скачать книгу бесплатно
Гул-ляла девка по лужку, по л-лужку,
Нарвала она голубых цветов…
Голос кажется знакомым, слышанным-переслышанным. Да это же Мирон Поликарпыч Березов-Сохатый, тоже прикатил поторговать. И с чего это он развеселился. Я пробился сквозь людскую толпу к телеге, Сохатый узнал меня сразу.
– Доброго здоровья, доброго здоровья, – повторил он, крепко пожимая руку. – Прогуляться собрались, Иосиф Петрович?
– Да вот вышел на люди, скучаю там, в моём укромном поместье.
– Добре-добре, Петрович, тут всякий раз занятно. И смеху, и слёз хватает… На позапрошлой неделе у одной бабёнки всю поклажу из-под рук утянули.
– Как же так? Без надзора оставила, что ли, она добро-то своё?
– А очень просто, Петрович. Один из воришек встал перед бабёнкой, давай вроде бы торговаться, отвёл её глаза в сторону, другие за спиной-то её мигом управились. Обернулась – их след простыл. Заголосила лихоматом, да што толку… Тут надо ухо востро держать, если не хочешь показаться старухе с пустой телегой и без гроша в кармане. Я дак на всякий случай вожу с собою одну штуковину.
Мирон Поликарпыч приподнял полу обношенного зипуна, и я увидел добрый кистень – круглая гиря на цепи с берёзовой ручкой тянула, пожалуй, фунтов десять – двенадцать. Вот так забава! Медведь растянется с одного удара такой железякой.
– Без него нельзя, опасно, – говорил со спокойной усмешкой Сохатый.
– Тута, на базаре, он, можа, и не понадобится, а в дороге держи настороже под рукой: разбойников страсть много, Петрович, таится, стерегут, гады, честного мужичонку, грабят. Со мной, верно, пока ничего такого не случалось, про других знаю.
Ещё некоторое время разговор наш шёл по поводу дорожных происшествий, и только после этого я спросил Мирона Поликарпыча, по какому случаю он пожаловал на базар – купить что или продать.
– Уж расторговался, – озоровато подмигнув мне, ответил Мирон Поликарпыч. – Ярицы пудовок шесть-семь случилось лишку – привёз. Боле нечего. А старуха заказала в обмен соли да ситцу взять.
– А про шкалик горилки она не напоминала? – скараулил я момент выяснить, от чего Поликарпычу весело.
– Слыхал, что ль, Петрович, я тут про себя затянул было песенку?
– От такого голоса не скроешься.
– Во как! Да ну, про шкалик старуха, конечно, толковала. Чтоб не посмел и поглядеть. Да разе уберегёшься, в меру-то она для здоровья, считаю, не вредная. Когда жрут до одури, тогда одна беда, всякое обличье человек снимает, вроде он уж не человек, а тварь какая бесподобная. Со мною такого не случалось, Петрович. Да и за этот шкалик прошу прощения…
– Я вас не виню, Мирон Поликарпыч. Помилуйте, плохого не вижу. Разве если человек поёт – плохо? Это прекрасно!
– Ну, спасибо вам на добром слове: порадовали!.. Как зимовьюшко наше, не развалилось?
– Ну, о чём вы! Стоит зимовьюшко. Надёжно. Прекрасно получилось у нас, Мирон Поликарпыч. Лучше не надо. Не зимовьюшко – добрая обитель.
– Учёная обитель!
– Вот-вот. Всё в ней поместилось, рабочий столик, стеллажи, на них всяких хлебов и трав понакопилось. Хожу собираю по окрестным селеньям, на лугах.
– Чародействуете?
– Выходит, так… А что слышно о наших сподвижниках – Ханхале Очирове и о полтавском Дмитро?
– Виделись мы тут как-то на рынке. Дмитро сторонится, как осерчал тот раз, так и не отходит. А поприметил я: плохо у него с хлебопашеством и ржицу на базаре у мужиков побогаче смекает.
– Бог не в помощь ему?
– Тако, видно. На Бога надейся, а сам не плошай. А Ханхала Очиров, этот мужик бедовый. Скотиной живёт богато, к пашне радеет не шибко, но о вас вспоминает добро. Собирается на ваше поле, посмотреть, что делаете, да узнать кое-что.
– Это похвально. Пусть приезжает. Одарить пока добрыми семенами не смогу, но что есть, повидает. Опыты мои в зачатке…
– Любопытно – какие?
– Всякие, Поликарпыч. Больше наблюдаю за пшеницей. Она приманила.
– Тут она редкая гостья.
– Надо, чтоб хозяйкою стала.
Я раскрыл цель появления на базаре. Мирон Поликарпович с превеликой охотой вызвался помочь, и мы отправились, соблазняясь удачей. Часа полтора с пристрастием приглядывались к мешкам с зерном и мукою «в калашном ряду». Я отчаялся увидеть что-либо подходящее – всюду был один ржаной хлеб. Мирон Поликарпыч неожиданно взял меня за локоть и потянул в затенённый угол.
– Петрович, видишь, что там?
– Ничего не вижу пока.
– Любо-дорого посмотреть. В редкость это в наших краях таёжных. Прямо – чудо!
– Мука пшеничная?!
– Она!
Крестьянин, стоявший возле мешков с мукой, услышал наш возбуждённый разговор и посмотрел с любопытством. Одет он был в новенький зипун из рыжей овечьей шерсти, добрый картуз сдвинут на правый висок, коротко острижена ещё не тронутая сединою густая округлая борода. Открытое широкое лицо его выражало глубокое внутреннее спокойствие – такой человек знает себе цену, убеждён в своей силе и правоте. Однажды, когда пришел счастливый миг, он утвердил себя в этом и, вероятно, останется непоколебимым теперь вечно.
– Хозяина знаешь, Поликарпыч? – шепнул я Сохатому.
– Кажись, не встречался.
Мы подошли вплотную, лицом к лицу, поздоровались. Крестьянин снова окинул нас оценивающим взглядом, ответил внушительным басом:
– Пожалте, добрые люди… Чиво изволите?
– Ваша мука заинтересовала. По виду – хороша!
– О! Такой цены нету.
– Так продаёте же, стал быть, что-то стоит.
– Известно, конечно, чиво тут скрывать, своя, не краденая, – крестьянин дородно покряхтел, погладил ладонью волосатую щеку. – Три целковых… за каждую пудовку.
– Не дорого?
– Бог Господь видит-знает… Мучка отменна, нету подобной в округе, а такова дюже стоит, добрые люди.
– Не по карману всякому, – заговорил Поликарпыч. – Где я, к слову, возьму такие деньги?
– Хозяин барин… Не принуждаю. Сегодня не продам, завтра раскупят. Ноне пшеница в нашей Сибири – штуковина модная. Всяк десятину-другую иметь её желает, да семя нету. Гибнут посевы.
– От чего так?
– А всё от одного – не вызревают… Понавезли переселенцы всякого семя, возликовали, на плодовитых новых землях ратовали получить стопудовый урожай. А морозец – бац и готово, остались ни с чем, рожью снова пашню позанимали. Вон как ею весь торговник позаполнили.
– А вы как сподобились вырастить пшеницу?
– Я-то?.. Слышать намерены?
– Любопытно.
– Долго сказывать придётся.
– Мы народ неспешный. И на базар для того пришли, чтоб посмотреть да послушать.
– Только нету, видать, никакого резону терять время – от моего сказу вам проку не станется. Позабавитесь и весь прок… Тому гутарю, что дозволено, кто покупает, а другим незачем.
– В таинстве держите своё дело?
– Да какое тут таинство?! Раз продаю…
– Продаёте муку… Надо б семена. Хоть скажите, где проживаете? В гости нагрянем – полюбоваться посевами.
– Проживаю неблизко, дорогие люди. Есть в верховьях Нии большая долина. А вокруг – горы и тайга. Тайга и горы… Хватит сноровки добраться – прошу милости.
– Не пожалейте горстку пшеницы – одолжите.
– Там видно будет, как приедете…
– Сами не привезёте? Много не надо. Одну горсточку…
– Чудак, гражданин! Что вам одна горстка.
– Для разводу… На семя.
– Э-э, Данила Севастьянович Егоров не мелочится. Привезёт – так воз. И покупайте. Прошу. А пригоршнями сам не беру и других не поважаю. Так смешно и стыдно, – крестьянин умиротворённо хохотнул, погладил ладонью бородку и было заметно по всему его поведению, что он чтит своё крестьянское достоинство и хозяйскую сметливость.
– Нам много не нужно, Данила Севастьянович. Горстку, – повторил я.
– Милостыню просите! Как нищий!
Мою просьбу он посчитал за коварный подвох и страшно рассердился, отослав нас с Мироном Поликарпычем ко всем чертям.
Возвратился с базара в плохом настроении, но не без надежды побывать когда-нибудь в верховьях Нии. Авось удастся встретиться с тем крестьянином и посмотреть на его таёжные поля, если поведал обо всём правду.
Нехоженой тропой
К моему приходу с Нии Маргарита приготовила сюрприз. Стою на крыльце, вываливаю из сумки в корзину хариусов, а из сеней так и пышет духом какой-то стряпни. Слышу, Маргарита кличет:
– Рыбак, прошу завтракать!
– Чего-то напекла?
– Побыстрее! Остынет.
Удивился: на столе – румяные блины из пшеничной муки! Откуда? В доме, хоть по моему положению и следовало, её пока не водилось. Зерно на помол не тратил – припасал для научных занятий.
Пытаюсь дознаться, где взяла хозяйка муку, а Маргарита подзуживает:
– С твоего поля, Осип. Нагребла зерна да смолола.
– Неправда.
– Откуда ещё? Больше неоткуда. Сама хлеб не выращиваю.
– Не смейся. Скажи! Улыбнулась:
– Одолжила соседка.
– А у той откуда?
– Принесла с базара. В прошлое воскресенье. Я тоже сходить хочу. Долг отдавать надо. Сегодня день базарный, воскресный. Не удивляйся. Забыл, что ли?
– Ага. Думал, суббота. Подожди меня, Маргарита.
– Ешь, не торопись. Одна схожу. Если попадёт товар, то брать много не буду – сколько смогу принести.
– Мне тоже на базар надо – посмотреть, кто торгует этим добром. Не старый ли мой знакомый Данила Севастьянович? Я сказывал тебе, как однажды встретился с ним на базаре.
– Помню… Ты попросил горсть пшеницы, а он послал к чёртовой матери. Думаешь, сейчас привёз и одарит: «На-те, дорогой Иосиф Петрович!» Не одарит. Он давно уже забыл о твоей просьбе, – выговаривала Маргарита, одеваясь в выходное платье.
Между тем чашка опустела. Съел блины с несказанным аппетитом и в душе поблагодарил Данилу Севастьяныча (верил, что блинов напекла Маргарита из его муки).
Данила Севастьяныча на базаре не оказалось. Завсегдатаи-торговники, как сговорившись, повторяли одно и то же, что «таёжного пшеничника» сегодня не было. Пожалел о несостоявшейся встрече и дал зарок, пока снег не завалил пути-дороги, навестить Данилу в его потаённых местах.
Волей-неволей собирайся в путь учёный-агроном, изучай неизвестную Сибирь, смотри, что и где сеют крестьяне.
Наконец, как-то вечером Ефим Тихоныч запоздало пришёл ко мне и объявил, что собрался в дорогу и готов выехать, уже подкованы две верховые лошади, подобраны сёдла и харч заготовлен. Мне беспокоиться не о чем – садись и езжай! Ефим Тихоныч, чуткий и умный от природы человек, уловил моё благодушие и с достойной вежливостью намекнул:
– Нелёгок путь будет, Иосиф Петрович. Тайга… Ехать горами, звериными тропами, местами по дикому берегу Нии. Представляете?
– Спрашиваете? Нового человека в этих местах!
– Тогда настройтесь, как солдат перед атакой… Ружья при нас будут, без них нельзя. Бандиты шастуют по округе.
В путешествии полностью отдался во власть Ефима Тихоныча. Человек он бывалый, по тайге хаживал не раз, верно, не по этому маршруту, по которому шёл сейчас. Но всё же умение обходиться в лесу наедине помогало и выручало. Он по-хозяйски сооружал ночлег. Аккуратный, уютный балагашик получался быстро. Спалось в нём, как в горнице у гостеприимной хозяйки. И в трудную минуту проводник не терял присутствия духа. Где-то на половине путь неожиданно преградила быстротечная речуга. Известны эти горные буяны – пудовые валуны перекатывают, как игрушечные, с места на место. Прошли по берегу, посмотрели – вокруг никакого мостка… Одно остаётся: отважиться пересечь речку вплавь на конях. Ефим Тихоныч досадливо похмыкал и спрашивает:
– Не боитесь?
