скачать книгу бесплатно
– Ну, дай поесть сыну, Василий, – причитала матушка, вынося хлебосолы из поварской комнаты. – Потом расспросишь, чай, не вечер.
Родительский стол не ломился от яств, но и бедным его нельзя было назвать: кулебяка, гусиный паштет, варёная репа, глухарь, запеченный в тесте, брусничный и клюквенный морс, медовуха, куличи с рыбой и голубикой – всё, чем богата была земля подмосковная, матушка сама аккуратно выстраивала на столе, крытом кружевами вологодскими.
С десяток крестьянских душ досталось Василию Афанасьевичу из надела Великой княгини Софьи Витовны, бабки нынешнего государя. Был он служилым человеком в её вотчине – Митино. Выбился в люди благодаря уму и сообразительности, за что и дарован был малой деревенькой.
Снаружи отеческий дом мало чем отличался от простой крестьянской избы, разве что больше был по размеру, да во дворе отец соорудил конюшню и баньку. Зато внутри обстановка не уступала иным боярским усадьбам. Резные шкафчики, буфеты, коврики домотканые и даже персидский ковёр на стене в гостиной зале. В услужении у матушки три дворовые девки. Одна хлебосолами занята, другая стиркой да прибиранием светлиц, третья ткачеством и вышиванием – кое-что из её рукоделий зимой выставляли на продажу на Москве-реке. Единственный дворовой холоп – конюх Елисей – он же плотник, кузнец и до девок охотник, не раз был бит хозяином за недопустимые вольности. Оттого отличался преданностью и особой любовью к «Курице» – как за глаза называли Василия Афанасьевича более влиятельные соседи. Елисей в обиду хозяина не давал и не раз встревал в перепалку, и не только словесную, с соседскими, если слышал от них оскорбительное, по его мнению, прозвище.
– Ну, как там, в Венгриях? – вопрошал любознательный Василий Афанасьевич. – Палаты каменные али деревянные мастерят?
– По преимуществу, каменные, – коротко отвечал Фёдор.
– Вишь ты, а у нас – деревянные. Оттого и пожаров много. Вот давеча у Тушиных Свято-Спасский монастырь горел – три дня не могли потушить. Леса в избытке, да головы нет. Как будем соболей, белок да куниц промышлять, когда весь лес вырубим?
– Не ворчи, Василий Афанасьевич, – вмешалась матушка. – Пусть Феденька о жилье в Москве расскажет. Как там внучата наши, Афоня да Ивашка?
– О Москве успеется, – перебил жену Курицын старший. – А кто королём у них, Фёдор?
– Королём Матвей Корвин. Корвин – прозвище, по-ихнему «ворон». Хитёр да пронырлив. Купил корону у императора Фридриха за большие деньги, а потом того императора из его города Вены и попросил. Турок разбил дважды. Зело мудр. Наш государь греческую царевну в жёны взял, а Матвей – флорентийскую. Книг на латинском привёз. Каменщиков, пушкарей, рудознатцев италийских. Как и наш Иоанн Васильевич, земли венгерские собирает. Мало того, и соседние к рукам прибирает: Чехию, Силезию, Словакию тож.
На челе Василия Афанасьевича обозначилась борозда глубокая – призадумался он. Собирание земель – его любимая тема.
– Разумею теперь, зачем тебя государь к королю Венгерскому посылал. Нам свободный проход в Италию нужен. Нас ливонцы с поляками, литовцами да турками в кольцо взяли, вздохнуть не дают. Значит, с Венгрией дружить будем. А я думаю и с турками завести разговор надо: тогда по морю Чёрному купцы приезжать будут. И ни Литва, ни Польша, ни Ливония помехой не станут, обойдём их стороной. Ты как, Фёдор, мыслишь?
– Так и мыслю, – оживился Фёдор Васильевич. – С Венгрией против Польши договор заключил, теперь в Турцию послов посылать будем.
Ближе к вечеру, как давно уже было заведено, отец и сын уединились в небольшой комнате – «коморе», как называл её Курицын старший, где Василий Афанасьевич разрабатывал прожекты об устройстве земли русской.
В «коморе» нашёлся для государева дьяка благодатный и вместе с тем требовательный слушатель – отец не любил фальши ни в делах, ни в мыслях. Ему решил Курицын поведать свою повесть о Дракуле, тайный плод венгерских размышлений. За этим в родимое гнездо и приезжал.
Открыл заветную тетрадку, набрал в грудь воздуха побольше и выговорил еле слышно:
– А послушай, батюшка Василий Афанасьевич, мою новую повесть.
Сказание о Дракуле
– Был в Мутьянской земле греческой веры христианин воевода именем Дракула – валашским языком, а нашим – диавол. Так зломудр, как по имени, такова и жизнь его была.
– Где же эта земля Мунтьянская? – полюбопытствовал Василий Афанасьевич. Устроившись на лавке поудобнее, он приготовился к долгому слушанию.
Курицын знал, что батюшка любит точность. Посему чётко разъяснил:
– Это земля Валашская, что в гористой местности к югу от королевства Венгерского, да к западу от княжества Молдавского, – и продолжил:
– Однажды пришли к нему послы турецкого царя и, войдя, поклонились, а шапок – по своему обычаю – не сняли. Спросил их Дракула: «Почему так поступили, пришли к великому государю и бесчестие ему нанесли?»
Те отвечают: «Таковы обычаи страны нашей».
Он им говорит: «Я хочу закон земли вашей подтвердить, чтобы крепко его держались». И повелел прибить шапки к их головам гвоздями, и отпустил со словами: «Идите и скажите государю вашему, коли он привык терпеть от вас такое бесчестие, а мы не привыкли, пусть не посылает свой обычай являть другим государям, которым он чужд, а блюдёт только в стране своей».
– Суров, зело суров сей Дракула, – не удержался от восклицания Василий Афанасьевич, но в голосе его не слышно было осуждения действий государя валашского. – Но, Фёдор, доподлинно мне известно, что турки носят на голове не шапки, а тюрбаны или, в крайнем случае, фески.
– Верно, отец, – улыбнулся Курицын. – Откуда ты знаешь? Я то турок видел, почитай, год держали меня в Белом городе.
Курицын старший промолчал, ничем не выдавая, что слова сына было ему лестно слушать. – Продолжай, продолжай. Потом расскажешь о Белом городе.
– Царь же весьма разгневался и пошёл на Дракулу войной, и напал великими силами. Тот же, собрав всё войско своё, ударил на турок ночью и перебил их множество. Но не смог с небольшой своей ратью одолеть всё их войско огромное и отступил. И стал сам осматривать всех, кто вернулся с ним с поля битвы. Кто был ранен в грудь, тому воздавал почести и в витязи производил, а кто в спину – того велел на кол сажать, говоря: «Не мужчина ты, а женщина». А когда снова пошёл войной на турок, то сказал воинам своим: «Кто о смерти думает, пусть не идёт со мной, а здесь остаётся». Царь же услышав об этом, повернул назад с великим позором, потеряв без числа воинов и не посмев выступить против Дракулы.
Фёдор Васильевич взглянул на отца, ожидая от него оценки происходящего. Тот слушал, закрыв глаза, только пальцы, теребившие угол скатёрки, выдавали его бодрствование.
– Сейчас самое интересное. Что ты скажешь на это?
– И отправил царь к Дракуле посла, требуя от него дани. Дракула же воздал послу пышные почести и показал ему богатство своё и сказал: «Я не только готов платить дань царю, но со всем воинством и со всем богатством своим готов пойти к нему на службу и, как повелит мне, так буду ему служить. И ты передай царю, что, когда пойду к нему, пусть объявит он по своей земле, чтобы не чинили зла мне и людям моим, а вскоре вслед за тобою к царю пойду и дань принесу. Царь же услышав от посла своего, что хочет Дракула прийти к нему на службу, и что послу его почести воздал, зело рад был, ибо вёл в то время войну на востоке. И тот час послал объявить по всем городам и по всем землям, чтобы, когда пойдёт Дракула, никто никакого зла ему не причинял, а, напротив, встречали бы его с почётом. Дракула же, собрав войско, двинулся в путь, и сопровождали его царские приставы и воздавали ему всяческие почести. Он же, углубившись в Турецкую землю на пять дневных переходов, внезапно повернул назад и стал разорять города и сёла, и людей множество перебил и пленил: одних турок на колья сажал, других рассекал надвое и сжигал, не щадя и грудных младенцев. Ничего не оставил на пути своём, всю землю в пустыню превратил, а бывших там христиан увёл и в своей земле расселил. И возвратился восвояси, захватив несметные богатства, а приставов царских отпустил с почестями, напутствуя: «Идите и поведайте царю вашему обо всём, что видели: сколько мог, послужил ему. И если люба ему моя служба, готов и ещё ему так служить, сколько сил моих станет». Царь же ничего не смог с ним сделать, только себя опозорил.
– Свиреп, слишком свиреп, хоть и христианин, – пробурчал Василий Афанасьевич. – Наш государь на его месте так не поступил бы. Мудрее наш Иоанн Васильевич будет. Он и воюет, и договоры о мире устраивает. Передышку давать нужно. Война войной, а, если слово даёшь, так держать нужно.
– Скажу, отец, и о времени мирном. Послушай, как Дракула жизнь внутри страны устроил. Здесь он слово держит – зло искореняет:
– И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что если кто совершит какое-либо преступление, украдёт или ограбит, или обманет, или обидит, не избегнуть тому смерти. Будь он знатным вельможей или священником или монахом, или простым человеком, пусть бы он владел несметными богатствами, всё равно не мог отступиться от смерти. Так грозен был Дракула.
Курицын взглянул на отца. Василий Афанасьевич тихо дремал, опустив голову на грудь. Фёдор Васильевич накрыл его плечи шерстяным покрывалом и подкинул в печь несколько поленьев – искорки благодарно обожгли дьяку его белые холёные руки.
Рано утром, когда небо едва только предвещало рассвет, не попрощавшись с родителем, Курицын выехал из родимого дома. Надо быть при дворе – Иоанн Васильевич не прощал долгой отлучки своих любимцев.
Князь Белозерский, дядя Иоанна Васильевича, не приходился ему ни любимцем, ни врагом. С тех пор как князья рязанские, ростовские да ярославские передали свои земли в московское княжение, только три удела оставались неподвластны Великому князю – братьев родных: Андрея и Бориса – да князя Белозерского. Братья – молоды, здоровы, хозяйство вели исправно. Не одну ночь промаялся Иоанн Васильевич в бессоннице: то голову в мягкие перины окунал, то квасу холодного отпить вставал – не помогало: мысли, как забрать себе вотчины братьев, вертелись в мозгу, словно рой пчелиный, покоя не давали. А за дядю душа не болела. Был Михаил Андреевич стар годами. Удел его – Верея с Малоярославцем, да Белоозеро с Кирилловым монастырём – никуда не денется: упадёт к его ногам как спелый плод с летнего дерева.
Но Михаил Андреевич как раз и не собирался умирать. Новая забава у него появилась. Словно молодильное яблоко, упавшее невесть откуда, и, возможно, как раз с того же дерева, о котором думал венценосный племянник, забава эта благотворно влияла на живительные сосуды дряхлеющего тела, озаряла короткие ночи и длинные дни свежим майским дыханием. Сдержал слово инок Ефросин: переписал Лаодикийское послание. Вместе с тремя подводами соли разъездной монах Климент доставил в Верею понравившуюся Михаилу Андреевичу книжицу.
«Мала книжица, а сколько забот мужу принесла! – дивилась княгиня. – И о болячках думать забыл, и об обидах. Как дитя малое, сидит над ней целыми днями, загадки разгадывает».
Но не только книжицей сыт был Михаил Андреевич. С утра принял купцов, ожидавших наряд на соляные припасы; отчитал, что мало соли берут, грозился ливонским купцам подряд отдать. Потом «старшему брату, государю всея Руси, Иоанну Васильевичу» письмо написал, поблагодарил за хлеб за соль, коими потчевал его племянник по дороге из Бела озера. Остановиться у государя – жена Михаила Андреевича велела. Княгиня приходилась двоюродной сестрой Иоанну Васильевичу по линии матери своей – та была сестрой жены Великого князя Василия Тёмного, отца государя. В сложных коллизиях между членами большой великокняжеской семьи родственные отношения давно уже ничего не значили. Это хорошо знал Михаил Андреевич. Но княгиня Белозерская и сама придерживалась старых отеческих правил и от мужа того требовала.
К обеду, освободившись от государственных дел, Михаил Андреевич с Лаодикийским посланием в руках уединился в потаённой комнате, о существовании которой знал только старый слуга, да и тот преставился в прошлом году. Ещё батюшка Андрей Дмитриевич распорядился соорудить её на всякий случай – «буде, где схорониться». Мало ли что? Вдруг ордынцы нагрянут или настроение у Великого князя Московского переменится?
Князю хотелось побыть одному, а княгиня сейчас должна приглашать на обед – по заведённому обычаю Михаил Андреевич должен восседать за столом в окружении бояр и воевод. Взяв лист бумаги и гусиное перо, Михаил Андреевич колдовал над книжицей.
«Чтобы узнать фамилию, – читал князь, – нужно написать: десять и дважды пять; тридцать раз по десяти и дважды пятьдесят; девять раз по десяти и дважды пять; и дважды три с двумя; восемьдесят раз по десяти и девять раз по девяти и дважды девять с одним; завершается ером. Четыре столпа и четыре приклада».
Вот загадку переписчик Ефросин загадал! Открыл Михаил Андреевич Книгу пророков, читать стал. Может, там какая хитрость заложена?
Княгиня несколько раз стучалась к Михаилу Андреевичу… «Не слышит или не хочет слышать?» Входить в покои без дозволения не в её правилах, да и муж не одобрит. Позвала ближайшего к князю боярина, друга юных лет его, князя Василия Ромодановского. С ним решила держать совет.
– Свет мой ясный, княгиня, – говорил Ромодановский. – Давно знаю Михаила Андреевича. Таким никогда его не видал. Поди, болен. Взор поверх голов наших направляет, как будто на небе кого ищет. В глазах блеск, на ланитах румянец. Похоже, лихорадка. Многие лета князю! Не взыщи. Но пора ему писать духовную грамоту. Дал клятву князь с целованием креста, что передаст удел свой государю. Не ровен час, с головой что скоится, каков ответ перед Великим князем Иоанном Васильевичем держать будем? Подумай о детках своих, о боярах верных, о служилых людях. Лют будет Великий князь, коли не найдёт завещания.
– Вот ты попробуй и скажи Михаилу Андреевичу. Меня он не послушает, – ответила княгиня. – А сейчас пойдём к столу.
Вот уж битый час ждёт двор Белозерского князя предводителя своего. Перепёлки да куропатки остыли давно, соленья да маринады не тронуты, куличи да кулебяки не поданы. Но не ропщет никто, беседу ведут бояре: кто об охоте, кто о рыбалке, кто о торговле, а кто о земельных наделах.
Не знал никто, что Михаил Андреевич давно за дверью стоит, в гомон застольный вслушивается. Но вот пробил час, вошёл князь, стихли разговоры.
Михаил Андреевич нетвёрдой походкой подошёл к креслу, поцеловал в щёку княгиню и сел рядом. «Что-то нездоровится мне, Елена». Взглянула Елена – бледен князь. Сжала руку его. Тишина наступила. Иоанн, священник княжеский, прочёл молитву. Ромодановский провозгласил заздравную. Снова зашумели бояре, началось застолье долгожданное.
– Стойте, – князь Белозерский поднялся. – Я тут за дверью стоял, беседы ваши слушал. О лесе, о рыбе, об угодьях, о хлебе вы говорили. Никто о душе. Никто о государе Иоанне Васильевиче. Никто о здравии князя своего.
– Что ты, князь Михаил Андреевич, – зароптали бояре. – Денно и нощно о делах твоих вспоминаем.
– А о самовластии души задумался кто? – Переглянулись бояре. Никогда таких речей от князя не слыхивали. Отец Иоанн нахмурился. Никак в толк не возьмёт, куда клонит беседу Михаил Андреевич. О каком самовластии речь? И от кого оно, самовластие? От Великого князя? От Бога?
– Мы, Михаил Андреевич, глупы, книг мудрёных не читаем, – разрядил обстановку боярин Нащокин, глава канцелярии Верейского и Белозерского двора, грузный краснолицый мордастый весельчак, балагур и жизнелюб, не раз замеченный князем в утаивании малых толик при сборе крестьянских податей.
– А зря, – Михаил Андреевич сел и за весь обед не проронил ни слова. Впрочем, не ел и не пил, сколько ни уговаривала его княгиня. Про себя же подумал: «Если такие будут заправлять государевыми делами, Москва ещё долго будет строиться. Нет, не попустит государь. Жёсток Иоанн Васильевич, куда там жёсток, жесток с обманщиками. Так, наверное, и нужно».
К вечеру позвал Ромодановского. С ним закрылись надолго.
Утром Михаил Андреевич показал княгине духовную грамоту, скреплённую личной печатью:
«Завещаю, что моя отчина, и чем меня благословил отец мой, и я благословил, дал эту свою отчину господину и государю Великому князю Иоанну Васильевичу всея Руси…» – На глаза княгини, как пелена упала. С большим трудом читала она дальше: «Да чтобы господин мой князь великий пожаловал: и после моей кончины судов моих не посудил… и что мои люди, кого чем пожаловал жалованьем и деревнями, государь бы мой князь великий моего жалованья не порушил, чтобы мои люди после кончины моей не заплакали».
Дочитав завещание до конца, княгиня не выдержала и зарыдала.
Обняв жену, Михаил Андреевич проронил слова, которые запали ей в душу до конца дней, в то же время оставаясь вечной загадкой:
– Я, Елена, долго думал. Все беды из-за тщеславия нашего. Все князьями мнят себя Великими. Все хотят быть с уделами. Я сейчас только понял: один должен быть удел. У Великого князя. И только старшему сыну обещан. Тогда только сильна Москва будет. А ты не тревожься, есть Божий суд и самовластие души: одно из другого прорастает. С тем и уйду!
Княгиня всплакнула. Знала, как рассуждали её предки, и верила им, а не Михаилу Андреевичу, внезапное прозрение которого пугало её сильно. Одно понимала, чисто по-женски: скоро останется одна, без опоры мужниной, и как жить дальше – не знала.
Ещё неделю Михаил Андреевич читал Четвероевангелие, подаренное ему Иоанном Васильевичем с десяток годков назад. Потом слёг, видимо, ослабленный поездкой на Бело озеро, раздумьями и сомнениями.
На исповеди сказал: «Знаю, кто написал Лаодикийское послание».
Слова эти никто не понял: ни Иоанн, духовник княжеский, ни жена, Елена, ни князь Василий, друг юных лет.
Близким запомнилась улыбка, с которой он уходил…
Дело третье. Заморские гости. С кем дружить?
С утра голова у Курицына болела думой о турках…
Прав батюшка, нужно дружбу водить с басурманами. Велика держава их: от Чёрного до Индийского моря-океана простирается. У нас только Белое студёное, льдами большей частию покрытое, далеко не уплывёшь. И то, тесно туркам. Перешли Босфор, принялись за христианские государства. Словно река, вышедшая из берегов, сметают всё на пути, империи рушат.
Пали греки, албанцы, болгары, сербы, хорваты. Уже венецианские города к рукам прибирают, к папе римскому подбираются.
– Что тут планы какого-то дьяка? – думал о себе в третьем лице Курицын. Первому из русских ему удалось увидеть эту адскую силу. Почитай, два года прошло, а всё не может забыть, как это было.
…Внезапно они явились, словно призраки в заснеженной степи, – белые всадники на белых конях, с копьями на перевес, с саблями над головой. Не литовцы… те одеты как рыцари… И с молодцами Менгли Гирея не схожи – у татар лошадёнки поменьше и крику много.
Эти же молча налетели, саблями машут, глазами вращают. Так страшнее ещё. «Турки», – успел шепнуть возница. Достал Курицын охранную грамоту – не ждал, что поможет – на всякий случай. Помогло. Радостно зацокали, мол, знатную персону ухватили. Развернули обоз, к себе повезли, в Белую крепость, на берег Чёрного моря…
Начальник крепости сразу допрос учинил: куда направляются и зачем, и что за люди, и почему без разрешения по турецкой земле едут? Объяснил Курицын, что посол он московский и из Венгрии домой возвращается. А что земля эта турецкая – не знал. Раньше она молдавской была и на проезд по ней грамота имеется. Турок разрешение на проезд из рук вырвал, разорвал на клочки, и молвил: «В оковы не заковывать до выяснения подлинности особы». Грамоту же охранную государя московского отправил в Константинополь – в канцелярию Великого, Непобедимого и Справедливого Баязета Второго – султана Высокого Османского Государства.
Курицын и рад был заточению… Солома под ногами, железное кольцо в стене, коим узников заковывают, цепь, слава Богу, пока в стороне; острая похлёбка чечевичная да тусклый свет из узкой щели, проделанной вместо окна в толстенной стене, сырость да мгла – что ещё нужно, чтобы стать философом. Думано – передумано много…Жизнь в Буде при дворе короля Матфея казалась далёкой, хоть убыли из Венгрии не так давно. Помнил лишь книги, прочитанные в королевской библиотеке, да рассказы немецких купцов о Дракуле. Четырнадцать годков просидел в темнице валашский господарь, а выпустил его король Матфей – за год свою смерть нашёл. Не мог Курицын в Венгрии всей правды узнать. Не любили там Дракулу. А здесь в стане турецком, где Дракулу главным врагом султана почитали, правда и открылась.
Приставил начальник крепости стража нового, который при допросе слова Курицына переводил. Михай – молдаванин его звали, у Дракулы служил, когда тот из Венгрии воротился. Рассказывал сей молдаванин разные истории о своём господине.
История первая
– Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить воду из того колодца, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя он в безлюдном месте, поставил золотую чашу дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чаши и ставил её на место, и сколько времени прошло – никто не посмел украсть ту чашу.
История вторая
– Однажды прибыл из Венгерской земли купец. И, как принято было у Дракулы, оставил воз свой на городской улице перед домом, а товар свой – на возу, а сам лёг спать в доме. И кто-то украл с воза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже. Дракула же отвечал: «Иди. Этой же ночью найдёшь своё золото». И приказал по всему городу искать вора, пригрозив: «Если не найдёте преступника, весь город погублю». И велел той же ночью положить на воз своё золото и добавить лишний дукат. Купец же наутро встал, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой. И увидел, что один дукат лишний, и, придя к Дракуле, сказал: «Государь, нашёл я золото, но один дукат не мой – лишний». В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: «Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, посадил бы тебя на кол вместе с этим вором».
История третья
– Однажды объявил Дракула по всей земле своей, пусть придут к нему все, кто стар или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же велел собрать всех их в построенных для них хоромах и велел принести им как можно больше еды и вина – они же пировали вовсю и веселились. Дракула же сам к ним пришёл и спросил: «Чего ещё хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо Богу, государь, и тебе: на что тебя Бог наставит». Он же спросил их: «А хотите, чтобы сделал вас счастливыми на этом свете, и не в чём не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хоромы и поджечь их, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней».
Ещё сказывал страж, как погиб господин его.
Наблюдал Дракула с холма битву войска своего с турками – в тот момент его копьями в спину сразили. Свои убили, бояре. На сторону султана переметнуться решили. Господарем стал Влад-монах, младший брат Дракулы. Ему и служит теперь страж Михай. А здесь потому оказался, что валахи после смерти Дракулы на сторону султана встали и год назад Белую крепость у братьев своих, молдаван, вместе с турками отбили.
…Долго текли дни в Аккермане – так турки Белую крепость прозвали. Затерялась депеша начальника крепости в султанских хоромах. Полгода прошло – никакого ответа. Сидеть бы у турок до конца дней, кабы не Михай. Передал он брату своему, что Курицын с посольством в Аккермане взаперти сидит. Тот Стефану Великому донёс, Стефан – королю Матфею, Матфей – государю Московскому. Государь призадумался. Нарушились планы его. Велел он Курицыну в Венгрии гостей заморских дожидаться, коих из италийских городов выписал. Просил государь для приглашённых мастеров новую дорогу опробовать. Через дружеские Венгрию и Молдавию, кордоны литовские в стороне оставляя, в Крым к хану Менгли Гирею – он в союзе с Московией, мешать не станет – а дальше через Дон степями бескрайними вдоль Волги-матушки в самое сердце княжества Московского. Через Ливонию беспокойно стало, держат в магистрате Ревеля и послов, и гостей заморских, не глядя на грамоты Иоанна Васильевича.
Всё сломали басурманы! Стоит работа в Кремле, стены разобрали – возводить некому, башни новые ставить надо, да и палаты великокняжеские поизносились.
А король Матфей, как узнал о невзгодах курицынских, долго не думал, написал письмо султану: просил освободить Курицына. Султан у Менгли Гирея справился. Крымский хан подтвердил: «дружбу с Москвой водим, освободи Великий, Непобедимый и Справедливый Баязет посла московского». Не прошло и трёх месяцев, освободил Великий, Непобедимый и Справедливый Курицына, а через слуг передал дьяку в дорогу слова свои: «Если брат наш, Менгли Гирей дружбу с Москвой водит, то и мы могли бы».
…Вот и думал Курицын по прошествию двух лет. Почему турецкое дело на месте стоит? Отправил государь Баязету грамоту свою. Тот в ответ посла, да литовцы в Смоленске его задержали и обратно воротили. Зря Иоанн Васильевич медлит. Путь для заморских гостей по Чёрному морю невозможен стал. Турки Босфор перекрыли, корабли венецианские не пропускают. Захирела торговля наша.
Как подступиться к государю, не знал Курицын. Не заводил Иоанн Васильевич разговора о турках. С Венгрией дело хотел справить. Велел дьяку с послом венгерским говорить, да вновь просить Матфея прислать мастеров каменных дел стены строить, палаты да церкви возводить.
Решил Курицын на хитрость пойти. Написать Великому князю донесение о том, как устроена Белая крепость, что Аккерманом теперь зовётся. Любил Великий князь чертежи разные изучать о крепостях и о палатах каменных. Глядишь, и разговор о турках завяжется. Тут Курицын и «восточный прожект» подкинет.
Описание крепости Аккерманской, для Великого князя и государя всея Руси Иоанна Васильевича рабом Федькой Курицыным самолично сделанное
– А крепость сия – огромный город, из четырёх дворов состоит, стенами высокими обнесена, одна из них в море глядит.
Двор первый. Въезд через ворота главные по мосту подъёмному. Там жилые дома, кузня, гончарная мастерская, склады с провиантом и запасом воды. В центре двора – торговые ряды. Ярмарка. Чего только нет: персидские ковры, турецкие сладости, венецианская посуда, молдавский виноград и яблоки.
Двор второй. В него попадаешь из первого. Здесь гарнизон крепости стоит…
Оба двора стенами отгорожены от третьего – самого малого.
Двор третий. По углам четыре башни стоят. Называют замком генуэзским. Генуэзцы для защиты купцов своих его строили. В одной башне, что на скале над морем – казна. Охраняема денно и нощно. Она куртиной соединена со второй – в ней темница. Ещё одна – у моря, потаённый ход имеет из крепости. Перед нею четвёртая башня – в ней начальник крепости сидит. Она самая укреплённая, с бойницами для пушек и ружей. И стены имеет самые толстые – в несколько сажен.
Двор четвёртый. Корабельный. Рядом с замком генуэзским соседствует, выход потаённый к морю имеет. Здесь живут моряки да купцы турецкие. За стеной у пристани корабли генуэзские стоят, купцами брошенные. Как перекрыли турки проход в Чёрное море, так и остались стоять без хозяев.
В конце Курицын приписал: «Крепость сию на бумаге отобразил не потехи ради, а для пользы государя Князя Великого Иоанна Василевича».
Донесение своё вручил постельничему – самый верный способ попасться на ясные очи государя, от себя же на словах добавил: «Дело сие не терпит промедления». Иоанн Васильевич не заставил себя долго ждать. На следующий день ясные очи – у государя они были ярко-голубого цвета – внимательно смотрели в глаза Курицыну. Взгляд этот был не иначе как магнетическим – бояре в гостиной зале решительно от него уклонялись, а уж, когда на ком остановится – считал тот концом света. За одно и то же содеянное всего можно было ждать: и награды, и опалы. Девки, особливо те, что незамужем, или, наоборот, на сносях, падали от него в обморок.
