Большое путешествие двух запутанных частиц

Пряничные виды Кракова резко контрастировали с Ейском. У нас все шло прахом, разрушалось, бандитизм превратился в уважаемую профессию, а барыги в элиту общества. Вечно пьяный президент, сменивший предыдущего пустопорожнего холерика, мычал с телеэкранов о демократии и дорогих ему "рассиянах", порождая горы шуток и ехидства. Дышали на ладан заводы: отцовский Полиграфмаш, консервный, станкостроительный, Мясокомбинат. Померли Металлоизделий, судоремонтный, Пищекобинат. Перестала ходить по маршруту Ейск – Мариуполь крылатая красавица "Комета"… Процветали лишь базар и порт, который хоть лишился с "Кометами" пассажирских перевозок, но увеличил грузовой оборот – из страны за бесценок вывозилось всё: металл, зерно, нефть, уголь.

На одной карточке Ритка пила пиво из гербового бокала, смешно вытаращившись в объектив и показывая пальцами V, а на заднем плане возвышались шпили какого-то костела. Подпись лаконичная: "Корморан, вкусно!" Это она о пиве, конечно. Тут Ейску было чем ответить! Раз в неделю я покупал новое пиво Приазовской Баварии «Конкурент». Реклама гласила, что оно обладало легким освежающим солодовым вкусом и выраженным ароматом хмеля. Не врали! Пробуя его, холодное, ароматное в парке под зонтиком, я представлял себя в Кракове с Риткой, фантазировал как мы бродим по галереям Ягеллонского университета, я рассказываю ей о том, что здесь возможно прохаживался сам Николай Коперник. Неожиданно седовласый старичок-профессор, услыхав о моем увлечении математикой и звездами предлагает бюджетное место на своем факультете! Обязательно бюджетное со стипендией, коммерческое я ведь не потяну…

Так я побывал в первом путешествии с Риткой.

Намечтавшись, я шел домой, прихватив бутылочку для отца. Он держался молодцом, ходил с тростью на биржу, обзванивал знакомых по поводу трудоустройства, шутил. В доме царила хорошая атмосфера, мама и младшие не теряли оптимизма.

10

Ритка приехала в июле. Чтоб мы могли встретиться вдвоем, сообщила родителям не верное время прибытия электрички – на полтора часа позже реального. Я волновался. Надел новые футболку и кроссовки, джинсы вынужденно остались прежними. Мысли роились в голове. Вдруг вспомнилось, что на многих фото из Кракова рядом со светловлаской отирался подозрительный тип, холеный, с неприятной рожей…

Наконец – поезд, томительные мгновения, и вот Ритка с небольшим саквояжем элегантно порхает по ступенькам вагона.

Это была она и не она одновременно. Те же смеющиеся губы, брови вразлет, светлые локоны, тот же взгляд полный жизни и уверенности, но я чувствовал: это не Ритка, которая живет в моей голове. Волосы в незнакомой прическе, бледная помада взамен прежней алой, ресницы черней черного и такие огромные! Я не специалист в женских фенечках, всех деталей не передам, но тогда подумалось, что Риткино цветение куда сильнее моего, рвётся в стратосферу ракетой, закручивает (не может не закручивать!) вихрем мужчин из целевого каталога Альгиды Элеоноровны и Бориса Ивановича, а сама Ритка становится частью жизни бесконечно далекой от Ейска.

Мы смотрели друг на друга робко улыбаясь и будто бы стыдясь этой робости. Она сделала шаг навстречу и все незнакомое, чужое испарилось, я бросился к ней и стиснул в объятьях. Моя!

К дому пошли пешком, Ейск не большой город. Я тащил саквояж, она несла подаренные мной цветы, спрашивала как я пережил год разлуки. Протокольный вопрос вообще-то! Конечно скучал, сны снились всякие, интимные, а иногда кошмары. Ну, про кошмары я умолчал. В какой-то момент Ритка остановилась и посмотрела на меня так, что в груди вскипело.

– Поцелуй меня, пожалуйста. Прямо сейчас, – подрагивающими губами попросила она.

Мы находились в центре, на улице Энгельса, прохожих сновало порядочно и меня это прежде смутило бы (не люблю показуху, Ритка знала). Но отчего-то ей требовался поцелуй там и тогда, в определенной точке пространственно-временного континуума, как выразился бы Эйнштейн. Взглянув в бездну Риткиных глаз, я без колебаний поцеловал, забыв мгновенно о прохожих, о нормах морали и воспитания. Просто почувствовал – так правильно, а я, как уже говорил, не люблю размышлять над чувственным, размышления всё портят. В ответ она, легенький воробушек, обвила мою шею руками и не отпускала долго, даже после поцелуя.

Родителей Ритки мы встретили на крыльце их дома, когда они собирались выезжать на вокзал. Они озадаченно уставились на нас, но по невозмутимому лицу дочери быстро раскусили уловку. Борис Иванович раздосадовано крякнул, Альгида Элеоноровна ледяным тоном возвестила, что "Маргарет звонил Томаш" и одарила меня многозначительным взглядом. Это она наверняка о подозрительном типе с краковских фото.

Ритка крепко сжимала мою руку, по ее просьбе я опустил саквояж на ступеньки крыльца.

– Душно в доме. Мы прогуляемся к морю, – коротко уведомила она родителей.

– У нас Тошиба, кондишн… – бодро начав, Борис Иванович мгновенно сдулся. Мы уже шагали в сторону порта.

– Они бывают грубы, – извинилась Ритка, – мамину фразу в голову не бери, чушь.

Я и не брал. Зачем? Светловласка со мной, здесь, а значит все в порядке.

На пляже, ощупывая пальчиками мои окрепшие в портовой работе плечи и восхищенно улыбаясь, она прошептала "классный ты у меня!" и от этого по спине забегали неукротимые табуны мурашек. Мы оба с трудом дождались темноты.

11

 У нас был месяц. Самый лучший месяц в отношениях, у него даже чувствовался вкус – меда с горьким кофе. Тогда, я по обыкновению не задумывался почему такой, но мне он нравился безумно. Сладкий, душистый, с ноткой тоски по каждой прожитой секунде. Риткины волосы расплелись из причудливой прически в обычную, губы зарозовели юным естеством, по щекам и носику рассыпались привычные веснушки. Снова она стала моей до последней клеточки. Освободившись в порту, я несся к любимой девчонке как угорелый, к этому времени она приканчивала очередную порцию Шекспира на английском и мы получали друг друга в полное распоряжение.

Разговоров о ее учебе или моих злоключениях не вели, казалось и не было ничего, приснилось, а теперь мы пробудились и все по-прежнему – разглядываем в бинокль космос по ночам, едим абрикосы и сливы на пляже, уплетаем жаренную тарань, даже на крышу нового школьного сарая забрались как-то.

Вдвоем исходили вдоль и поперек старый Ейск, очерченный улицами Богдана Хмельницкого и Романа, катались на великах к аэродрому, поглазеть на взлетающие военные самолеты, целых два раза бывали со школьными друзьями в Должанке с ночевками в палатках. Это благодаря Лёньке Моисееву. Отец отдал ему необъятную Волгу кремового цвета, так что Лёнька, не отягощенный ничем кроме барной кутерьмы, охотно выполнял транспортную функцию!

 Женька училась в Ейском медучилище на медсестру, в ее семье сложилась напряженка с финансами, отец запил от безработицы, мать болела, старшая сестра, тоже медсестра, еле сводила концы с концами. Надюха поступила в Краснодарский институт Культуры, бросила его после двух семестров и взамен нашла в Ейске что-то новомодное по направлению рекламы. Саня учился заочно, относился к процессу формально. Он всецело отдался торговле кассетами да дисками на рынке и здорово изменился – постригся коротко, нахватался жаргонных словечек вроде "кэша", "рыжева" и "котлов", мечтал о "шестисотом мерине".

 На ласковых Должанских пляжах мы старались отвлечься от трудностей. Жаль, Лёнька злоупотреблял алкоголем, а во вторую поездку замучил всех предложениями "травы и таблетосов", "а то мы скучные". Дошло до безобразного – он взбрыкнул на очередной коллективный отказ (лишь Надюха покурила с ним самокрутку) и демонстративно укатил в Ейск, оставив нас "подумать над нашим поведением".

Мы и подумали. На ближайшей пляжной дискотеке оторвались по полной. Тогда гремели «Руки вверх!», это была их эпоха. И наша. Мы с Риткой танцевали в центре площадки под «Ай-яй-яй, девчонка!», мне казалось, что моя девчонка божество. Периодически включались медленные песни, она льнула ко мне, запускала пальца в волосы, а я жадно обнимал ее за талию и мы покачивались, не утруждаясь изображать какие-то па. Когда Сергей Жуков затягивал, «не хочу чтобы видела ты, как я тихонько плачу…» синхронно прыскали со смеху.

– Попробуй только поныть! – шутливо пригрозила Ритка и поцеловала, не позволив ответить.

К палатке после дискотеки шли долго. Ритка попросила Саню прочесть что-нибудь из нового, но у нашего поэта новинок не оказалось и он смутился. Тогда Ритка выразила надежду, что "кэш" все-таки будет отпускать Саню в поэтические отлучки, а пока можно ограничиться "классикой".

– Понимаете, – оправдывался Саня, – рифмы в последнее время складываются в страшное уродство. Кровь, говно, деньги… О красивом посреди ужасного могут сильные духом сочинять, а я, похоже, только передатчик реальности, слабак, огня внутри нет.

Огонь мы разожгли натуральный, в виде костра. Саня с Женькой застряли возле него надолго, сосредоточенно беседовали, будто обсуждая детали ограбления. Надюха молча прихлебывала чай из консервной банки. Она любила так делать – заварит прям с остатками сгущенного молока и пьет, ни капельки сладкого продукта не теряется. Надюха переживала за Лёньку.

Ритка увлекла меня в палатку. Мы улеглись с распахнутым пологом, комарья в тот год не было. Она положила голову на мое плечо, закинула на меня ножку и быстро уснула. Подумалось, что мы ни разу не спали вместе раньше. Впервые слышал ее сонное сопение, берег ее совершенно беззащитную. Это неописуемое чувство.

Утром притащился Лёнька. Просил прощения, каялся. Надюха гневно заявила, что он козёл и пора бы ему завязывать с дурью. Поразительно, но Моисеев, не терпевший критики, принял упреки смиренно. На обратном пути заехали на кладбище, проведать Вальку. На его могиле еще стоял деревянный крест с простой табличкой, без фото. Женька ревела, Ритка и Надюха едва сдерживались. У меня в горле стоял ком. Уверен, парни испытывали то же самое.

12

Месяц пролетел быстро.

Я смутно помню дни перед Риткиным отъездом. Суматошные сборы, перепроверки багажа. Его загодя отправили в Киев оказией с родственниками Бориса Ивановича, гостившими в Ейске. Удивительно, но Альгида Элеоноровна стала относится ко мне как будто лучше, Борис Иванович тоже.

Ритка попросила родителей не провожать ее к поезду и те согласились. Откуда такая покладистость?

На многолюдном вокзале случилось дежавю – я снова увидел другую Ритку. Красавица со строгим макияжем разом смяла в лепешку и запихала куда-то вглубь себя мою теплую девчонку. Наверное, на сцену вышла Маргарет, горячо обожаемая Альгидой Элеоноровной.

Ритка поцеловала на прощанье. Качественно, старательно. И когда она взбегала по ступенькам в вагон я отчетливо ощутил, что это конец. Больше не будет меда и кофе, не будет Ейского лета, не будет моей прежней Ритки.

Подумалось, пусть. Будет что-то другое и ее другую я стану любить не меньше, а она меня. В конце концов, нас ждет целый мир!

Следующим вечером после работы случайно встретил Альгиду Элеоноровну на улице. Она лучезарно улыбнулась и подошла сама.

– Мы уезжаем из Ейска с Борисом Ивановичем! – выпалила Риткина мама сходу, – По правде сказать, нам здесь надоело ужасно, а теперь, когда стройка заморожена, мы с чистой совестью переберемся за границу, в Берлин! Я хочу сказать тебе спасибо… – Альгида Элеоноровна замялась, – ну, за то что Маргарет не забеременела. Ты ответственный мальчик! Не представляешь, как мы с Борисом Ивановичем переживали!

Наверное, на моем лице отразилось нечто, заставившее ее покончить с благодарностями. Альгида Элеоноровна суетливо попрощалась и зашагала прочь, а я остался с чувством гадливости и тоски.

Вскоре меня забрали в армию.

13

Об армии не хотелось рассказывать вообще. Придется, конечно, ведь путешествие с Риткой продолжалось и во время службы.

В Чечню не отправили, мама с отцом радовались. На этом положительные моменты закончились. Поезд довез меня, еще пару ребят и сопровождавшего прапорщика до чахлого городка на русском севере. Оттуда, в завывающем всеми агрегатами УАЗике мы тряслись до Каргополя, в лесных окрестностях которого влачила существование воинская часть, охранявшая по слухам то ли ракетные боеголовки, то ли ядерные отходы. Нам не говорили прямо. Опять же по слухам, никаких боеголовок в части не осталось, склады охранялись по инерции, неподалеку ушлые дельцы разбирали недостроенную взлетно-посадочную полосу, брошенные ангары и сараи. На положении солдат происходящее если и сказывалось, то исключительно в негативном ключе. Кормили хреново, форма выдавалась ношенная до дыр. В части царила атмосфера безысходности и наплевательства, процветала неуставщина.

Новеньким сразу дали понять, что с дедушками шутки плохи – мне, например, накостыляли впятером за отказ чистить зубной щеткой гальюн. Я сопротивлялся, поэтому избили хорошо, даже слегка испугались возможных последствий. Для напавших все закончилось благополучно, правда меня тоже оставили в покое, если не считать мелких подлостей. Вокруг части не водилось ни одной собаки или кошки, солдаты их съели. Я тоже ел собаку, а кошку не смог, кошек очень люблю. Письма с гражданки новобранцам выдавали вскрытыми, изъяв оттуда деньги. О посылках и говорить нечего – вкус сладкого пришлось позабыть надолго. Стиснув зубы терпел. В первый год не сойти с ума от бесправия и унижений помогли три вещи – письма семьи, Ритки и офицерская библиотека, чудом сохраненная женой командира части.

В библиотеке я нашел замечательный научпоп по астрономии и физике. Ознакомился с трудами профессора Шкловского, с удовольствием проследил за «революцией вундеркиндов» в квантовой физике. В очередной раз поразился, насколько просты гениальные открытия и насколько последовательно они вызревают в человечестве. Ведь перед Гейзенбергом были Лоренц, Бор, Планк, Борн, де Бройль, Паули, многие другие! А сколько сделал Эйнштейн, выступивший самым авторитетным критиком квантовой механики. Это как волна умов, сцепляющихся друг с другом, приобретающих вместе огромную инерцию, волна пробивающая барьер незнания. Благодаря физике человек проник в микромир. Особенно меня захватило явление квантовой запутанности частиц и эффект дальнодействия, с которым никак не мог согласится Эйнштейн. Это когда две частицы находятся в одинаковом состоянии, а изменение состояния одной из них мгновенно влечет изменение состояния другой, частицы будто чувствуют друг друга на любом удалении!

Читая про кванотвую запутанность, я думал о своей Ритке, о чувстве к ней не знающем расстояния и не зависящем от времени. Может в макромире тоже существует запутанность и имя ей любовь?

Ритка писала регулярно. Находясь за тысячи километров от Каргополя, она догадывалась как нелегко солдату, старалась развеселить, «погулять» со мной, «попутешествовать».

Берлин ожидаемо впечатлил. Орднунг, квадратиш, практиш, гут. Даже лучше чем в Кракове. Конечно, из уроков немецкого я уже знал об Унтер-ден-Линден, о привычке берлинцев вместо ужина ограничиваться «вечерним хлебом», о Брандербургских воротах и зоопарке, но на Риткиных фото эти места и жизненные зарисовки выглядели куда ярче чем в школьных учебниках. Было немало и незнакомого, и удивительного. Ритка, например, подробно описывала берлинские гей-парады, самые многочисленные в мире, фестивали колбас, рождественские ярмарки, Берлинале, выставку электроники… В комментариях отмечала, что Краков и Киев – захолустья разной степени паршивости, а настоящая Европа, оказывается, начинается в Берлине, настоящая свобода тоже в нем – мультикультурность, толерантность, транспарентность. Последних слов я не знал, но догадывался: они касались парадов гомосексуалистов и ряженых, глубокомысленного кино с неочевидными посылами на тему, что такое хорошо и что такое плохо. Не подумайте, я не навязываю шаблонов, но для людей моей закваски важно четкое и традиционное понимание хорошего и плохого, просто для внутреннего спокойствия. А от гей-парадов и кино с очаровательными негодяями мне не спокойно, голова идет кругом.

Чтоб прийти в себя, найти в Берлине однозначно хорошее и родное, я попросил Ритку сводить нас в Трептов-парк. Она согласилась неохотно: от центра, мол, далековато и скучно – ну, памятники, ну гранит, не зрелищно, пульса жизни нет. И все же, вслед за письмом с отговорками и описанием пивного праздника, пришло с Трептовым. Взгляда на советского воина Освободителя с немецкой девочкой на руках оказалось достаточно, чтоб я полюбил Берлин, нашел в нем островок глубоко личного, домашнего.

Ведь у Берлина с Ейском теснейшая связь!

В Ейске, на развилке дорог в станицы Должанскую, Ясенскую и Камышеватскую стоит танк-памятник "Ейский колхозник", на нем майор Клименко Николай Сергеевич прошел славный путь. Выбор именного танка ростовчанин Клименко объяснил земляческой связью с нашим городом! Довезла боевая машина майора от Москвы до Белоруссии, где была сожжена фашистами, но перед тем помогла Клименко истребить 10 немецких танков и батальон пехоты. Николай выжил, бил врага пуще прежнего. В сорок пятом, на улицах где сейчас парадным строем прохаживаются люди нетрадиционной ориентации, краснозвездные стальные бригады утюжили фашистов. В составе освободителей отличился и Герой Советского Союза Клименко, а через тридцать лет он открыл памятник своему "Ейскому колхознику"…

В армии, наблюдая за вороватыми прапорщиками и опустившимися офицерами, я удивлялся, неужели это потомки воинов-освободителей? Что стало с нами, с немцами? Почему люди на планете распорядились плодами Победы настолько бездарно? Одни ударились в извращения, вторые развалили страну и спустили в трубу завоеванное и отстроенное предками.

Ритка меня не понимала, говорила, что я заморачиваюсь прошлым. Она смотрела только в будущее, конечно. Писала, что перевелась на заочку, чаще бывает в Германии у родителей чем в Киеве, посещает какие-то танцевальные курсы и уже зарабатывает на выступлениях в массовых мероприятиях. Я спрашивал, почему среди присланных фото нет ни одного с ней? Она отвечала, что к каждому письму прикладывает портреты и искренне недоумевала, куда они пропадают при пересылке.

Я догадывался куда и однажды эти догадки подтвердились.

Зимой, сменившись с дневального я зашел в туалет. Там, в одной из кабинок, за мастурбацией с измятым Риткиным фото попался "дедушка", из числа поколотивших меня по прибытию. Он принялся лихорадочно натягивать штаны, а на меня нашло затмение – кажется я начал бить подонка ногами. По крайней мере, когда вернулось понимание происходящего, увидел свой кирзовый сапог топчущий его лицо, кровавый дух смешался с запахами хлорки, мочи и мокрого бетона.

Кто-то потянул меня за шиворот, я отмахнулся и плотно въехал локтем в мягкое, последовал болезненный крик. Отскочив в угол, развернулся. У двери стояли три дружка избитого, один держался за голову. Старослужащие. Я тогда решил, что меня убьют. Затравленно сорвал с брюк ремень, перехватил за бляху и приготовился защищаться. Но деды таращились на распластанное тело, на заляпанную красными кляксами фотографию Ритки возле унитаза, медлили. Наверное, даже у таких животных ситуация вызывала противоречивые чувства. И когда, наконец, двое начали подступаться, третий их остановил.

Причины его поступка мне не были понятны. Потом поговаривали, будто Ритка в компашке старослужащих котировалась высоко, они мастурбировали на нее поочереди, а избитый мною дед очередность нарушил, с ним трое дружков сами собирались разобраться. Пришли они, значит, в туалет, а дело сделано! Конечно, полагалось "наказать" салагу за нарушение "субординации", но коллизия понятий их смутила, да и салажачьей девчонкой "пользовались", не по-людски как-то…

Только при отправке на дембель мой заступник признался, что я напоминал ему брата, потому и защитил. Повезло, выходит.

Об армии больше не хочу. Дослужил и слава богу.

14

В дембельском поезде я распечатал последнее письмо Ритки адресованное в часть. Она поздравляла с выходом на гражданку, писала, что гордится мной, я самый лучший и близкий человек на свете, но… После "но" я поднял глаза, посмотрел в окно. За ним мелькали таежные деревья и хмурое северное небо улыбалось, ведь даже тучи кажутся улыбчивыми дембелю. Ритка правильно подобрала момент, чтоб освободиться от моральных обязательств. Она хотела парить над миром легко, чисто, без "балласта" в виде далекой " не мобильной" половинки. Я и раньше понимал к чему шло дело. Любимая девушка не огорчала пока тянулись годы службы, поддерживала, но в письмах ничего не было о совместном будущем и воспоминания о наших мгновениях тоже постепенно выветрились оттуда.

Аромат меда и горечь кофе, знакомое сочетание. Я по-прежнему любил и испытывал теплую благодарность, но боль от безысходности омрачала все о чем я думал.

А мир здорово изменился за время каргопольского заточения!

Еще в поезде я заметил у одного хорошо одетого пассажира беспроводной телефон! Пассажир разговаривал по этому телефону в тамбуре явно для форсу перед окружающими. Позже, на одной из станций вагон обыскивали милиционеры, оказалось, телефон украли. Стоит ли винить воров? Техническое чудо конечно парализовало их совесть и они не ведали что творили! Одна из старушек-пассажирок даже злорадно возликовала, прознав о "каре господней на хвастливого буржуя". Сам "буржуй" оставшуюся дорогу беспробудно пил, оплакивая покосившуюся жизнь. Да, уж, кто теперь поверит, что привычные нынче мобильники воспринимались в начале нулевых сокровищем?

Дома всё оказалось в полном порядке. Отец работал в какой-то немецкой конторе, прибравшей к рукам обанкротившийся Полиграфмаш, мама с нетерпением поджидала льготную педагогическую пенсию, младшие ударно грызли гранит школьной науки.

По приезду встретили накрытым столом, смехом. В гости приходила Аллочка. Пока многочисленные родичи выпивали, закусывали, произносили тосты, она молча смотрела на меня и грустно улыбалась. После застолья проводил ее домой. Она рассказала что Саньки Холода больше нет, его убили рэкетиры, Женькины дела плохи, "пошла по наклонной". Аллочка плакала, просила, чтоб я себя берег. Упавшим голосом обещал, что постараюсь.

На следующий день решил наведаться к Надюхе. Узнать о Женьке и Сане, заодно спросить, почему примы не было у нас в гостях, знала ведь, что я вернулся.

Дверь открыла симпатичная девушка, в которой с трудом узнавалась Вика, Надюхина младшая сестра. Как повзрослела! Я ошарашено пялился, а она широко улыбалась, понимая растерянность гостя:

– Может, зайдешь уже, служивый?

Смущенно протянув заготовленное шоколадное яйцо, выглядевшее теперь неуместно, я принял приглашение.

От Вики узнал, что Надюха и Лёнька решили пожениться, а теперь уехали куда-то на курорт. Саню убили за отказ платить мзду местной криминальной группировке. Главаря и бандитов судят, они сильно разгулялись в городе и много народу свели в могилу. Женька стала проституткой из-за чего Надюха порвала с ней отношения. Вика считала, что по-человечески Женьку можно понять, ведь у той было отчаянное положение и процитировала нецензурный стишок Маяковского о настоящих проститутках – чиновниках. Ого, мелкая ругаться умеет!

Я поблагодарил ее, оставил Надюхе в подарок банку сгущенки и отбыл восвояси. Надо же, как быстро растут дети! Вот и Вика словно по мановению волшебной палочки превратилась во взрослую. Красивая, повезет же кому-то с невестой.

Женьку найти не удалось, с прежнего адреса их семья съехала, не оставив номер телефона соседям.

15

Зажил я новой жизнью, наверстывая отставание в два года. Хорошее время начиналось, оптимистичное!

По телеку выступал новый молодой президент, людям повсеместно платили зарплату без задержек, в Чечне дело сдвинулось с мертвой точки, репортажи об успешном истреблении боевиков замелькали в эфире радио и ТВ. Я посмотрел "Брат – 2" и понял, что по-прежнему хочу в Америку. Но это когда-нибудь, а пока купил диск БИ-2 и новый плеер, чтоб "большие города, пустые поезда" звучали для меня повсюду.

Поступил на заочку в Ейский колледж, на отделение обслуживания автотранспорта, параллельно устроился водителем "Газели" на завод по производству окон. Обычная история. Училось легко, колледжские стандарты образования даже после одного курса на матфаке казались детским садом – плюнуть и растереть. Откровенно смеялся над словом "колледж", таким же бестолковым как и "лицей", видимо судьбой предначертаны мне заведения с мудреными названиями.

Встречался с девушками. Несколько курортных романов в разные годы (в Ейске с этим легко), да одна попытка «всерьез», обреченная с самого начала. Что поделать, моя далекая любовь не отпускала.

Письма и телеграммы Ритки, старый "Сони", кассету "It Must Have Been Love", розовую обертку с запахом духов, я однажды упаковал в коробку из-под макарон и спрятал в родительском доме на антресолях. Снял отдельную квартиру, чтоб быть подальше от этой коробки. Помогало слабо.