, Серый судорожно встряхнувшись всем телом принялся за траву. А Ванька взмутив воду в пруду, принялся ловить руками рыбу, которой в пруде было немало. Искупавшись и пообедав, Ванька прилег под телегой отдохнуть и не заметил, как заснул. Он проспал не долго, проснулся от того, как над самым ухом ощутил теплые и мягкие губы Серого. Обеспокоившись о том, что много потерял времени на послеобеденный сон, он поспешно запряг лошадь в плуг и стал пахать. На послеобеденной пахоте, у Ваньки пошли, разного рода, неполадки. Плуг, после обеда, не хотел пахать, как раньше, а лез в глубину, вспарывая землю чуть-ли не в пол аршина. Серый натужно пыхтя тащил плуг, весь вспотел, часто вставал в борозде. Не поняв в чем дело, Ванька совсем выбился из сил. Срывая досаду на лошади, он во все поле ругался на Серого и готов был каждую минуту расплакаться.

– Что ты сынок так разгневался? – спросил Ваньку проезжавший мимо его Венедикт Поляков.

– У меня плуг что-то испрокудился, – сквозь слезы разжаловался Ванька. – Лезет вглубь и лошадь вся в мыле! Никак наладить не могу; до обеда пахал хорошо, а сейчас отказался!

Венедикт остановив лошадь поближе подошел к вышедшему из терпения Ваньке:

– Да тут, видимо, дело-то вовсе не в плуге, а в запряжке. До обеда-то, говоришь хорошо пахал?

– Да-а! Нормально! – протянул Ванька.

– Ты сам запрягал в постромки-то?

– А кто же? Конечно сам!

– Ну, так видишь, как долго́ ты запряг, поэтому-то плуг-то и лезет в глубь. Надо так запрягать, чтобы валек едва не касался ног лошади, – поучительно наговаривал Венедикт Ваньке, устраняя неполадки в запряжке.

– Ну, пошел! Пробуй-ка!

Ванька взявшись за поручни плуга, прикрикнул на лошадь. «Но-о! Вот это совсем другое дело!» – проговорил Ванька, когда увидел, что плуг, пошел легко, на нужной глубине.

– Ну большое тебе спасибо дядя Венедикт, а то хоть плачь.

А солнце беспощадно палит, и палит, нестерпимый зной, после обеда вроде бы на много усилился, совсем изнуряя и людей и лошадей трудящихся на пашне. Застрявшее на небе единственное небольшое облачко лениво ползло, медленно подвигалось к солнцу. Ванька, млея от жары, изнемогая от палящего зноя, в благодатной надежде поджидал, наплыва на него медленно ползущей по земле, тени от этого единственного облачка. От палящих, жгучих лучей солнца, Ванька пробовал спрятаться под брюхом у лошади, но тень в эту пору дня, было недостаточной, чтоб укрыться от зноя. Да к тому же, налетевшие слепни бесщадно кусали лошадь, которая беспрестанно топала ногами отгоняя от себя надоедливых слепней, того и гляди лягнёт. Дождавшись наплыва тени от облачка, Ванька блаженно вздохнув, всем телом ощутив приятную прохладь тени. Но тень не стояла на одном месте, она медленно, но постепенно уплывала, угрожая Ваньке, снова открыть его перед палящим солнышком. Чтобы подольше насладиться прохладой, Ванька медленно зашагал вслед уплывающей тени, скрываясь под ее живительной прохладой. Лошадь с плугом, оказались снова под палящими солнечными лучами, а Ванька, топая лаптями по вспаханной земле, отошел от лошади с добрых пол версты. Не хотелось ему покидать приятную прохладу тени, но ведь не пойдешь же за ней до края поля, надо же возвращаться к плугу и снова пахать и пахать. Хотя тень-то и под телегой есть и Ванька пробовал воспользоваться ею, но она не дает приятной прохлады и под телегой Ванька только разозлился. На лошадь набросился целый рой слепней и принялись безжалостно жалить бедное безотказное животное. Мотая головой, беспрестанно топая ногами, работая хвостом, Серый всячески старался отпугнуть наседающих паразитов, но они беспощадно кусали его, впиваясь в тело, прокусывая кожу. Жалеючи лошадь, Ванька принялся отпугивать слепней от Серого, он бил их ладонью громко хлопая по спине и бокам лошади. Он ловил их руками и придавал казни. – Эх, а вот этот какой большой попался с воробья будет. Ну я тебя так не отпущу: соломину в зад и полетай куда знаешь! Ванька немало уничтожил слепней, около лошади. Прихлопнув, ладонью на лошадином крупу, слепня значительного размера проговорил: – Видать этого уложил последнего! А ну, который еще хочет покусать моего Серого, налетай! – вызывающе крикнул Ванька. А тут еще вздумалось Серому поваляться на прогретой солнцем пашне. Опустившись на подломленные в коленях, передние ноги, и растянувшись на комковой пашне, Серый, с блаженным похрапыванием принялся валяться. Высоко взбрыкивая ногами, блестя на солнце отполированными подковами. Постромки и вожжи перепутались, валек хряснув, переломился пополам. При виде перепутанной упряжки и сломавшегося валька у Ваньки тяжело стало на душе. От досады на глазах появились слезы. Подняв пинками Серого, Ванька кое-как распутал вожжи, водворил Серого в постромки, но как быть без валька, а пахать надо; с незавершенной пашней домой лучше не возвращаться – отец даст взбучку.

– Ну, тебе Ваньк повезло! – вдруг услыхал он голос приехавшего сюда также пахать Ивана Федотова невдалеке откуда сосед наблюдал, как Ванька хлопотливо и раздраженно до слез, распутывал постромки с вожжами и видя сломленный валек у Ваньки. – Поди вот возьми валек! На твое счастье, у меня в телеге запасной есть добавил Иван. Ванька с радостью побежал к ивановой телеге и он с помощью шабра заменил сломанный валек. И снова, под палящим солнцем изнурительная пашня. Нестерпимый зной, выжимал из худалого тела Ваньки, надоедливый пот, рубаху хоть выжимай. Ванька, то и дело останавливал Серого, бежал к пруду чтоб напиться. Расшугав лягушек и голованов, Ванька припадал грудью к бережку и жадно впивал в себя мутноватую прогретую воду. Благо питье-то под руками – пей вдоволь, сколь душа пожелает, а то вспомнилось ему, как он один в прошлом году так же пахал в поле, и захваченную из дома воду для питья извел на то, чтобы выдворить из норы суслика. Израсходовав на это всю воду, суслик так и не вылез из норы, а сам Ванька из-за этого остался не пивши, не допахал до вечера и он вернулся. «Чего так рано приехал? – спросил его отец. – Там в поле-то настигла туча!» – соврал тогда Ванька.

Наморившийся на пашне, Серый, чуя близость воды, самовольно и неудержимо, ускоренным шагом бросился к пруду. Натянутые подтянутые к хомут поводья оброти, не выдержав напряжения лопнули. Серый с жадностью припадал к воде. Слышно было, как вода, громко и ритмично булькала у Серого в горле, зримо было как она, шариками прокатываясь под кожей шеи. Напившись, Серый поднял морду от воды и завистливым взором глядел на ту сторону пруда, где виднелась густая зелень сочной травы, в раздумье жуя остатки воды во рту. С его волосатых губ, с бульканьем падали капли в воду. Воспользовавшись минутным отдыхом по случаю пойки лошади, Ванька окинул взором простор поля; одиноко растущий ясеневый куст у мокрой грани и одинокую, исковерканную молнией березу, стоявшую на большой дороге, Которая как бы манила к себе, в тень своей кроны, укрыться от беспощадно палящего солнца. Видит Ванька, как по большой дороге двигаясь от Ломовки поднимаясь на пригорке, вихрь. Взбудораженая, коловертью придорожная пыль мрачным, черный, подвижным столбом поднялась ввысь, чуть-ли не до облаков, сопутствуясь мельтешисто крутящимися в воздухе, отдельными былинками и мусором. Весь этот день был уморительно жаркий, но Ванька на пашне выдюжил и пашню закончил до вечера. «Утром, солнышко лениво поднимается в высь неба, как бы в гору, а вечером, оно веселее катится под уклон небосвода» – заметил Ванька. При взваливании плуга на телегу, задел рубахой за грядиль плуга, рубаха разорвалась до самой шей. От полевого отдыха, лежания пылающей грудью на сыроватой земле, Ванька настыл, зачмыкал носом. На дуге примостился и едет вместе с Ванькой большой слепень. – А ты зачем на дуге уселся!! Полетай а то заплутаешься! – согнал вожжей слепня Ванька! Намотавшись за день, намучавшись на пашне и закончив ее, Ванька с чувством удовлетворенности, усталый возвращался в село.

– Пап, я оба загона вспахал: – доложил он отцу, при подъезде к дому.

– Ну вот и молодец! – похвалил его отец, распрягая лошадь.

Панька. Курение

Во время, стройки нового дома, Федор Крестьяников, послал сына Паньку в поле боронить загоны под пар. Панька с радостью принял поручение отца. Он намеревался без преследования, покурить в поле всласть и досыта, спрятав табак под хомутную подкладку, так как отец перед отбытием в поле, Паньку обыскал, обшарив его карманы, в поисках обличительных признаков курева в поле. Бороня Панька то и знай останавливал лошадь доставал из кармана кисет с бумагой, завертывал самокрутку и закуривал, вольготно наслаждаясь табачным дымком, вдосталь захапывая его в себе и никто его не преследует, никто не ругает и никто не дает подзатыльников. Вспомнилось Паньке, как однажды его отец врасплох застал курящим папиросу. Панька, тогда инстинктивно зыркнул глазами на отворяющуюся дверь, в темном преддверии сеней стоял отец. Поспешно выплюнув окурок на пол, Панька суетливо затормашился, маскируя свой проступок скорчив на роже дьявольскую гримасу. Он хотел удрать, но было поздно. Прегради путь к бегству, отец схватив Паньку за шиворот, как провинившуюся кошку, строго спросил: «Давно куришь?! – Я вовсе не курил, а учился свистать!» – глупо и неубедительно начал было оправдываться Панька. «А ну-ка дыхни на меня!» – наступал отец на него. Перепуганный Панька, изобразительно не выдыхая, а наоборот, вдыхая в себе воздух широко раскрытым ртом, делая вид, что дышит на отца. Всячески стараясь задержать в себе предательски вонючий табачный запах.

– Говори резонно: курил ай нет?! – грозно напирал отец на побелевшего от страха Панька.

– Из него, зря-то, ты не высосешь! – заметил дед Федору, – ясное дело напоролся. Слышь, как ото пса табачищем разит!

Два увесистых пинка в бока Паньки прекратили дальнейшие бесполезные расспросы.

– Что бы у тебя утробу-то, выворотило от этого, пакостного дыма! – язвительно продолжал упрекать отец Паньку, поддавая ему подзатыльников.

Также вспомнилось Паньке, как в прошлом году, находясь так же на борожьбе в поле, ему пришлось пробыть весь день без курива, забыл дома кисет с табаком. Пришлось попросить покурить у Ваньки Гугуна, тоже боронившего поблизости от него. Тот выручил, дал, обслюнявленный окурок. Панька взял из рук Ваньки и всунул его себе в рот! Принялся сладостно затягиваться едким дымом, плямкая губами. При втягивании в себя воздуха, огонь в окурке усиливался, табак горел с треском, сизый пепел падал на землю. Окурок был до того мал, что прилипнув к нижней губе до боли обжигал ее. Дым тонкой едкой струйкой, навязчиво лез в глаза, вызывая слезы, отчего Панька и скосив голову на бок, чурил один глаз, избегая попадания в него дыма. Накурившись Панька с Ванькой, пробуя силы, начали бороться. Ванька-Гугун, обладая тучностью тела и силой, повалил Паньку на землю; да так неловко, что Паньке вывихнул руку в локте. Тут уж не до борьбы; сел Панька верхом на лошади и уехал домой. Отправляясь к костоправке бабушке Марфе, Панька соврал отцу, что руку-то он вывихнул, не во время борьбы, а упал с лошади. Несколько дней спустя Панька вспомнив, о том, что Ванька-Гугун, давал ему покурить в поле, он отплатил ему, встретив его на берегу озера, около амбаров.

– Ваньк, помнишь ты меня выручил, дал покурить в поле-то? На я тебе долг возвращаю! – и он, место табака, на протянутую Ванькину ладонь мазнул жидким телячьим пометом, заранее приготовленным им для этой цели.

–У-у-у! Варвар, – отряхивая ладонь, пробурчал Ванька. О морально-нравственном состоянии характера и духа Паньки, можно судить по тому факту, о котором он сам рассказывал товарищам. Как в летнее время, когда его отец с матерью, в сенях спали под пологом, он с вечера забирался под кровать, где они спали, задыхаясь от едкой пыли и запахом мышачины, еле сдерживая себя, чтоб не расчихаться, а зажав себе рот притаившись, терпеливо выслушал их потайные супружеские разговоры, выведывая, не говорят ли они чего порочащего, про него, про Паньку. Входя в юношеские года и крепнув силой Панька стал дерзок и задирист. Как-то, во время игры в карты на деньги, в очко, дошла очередь до Паньки банковать. С видом деловитости он раздав всем игрокам в кругу по карте и положив карту себе, «взрезал» карту на колоде. Обыграв весь круг и набирая очки «себе», стал с изобретательной осторожностью ощупывая каждую нижнюю карту. Но его нахальная хитрость была разоблачена Федькой Лабиным. Купленные в лавке, новые карты, Панька предусмотрительно наколол, с надеждой на явный обман в игре и легкий выигрыш. Пошли споры и перебранка, превратившаяся в потасовку, которая переросла в драку. Санька Шевирушка игравший тут же, в шутку заметил по поводу драки: «Вот, открылась французская борьба без намордника!»

Как-то однажды Осип Батманов, рыл у себя в огороде яму под ветлой и обнаружил там, спрятанный кем-то в корнях дерева наган. Находку Осип продал Паньке за червонец. Приобретши такую игрушку Панька не выдержал, чтобы не похвалиться ею перед товарищами.

– А зачем он тебе понадобился? – спросил Паньку, Санька Федотов.

– Как это зачем: украшение кармана, да и так… С ним ходить гулять не боязно, – невозмутимо отговорился Панька. Панька, почистив наган шкуркой до блеска, пробовал его, пристреливал, прицеливаясь в кур и убивал их, фигуристо насвистывая от радости. Прятал Панька свою забаву, в огороде на вершине березы в дупле. Озираясь по сторонам, с боязнью, кабы кто не подглядел, он залезал на березу и там прятал его, чтоб всегда иметь доступ к нему.

– Эт куда тебя нечистая-то сила занесла! Куда тебя врага занесло! Ишь куда вздеберяшился, – грозно заворчал на него отец, выходя из задних ворот со двора в огород и заметя, почти на самой макушке березы Паньку. – Упадешь, хрип сломишь! Слезай! Тебе говорят! Слезь варвар! – ругался отец. – Что ты там лазишь, как супостат! Сучки ломаешь!

А Панька неторопливо слезая с березы оправдывался перед отцом:

– Это я тять, лазил глядел где стадо в поле пасется. Убеждался – корова наша в табуне ли! – с изысканной хитростью и уловками умилостивлял отца Панька. Панька отличался и дерзостию языка в обращении с людьми. Как-то, спросил его незнакомый парень из Шегалева:

– Ты парень чей?

– Из дыры казначей! – бойко выпалил Панька.

– А я знаю откуда бабы родят, – как-бы между прочим сказал парень.

– И я знаю.

– От куда?

– Из уха!

Новый дом Крестьяниновых. Заботы Анны

Стройка нового дома у Крестьяниновых шла полным ходом. Старый дом сломан, на его месте возводился новый, более обширный. Звеня, топорами, плотники тесали бревна, готовили матицу, строгали отлаженные протес и тёс.

– Бог – помощь! – поприветствовал плотников, проходящий мимо по улице мужик.

– Бог спасет! – отозвался старшой артели Иван Потемкин.

– Чего строите?

– Чай, сам видишь – дом!

– Ты Василий Тимофеевич тут чем занимаешься? – спросил мужик хлопотавшего тут же, но несколько в стороне Муратова.

– Да вот хотел брёвнышко затаранить на подложки, а одному-то не сподручно и тяжело. Бревно-то сопротивляется! Ты случайно не поможешь мне!

– Давай, помогу! – согласился мужик.

– Ты берись за комель, а я ухвачусь за вершинку! И дело с концом!

– Раз, два, взяли!

– Гляди-ка, у двоих-то совсем дело лучше пошло, а то я один-то пыхтел, карячился, надрывался; чуть пупок не надорвал, а дело-то отбивалось! – с облегчением вздохнул Муратов. Собрав стопу сруба, плотники, по наклонным покатам, на верх затаскивали последние охлупные брёвна.

– Ну! Хозяин, готовь четверть самогонки! Сейчас матицу затаскивать будем! – улыбаясь предупредил Иван Федора.

– За самогонкой дело не встанет! – с довольством отозвался Федор. Плотники, вцепившись всей артелью, в толстенную матицу, старательно, стали вздвигать ее по покатам на верх стопы сруба. По оплошности, и недогляду старшого, (у комля было меньше мужиков чем у вершинки) матица съелызнула: стерпимо ушибла Алёшу, помогающего плотникам в подъеме балки.

– Ну ни к добру! – высказала вслух замечание, бабушка Дуня наблюдающая со стороны за подъемом матицы.

– А какая стройка обходится чисто-гладко? Кого-нибудь, да пришибет. – сдержанно улыбаясь, отозвался старшой артели Иван Потёмкин.

– Нет, без дубинушки видимо не обойтись! – проговорил Пётр. Запели дубинушку и дело пошло как по маслу.

– Ну хозяин, готовь размойку, тащи вино: матицу вволокли! Лежит на месте! Дом почти готов!

– Готов, а жить пока в нем нельзя! – не без довольства отозвался Федор. – Ну так что, за вином дело не встанет! Вот и самогонка готова! Хозяйка! Давай закуску! – крикнул, раздобрившийся Федор, тащи из мазанки, за горлышко, четвертную бутыль.

– А ты Федяшк, не больно, расщедривайся, выказал всю малину! – упрекнула Федора мать, бабушка Дуня, видя, как он ставит на стол четверть и тарелку с огурцами и хлебом на закуску.

Анна, хозяйка новостроящегося дома, не стерпела, чтоб не похвалиться стройкой соседям. Придя к Савельевым, которые всей семьей сидели за столом и обедали.

– А мы кое-как пообедали и снова за дело взялись! – жеманно подкатив глаза под лоб, сообщила Анна. – С этой стройкой, делов у нас разродилось конца – краю не видно. Всей семьей высуня язык работаем, никуда не отлучаемся, круг дому находиться приходиться. Всю силушку уложили в новый дом. Даже голова кругом идет. Замаялись! Все жилы из нас вымотал, всю стройку на своих плечах вынесли! – ужимисто начитывала Анна соседям о трудностях стройки. А между прочим, она как хозяйка стройки принимала участие в ней только разве, тем, что своевременно подбирала щепки за плотниками, да в досужих разговорах, информировала посторонних баб о ходе стройки.

– Новый-то дом нам в копеечку обошелся! Все денежные запасы иссякли, пополнить неоткуда. Средствов нету – дыру заткнуть нету! Мы уж, дже, железо с дворной крыши продать хотим. После завтра жестянщики раскрывать придут.

– А вы как без дворной-то крыши будете? – спросил Анну Любовь Михайловна.

– Придется соломой покрыть: – ответила та. – Все-бы ничего, да Федор, поднимая бревно спольскознулся, упал – хвостец зашиб, – с тревогой объявила Анна.

– Это он еще дёшево отделался! Могло бы бревном-то и придавить, – сочувственно заметил Василий.

– Како дешево! Лежит! Жар во в сем теле. Я боюсь, как бы антонов огонь не приключился, – с тревогой на душе заметила Анна.

– А ты разве не знаешь, чем антонов-то огонь лечут? – вступила в разговор бабушка Евлинья.

– А чем? – встрепенулась Анна

– Чертовым пальцем! Вот чем! – бойко ответила бабушка.

– И правда! – повеселевшая Анна.

Возка навоза. Дождь и ураган

Отполыхали весенний зори, отпели в урёмах соловьи, откуковали кукушки. Наступило лето… Под знойным солнцем, в бездождии томилась земля. Поля покрывшиеся зазеленелыми всходами нуждалась во влаге, земля просила пить. Мужики начинали горевать.

– Эх-бы дождичка сейчас, в поле всходы дружные, а влаги в земле маловато! – с тревогой в голосе высказался Иван Федотов Шабру Василию Савельевичу, затягивая телегу во двор.

– Дабы, надо дождя-то! Наше село как- будто в яме какой. Кругом дожди залили, а у нас никак не соберется! – отозвался Василий Ефимович. – Эх, бают, на Ваду вчера и силен был! А у нас не соберется.

– Смелости не наберется, роду ему нет, – полушутливо заметил Иван. – Вроде и небо-то, иногда, захмурится, а дождя нет и нет!

– Помолебствовать бы надо, а то совсем сбасурманились, вот господь и не дает нам благодати своей, за наши прогрешения! – набожно высказался Василий Ефимович.

Свободные от работы люди и благочестивые старушки, с уговору, сходили в Пустынь принесли оттуда явленную икону «Успение». В селе объявили молебствие. Вечером в церкви шла служба с молебном и чтением акафиста. Благочестивый, набожный народ, наполнил помещение церкви до отказа. Ребятишки, резвясь бегали в церковной загороди. Вокруг колокольни, с азартным тизиканьем кружливо летали стрижи. В вечерней тени от деревьев, на траве появилась изумрудная роса. Служба шла до самой ночи. А утром с крестным ходом, с иконами и хоругвями, народ с песнопением, ходил в поле к колодезю, отслужили молебен о ниспослании дождя, сходили «на межу», обошли вокруг села…

В поле по пыльному гону шёл вихрь. Взбудораженные коловертью пыль и щепки поднявшись в высь, мрачным столбом двигались к селу. В селе вихрем подняло вверх чью-то сушившуюся на солнышке шерсть, ее разметало, раскидало по сторонам и не соберешь! Мужики готовя землю к озимому севу, обнавоживали ее. Навоз из дворов и конюшен вывозили в поле, на свои загоны, сваливая его в небольшие кучки. Навоз возили ни только мужики, но и ребята и даже девки. Принято у молодежи, в виде любезности кидаться навозом. Панька Крестьянников везя воз навоза, в поле. Набрав в руки шматок мокрого навоза, залепил в лицо Дуньке, возвращающейся из поля с пустой телегой. Дунька вместо того чтобы разобидеться хлыстнула свою лошадь и погнала во весь дух, гремя тележьими досками.

В поле слышался азартный пересвист перепелок и дробная их песенке «подь-полоть». В повлажневшем воздухе чувствовался признак преддождя. Ласточки снизившись с высоты, летали вдоль самой земли. На западной стороне неба, зародилось синеватое облачко, оно на глазах, возрастало, увеличивалось и медленно шло на восток. Оттуда же, с запада, разгоняя жару, потянуло влажноватым ветерком. На окрестность села, медленно надвигалась сине-багровая туча! Изредка ее полосовала блестящая молния, отдаленно, угрожающе громыхали раскаты грома.

– Ветерок-то повернул с запада, и сразу дождя надуло! – проговорил Федор Крестьяников, наблюдая как галка-хищница, сидя на березе, сторожливо выжидает когда глупый скворченок высунется из скворечника, чтоб его схватить.

– Не плохо бы дождичка-то! – отозвался дед, отец Федора, – А то все растение по влаге стосковалось, листочки блекнуть стали.

– Возможно Бог и даст нам, дождичка-то!

– Да нам не за что! – вступила в разговор бабушку Дуня. – Все обасурманились начисто! Бога не чтут, старших не почитают!

– А гром-то все же погромыхивает! – с усмешкой заметил Алеша, – Значит дождь-то все-же будет! – вонзая навозные вилы в землю проговорил он. От надвигающегося ветра листья на ветках и березах трепетно зашевелились, затрепыхались, шумливо зашелестели. Разглявшийся над озером ветер, взволновал воду. Волны торопливо бежали к берегу с громким плюсканьем целовали мостки. Озеро взъерошилось, набивая пузыристую пену. Взбудораженные ветром и волнами лопухи желтой кубышки, на поверхности воды, встали торчмя. Надвинувшаяся на село грозовая туча, расползлась во все стороны и покрыла всю окрестность. Гром, неторопливо и несмело зашевелился над повисшей над селом, тучей, в полголоса поворчав, внезапно замолк. А вскоре, как-бы натерпевшись, гром с треском и скрежетом яростно хлобыстнул над селом; вслед ярко блеснувшей, розоватой, молнии. По крышам забарабанили, как брошенный горох, первые крупные капли дождя. Свободную от лопухов, поверхность озера зарябило от множества фонтанчиков, по форме похожих на сучьи соски. Дождь сопровождающийся сильной бурей застал Ваньку Савельева в поле. Он уехал с очередном возом навоза. До нахлынувшего дождя Ванька едва успел сбросить с телеги навоз.