Тишина на пороге

«Похоже, сюда зараза не дошла», – подумал он, представляя инфекцию невидимым облаком, рассеянным на считанные метры от жертв. – «Или… дошла, но уже выветрилась?»

Напротив, через коридор, была та самая палата, откуда неслись первые, самые душераздирающие крики. Сквозь мутноватое стеклянную вставку в двери было видно смутные, неподвижные силуэты на кроватях. Андрей подошёл ближе, его тень упала на матовое стекло. Рука сама потянулась к ручке.

Он приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы внутрь протиснулась тонкая струйка воздуха.

Волна смрада, густого, сладковато-тяжелого и совершенно невыносимого, ударила ему в лицо, словно физическая пощечина. Его вырвало тут же, сухим, мучительным спазмом, который вывернул все внутренности. Он захлопнул дверь с такой силой, что стекло задребезжало, отпрянул к противоположной стене и прислонился к холодному, гладкому кафелю, отплевываясь горькой слюной, пока глаза не перестали слезиться.

Но болезнь – не пришла. Ни лихорадки, ни боли. Только всепоглощающая, тошнотворная слабость в коленях и едкий привкус страха на языке.

Отойдя подальше от той двери, Андрей остановился посередине пустого, ярко освещенного коридора. В голове, поверх звона в ушах и гула отступившего адреналина, чётко встали два вопроса, холодные, как скальпель, и такие же безответные.

Первый: Почему он всё ещё жив? Все вокруг мертвы или умирают в муках. Он был в самом эпицентре, он дышал этим воздухом полной грудью. Почему его пощадили?

Второй, ещё более жуткий в своей противоестественной простоте, пришел следом: «Почему я не вижу ни одной мухи?»

Ни жужжания, ни чёрных, юрких точек на стёклах, ни ползающих по неподвижным телам за той дверью личинок. Ни голубей на подоконниках, ни дохлых тараканов в углах. Ничего. Полная, абсолютная биологическая тишина. Как будто вирус был настолько точен и беспощаден, что выкосил не только людей, но и всю мелкую, нахальную живность, очистив мир до стерильного, неестественного безмолвия.

Он медленно, как сомнамбула, пошёл дальше по пустынному отделению. Каждый его шаг гулко отдавался в тишине, которая была уже не просто отсутствием звука, а активной, давящей пустотой, физически ощутимой на коже.

Проходя дальше по коридорам, он видел всё ту же удручающую картину без вариаций. Тела в неестественных, застывших в последней агонии позах. Тяжёлый, густой смрад разложения, который, казалось, не просто висел в воздухе, а въелся в самую штукатурку стен, в пластик табличек, в ткань халатов. И полное, абсолютное отсутствие каких-либо признаков жизни – ни шевеления, ни писка, ни жужжания. Это молчание было громче любого крика.

Облокачиваясь о холодную стену для опоры, Андрей прикрывал рот и нос ладонью. Но запах пробивался сквозь пальцы, цепляясь за рецепторы, впитываясь в поры кожи, проникая глубоко в лёгкие. Он становился плотным, почти осязаемым. Сердце заколотилось, сдавливая горло. Андрея начало мутить по-настоящему, в глазах поплыли тёмные пятна. Сжав зубы и преодолевая пронизывающую боль в рёбрах, он прибавил шаг, почти бегом устремившись к спасительному выходу в конце коридора.

Его путь лежал через десятки тел. Он старался не смотреть на лица, отводя взгляд на стены, на потолок, куда угодно, переступая через застывшие, скрюченные конечности, чувствуя, как каждый такой шаг отдаётся ледяным, грязным уколом где-то глубоко внутри, в самом ядре души.

Наконец, он ухватился за холодную, покрытую конденсатом ручку массивной металлической двери, рванул её на себя – и вывалился наружу.

Его ослепило. Солнце висело в безоблачном небе ослепительно, неестественно ярко, будто за те несколько дней, что мир вымирал, атмосфера очистилась от всей промышленной дымки и пыли. Он инстинктивно поднял руку, делая козырёк, и сделал первый глубокий, испытательный вдох.

Воздух был чистым, свежим, пахнущим… абсолютно ничем. Просто воздухом. Ни гарью, ни смогом, ни привычными городскими запахами – выпечки, асфальта, цветов из палисадника. Ничего.

И тогда он замер, застыв на пороге, потому что его настигла не тишина, а сама Суть этой тишины.

Не просто отсутствие шума. Это был глухой, всепоглощающий вакуум, нарушаемый лишь редкими, одинокими порывами ветра, который шелестел куском оторванной рекламной плёнки где-то вдалеке. Ни птичьего щебета, ни лая собак, ни гудков машин, ни даже надоедливого жужжания мух. Ни единого звука жизни. Был только ветер, бесцельно гуляющий по пустым улицам, и этот одинокий шелест – словно сам город медленно, неумолимо осыпался в прах.

Мир умер. Окончательно и бесповоротно. И это понимание ударило в солнечное сплетение с физической силой.

Первым делом ему проклято, до спазмов в животе, хотелось пить. В больницу он больше не собирался. Рядом был торговый центр, его стеклянные фасады слепо отражали яркое, бессмысленное солнце.

Двигаясь по пустынной улице, заваленной брошенными, но аккуратно припаркованными автомобилями, Андрей чувствовал себя букашкой на стерильном лабораторном стекле. Слишком открыто. Слишком тихо.

Войдя в прохладный полумрак торгового центра через автоматические двери, которые так и остались приоткрытыми, он застыл. Первое, что его поразило – помимо привычного уже смрада и неподвижных силуэтов на полу – был идеальный, музейный порядок. Полки в аптеке у входа стояли ровными рядами, товары в отделе электроники не были разграблены, даже вешалки в магазине одежды висели аккуратно, с интервалами. Будто все люди просто испарились в середине самого обычного дня, не успев ничего сдвинуть с места.

«Идеальный порядок в самом центре хаоса…» – мелькнула в голове сухая, отстранённая мысль.

Он внимательно всмотрелся в полутьму. И понял: в здании нет электричества. Ни одного работающего светильника под потолком, ни подсветки ценников на полках, ни мерцающих экранов смартфонов в руках у тел. Даже аварийные таблички «Выход» были темными и безжизненными. Похоже, электричества не было вообще нигде. Батарейки в аварийном освещении, видимо, давно сели, оставив всё в этом призрачном, неподвижном сумраке.

Поэтому первое, что он решил сделать – найти телефон и попытаться дозвониться. Хоть куда-нибудь. Хоть до кого-нибудь. Эта мысль была последним островком здравого смысла в океане безумия.

Подойдя к одному из тел, лежащему лицом вниз у стойки информатора, он с отвращением, но без колебаний, поддел ногой кожаную сумку, перевернул её и вытряхнул содержимое на пол. Рассыпались ключи, пачка салфеток, кошелёк. Смартфон упал с глухим стуком. Он поднял его. Экран был холодным, но загорелся, показав полоску заряда почти в половину. Слабая надежда ёкнула внутри. Он смахнул пальцем, набрал заученный ещё с детства номер службы спасения – 112 – и приложил трубку к уху.

Раздались короткие гудки. Один. Два. Три. И затем – ничего. Ни голоса оператора, ни шипения пустоты, ни даже сигнала «абонент временно недоступен». Просто мёртвая тишина в динамике, поглощающая гудки, как чёрная дыра. Он попробовал ещё раз. И ещё. Результат тот же: гудки, обрывающиеся в никуда.

«Нет сети, – с холодной, спокойной ясностью подумал Андрей, опуская руку с телефоном. – Нет ни связи, ни электричества. Полный коллапс.» Он всё равно сунул телефон в карман куртки. По привычке. «Мало ли».

В этот момент, засовывая руку в карман, он почувствовал резкую, жгучую боль в предплечье. Вскрикнув от неожиданности, он отдернул руку и закатал рукав.

На внутренней стороне предплечья, от запястья почти до локтя, змеилось длинное, около десяти сантиметров, алое пятно. Кожа под ним была горячей, воспалённой, а по краям шла тонкая, чёткая кайма, будто его аккуратно обвели маркером. Он был уверен – этого пятна вчера не было. Он не мог не заметить такую яркую метку.

«Интересно, что это?» – мелькнула в голове короткая, отстранённая мысль. Усталость и шок притупили страх. Сейчас это было просто ещё одной деталью в калейдоскопе абсурда. Не обращая на пятно особого внимания, он продвинулся дальше, к супермаркету, обозначенному знакомыми зелёными буквами.

Подойдя к магазину, он раздвинул тяжелые пластиковые шторки, которые глухо позвякивали в тишине. Взял первую попавшуюся бутылку воды с нижней полки, где они лежали в идеальном порядке, и вышел обратно, направляясь к выходу из центра.

Он шёл по центральной галерее, гулко цокая каблуками по плитке, и его взгляд машинально скользил по пустым балконам второго этажа, по темным входам в кафе, по рекламным постерам с улыбающимися лицами.

И тут его взгляд зацепился за движение.

В верхнем углу, под потолком, там, где стыковались два коридора, чёрный полусферический купол камеры наблюдения плавно, почти невесомо повернулся на несколько градусов. В его глубине слабо, но отчетливо мигнула красная точка-индикатор.

–Камера! – мысль ударила, как ток. – Она работает. Она двигается. Она смотрит. СМОТРИТ НА МЕНЯ!

Руки задрожали, в глазах потемнело от резкого прилива крови. В паническом порыве, забыв обо всем – о воде, о боли в руке, об осторожности, – он резко развернулся и впился взглядом в тот чёрный, бездушный глаз.

И в ту же секунду движение прекратилось. Красная точка погасла. Камера замерла, став просто куском пластика на потолке.

Андрей стоял, не двигаясь, затаив дыхание, весь превратившись в слух и зрение. Он смотрел на камеру. Секунда. Десять. Минута. Пять минут. Ничего. Камера больше не моргала и не двигалась.

Глава 7

1 декабря 2027 года.

Дорога до дома казалась короче, но каждую её минуту Андрей чувствовал на спине невидимый, колючий взгляд. Не параноидальное ощущение пустоты, как раньше, а конкретный, живой вес чужого внимания. Фары её машины в зеркале заднего вида были как два пристальных глаза. Это напряжение было новым, изматывающим. Но в нём, среди страха, пробивался и странный, давно забытый азарт – азарт охотника, который вышел на тропу.

«Первый живой человек за три года, – мысленно констатировал он, сжимая руль. – Конечно, к ней вопросы. Тонны вопросов. Но это может быть просто… с непривычки. Мозг отказывается верить в чудо и ищет подвох в каждой мелочи».

Он бросил эту мысль своему невидимому собеседнику, как будто ища оправдания своему собственному недоверию.

Но другая, холодная и чёткая часть его сознания тут же возразила: «Нет. Это не паранойя. Это инстинкт. Слишком гладкая история. Слишком правильные ответы. Слишком… вовремя она появилась».

Пикап, наконец, свернул на знакомую, занесённую снегом улицу. Его дом, крепость и тюрьма, стоял как неприступный бастион в белой пустоте. Андрей заглушил двигатель и вышел, затянувшись ледяным воздухом. Он не пошёл к калитке, а обернулся и стал ждать, прислонившись к холодному капоту. Он наблюдал, как седан Лики аккуратно паркуется, как она выходит – собранно, без лишних движений.

– Ну, вот и мои бывшие владения, – сказал он, когда она подошла, махнув рукой в сторону дома. – Да, скудненько, но меня устраивало. Маленький дом – проще топить, легче оборонять. Неприступная крепость для одного гарнизона.

Он специально ввернул военный термин, следя за её реакцией краем глаза.

Лика окинула дом оценивающим, профессиональным взглядом – высокий забор, забитые досками окна первого этажа, чердак-наблюдательный пункт.

– Расчётливо, – одобрительно кивнула она. – Очень грамотная позиция. Я бы, наверное, тоже так сделала.

«Позиция. Грамотная. Слова, которые использует не лаборант, а… тактик», – мысленно зафиксировал Андрей.

Он отпер калитку, и они прошли во двор. Следы его вчерашней поспешной вылазки ещё виднелись на снегу – глубокие, неровные борозды. Он повёл её к двери, и его вопросы, сдержанные всю дорогу, начали вырываться наружу, тихие и острые, как шило.

– Так… кем ты конкретно работала в НИИ? – спросил он, будто между делом, счищая снег с ботинка о порог.

– Помощником старшего лаборанта в отделе микробиологии, – ответила она без запинки. – Разводила культуры, стерилизовала посуду, вносила данные. Не самая творческая работа, но… стабильная. И тогда казалось, что для старта – просто шикарно.

– Микробиология, – протянул он, открывая дверь и впуская её в тёмный, холодный сенц. – И как же ты, специалист по микробам, три года прожила в замкнутом бункере? Без окон, без смены обстановки, без… голосов? – Он обернулся к ней, и его взгляд в полумраке прихожей стал пронзающим, лишённым вежливой ширмы. – Я бы, честно, с ума сошёл. Социализацию там никто не отменял.

Он видел, как её глаза на секунду сощурились, будто она что-то быстро вычисляла. Но голос остался лёгким.

– Тяжело, конечно. Но я справлялась. В НИИ, помимо запасов тушёнки, была и приличная коллекция фильмов на старых жёстких дисках. Классика советского кино, голливудские блокбастеры нулевых. Думала, никогда столько не посмотрю. Так что, в какой-то степени, они меня и спасли. От одиночества.

«Фильмы. Удобно. Не оставляет следов, не требует подтверждения», – мысленно отметил Андрей, вешая куртку.

Он двинулся дальше, в кухню, где на столе всё ещё стояла немытая тарелка с вчерашнего ужина.

– А семья? – спросил он, уже почти не скрывая допроса. – Родители, братья-сёстры? Не пыталась дозвониться, доехать, когда всё началось?

Наступила короткая, но ощутимая пауза. Лика остановилась у окна, глядя на замерзший сад.

– Они были за границей, – сказала она наконец, и её голос впервые потерял лёгкость, став плоским, как лист бумаги. – В круизе. Когда всё началось, связь уже практически не работала. Я звонила, писала… Ничего.

– Она обернулась к нему, и на её лице была маска смирения, сквозь которую, однако, пробивалась настоящая, ёмкая усталость. – Прошло уже три года, Андрей. Я… я прошла этот этап. Проще не думать об этом. Думать о том, что есть. О том, кто есть.

Она посмотрела прямо на него, и в этом взгляде было вызов и что-то похожее на правду. Но для Андрея, научившегося читать между строк пустой реальности, эта правда была лишь ещё одним, самым искусным слоем лжи. Она прошла «этап» слишком быстро. Слишком… по-лабораторному эффективно.

– Да, – тихо согласился он, отворачиваясь к печке и начиная растапливать её с преувеличенным усердием. – Проще не думать. Действовать.

Но в его голове уже звучал новый вопрос, который он задаст не сейчас, а позже, когда она перестанет его ждать. Вопрос о том, какие именно «культуры» она разводила в своём НИИ. И были ли они просто бактериями в чашке Петри.

Растопив печь и согревшись чаем, они принялись за сборы. Действовали молча, эффективно, будто годами отлаженная команда. Андрей выносил из кладовой мешки с крупой, консервы, упакованные в картонные ящики инструменты. Лика аккуратно укладывала всё это в багажник её седана, находя для каждого предмета своё место с инженерной точностью.

– Всё, что можно унести, – ответил он, окидывая взглядом полупустой дом. Оставлять его было странно. Это была не просто крепость, а шрам на его жизни, и теперь шрам начинали затягивать.– Ты ничего не забыл? – спросила она, закрывая крышку багажника, уже загруженного под завязку.

Переночевали они там же, в доме. Лика заняла диван в гостиной, Андрей – свою холодную спальню. Он не сомкнул глаз до утра, прислушиваясь к малейшему звуку из-за стены. Но она не шевелилась. Дышала ровно и тихо, как прибор в режиме ожидания.

На рассвете они выехали.

Лика вела машину уверенно, будто дорога была прописана у неё в крови. Она сворачивала на грунтовки, о существовании которых Андрей, казалось бы, изучивший каждый квадратный метр округи за три года, даже не подозревал. Просеки, заросшие молодым лесом, старые лесные дороги, почти скрытые снегом.

– Карты, – небрежно бросила она, не отрывая взгляда от дороги. – В бункере были подробные топографические. Я их изучила вдоль и поперёк, пока смотрела те самые фильмы. – Откуда ты знаешь этот путь? – не выдержал он, когда они уже час петляли по зимнему лесу.

Объяснение было. Но оно не успокаивало. Оно пугало. Она знала этот мёртвый мир лучше, чем он, живший в нём. Погода, будто подыгрывая ей, улучшилась. Снегопад прекратился, небо прояснилось до холодной, стеклянной синевы. Солнце, слепое и бесполезное, освещало их путь. Мир выглядел почти мирным. Почти нормальным. Это было самым тревожным.

Через три часа езды лес расступился. Они выехали на огромную, заснеженную поляну на вершине холма. Андрей замер.

Метеостанция.

Он никогда здесь не был. Место было слишком открытым, слишком заметным с воздуха, если бы оно кому-то было нужно. Комплекс строений из тёмного, посеревшего от времени дерева и ржавеющего металла. Главное здание, похожее на барак с огромными, заколоченными окнами. Несколько низких хозяйственных построек. И главное – высокая, ажурная вышка, уходящая в небо, опутанная остатками замёрзших проводов и датчиков, похожих на мёртвых насекомых. Ветер гудел в этой металлической паутине, издавая низкий, скорбный вой.

«Раньше тут жили», – констатировал Андрей, глядя на поленницу дров у стены, занесённую снегом, на выцветшую занавеску в одном из окон. Жили и ушли, оставив всё как есть. Или их забрали.

– Вот, – сказала она просто, выходя из машины. – Дом. Лика заглушила двигатель. Тишина, нарушаемая только ветром, навалилась мгновенно.

Они вошли внутрь через скрипучую, почти сорванную с петель дверь. Воздух был ледяным, спёртым и пахнул плесенью, пылью и чем-то ещё – слабым, едва уловимым химическим запахом, как в больнице. Первое помещение оказалось чем-то вроде тамбура или приёмной. Пустые вешалки, сломанный стул, на столе – окаменевший в лужице своего же пластика старый радиоприёмник.

За следующей дверью открывалось большое пространство – бывшая лаборатория или операционный зал. Высокие потолки, вдоль стен – массивные столы с остатками непонятной аппаратуры, покрытые толстым слоем пыли и паутины. В дальнем конце комнаты зияла чёрным прямоугольником открытая дверь в другие помещения. Огромное окно, почти во всю стену, сейчас было слепым от грязи и инея, но оно обещало панорамный вид на долину.

– Генераторная в пристройке, – деловито сказала Лика, сбрасывая рюкзак. – Скважина тоже там. Жить будем здесь. Пространства много.

Они молча принялись за работу. Выгрузили припасы из машины, сложили в углу, создав подобие склада. Андрей, почти на автомате, начал проверять окна, двери, искать запасные выходы. Его взгляд скользил по стенам, потолку, ища глазки камер, следы свежего ремонта, любые признаки того, что место подготовлено. Он видел только запустение и пыль. Настоящие. Слишком настоящие.

Разожгли печь похожую на буржуйку, стоявшую посередине зала. Дым повалил в трубу, выведенную в стену, и медленно, нехотя, холод начал отступать. Лика принесла из генераторной канистру солярки и залила в бак старого, покрытого коркой грязи генератора.

– Попробую завести, – сказала она. – Если повезёт, будет свет.

Она дёрнула тросик стартера. Двигатель кашлянул, выплюнул клуб сизого дыма и захрипел. Второй рывок – и он затарахтел, неровно, с перебоями, но ожил. Лампочка под потолком, покрытая мёртвыми мухами, моргнула и загорелась тусклым, жёлтым светом.

В помещении стало чуть светлее. И от этого оно показалось ещё более огромным, пустынным и чужим. Тени от их движений плясали на стенах, где когда-то висели карты погоды, а теперь остались лишь прямоугольники чистого дерева.

Андрей стоял посреди этого странного нового убежища, слушая рёв генератора за стеной и тихие шаги Лики, расставляющей по столу консервы на ужин. Он смотрел на грязное окно, за которым медленно садилось зимнее солнце, окрашивая снежную долину в багровые тона.

Он был в логове. Там, куда его так аккуратно привели. И теперь оставалось только ждать, когда покажется сам зверь.