Повелитель реальности/Хроника обратного мира

КИРАЛ

Малыш!

ЯНАТА

Привет. Что, проснулся наконец? Когда ты уже начнёшь жить по-человечески? Спишь как ненормальный до обеда, потом хреном груши околачиваешь…. А я пашу как лошадь с утра на работе. Хорошо ты устроился…

КИРАЛ

Солнце светит из-под земли…

ЯНАТА

Очень хорошо. А оно откуда должно светить?.. Ты опять обдолбился?

КИРАЛ

Малыш…

ЯНАТА

Что – малыш? Короче, я занята, не морочь голову мне. (Бросает трубку.)

Что происходит? Кирал задумался. Но, не найдя ответов, впал в ступор без мыслей, без чувств. Он просто стоял и тупо смотрел на себя в зеркало, не в силах понять ситуацию. Он вспомнил пословицу: когда кажется, креститься надо. Он тут же перекрестился, потом вышел в гостиную. Там висела большая старинная икона, перешедшая Киралу по наследству от бабушки. Кирал стал перед ней, долго всматривался в светлый образ Пресвятой Девы Марии и маленького Бога на её руках. Потом перекрестился, поцеловал икону, прижался к ней лбом и снова перекрестился. Он опять вернулся на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки, налил из неё полстакана, пошарил глазами по полкам, ища, чем закусить. В холодильнике была начатая палка сырокопчёной колбасы и открытая банка красной икры. Хлеба в доме не было. Кирал отрезал кусок колбасы, намазал на него икры, опрокинул залпом стакан и закусил. Немного подумав, он вылил в стакан остатки водки и выпил её залпом. Снова отрезал колбасы, намазал на неё икры и закусил. В груди разлилось приятное тепло. Кирал не смотрел на часы. Он боялся снова увидеть время, а прошёл в спальню и лёг. Включил телевизор. Прощелкал каналы. В эфире было всё как всегда: непотребная скучная ерунда, информационный шлак для дефективных. «Машина оболванивания населения работает исправно», – подумал он. На канале «Культура» его внимание привлекла какая-то театральная постановка. Что-то классическое играли иностранные актёры. Был костюмированный спектакль со сценами из девятнадцатого века. Кирал с интересом стал вникать в произведение и с удивлением узнал пьесу Чехова «Чайка». Вот это да… Он столько раз уже видел эту пьесу в разных постановках, и только сейчас она захватила его. «В чём дело? – думал он. Артисты играют на английском, их дублируют, получается обратный перевод, но что-то намертво захватило его в этом произведении. Кирал вдруг понял –

что. Русские артисты, режиссёры блистали сами. Они играли. ИГРАЛИ. Хотя им казалось, что они на сцене живут. Они только отвлекали от текста. А тут артисты были просто собой, они вообще играли как фон. Но текст! Текст, великий чеховский текст был главным. Он, он был тут всем. Кирал знал содержание, но тут он как бы слышал эти диалоги впервые. «Поразительно, – думал он. – Конечно, текст требует чтения. С книгой надо быть наедине. Есть тексты, от которых невозможно оторваться. Каждое слово вызывает отклик в твоей душе. Это не проходит просто так, это меняет тебя. Когда ты полностью погружаешься в литературное произведение, в этом нет ничего волшебного, просто автор делит с тобой своё одиночество. Но все же это была пьеса. Читать пьесу, наверное, тоже интересно, но всё же она написана для сцены. Произведение о двух писателях и двух любимых женщинах. Один – зрелый признанный мастер, другой – молодой начинающий непризнанный драматург. Одна – великая артистка, зрелая и опытная, жена писателя и мама драматурга, другая –

начинающая актриса, в которую влюблён драматург. И юная артистка не против отдаться старому знаменитому писателю, а его мудрая жена смотрит на эту интрижку сквозь пальцы. Вечные русские интеллигентские треугольники, старый сюжет с драматической развязкой. Жену писателя играла Симона Синьоре. Кирал не мог оторвать от неё глаз. «Какая прелесть, – думал он. – Какая женщина! Какая глубина! Как она играет! Никаких лишних эмоций, никаких заламываний рук и восклицаний. Вся в себе. Какая чувственность, какая мудрость! Она уже в зрелом возрасте, даже в пожилом, и она великолепна. Красота её настоящая, идущая изнутри. Она, как дорогое вино, с возрастом стала только ещё прекрасней». Кирал смотрел на плазму на стене, и все происходившее на экране стало постепенно меркнуть. Он погрузился в полудрёму, временами погружаясь в короткий сон, пока наконец не вырубился полностью. Он проснулся от неприятной музыки. Спектакль давно кончился, по телевизору шёл концерт. Играл симфонический оркестр, но произведения, видимо, были современных авторов. Неприятное пиликанье скрипок резало слух. Кирал быстро нащупал пульт спросонья и выключил эту какофонию. Он взял телефон с прикроватной тумбочки посмотрел на дисплей. На экране было 12.00. Кирал не успел испугаться, как появились цифры 12.01. «Так, время пошло. Уже хорошо», – подумал Кирал. Он встал с постели и посмотрел в окно. В синем небе ярко светило солнце. «Что ж это было со мной?» – думал Кирал. Зазвонил телефон. Это была Яната.

ЯНАТА

Ну, что, ты проснулся?

КИРАЛ

Да.

ЯНАТА

Ты с работы меня заберёшь?

КИРАЛ

Заберу, конечно… Почему нет? Малыш, я тебе звонил сегодня?

ЯНАТА

Не знаю. Я не видела звонка. Ты вовремя приезжай, не опаздывай… Я устала как собака. Домой хочу.

КИРАЛ

Хочешь, сейчас приеду?

ЯНАТА

Да куда сейчас? Мне ещё три часа работать. Не отпустит меня никто.

КИРАЛ

Я тебе напишу записку на работу, чтоб отпустили.

ЯНАТА

Ну да, ну да! Ладно, некогда мне. Не опаздывай. (Бросила трубку).

Кирал забрал жену с работы. Они медленно тронулись со стоянки.

ЯНАТА

Сигарет купил мне? (Кирал указал пальцем на пачку сигарет под парпризом перед коробкой передач. Яната распечатала пачку и закурила.)

Они выехали на улицу и стали в пробке.

КИРАЛ

Со мной фигня случилась полная.

ЯНАТА

(С удовольствием, глубоко затягивается дымом.) Какая ещё фигня?

КИРАЛ

Даже не знаю… что сказать…

ЯНАТА

Говори. Что ещё случилось?

КИРАЛ

То ли на меня помешательство нашло, то ли я побывал в другом мире. Проснулся… и спал. И сон видел, что заснуть не могу. Дальше – больше. Купить пожрать пошёл – во дворе пиздец полный! Солнце светило из-под земли, и часы не работали. И главное – люди идут как ни в чём не бывало. Как будто всё в порядке вещей. И я тебе звонил, мы говорили, и для тебя было это нормально, что солнце светит из-под земли… В том мире была и ты…

Яната внимательно смотрит на него.

ЯНАТА

Я не поняла, ты что, пил, что ли? Запах алкоголя в машине.

КИРАЛ

Да, выпил от страха в этом состоянии…

ЯНАТА

Да ты охренел совсем?! Пьяным ездить. Что, проблем мало? Или денег до хуя?

КИРАЛ

Да я проспался.

ЯНАТА

Запах есть. Я чувствую.

КИРАЛ

Вот такая хрень. Или схожу с ума, или… я был в другом мире… а там все почти так, как здесь. И ты там была…

ЯНАТА

Это от безделья всё. От праздности. Ты работу нашёл бы или занятие какое. Три года не делаешь ни хуя, ни копейки в дом не приносишь. А я пашу как проклятая. Кормлю тебя. Не стыдно? Нет? (Открывает окно, выбрасывает окурок.)

КИРАЛ

Не веришь мне… А это не шутки. Есть такие пограничные, говорят, состояния перед инсультом. Галлюцинации бывают.

ЯНАТА

Заяц, не пугай меня.

КИРАЛ

Я сам боюсь. Это так просто происходит. Одномоментно. Раз –

и разум покидает тебя. Знаешь философа Ницше? Я читал его. Всё, что он написал, это прекрасно. Это ни хрена не философия, это чистая поэзия. Без рифмы, без ритма, сама красота. Он был выше всех рифм и ритмов.

ЯНАТА

Ага. Им очень хорошо попользовался дядюшка Гитлер. Будем стремиться к сверхчеловеку, женщины должны рожать солдат… Да?

КИРАЛ

Да, Гитлер всем что ни попадя пользовался для своего дела. Тот ещё демагог. Дело не в этом. Ницше с ума сошёл вмиг. Бедный… Так всё остро чувствовал, так сострадал. Пожалел в Турине лошадь. Её били кнутом, он защитил её, обнял и всё… помешался. А он писал, что человек – это натянутый канат между животным и сверхчеловеком… Вот, видать, и перетянуло его не туда. Вот так и бывает: один миг – и меркнет разум.

ЯНАТА

От сифилиса, говорят, у него мозг разрушился. (Кирал удивлённо смотрит на неё, вытаращив глаза.) Он сестру свою любил. А она заражена была. Он бельё её, говорят, брал и тёрся о него, дрочил там или что и подхватил шанкр. Сначала разрушилось тело, потом мозг. Жизнь не прощает ошибок.

КИРАЛ

Тьфу, бля! (Сплёвывает.) Откуда ты берёшь эти гадости?

ЯНАТА

Сплетни… исторические… (Снова закуривает.)

Кирал

Кирал припарковал машину перед обшарпанными железными воротами со слезшей местами краской и проступившей ржавчиной, вышел из машины и вошёл в калитку. От калитки до дома, стоявшего в глубине двора, шла большая виноградная беседка. Скорее это был живой навес, накрывавший полностью листьями винограда дорогу от калитки до дома. За беседкой раскинулся запущенный сад. Была весна. Листья уже появились и ласково шумели от слабого ветра, но виноградных кистей ещё не было. Перед слегка покосившимся и вросшим в землю старым домом Кирал увидел собачью будку у порога. Из неё торчали две головы – кота и собаки. Они напомнили ему мульт-

фильм «Котопёс». Звери радостно вышли из будки. Собака начала ластиться, и кот стал тереться боками о ногу Кирала. Кирал погладил их, достал из пакета приготовленные объедки и покормил человека-собаку и человека-кота. Они так трогательно жались друг к другу, спали в одной будке, их сильно сплотило совместное горе. Они осиротели. Несколько месяцев назад хозяин их умер, и дом давно был пуст. Хозяином дома был отец Кирала. И вот сейчас Кирал приехал покормить зверей, глянуть, что да как, и ещё одно дело привело его сюда. Он был должен встретиться с покупателем. Да. Кирал выставил на продажу дом. Как всегда, ему нужны были деньги – душили долги. Жаль было, конечно, разлучать пса и кота. Но что было поделать? Оставить их тут было невозможно. Кирал решил взять кота себе, а насчёт собаки договорился с мамой друга. Она была добрая женщина и согласилась взять себе собаку. Кирал вошёл в дом. Дверь была открыта. Кирал не запирал её. Что было тут брать ворам? Разве что старый ламповый телевизор. Обстановка в доме была как в музее, тут было нетронуто всё уже лет семьдесят, с момента покупки его дедом Кирала. Тот же старый ремонт, вернее, его отсутствие, та же старомодная мебель. Отца мало волновала обстановка, быт его интересовал поскольку постольку, только в виде тепла, воды и электричества, всё остальное ему было не важно. Кирал вошёл в комнату отца. Это была просторная комната, светлая, с четырьмя окнами на прилегающих стенах. Эта комната была для отца и спальня, и кабинет, и столовая. Здесь было всё. Обеденный стол, кровать у висящего на стене, большого, съеденного молью ковра. У входа – небольшой кабинетный рояль и огромный письменный стол, заваленный бумагами. Вокруг по стенам тянулись книжные шкафы и книжные полки.

Книги были везде. Они лежали на столах, стояли на полках, были буквально всунуты во все свободные щели между полками.

Кирал сел в потёртое старое кресло отца за письменный стол. Жизнь его текла стремительно, она летела. Кирал даже не разбирал ещё ни книги, ни бумаги отца. Он приезжал несколько раз в неделю оставить еды животным и показать дом покупателям. Он недавно вступил в наследство и торопился превратить это прекрасное место в деньги. Сейчас же волей-неволей пришлось остановиться. Надо было ждать звонка покупателя. Кирал стал рассматривать бумаги на столе. Это были стихи, напечатанные на машинке. Пишущая машинка «Олимпия» стояла перед ним со вставленным в неё листом с напечатанным текстом. Кирал сдул с неё пыль. Было так тихо и уютно. Он так любил этот прекрасный творческий беспорядок, где каждая бумажка была сама по себе и лежала где хотела.

За окном села на ветку черешни небольшая птичка и стала громко петь. Кирал посмотрел на деревья в окне, на птичку. Он вспомнил, как вместе с отцом сажал их совсем маленькими саженцами, едва выше него. Они втыкали их в ямки, засыпали землёй и поливали из ведра водой. Отец всегда хотел разбогатеть. Он тогда носился с идеей выращивать черешню и продавать на базаре. Они посадили с десяток деревьев. Как же давно это было! Сейчас деревья огромные и закрывают листвою небо. Отец не продал с них ни килограмма ягод. Некоторые из них срывались машинально и отправлялись в рот, остальные же просто опадали на землю и гнили…

Отец писал стихи. Кирал открыл ящик письменного стола. Там была папка с готовыми стихами, рядом лежал кисет с табаком, коробка с большими спичками и курительная трубка отца. На папке остались несколько листков бумаги, исписанных от руки. Кирал взял их и начал читать. Это был дневник болезни. Неизвестно, почему отец стал его писать. Наверное, от природной аккуратности. Там было описано все по дням: все симптомы, давление, температура – все-все с самого начала. Такая хроника медленной смерти. Отец хладнокровно записывал процесс своего угасания. Кирал испытал шок. Жуть волной холода захлестнула всю его сущность. Киралу стало страшно. Он стал воспринимать своего отца как маленького испуганного мальчика, который, преодолевая страх, хладнокровно записывает то, что происходит с его организмом. Этот дневник был трагичнее всех придуманных многотомных драм. Несколько листков правды о себе. Киралу стало тяжело на душе, нестерпимо. Он взял трубку отца, набил её табаком из кисета и закурил. От крепкого табака защипал язык. Отец любил коктейльное курение, набирать дым в рот, не втягивая в лёгкие, наслаждаться вкусом. Кирал открыл папку со стихами. Некоторые отец давал ему читать раньше, некоторые читал ему сам. Но последние не показывал. Он только говорил, что боится умереть, чувствует приближение конца и старается не писать стихов, чтоб не напророчить беду, а в голову лезла одна меланхолия. Кирал вытащил последний листок и прочёл:

Старый друг мой приходит всё реже,

Вышла милая замуж давно.

Лишь одно мою душу утешит,

Что в достатке табак и вино.

И в наполненном влагой стакане

Вижу месяца сломанный серп.

Так и жизнь моя сломанной гранью

Всё быстрее идёт на ущерб.

Кирал поставил на стол широкой чашечкой тлеющую трубку. В глазах его стояли слёзы, рыдание подкатилось к горлу. Кирал всхлипнул и с трудом перевёл дух. Он кинул лист со стихами в ящик, закрыл его и быстро вышел во двор, чтобы как-то успокоиться. Но успокоиться он не мог. Его душил плач. Он вспомнил отца. Совсем одинокого и несчастного, ждущего смерти каждый день. Он быстро сгорел, меньше чем за год. Последний месяц лежал в больнице. И врачи его всё резали и резали. Им было все равно, только одно их волновало – это брать деньги. Кирал тогда всё продал. Осталась только машина. Она была нужна, чтобы навещать отца каждый день. Но однажды отец сказал ему: «Меня готовят к последней операции и переливают каждый день кровь. Но они делают это уже две недели, они мне так могут угробить костный мозг».

Отец разбирался хорошо в медицине. Он был очень умным и многое знал. Да, был очень умным и очень многое знал. Он увлекался, когда о чём-то жарко рассказывал Киралу или был захвачен каким-то занятием, весь как бы светясь изнутри. Кирал пошёл тогда к заведующему отделением больницы поговорить об этом, и тот просто ему намекнул на то, что надо ещё заплатить. Да, Кирал всё понял: они хотят ещё денег. Они заберут всё. Кирал в течение следующего дня продал за треть цены машину и принёс полный целлофановый пакет денег заведующему. На следующий день была операция. Она прошла неудачно. Отец впал в кому. Несколько дней были реанимационные мероприятия. А потом… он пришёл в себя на два дня, рассказал Киралу, что виделся с Богом. И недоумевал, почему он очнулся. Зачем Господь посылает ему такие испытания? Не лучше ли было уйти навсегда? Кирал понял, зачем он пришёл в себя: чтобы рассказать это ему. Что все встретятся с Богом. Он стоял в дверях как завороженный и плакал навзрыд. Когда умер отец, он так и не оплакал его. Было много суеты. Похороны, поминки. Везде договориться, везде заплатить. Кирал купил ящик водки, пил её стаканами и не пьянел. Просто не мог расслабиться. Он вспоминал, как ему рассказывали фронтовики, что на войне хлебали спирт литрами и не чувствовали хмель. После каждой атаки людей уменьшалось в разы, а спирта было положено каждому – пей, хоть залейся. А на гражданке они косели от стакана водки. Кирал тогда договорился с товарищем, чтобы тот повозил его, машина-то была продана. Они сначала забрали гроб, привезли его домой. Гроб Кирал взял небольшой. Отец был невеликого роста. Хотя ему советовали брать максимального размера. Потом они забрали из морга отца. Товарищ Кирала при этом падал в обморок от вида вскрытых тел. Киралу пришлось приводить в чувство и его. Потом они стали дома укладывать в гроб тело, и оно не влезало из-за того, что не помещались туфли. Соседи говорили, что это ничего, надо просто положить их рядом… Но Кирал не хотел, чтобы отец был босым на том свете. Они снова загрузили на багажник на крыше машины гроб и повезли его обратно, а потом привезли другой. Отец как бы не хотел уходить. Была зима. Он лежал во дворе перед своим домом. Падал снег и таял у него на руках. Кирал не понимал, что это было. Может, от холодильника разница температур. Соседи тоже обратили на это внимание. Неужели они хоронили его живым? Но этого не могло быть, ведь тело было вскрыто. Кирал всё пил и пил даже потом, после кладбища, ещё несколько дней подряд, чтобы только вырубиться и уснуть без памяти. Сейчас он понял всё. Он тогда не оплакал отца, а каждая душа должна быть оплакана. Он опёрся о косяк входной двери и выл от душивших его рыданий. Слёзы кончились. Стало как-то вдруг легко. Как будто не было ничего. Кирал прошёл за дом во времянку, она была тоже открыта. Тут был пресс для отжима винограда на вино, чаны и тазы, покрытые паутиной. На полу стояли баллоны с вином. Кирал взял со стола гранёный стакан, налил его полный из трёхлитрового баллона, перекрестился и выпил залпом, немного постоял и вернулся в дом, сел снова в кресло. Закурил потухшую трубку. Он обратил внимание на лист бумаги, заправленный в машинку, и прочёл на нём:

Мы встретимся в созвездии Гончих Псов.

Не перепутай день и час свидания.

И эхом отзовётся на мой истошный зов

Сотрясшееся воплем мироздание.

«Да… Мы встретимся в созвездии Гончих Псов, – подумал Кирал. – Как это прекрасно». Только сейчас он ощутил красоту стихов отца. До этого он просто воспринимал поэзию как просто ритмично зарифмованные фразы. И вот вдруг понял, что это. Стихи – это как квинтэссенция чувств. То, что можно выразить одной строчкой стиха, не влезет и в сто томов описания… Он почувствовал, как по его ногам трётся боками кот. Да, пора возвращаться в реальность. Кирал взял телефон и позвонил.

КИРАЛ

Добрый день. Ну вы ко мне подъедете?.. Дом смотреть…

ПОКУПАТЕЛЬ

(Приятный женский голос после минутной паузы, как бы вспомнив о нём.) А-а-а… Да. Да, конечно. Извините, небольшая накладка у нас. Вы сейчас на месте?

КИРАЛ

На месте. Я жду вас минут сорок уже…

ПОКУПАТЕЛЬ

Извините. Едем, едем к вам.

КИРАЛ

Хорошо. (Выключил трубку, кинул её на стол.)

«Как же мне жалко терять это место… Очередная безвозвратная потеря. Сколько их было уже? Но как не продавать? Долги. Проклятые долги. Кабала проклятая. Что пенять? – думал Кирал. – Во всём виноват я сам. Всё хочется срубить бабла по-быстрому, чтобы на всю жизнь – один хапок. И всё кончается потерями. Вот и сейчас продам свой отчий дом, получу денег и, как прежде, их быстро спущу. Проебу… как и всё остальное. Что за такая горькая доля – терять всё дорогое безвозвратно, навечно? Да, – думал он, – я – игрок. Игрок не может выиграть по определению, он должен проиграть. Если даже он срывает куш, остановиться на этом он не в состоянии, он продолжает ставить и играть, пока не приходит к проигрышу. Так происходит всегда, потому что нельзя не следовать своей сути. Ты увеличиваешь ставку и в конечном итоге проигрываешь, потому что нельзя выигрывать всегда. Выигрывает тот, кто пребывает вне игры… либо этой игрой владеет».

Кирал встал, подошёл к этажерке между окон. На ней не было книг, она была забита грампластинками. Старыми, даже не виниловыми, а ещё пластмассовыми дисками. Кирал вытащил один из них, сдул пыль с ветхой упаковки, достал пластинку и поставил её на проигрыватель «Арктур», стоящий рядом, на крышке рояля. Кирал поставил иглу на диск и включил его. Заиграла объёмная громкая музыка. «Тата-татам-м-м, тата-татам…» Это была Пятая симфония Бетховена. Отец всё хотел ещё с детства приучить душу Кирала к прекрасному, Но тогда ему все эти звуки казались просто шумом. А сейчас музыка поразила его. Она просто раздавила его своей траурной мощью. «Судьба стучится в дверь, – подумал он. – Отец говорил, что кто-то придумал такое определение первым аккордам этой симфонии. Да уж-ж-ж, – думал он, – лучше и не скажешь». Кирал стоял посередине комнаты и рассеянно смотрел в никуда, отдаваясь этой божественной гармонии звуков. Краем глаза он увидел, как со стола упал телефон. В нем был включен виброзвонок. Он звонил, звонил и ездил по столу от вибрации, но Кирал не слышал этого из-за громкой музыки, и вот телефон упал. Кирал выключил проигрыватель и поднял телефон с пола. На дисплее был один неотвеченный вызов. Это был Чипал. Кредитор Кирала. Кирал перезвонил.

ЧИПАЛ

Здорова, Кирал. Что не берёшь трубку?

КИРАЛ

Не слышал звонка.

ЧИПАЛ

Что делаешь?

КИРАЛ

Ничего. Покупателя жду.

ЧИПАЛ

Я знаю. Я его тебе и послал. Мы тоже с Сиробом сейчас подъедем.

КИРАЛ

Зачем?

ЧИПАЛ

Да чтоб всё ровно было…

КИРАЛ

Ладно. (Выключил трубку.)

«Ну вот и всё, – подумал он, – я даже не увижу никаких денег… Дом просто уйдёт…» Он обвёл взглядом комнату. Посмотрел за окно. Ему стало так горько и так жаль себя. Опять потери. Эти покупатели… бизнесмены хреновы. Они тут хотят сделать магазин. Они торгуют шубами. Всё снесут здесь, вырубят эти прекрасные деревья, которые сажал Кирал с отцом. Сровняют тут всё до основания, построят безликую стеклобетонную коробку и будут в ней продавать снятую кожу с живых существ Земли. Безумная жизнь безумного мира! Кирал задумался. «Надо забрать кота, пристроить собаку. И вообще, куда я дену весь этот прекрасный, дорогой сердцу хлам? И что я скажу жене? Что дом ушел и денег за него не будет? –

думал Кирал. – Опять бедствовать в нищете, едва-едва находя какие-то деньги на еду… Да всё равно. Жена простит. Она всё простит. Она святая. Да, – думал Кирал, – друг познаётся в беде. Но это не совсем так. Просто друзья бывают разные. Есть друзья, которые делят с тобой радость. И это само по себе уже неплохо. Значит, ты не совсем плох. Потому что есть люди, с которыми и радость делят только из меркантильных соображений, из жажды наживы или чувства страха. Ну а друзья, которые не оставят тебя в беде, их не много, их очень мало, потому что это люди, на которых лежит Печать Господа, и им дано благо сострадания. Так же обстоит дело и с женой. Немало женщин, готовых разделить с тобой роскошь, благополучие и радость, а в беде с тобой останется только одна. Так что если твоя супруга не бедствовала с тобой, то, считай, жены у тебя и не было вовсе. Жена… мой единственный в жизни джекпот! Она простит… Но сколько же буду я мучить её? Неужели я не дам ей хоть немного отдохнуть морально от этих проклятых перипетий. Вот уж воистину, если Бог захочет наказать, отнимет разум».

Кирал обвёл глазами комнату. Кровать отца, большой стол и маленький кабинетный рояль. Отец любил музицировать. Рояль был очень стар. Его купили, когда отец был совсем маленьким ребёнком, и уже тогда он был стар. Чудесная резьба на толстых ножках и кусками облупившийся лак. Вот тут, рядом с роялем, стояла люлька маленького Кирала. Он вспомнил, как мама взяла у деда стакан пива, чтобы накрутить завитушки на волосах, и поставила его на крышку рояля. Маленький Кирал спал днём в люльке. Он проснулся, выполз из кроватки, взял этот стакан и выпил. Эта история сохранилась в его семье. Кирал вышел из комнаты, прошел мимо маленькой комнатки бабушки с одним окном и вошёл в комнату деда. Он поймал себя на мысли, что так давно хотел продать этот дом, что он был просто обузой и всегда не хватало времени приехать сюда. Запустение было полным. Заросший бурьяном двор, дом в паутине и толстый слой пыли на мебели.

Комната деда. Стол, старые стулья. Тут дед постоянно пил, весь день напролёт, и напивался до бесчувствия к вечеру. Железная кровать с облупившимся хромом и выступившими пятнами ржавчины. Над кроватью – огромный ковёр. Когда-то он был просто шикарный, ручной работы, с ярким цветочным узором. Он тоже состарился. Поблекли цвета, и появились съеденные молью проплешины, через которые просвечивалась сетка грубого холста. На ковре висело ружьё. Старая двустволка деда. Оно висело тут столько, сколько Кирал себя помнил. Дед был охотник. И раньше в доме часто подавалась к обеду или ужину дичь. Когда кому попадалась дробь или кусок картечи в диком мясе, считалось, что повезло и можно было загадывать желание. Но есть надо было очень медленно и осторожно, чтобы не сломать случайно зуб. Это дедово ружьё было как бы душой дома. Оно здесь висело и охраняло покой всегда. Рядом потёртый и потрескавшийся от времени пояс-патронташ из толстой кожи. Он, как всегда, набит полностью разными патронами. Кирал мальчиком разглядывал их. Были патроны бумажные, толстого картона, а были и латунные, потемневшие от времени. Их дед заряжал сам. У него были специальные приспособления, и Кирал любил наблюдать за этим процессом. «Да. Дедово ружьё, – подумал Кирал». Дед жил необычно. Он был всегда при деньгах. Был не раз судим, сидел в тюрьмах. Он имел по стране не одну семью, как говорили. И вот на старости лет решил осесть в этом городе, купил маленький домик и пристроил к нему несколько комнат. Дед вел разгульную жизнь столько, сколько мог. Почти до конца. Он дожил до глубокой старости. За два года до смерти ослеп и уже брёл в магазин за пойлом на ощупь, хватаясь за деревья, падая и поднимаясь, но всегда добираясь с бутылкой домой. А в восемьдесят пять лет у него началась гангрена. В молодости он отморозил ноги на севере, и это были последствия. Ему можно было ампутировать ногу, но врачи не стали делать этого в таком преклонном возрасте и фактически приговорили к смерти… Умирал дед долго и мучительно. Слава Богу, Кирал не застал этого. Его как раз призвали на срочную службу в армию. Но отец рассказывал, что дед мучился две недели от сильнейшего жара и адских болей. Отец колол ему наркотики от боли. Дед то впадал в бред, то приходил ненадолго в себя. Он знал, что умирает, но до самого конца не раскисал и сохранял максимальное мужество, перенося стойко все страдания. Люди того времени в нашей стране были из стали. «Да, – думал Кирал, – он купил этот дом и расстроил, а я всё проебал». Ещё была раньше в этом доме деда охотничья собака, коричневая, с белыми и чёрными пятнами, с длинными мохнатыми ушами. Дед ходил с ней на охоту. Собаку звали Джек. Пёс был привязан у будки, стоящей около ворот в конце двора. Бедный пёс состарился и там тихо, долго умирал. Кирал помнил, как всегда ходил мимо Джека и тот смотрел на него очень грустными, умными глазами. Под конец пёс уже не мог ходить, так и лежал тихо у будки, но до самой последней минуты он лаял, когда кто-то останавливался у ворот или стучал в калитку. Бедный Джек выполнял свой долг до конца.