скачать книгу бесплатно
Питер Стоун занял свободную нижнюю кровать напротив Коха, слева от него разместился Шнитке. Для англичанина пришло время познакомиться по-настоящему, представиться, обменяться рукопожатиями. Хотя первым руку ему протянул обер-лейтенант.
– Кох, Рихард Кох.
– Питер Стоун. Вы говорите по-английски?
Кох ответил на этом языке:
– Да, я говорю по-английски. А вы по-немецки?
– Раньше больше понимал, но в последние несколько недель у меня была неплохая практика.
– Спасибо русским?
– Косвенно, да, спасибо русским, а если прямо, то вашему брату; не думал, что немцы столь болтливы.
В разговор вмешался Шнитке:
– Я заметил вас еще на вокзале, когда мы прибыли… Ведь на вас английская форма?
– Да, была… А теперь она лежит на полу, источая зловоние.
Стоун посмотрел на свою рабочую одежду, как бы удивляясь новому обличию. Наверное, только змеи радуются, когда линяют и меняют шкуру. Люди привыкают с трудом.
– Мы все здесь источаем зловоние время от времени, – сказал кто-то из старожилов с соседних нар. Разговор теперь велся на немецком языке.
– И что здесь вообще происходит, как проходит быт, вы что-нибудь узнали? – Спросил у него Стоун.
– Каким он может быть? Очень скудный, не для того нас сюда привезли, чтобы украшать нашу жизнь, – ответил старожил.
– А всего остального хватает, даже в избытке, – добавил еще кто-то, – хотя можно было ожидать худшего.
Питер устало произнес:
– Ну я к этому особого отношения не имею и поэтому задерживаться здесь не собираюсь.
– Искренне вам верю, – сказал Кох.
А кто-то из старожилов назидательно произнес:
– А пока нам всем надо приготовиться к тому, что завтра у нас будет обычный день арестанта, такой же, каким он был вчера и позавчера и месяц назад у всех других заключенных, оказавшихся тут прежде нас. Спите.
– Это разумно, – согласился Кох. – Успеем наговориться. А сейчас я просто валюсь с ног. Спокойной ночи.
У Стоуна уже смыкались глаза, и он ничего не ответил. А сон был радостный, из прошлого Рождества…
Глава третья
Лондон, Ричмонд. 1938 год, Рождество
Отец Питера – сэр Мэтью Вильям Стоун был давним другом отца Мэри Леннокс – Гумберта. А жены обоих высокопоставленных лордов – Анна и Грейс – также приятельствовали с незапамятных времен. Так что бракосочетание их любимых отпрысков стало логическим завершением негласного обоюдного стремления родовитых семейств и началом новой ветви генеалогического древа. Жили они также по соседству. Этот район издавна славился не только великолепной утонченной архитектурой, но и обширными, обрамляющими зданиями, зелёными зонами. Здесь было множество аллей, дорожек, тропинок, троп – пеших, велосипедных и конных. Это были любимые места отдыха и занятий спортом молодых членов семейств Стоунов и Ленноксов, наконец-то породнившихся, как того долго чаяли некоторые коренные ричмондцы. А чуть дальше, в Richmond upon Thames располагался боксерский клуб, на открытом первенстве которого вот уже третий год подряд главный приз в своей категории брал молодой Питер Стоун. К недовольству родителей.
Перед Рождеством он в очередной раз одержал победу. И на следующий год должен был состязаться в первенстве Англии. Хотя Мэри и возражала. Ей этот вид спорта никогда не нравился.
– Это самый умный вид спорта и единственный, где обязательно надо иметь голову, – говорил Питер.
– Почему? – Наивно спрашивала Мери.
– А потому, моя дорогая, она нужна для того, чтобы было по чему бить.
А пока все Стоуны и Ленноксы готовились к Рождеству. Этот семейный праздник решили провести все вместе. Да еще пригласить отца Оливера, когда он закончит службу в викторианской церкви, где венчались Питер и Мэри. Ну и Джесси Оуэнс, понятно. Он уже давно был полноправным членом семьи, жил в доме и имел свою комнату также, как и Питер в холостяцкой жизни.
Любой англичанин, считает Рождество сугубо семейным праздником. Стоуны и Ленноксы накануне двадцать пятого декабря весь день занимались торжественными приготовлениями, украшали комнаты в обоих поместьях (решили справлять праздник в обоих домах по очереди), наряжали ёлки, упаковывали подарки, готовили рождественские блюда. Грейс Леннокс, отдавая дань традиции, готовила вместе с кухаркой индейку с крыжовниковым соусом и большого гуся. На Анну был возложен сладкий овсяный пудинг, с запеченной внутри монеткой на удачу, и огромный пирог. Мужчины отбирали вина из погребов, готовили ингредиенты к пуншу, репетировали в уме остроумные тосты. В этот, и на следующий день, традиционно поздравляли и одаривали подарками не только родных и близких друзей, но и тех в округе, кого знали постольку-поскольку – почтальонов, продавцов, дворников, помощников по хозяйству, а также нищих и обездоленных.
Каминный зал был украшен красивой ёлкой, на верхушку которой была посажена голубая звезда – напоминание о Вифлеемском светиле. А вокруг самой красавицы разложены главные атрибуты праздника: красные носки, украшенные узорами, небольшие венки со свечами, ветки остролиста и плюща. А на столе рядом, кристингл – апельсины с насаженными в них свечами, карамельные трости и, конечно, рождественское печенье для Санты.
Конечно, погода в Ричмонде в Рождество как обычно была сырой, пасмурной и дождливой, но ближе к полуночи и она чуть смилостивилась и порадовала чистым небом с яркими звездами. Все высыпали во двор. Возле парадного входа, рядом с бюстами Веллингтона и Наполеона началась настоящая феерия, украшенная салютом и фейерверком.
Мэтью, Гумберт, Грейс, Анна, Питер, Мэри, Джесси и отец Оливер стояли полукругом, обнимались, смеялись и что-то говорили друг другу. Это было последнее мирное Рождество, которое им доведётся встретить. Пройдет еще много времени, долгих восемь лет прежде, чем всего один человек, из всех здесь собравшихся, возвратится к этому месту перед парадным входом в Стоун-холл. Принцип веры, помогавший ему пройти суровый горестный путь, по-прежнему будет с ним…
Красногорский лагерь, 23 мая 1945 года, утро
После того как колокол известил о побудке, военнопленных выстроили на плацу, началась проверка. Затем все занялись личной гигиеной и водными процедурами и всех вернули в бараки; интернированные занялись уборкой помещений, кто хотел – делал зарядку. Среди них оказался и Питер Стоун. К восьми тридцати всех под конвоем отправили в столовую. Здесь же обедали и ужинали. Обычное длинное помещение со столами и стульями. В торце два окошка, через которые получают еду.
Стоун получил свою миску с кашей, кружку чая, и сел на свободное место. Рядом с ним оказались Кох и Рёске напротив. Еще трое немцев с разных сторон молча кивнули ему. Один из них протянул для знакомства руку, представился. На столе стояла общая тарелка с хлебом и блюдце с кусочками масла. Кох вытащил ложку из нагрудного кармана и принялся за еду. Питер вспомнил, что позабыл взять у раздатчика пищи казенную ложку, встал и направился в торец столовой. Его остановил один из конвойных. На неплохом русском и с помощью жестов англичанин объяснил, что ему нужно. Солдат велел стоять на месте и сам принес ложку.
Поблагодарив, Стоун вернулся к столу и тут убедился в том, что ни хлеба, ни масла в тарелках больше нет. Зато перед Рёске лежат сразу два куска. Скрысятничал, так сказать, в открытую. Видно, тем самым хотел показать презрение и ненависть к затесавшемуся среди них англичанину. Питер не стал нервничать и громко возмущаться, хотя можно было бы обратиться к дежурному офицеру, лениво наблюдавшему за пленными внутри столовой. Он сказал Коху следующее, выбрав его посредником в урегулировании зреющего конфликта:
– Наверное, этот человек очень голоден. Спросите, пожалуйста, мистер Кох, так ли это?
– Рёске, верни Питеру Стоуну его хлеб и масло, – бросил в сторону толстяка Рихард.
– Нет, нет, я ведь не просил вас принимать участие в решении моих проблем, – возразил Стоун. – Я просил вас только перевести с английского на немецкий. Или же я сам буду говорить на плохом немецком языке. Кох привстал со своего места и, обращаясь к Рёске, дословно перевел слова Стоуна:
– Ты очень голоден? Так ли это?
– Свинья! – Пережевывая пищу, отозвался Рёске.
Питер начал отвечать ему по-немецки, четко выговаривая каждое слово:
– Не сказал бы, что рад познакомиться с вами, но представлюсь еще раз. Меня зовут Питер Стоун, и я надеюсь, что в дальнейшем вы не будете лишать меня аппетита своим присутствием.
– Английская свинья! – Взорвался Рёске, бросив ложку на стол.
– Это я уже понял, – спокойно произнес Стоун. – Но английской свиньей вы быть никак не можете, даже если очень постараетесь. А если вам так уж хочется обозначить свое происхождение, то добавьте к этому другую приставку, типа: баварская, саксонская или вестфальская.
За этим столом, да и за ближайшими к нему, интернированные перестали есть. Все взгляды были прикованы к Рёске и Стоуну, ожидали развязки инцидента. Тревога нарастала. Кох опустил голову, было видно, что ему стыдно за происходящее. А Рёске покрывался испариной, ему становилось трудно дышать. Наверное, он страдал одышкой. А тут еще нервное напряжение… Черт знает, чего можно ждать от этого англичанина… Парень он крепкий. Ну ладно, потом разберемся, не сейчас… Будет еще время.
Через минуту, видя, что Рёске вновь принялся за еду, Стоун произнес по-немецки, обращаясь ко всем сразу – кто его мог слышать:
– А вам, господа, я хочу сказать, что сожалею, что вам пришлось увидеть и услышать всё это. Я никак не предполагал, что мой первый завтрак в лагере пройдёт таким образом.
И сев за стол, принялся за трапезу.
После завтрака, улучив минутку, Кох тихо сказал Стоуну:
– Питер, хотел вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее с Рёске. У него погибли все вожаки и ему теперь не за кем идти. Как бешеному волку, оставшемуся без стаи. И он сейчас готов свалить все свои проблемы на первого встречного. А в качестве мишени выбрал именно вас.
– Но почему? Считает, что я виноват в том, что он оказался здесь? А ведь ему следовало бы винить в этом тех, кому он был так фанатично предан.
– Или хотя бы русских, – согласился Кох. – Но ведь они для него теперь недосягаемы, а вы рядом. Один и без защиты.
– Я всё-таки хотел бы переговорить с ним, объясниться.
– Не советую, не поможет, – сказал Кох. – Он до самозабвения уверен, что вы его смертельный враг и ненавидите немцев.
– Это не так, – отозвался Стоун после некоторого молчания. – В моей семье не было злобы и враждебности, мой отец не учил меня ненавидеть кого-либо. Он учил меня другому: любить Англию, Британию.
Красногорский лагерь, 23 мая 1945 года, вечер
Перед сном было свободное время, и многие заключенные прогуливались возле своих бараков, разбившись на группки, либо в молчаливом одиночестве. Стоун, Кох и Шнитке составили «свою» троицу и вели тихую и неторопливую беседу. Ознакомительную, так сказать. Но она несла в себе еще и тяжесть воспоминаний. Хотелось расслабиться после долгого замкнутого в себе вынужденного молчания. Скоро должен был зазвонить колокол, означающий сигнал к отбою.
В бараке поговорить бы не удалось. Кто-нибудь рядышком мог притворяться спящим, подслушивать. Доносчиков всюду хватает. Но если это было и так, то навряд ли он мог услышать что-либо тайное, запрещенное или опасное для советской власти. Впрочем, порой достаточно любой мелочи. А чтобы мысли заключенных шли в правильном направлении, в каждом бараке в проходе на тумбочках дежурными были заботливо разложены газеты, издававшиеся антифашистским Национальным комитетом «Свободная Германия». Таково было лагерное правило. Пусть просвещаются и перековываются.
А тихий разговор у этой троицы шел об Арденнской операции, в которой все они принимали непосредственное участие, правда, по разные стороны фронта. Двое – против одного. Как во время сражений. А это и было, в какой-то степени, «бессильное продолжение войны».
– Согласитесь, что сильнейший удар Вермахт нанес по англосаксам между 44-м и 45-м годами, – доказывал Шнитке. – И вы еще могли проиграть эту войну. Вы в Арденнах, и русские на Балатоне!
– Я так не думаю, – возразил Кох. – Мы были обречены изначально.
– Это другое, а я говорю именно о той операции. По-своему гениальной. Как только у Гитлера мозгов хватило.
– Не спорю, это был самый мощный удар по союзникам, – кивнул Стоун. – Ваше наступление оказалось для нас полным сюрпризом. Замысел, действительно, смелый, хотя и авантюрный. На третий день боев – 19 декабря – вы вплотную подошли к огромному складу горючего около Ставело.
– А это более десяти тысяч тонн, – вставил Кох.
– Упустили инициативу, – вставил Шнитке. – Я не большой стратег, но, даже рядовому солдату ясно, что после высадки в Нормандии, когда в конце 1944 года вы приближались к Рейну, повели себя пассивно. Похоже, вы рассчитывали на быструю капитуляцию Германии, или на сепаратный мир с нами, что тоже вероятно.
– Конечно, подобное за спиной России вызвало бы в мире бурю протестов и возмущения, но ваши боссы всегда умели произносить успокоительные речи для народа. Вот только Сталин не поверил бы ни Черчиллю, ни Рузвельту, – продолжал Кох. – Правда и то, что Рейх отнюдь не собирался еще сдаваться. И фельдмаршал Рундштедт 16 декабря 1944 года нанес удар в направлении на Льеж. Фронт англосаксов вскрыли очень быстро, и мы готовились к полной ликвидации его северного крыла.
– Сепаратный мир с нами, англичанами!? После бомбежек Лондона и других городов? Потом еще и ракетами Фау!? Это невозможно, ни при каких обстоятельствах. И с американцами он вряд ли мог быть реализован.
– Я скажу, как очевидец, – вставил Кох. – Картина была ужасной, напоминала полный разгром.
– Это правда, – признался Стоун. – В Северной Франции слабо, но в Бельгии вы нас немного потрепали, Вермахт показал себя с лучшей стороны. Скажу, как очевидец. В тот вечер 16 декабря все было, как обычно. 75 тысяч союзных солдат и офицеров от Эхтернаха до Моншау отошли ко сну. А ночью началось светопреставление. Вы начали наступление при массированной поддержке Ваффен-СС – я такого еще не видел. Это был шаг отчаяния, как будто надеялись на чудо. В среде солдат была даже паника, я такого не ожидал.
– Наши танковые войска, участником которых я был, прорвали вашу линию обороны в пятьдесят километров. И пехота, «во главе» с нашим доблестным унтер-офицером Гансом Шнитке, хлынула в этот прорыв, как вода во взорванную плотину. И по всем дорогам, ведущим на запад, вы бежали, сломя голову.
Немного помолчав, Стоун произнес:
– Это было тактическое отступление, временное. Мы ценим жизни наших солдат, и победа любой ценой не является нашим главным принципом. Ведь потом все изменилось. Авиация начала наносить бомбовые удары по вашим войскам и коммуникациям.
– У нас катастрофически не хватало горючего, наступление иссякало, и погода сыграла на вашей стороне.
– Это Промысел Божий, только и всего, – подытожил Стоун.
Они помолчали.
– А настоящий перелом я почувствовал только в апреле – моральный перелом, – констатировал Кох. – Фитиль погас, и ратная работа закончилась. Но для того, чтобы это стало фактом, вовсе необязательно воевать до последнего дня войны. А порой – и после него. Как артиллерист Фридрих Рёске.
– А ведь если бы не русское наступление – катиться бы союзникам от Арденн до Парижа и дальше, – добавил Шнитке. – В море бы их не сбросили, но вряд ли союзники смогли бы тогда продвинуться в Германии так далеко, как они продвинулись.
Потом, когда тема Арденн иссякла, унтер-офицер спросил:
– Ну, и как вам в новой обители?
– Зловонно, как говорит Питер, – коротко охарактеризовал Кох. И добавил: – Впрочем, быт как быт. Тяжко, правда. Я вздрогнул, когда зазвонил колокол. Теперь он будет нас будить, призывать к трапезе, сообщать о начале рабочего дня, напоминать об отбое. И всегда по его сигналу мы аккуратно построимся внутри казармы или на плацу.
– Вестник лагерной сутолоки, – сказал Стоун.
– Верно, – согласился Кох. – А вскоре мы начнем относиться к колокольному звону, как к условному рефлексу и выделять слюну. Мы ведь приучены к дисциплине. И это нас спасает.
– Рихард прав, колокол – это порядок, а без порядка мы, немцы, словно младенцы без матери, – вставил Шнитке. – К вам, Питер, это не относится… Но и вы скоро приспособитесь. Кстати, я узнал, что в библиотеке есть очень ценный человек – Хендрикс. Может достать зубной порошок, консервы… Правда, только по воскресеньям.
– Что еще может этот человек? – поинтересовался Кох.
– Не знаю, но думаю, что много, так говорят старожилы. В каждом лагере или тюрьме есть такой человек. Умелый. Его обязанности – снабжать из воздуха людей самыми элементарными и необходимыми вещами в любых условиях.
– Фокусник, одним словом. Тогда надо с ним познакомиться, он действительно может быть нужен.
– Вот, и я о том же. В воскресенье пойдем.
Глядя на облепивших ветви деревьев птиц, Питер Стоун вдруг произнес:
– А вороны здесь те же, что и повсюду. Идут по следу, как у Эдгара По в его знаменитой поэме!
Never more, – согласился начитанный Кох.
– Они мне напоминают эсэсовцев среди других птиц. Не только черным цветом, но и повадками, хотя здесь у них другой окрас.
Стоун хотел добавить, что, как и героя этой загадочной поэмы американского классика-мистика преследовал черный ворон, каркая всякий раз: «Больше никогда!», так и за ним с некоторых пор неотступно следует вещая птица, убитая им из винчестера много лет назад в родовом поместье в Ричмонде. Той самой, из которой потом таксидермист сделал чучело по воле Джесси Оуэнса. И пришло это ощущение с началом войны с Гитлером. Почему? Неужели наличие и проявление потусторонних сил напоминают людям, что жить надо по-другому, а значит, все их земные дела находятся под пристальным вниманием. Так или иначе, но природа заставляет задуматься человека о том, что в жизни всё не так просто, как кажется, на первый взгляд.
Но Стоун выбросил эти мистические мысли из головы. А тем более не стал их высказывать вслух. Это было бы недопустимо. Всё равно, что жаловаться вчерашним врагам на какой-то фантом, призрак, демонстрируя малодушие. Нет, англичанину это непозволительно. Аристократу тем более. А тайные мысли пусть и остаются наедине с ним, в его сокровенном уголке сознания. И если рассуждать здраво, всё это лишь тяготы неволи, когда ты порой опираешься не на трезвый рассудок и реальность мира, а ищешь утешение в потустороннем и зыбком, словно больше неоткуда взять силы.
Однако всегда существуют какие-то знаки, от которых нельзя отмахиваться. Возможно, это и есть главный путеводитель в нашей жизни. И нужно лишь приложить усилия, чтобы понять то, что предсказывает судьба. Но с кем здесь поговорить об этом? О таком предмете, как область сверхъестественного и мистического в жизни человека? Теме сложной, загадочной, таинственной… Разве что с Кохом… Ведь рано или поздно каждый серьезный, задумывающийся о смысле мироздания и бытия человек, приходит к ней, пытается постигнуть всё необычное и не поддающееся обыденному разуму. А кроме Эдгара По, есть и Оскар Уайльд с его «Портретом Дориана Грея», русский Гоголь и многие другие писатели, собравшие в своих произведениях немало случаев проявления загадочного и необъяснимого?
– К черту ворона! – Просто сказал Стоун. И потер лоб, словно выбрасывая из себя все эти мысли.
А Рихард Кох, который, несомненно, представлял здесь одну из редких интеллектуальных фигур, пристально посмотрел на него и произнес, как бы угадывая то, о чем он думал:
