Из Жизни Стюардессы

В те минуты скованность и первополетное волнение «наградили» меня крайним напряжением.

Цвет форменного жакета очень походил на расцветку спинок кресел, и я отождествляла себя скорее с креслом, чем с «настоящей» стюардессой.

К счастью, справилась я отлично, и полагаю, что никто не заметил моего беспокойства все время полета. Может что-то заметили, когда я в первый раз проводила инструктаж, показывая приспособления безопасности и различные выходы из воздушного судна.

Все глаза смотрели на меня, и я была не готова встретить непринужденно эти бессчетные взгляды, которые разглядывали меня с ног до головы.

Когда я показывала, как застегнуть ремень безопасности, я ощутила, что щеки у меня запылали, а руки вспотели и задрожали мелкой дрожью.

Мне никогда не составляло труда вставить металлическую застежку в паз, но в тот момент вставить ее оказалось трудно; я старалась сдержать не прекращавшуюся дрожь в пальцах, которая не давала мне нашарить нужную щель.

С меня градом лил пот, но я довела до конца этот нелепый инструктаж жестами, похожий на танец, который вытанцовывали мои руки.

Я походила на актрису немого кино, вот собрались зрители и слушают текст, который зачитывается и передается по громкоговорителям самолета, а я жестами подчеркиваю даваемые указания.

В момент приветствия по радио было так странно и необычно слышать собственный голос, который раздавался по всему самолету, и лишь через много рейсов модуляция у меня стала лучше, и я тщательно постаралась убрать всяческие диалектные интонации, прежде всего в произношении этого жуткого гласного «о», который из растянутого мне надо было произносить фонетически закрытым и не растягивать, и который мне приходилось повторять часто:

– Дóобрый день, добро пожаловать на бóорт.

– Добрóо пожаловать в Рим.

Я почувствовала, что если сожму щеки, прикрою рот и сведу челюсти, округлю губы, вытяну их вперед, и буду стараться не говорить в нос, то смогу укоротить звук «о».

«Дóобрый», «бóорт», «добрóо» наконец-то стали: «Добрый», «борт», «добро».

После внутреннего рейса Рим – Болонья, а за ним международного Болонья – Париж я долетела до конечного пункта несмотря на то, что эта проклятая «о» не оставляла меня ни на минуту.

Мы распрощались с пассажирами, и подошедший к самолету автобус увез меня и экипаж в гостиницу, где по устоявшейся привычке, когда нам дали ключи от номеров, мы договорились встретиться и пойти вместе на ужин.

– Увидимся в 20.00, но без всякого принуждения.

Так сказали мне коллеги, прежде чем подняться в номера переодеться.

Я познала на своей шкуре, что не опаздывать очень важно.

Я была рада, что оказалась в славной компании и что меня поведут с собой те, кто хорошо знает город.

Мы собирались поужинать в знаменитом ресторане «Купол» на бульваре Монпарнас, где отменно готовят антрекот и подают хорошее вино.

Я буду смаковать устрицы и аперитив, сделаю множество снимков в память об ужине, покажу их Стефании, маме, папе, двоюродным сестрам, я стану их парижской принцессой, которая ужинает в знаменитом французском ресторане вместе с людьми, которые ездят по свету, знают мир и останавливаются в роскошных гостиницах, и я тоже с ними, я частичка той мечты, которая становится явью.

Я решила не спускаться в гостиничный холл точно вовремя, потому как «дама всегда должна чуточку заставлять себя ждать», по крайней мере там, где выросла я.

Я научилась, что «коллеге» так поступать не дозволено, потому что без принуждения означает: «Опаздывать разрешается максимум на пять минут».

Ужинала я в одиночестве в гостиничной закусочной, где подавали лишь запеченные бутерброды: я взяла крок-месье5 с ветчиной и божественный soupe d’oignons, который называют попросту луковым супом. Здесь все было другое, даже суп.

Мне тогда было непривычно ужинать в ресторане одной, и я почти что стыдилась; свое смущение я прятала в книге Хемингуэя, которую открыла и положила рядом с тарелкой, и в мобильнике, который держала в руке; столики были во французском духе, маленькие и почти прижатые один к другому, около меня сидела элегантная женщина, волосы собраны в пучок, одета в комплект от Шанель.

На следующее утро я сходила посмотреть Эйфелеву башню, быстренько сбегала к Триумфальной арке и поглазела на сверкающие витрины Елисейских полей, потом торопливо пообедала в знаменитом ресторане «Венецианский ям» у Порт-Майо на улице Перейра и не преминула заглянуть в известную парикмахерскую «Карита», где умело меняют прическу и, прежде чем сделать стрижку, изучают черты лица и выбирают какая стрижка подойдет лучше.

Парикмахерскую мне посоветовала одна коллега, которая «разбиралась в прическах», мы с ней столкнулись в промежуточном аэропорту, у нее стрижка была умопомрачительная.

Никогда не следуй бездумно советам коллег, это я тоже познала на себе.

С ужасной челочкой над бровями и почти опустошенным банковским счетом (к счастью, у меня с собой была кредитная карточка, а шампанским и тартинками с лососем угостил парикмахер) я вернулась в гостиницу точь-в-точь, чтобы вовремя надеть форму, постараться загладить челку назад гелем и всеми силами застегнуть чемодан, который когда возвращаешься, кто знает по какой неизвестной причине, словно уменьшается в объеме, и ни один полет не составляет исключения.

На этот раз в чемодане не хватало места из-за шляпы в стиле ретро с широкой плиссированной лентой вокруг тульи, я знала почти наверняка, что надеть ее у меня все равно не будет случая, но, несмотря на это, шляпа взбудоражила мне воображение, и поэтому я не устояла и купила ее, когда увидела на блошином рынке в Сент-Уан.

Одна коллега в этом рейсе сказала мне, что во время пересмены побывала в универмаге Лафайет и в магазине на улице Дю-Бак, где можно купить все от дивана фирмы П. Старк до карманного фонарика размером не больше телефонной карточки, от причудливой хозяйственной сумки до шифоньера, сделанного из веревок и пуговиц. Я взяла на заметку: тоже схожу туда в следующий раз.

Как только мы приземлились, чтобы отпраздновать сообща мой «первый раз» коллеги приготовили в честь меня «мягкую посадку», это напиток из шампанского и апельсинового сока.

Я с ликованием вернулась домой, готовая показать свою новую шляпу Еве, она единственная оценила бы покупку больше двух других коллег и наверняка попросила бы одолжить. По крайней мере, шляпу кто-то будет носить.

Валентина лежала на кровати, она была без сил от дальнего рейса, не привыкла к внезапной перемене времени и температуры.

В Буэнос-Айресе зима, а здесь в Италии лето, разница по времени 4 часа.

Ее организм ощущал будто сейчас ночь раз она не спала добрых тринадцать часов (примерно время полета), но солнечный свет и яркие всепобеждающие лучи говорили, что идет время обеда, дело странное, раз она совсем недавно съела на борту ужин.

К сожалению, этой ночью мне тоже не удалось заснуть, раз мы жили в одной комнате.

Поблекший макияж на лице у Людовики и ее кудри, которые как будто обессилели и восстали против резинок, которыми их надолго связали в хвост, подтверждали, что ей тоже нужен отдых, поскольку из-за пониженного давления в самолете ноги у нее вздулись как два шарика.

Не новость, что ее «нелетучий» жених, как и все будущие муженьки стюардесс, поутру захотел провести весь день с возлюбленной, с которой видится не слишком часто; как прекрасно было бы в полдень пообедать вместе, после обеда прогуляться по городу, а вечером – отличная идея – «киношка после ужина?».

Не стоит даже стараться объяснить, что невесте надо хорошенько выспаться, какой бы час не указывал меридиан Гринвича.

Трудно вдолбить в голову жениху, что мы не в отпуск для своего удовольствия летаем и что те мягкие кресла с подлокотниками и наклонными спинками предназначены для пассажиров, а не для стюардесс; и что у нас нет времени наслаждаться фильмами, премьеры которых показывают в кинотеатрах.

Мы работаем подолгу и возвращаемся без сил.

Открываю холодильник и уже предвкушаю «bife de lomo» (говяжье филе), которое Валентина привезла из Аргентины и в полете хранила в сухом льду.

На кухне вижу новый нож с керамическим лезвием и разные пакетики зеленого чая и догадываюсь о причине непослушания кудрей Людовики: рейс на Токио длится по меньшей мере двенадцать часов, даже ее всегда безукоризненная завивка не выдержала. Прежде чем удалиться из кухни на свой «послеполетный отдых», Людовика описала нам свои впечатления о городе с его бешеными ритмами в противовес мягкости характера жителей с их крайней робостью, отчего они часто прикрывают ладонями рты, когда смеются, с их тысячей поклонов при встрече. Ее поразили высоченные небоскребы, великое множество машин и пешеходов на улицах, непонятные надписи японскими идеограммами. Она рассказала, что ходила на рыбный рынок Цукидзи, самый большой в мире, такой чистый и прибранный, что видела магазины канцтоваров в девять этажей и бары, которые вмещают самое большее пять человек; что заблудилась в Харадзюку, в модном квартале на узенькой улочке Такэсита среди магазинчиков мод, куда заходит молодежь и где продают броскую и вычурную одежду; узнала, что существуют рестораны, которые называются Мэйд Кафе, где официантки кладут посетителям пищу в рот, чтобы продемонстрировать свою подчиненность, делают им массажи и, как гейши в старину, развлекают танцами и песнями, а в Батлер Кафе буфетчики обслуживают таким же образом женщин. Она сообщила нам, что цены на новые модели фотоаппаратов и видеокамер очень хорошие и что можно найти даже бывшие в пользовании, но в очень хорошем состоянии, а также новинки техники, которых в Италии еще нет, и что на часы престижных марок цены ниже на 35% по сравнению с итальянскими ценниками, и что в магазинах Best можно найти даже часы, бывшие в пользовании, но с гарантией. И сказала также, прежде чем свалиться от усталости в постель, что в ресторане под названием «На зубок» спагетти очень вкусные, даже может быть вкуснее итальянских, и что она осталась в восторге от хиропрактического массажа, который ей сделали в квартале Синдзюку.

Мы научились соблюдать простые, но необходимые правила, которые я прилежно написала на бумажке и прикрепила к холодильнику магнитом, который Валентина купила в Буэнос-Айресе, на нем были нарисованы два танцовщика танго и написано «Bienvenido in Argentina», он был первым из длинной череды магнитов, привезенных со всех концов света, мы ими буквально залепили весь холодильник и в результате потеряли из вида ту памятку, которая поначалу стала очень полезной, и мы заглядывали в нее перед каждым полетом. С годами памятка въелась мне в память.

В той памятке говорилось так:

«Чего не надо делать:

– Не создавать впечатления, что спешишь.

– Никогда не разговаривать с коллегами в рабочее время о личных делах.

– Не делать скучающую или ленивую мину, не вести себя холодно.

– Стараться не говорить повелительными предложениями, как например:

«Поднимите столик!»

«Ремень!»

«Сотовый телефон!», а вежливо приглашать пассажира соблюдать требования.

– Не разговаривать с коллегами громким голосом.

– Не отчаиваться, когда ищешь места рядом пассажирам, которые едут вместе, при необходимости пересаживать кое-кого и советовать приходить на регистрацию билетов заранее, чтобы было больше выбора при распределении мест.

Что надо помнить:

А – Основные требования: способность обеспечить безопасность на борту, ответственность и профессиональность.

Б – Пассажир нуждается в психологическом комфорте, защите от стресса и от боязни летать на самолете.

В – Необходимые составляющие: вежливость, внимание и чуткость на все время полета».

Со временем мы уяснили, что для разрешения затруднений на борту наше поведение является основополагающим.

На некоторые недостатки и недоработки пассажиры были вправе жаловаться, и поэтому необходимо было предпринять какие-то меры; суметь установить открытый диалог и постараться разрешить трудности и вопросы, которые встают на борту, это порой бывает нелегко.

Надо принимать во внимание насколько серьезно затруднение, в какой момент оно случилось, характер и психофизическое состояние человека, с которым общаешься, потому что никогда не знаешь с кем имеешь дело, что из этого может выйти и во что впоследствии может перерасти.

Очень важно спокойно и решительно поддержать пассажира, понять в чем его затруднения и стать для него твердой опорой, понять почему это произошло и вникнуть в суть проблемы.

Важно было слушать, что говорит пассажир, но помимо этого рассматривать ситуацию объективно, изложить пассажиру факты и объяснить ему все вежливо и с ответственностью за свои слова, и ясно проиллюстрировать возможные решения.

Зачастую пассажиры недовольны из-за не зависящих от нас причин, таких как запоздания рейсов, трудности при пересадке, беспорядочная посадка на самолет, некомфортное воздушное судно, прибрали в салоне впопыхах, поэтому вести себя с пониманием и предлагать решения может помочь разрешить трудности.

Боязнь летать

Как-то давно одним октябрьским днем Ева сделалась невыносимой после всегдашний полемики на тему поддержания порядка в доме, так как упреки были адресованы прежде всего ей.

Я слышала, как она бранилась, приправляя свои слова речениями на неаполитанском диалекте, а вообще-то в ее речи диалектных выражений не было.

Уж не частые ли космические излучения, магнитные поля, колебания или шум самолетов действуют на Еву так, что у нее портится настроение?

Тем временем Людовика решила записаться на аюрведический массаж к одной индианке-косметологу, чтобы придать тонус мышцам, расслабиться и восстановить кровообращение – та приспособила для массажа помещение неподалеку от нашего дома, – и сообщила мне, что с понедельника садится на диету, потому как Ева сказала, что в последнее время она вроде бы набрала вес.

Я свернулась клубочком на диване, в свободной домашней одежде, на мне бесформенный мужской кардиган кремового цвета, ноги укрыты пледом, который оберегает меня от первых зимних сквозняков, я собиралась предаться отдыху, умственно отключиться.

Заснуть мне не удавалось, поскольку «послеполетный» адреналин еще не развеялся.

Вдруг накатились на меня воспоминания о только что прошедшем дне.

На борту я познакомилась с супругами Люкерини: госпожой Лукрецией и господином Массимо.

Во время посадки я сразу заметила в их поведении признаки натянутости; пара направилась занимать свои места, они слегка горбились, едва переставляли негнущиеся ноги, подбородки втянуты, головы склонены, движения вялые, обреченные.

У мужа одеревеневшие руки вытянулись в струнку по бокам, жена скрестила руки на груди, будто бессознательно старалась оградить себя от чего-то, оба оглядывались по сторонам, словно что-то высматривали, путь к бегству; зрачки у обоих настолько расширились, что казалось они заболели мидриазом.

Передвигались медленно, и я заметила, как они слабо улыбнулись мне, я тоже вежливо улыбнулась в ответ.

Они скованно опустились в кресла, уселись на краешек, одна нога выставлена вперед, а другая чуть позади, будто вот-вот собираются вскочить и убежать, все время ерзали, словно кресла жгли им зады.

Мой старший по смене – он здорово смахивал на Джеймса Дина, прямо двойник, всегда веселый, но с едва ощутимой искоркой печали во взгляде – сделал мне знак, чтобы я занялась супругами.

Я подошла к паре и спросила, могу ли чем-нибудь им помочь, жена ответила нет, а головой кивала, как будто говорила да, и принялась раскачиваться всем телом, стараясь не дышать, точно не хотела, чтобы их видели.

Я сразу поняла в чем дело. Лукреция страдала расстройством, которым страдают многие, оно создает множество затруднений и может поразить кого угодно: боязнь летать на самолете.

На курсах меня научили, как надо поступать в таких случаях: чрезмерный страх может перейти в панику, боязнь становится неодолимой и может даже привести к утрате самоконтроля.

Появляются такие симптомы, как головокружение, тошнота, комок в горле, учащенное сердцебиение, холодный пот, тахикардия.

Пара не просила, но я все же дала несколько советов, что делать, если им вдруг станет плохо; когда стараются пресечь беспокойство, это приводит лишь к тому, что оно возрастает, и надо наоборот признать, что тебе страшно и отнестись к своей боязни положительно, чтобы суметь сдержать ее в узде и стерпеть.

Кроме того, чтобы они не зацикливались на страхе, я посоветовала им не пить кофе, почитать книжку или поразгадывать кроссворд.

Во время взлета я увидела, как они побледнели, и с их места поступил вызов.

Я отстегнула ремень безопасности и подошла посмотреть, как они себя чувствуют.

Лукреция заговорила чуть откровеннее:

– Простите, что побеспокоила, – робко произнесла она, – я хотела сказать, что мне жутко страшно, как только еле-еле тряхнет, у меня будто желудок надвое режут; дело в том, что воздушные ямы у меня вызывают нехорошие ощущения. На самолете мне приходится лететь в Германию к матери, она уже совсем старушка, и не полететь нельзя.

Я увидела, как она провела рукой по голове и принялась неистово крутить меж пальцев прядь волос.

Муж нежно обнял ее, он горбился, чувствовал себя неловко, сжал зубы, ладони у него вспотели; в нем тоже угадывались признаки страха.

– Во время грозы опасно летать? – спросил он меня едва слышно, недоговаривая слов, слогами, мышцы у него на лице беспрестанно дергались.

И он забарабанил пальцами по откинутому перед ним столику.

Я твердым и решительным голосом сказала:

– Нет, у нас все под контролем, если бы была какая-то опасность, мы не полетели бы. Все под контролем, – еще раз повторила я. – Дождь никоим образом не повлияет на безопасность полета, возникнут кое-какие неприятные ощущения из-за ветра, но он вызовет всего лишь заурядную качку.

Я вернулась в galley помогать коллеге с подготовкой питания.

Вскоре Лукреция пришла вслед за мной.

– Пожалуйста, помогите! Я вот-вот закричу, заплачу. Каждый полет – прямо беда, начинаю нервничать аж за месяц до полета, при одной мысли, что надо собирать чемодан. Мне так стыдно, не знаю, что делать, хочется провалиться на месте! – горячо и смиренно взмолилась она.

– Не тревожьтесь, вам, наверное, кажется, что самолет трясет, но это мы всего лишь выходим на нужную высоту.

Я медленно, но без колебаний, подошла к ней, встала рядом.

Негромким голосом, ясно и отчетливо выговаривая слова, произнесла:

– Не беспокойтесь, я тут, с вами, – сказала я, чуть склонившись над ней и стоя совсем близко, постаралась помочь ей, как она просила, попыталась рассеять ее смущение, отвести от нее тревогу.

Я относилась с уважением к ее неразумному страху и понимала, насколько неловко она себя чувствует.

Я твердо взяла ее руку, тихонько сжала в ладонях и посмотрела ей в глаза, чтобы она почувствовала, что я тут, близко.

Проводила ее на свое место.

Лукреция напоминала мою маму, тот же возраст, очень благовоспитанная, с виду хрупкая, и таким образом мне легко было настроиться на волну ее чувств.

Во время полета я прошла по салону несколько раз, и каждый раз смотрела на нее, чтобы успокоить взглядом.

Самолет тряхнуло, и еще, и еще раз, и она снова вызвала меня, я постаралась развеять ее сомнения и страхи, которые не хотели уходить, и это было заметно по тому, как она сидит все в такой же застывшей позе.

Я сказала ей, что уровень безопасности на самолетах самый высокий, что техническая проверка и техобслуживание проводятся постоянно, и что пилоты отлично обучены.

Когда мы готовили салон к посадке, она спросила меня с деланной беспечностью:

– А все эти шумы, это нормально, или что-то случилось?

Я рассказала ей откуда исходят шумы, которые могут показаться подозрительными: выпускаются шасси, открываются люки, набираем скорость и меняются обороты двигателей, выпускаются закрылки и предкрылки из крыльев, зазвенел наш внутренний телефон, запищал зуммер, это кто-то из пассажиров зовет нас.

Я чувствовала, что знать все это шло ей на пользу, хотя она не переставала неосознанно грызть ногти.

Я посоветовала ей делать глубокие и медленные вдохи и выдохи, чтобы насытить легкие кислородом и расслабить мышцы, и добавила кое-что из приемов аутогенной тренировки для постепенного расслабления.

Теперь Лукреция как будто уселась более непринужденно, поудобнее, и господин Лукерини тоже, хотя лицо его продолжало выражать неуверенность, губы у него застыли в улыбке, при которой правый угол рта поднимался чуть выше левого.

– Ты наш небесный ангел, – проговорил он.

При снижении самолет тряхнуло всего чуток, так как мы пролетали через зону турбулентности, и полет завершился мягкой посадкой.

– Дамы и господа, добро пожаловать. Желаем вам приятного пребывания во Франкфурте.

Во Франкфурт мы прибыли точно вовремя.

Прежде чем выйти из самолета, Лукреция сдержанно и изящно обняла меня и сказала:

– Спасибо.

Это я была благодарна ей за вежливость.

Муж крепко пожал мне руку, он снова обрел силу и заблистал аристократичностью, которая угадывалась в нем с самого начала.

– До свидания!

Вот что мне запомнилось из только что завершившегося полета, воспоминания накатываются неожиданно, когда собираешься вновь насладиться теплом домашнего очага. Вдруг я услышала, как хлопнула дверь.

Это вышла Ева.

Я натянула одеяло на голову, чтобы умерить лившийся в окно свет.

Пришло время отдохнуть. Я почти погрузилась в сон, затерявшись средь раздумий: надо учитывать, что летать в ограниченном и скованном пространстве самолета может быть неестественным, поэтому вполне допустимо, что кто-то поддается своим личным неосознанным и отдаленным страхам. И в этот момент я вспомнила кое-что из своего прошлого. Я осознала, что отдельные моменты могут обусловить практически всю жизнь.

Отрочество

В юности свободного времени мне давали мало, и это доставляло мне немало терзаний, так как в предоставленной мне ограниченности пространства и в короткие моменты дозволенной свободы я чувствовала себя узницей, ведь мне надо было скрупулезно и беспрекословно соблюдать навязанное расписание.

Я не была хозяйкой своего времени.

Я вспомнила, что до восемнадцати лет в редкие субботние вечера, когда мне разрешали пойти куда-нибудь с друзьями, возвращаться надо было не позднее самое большее двадцати двух тридцати.

Мои друзья встречались в двадцать один час и думали, куда пойти ужинать, за стол мы садились как правило не раньше двадцати двух.

Мне всегда было торопно, я нервничала, если официант подходил не сразу, мне никогда не удавалось от души посидеть в компании, потому что я знала, что надо возвращаться домой, возвращаться слишком рано.

Я едва успевала заказать пиццу в надежде, что обслужат быстро, и я смогу, по крайней мере, откусить кусок этой пиццы, хотя аппетит пропал, так как желудок у меня уже начинал напрягаться, а желудочные соки бурлили от треволнения.

В любом случае, я вставала из-за стола уже с большим опозданием, никак не попасть домой в указанный час.

Было всегда трудно упросить кого-нибудь прервать ужин и довезти меня до дома, но время возврата было неукоснительно и категорично, а у меня ничего такого, на чем можно было доехать, не имелось.

Во время гонки до дома по моей несознательной жалобной просьбе никаких ограничений скорости не соблюдалось. У светофоров мы зачастую легкомысленно и неразумно пролетали на красный свет.

Мчавшийся на всей скорости мотороллер наводил на меня ужас, который остался у меня по сей день. Я смотрела как перед глазами, словно в кошмаре, бешено мелькают вечерние огни; фары встречных машин и фонари проскакивали, по моему разумению, слишком быстро.

Вот какая цена за то, чтобы избежать унижений и злостных упреков по возращении домой; только осмелься я не приехать вовремя, дверь изнутри запрут, и мне придется выдумывать всяческие оправдания, стараясь сделать так, чтобы не появилось грозного выражения на лице моего отца, которого злило мое непослушание и неуважение к нему, а к тому же он наверняка беспокоился.

Угрозы, наказания и порицания постоянно выражались криком, пощечинами и новыми строгими запретами.

И все это, даже если запоздаешь самую малость.

Самую малость.

Папа, явно, был слишком строг.

Я помню день, когда была страшно рада, что мне разрешили пойти на день рождения моей лучшей подруги, до этого я несколько дней упрашивала отца.

На день рождения должен был прийти и один мальчик, мой одноклассник, который мне очень нравился.