Тайна Мёртвого Озера

Ещё ребят поразило, как много здесь самого разномастного люду – кто в ярких платьях дорогих тканей, кто в строгих и скромных одеждах, а кто в таком жалком рванье, что у них в деревне на пугало постыдились бы надеть. И все спешат куда-то по своим делам, не обращая друг на друга ни малейшего внимания.

Потом их фургончик пересек широченную улицу, где запросто могли бы разминуться четыре, а то и пять экипажей. Высокие дома красовались здесь друг перед другом сверкающими окнами, резными колоннами, мраморными ступенями.

Потом лошадки нырнули в переплетение узеньких улочек, выбрались, немного поплутав, на широкую, где дома стояли особняком, в глубине огороженных чугунными решётками дворов. Ребята не могли понять, как городские жители не путаются в этом лабиринте, ведь заблудиться здесь легче, чем в лесу. Наконец показалась серая громада королевского дворца, увенчанная зубчатыми башнями, острыми шпилями, и, конечно же, бессчётными каминными трубами.

– Что, нравится городишко? – пророкотал с козел Юстас. – Ничего, не пугайтесь, не столь уж он и велик. Это я, для первого раза, решил покатать вас, показать стольный город Виртенбург во всей красе. А теперь экскурсия окончена. Вьё, лошадки, прямиком к дому Главного Королевского повара!

Дом Главного Королевского повара оказался в каких-то двух-трёх улицах от дворцовой площади. Небольшой жёлтой шкатулочкой прятался он в глубине тенистого садика.

Встретили гостей радостно и шумно. Суетилась прислуга, не давая никому нести даже махонькой корзиночки. Элина, жена Мартина, хрупкая и улыбчивая, показала всем их комнаты, провела по дому и саду, сказав, однако, что кухню Мартин покажет сам. Напоила ароматным кофе с кексами и рогаликами, с маковыми рулетиками, булочками, начинёнными шоколадным кремом, сырными корзиночками и ещё чем-то вкусным до невозможности.

Сам Мартин пришёл поздно вечером. Вернее, он ворвался в дом, сто сорок раз перецеловал и переобнимал каждого, прижимая к необъятному своему животу.

– Ну, наконец-то вспомнили про родню! У-у, как ребятишки-то выросли! – Новые объятия и новые восклицания: – Ну как же так – мама опять не приехала! Что такое годы? Для Хильды не существуют годы, просто она заупрямилась. А как я надеялся, что она поживёт хоть месячишко у меня. Ведь с тех пор, как мои оболтусы выросли, она не приехала сюда ни разу. Не нравится ей город почему-то.

– А ты? Когда у матери последний раз был? И не упомнить.

– Да, ты прав, я – большая свинья. Но сам бы попробовал говорить с Фритти! То ещё сокровище!

– Фритти, это кто? – не понял Андерс.

– Ты что не знаешь, как зовут нашего короля? – удивился Мартин. – Дождёшься у него отпуска, как же. – "На носу важнейшие переговоры с Гурденским королевством и неофициальная встреча с представителями Уларских княжеств, – ты что, хочешь подвести своего государя? Потом – пожалуйста, езжай куда пожелаешь, хоть на край света. Если конечно тебе совесть позволит. Потому что не за горами именины государыни. И столетняя годовщина битвы при Долгом Фьорде. А Большой Ежегодный королевский бал? – что перечислить у Фритьёфа всегда найдётся. – Вот выкроится неделька-другая поспокойней, бери себе отпуск, на здоровье, что я, деспот какой? Ты знаешь, я готов перетерпеть изжогу, несварение желудка, готов грызть непрожаренного крокодила, я неприхотлив. Но речь ведь не обо мне и не о моих маленьких личных прихотях, речь о благополучии государства! –

Мартин рассказывает с такими ужимками, что все покатываются со смеху. – Или ты забыл, что произошло на прошлую масленицу?"

А на прошлую масленицу, вернее под конец зимы, я свалился с жесточайшей ангиной и провалялся в постели чуть не месяц. И кое-кто сразу решил, что дворцовая кухня – достаточно тёплое местечко, чтобы за него побороться. Некий добрый мой приятель, даже имени его называть не хочу, пошептал кому надо на ушко пару словечек, поработал острыми локотками, распихав всех моих подмастерьев, и быстренько так, быстренько, пока никто ничего не успел сообразить, захватил власть над моими горшками и поварёшками. В результате, во время важнейших дипломатических переговоров к столу подали жаркое из кавалерийского седла, суфле из стоптанных сапог и, венец кулинарного творчества, – скособоченный и подгорелый торт. Естественно, послы приняли это за намеренное оскорбление, переговоры были сорваны, и Фритьёфу пришлось пустить в ход всё своё обаяние, пришлось даже пойти на какие-то политические уступки, чтобы хоть немного сгладить конфуз, и вновь усадить послов за стол переговоров. Хорошо, что блюда, подаваемые на этот стол, стряпают дипломаты и политики, а не повара, иначе снова бы вышел афрунт.

– Мартин, ты заговоришь гостей – вмешалась Элина. – А они ведь ещё ничего не ели, ждали тебя.

– Нет-нет, мы не голодны, Элина напоила нас чудным кофе с рогаликами.

– И с рулетиками.

– И с печенюшками.

– Кофе! Ах, я старый осёл! Люди с утра ничего, кроме кофе во рту не держали, а я кормлю их баснями! К столу, дорогие мои! К столу!

Ужин затянулся, одни вкусности сменялись другими, а детские воспоминания перемежались рассказами о последних деревенских новостях и забавными историями о жизни в Виртенбурге.

Но вот, наконец, все едва дыша, с набитыми, словно барабаны, животами, встали из-за стола, и Мартин повёл гостей показывать свою кухню.

– Увы, друзья, на собственной кухне царствую не я. Когда я добираюсь до родного порога, то уже ни на какие сковородки смотреть не могу, ведь пока во дворце очаги и плиты не погасят, я свой пост покинуть не вправе. А встаю ни свет ни заря. Но есть, есть здесь одна вещица, к которой не прикасаются ничьи руки, кроме моих. – Вот оно – моё сокровище!

На специально отведённом столике, застеленном накрахмаленной до хруста белоснежной скатертью, стояла обыкновенная медная кастрюлька, каких полно в любом доме.

Единственное, что отличало её от прочих – нестерпимый блеск отполированных боков.

– Вот она – самая дорогая в моём доме вещь! Не правда ли, сияет, словно слиток чистого золота? Каждый вечер, а иногда и ночью, когда бы я ни вернулся, как бы ни устал, я прихожу сюда и чищу, тру, надраиваю мою красавицу до зеркального, до парадного блеска. "Почему?" – спросите вы? – "Потому, – отвечу я, – что эту кастрюльку дала мне когда-то милая моя матушка. Потому, что в этой кастрюльке много лет назад сварил я свой самый-самый первый суп. Потому, что эта кастрюлька напоминает мне о трудных и счастливых днях моей юности." – Мартин вытер огромным платком набежавшие слёзы, громко хлюпнул носом.

– И вот какой совет хочу я дать вам, ребята – придёт пора, каждый из вас выберет свой путь, найдёт дело себе по душе. Так вот, не забывайте каждый день чистить и драить свою заветную кастрюльку, или что у вас там вместо неё будет. Эта кастрюлька непременно принесёт вам счастье.

Глава 9. Виртенбург и Гавань. Встречи.

Семи ещё не пробило, когда ребята вскочили с постелей – так им не терпелось поскорей увидеть город. Они старались поменьше шуметь, боясь разбудить кого-нибудь, но оказалось, весь дом давно на ногах, а дядюшки Мартина вообще и след простыл – он ещё час назад наскоро перекусил и умчался к своим котлам и поварёшкам. А на столе их дожидалась аккуратно сложенная бумага. Это был план города, может быть, не очень подробный, зато собственной дядюшкиной рукой нарисованный.

Цветными полосками на нём были обозначены главные улицы, жёлтым кружком – дворцовая площадь, узеньким чёрным прямоугольничком – дворец, а маленьким квадратиком с указывающей на него стрелочкой – дом самого Мартина. Всё было расписано, всё указано – и море, и порт, и базар, и рыбный рынок. Мелкими печатными буквами были выведены названия. Крестиками помечены памятники, а конный памятник Витольду Храброму перед Домским собором аж двумя крестиками. Звёздочками – городской зверинец, большие королевские оранжереи, публичная библиотека и обзорная площадка, с которой как на ладони виден весь город. Видно, не один вечер дядюшка трудился над этим листком, стараясь вместить сюда всё, что может быть ребятам интересно.

Ещё одной приятной неожиданностью было то, что взрослые на ночном своём совете решили дать ребятне полную волю – пусть шляются куда ноги заведут, только чтоб к ужину, непременно, были дома! Обо всех приключениях доложить. С сомнительными людьми не заговаривать. В драки не встревать. И, если что, объявлять себя племянниками Главного Королевского повара.

Каждому дали, на всякий случай, карманные деньги и велели тратить их, не смущаясь, иначе дядя Мартин может очень обидеться.

И вот наши приятели окунулись в водоворот большого незнакомого города. Всё было здесь странным и непривычным. – Пестрота, толчея, шум, запахи, роскошные кареты, яркие витрины магазинов… Ребята чуть не на каждом шагу задирали головы и разевали рты. Город понравился. Очень. А вот виртенбуржцы… Виртенбуржцы, на поверку, оказались не слишком вежливыми и не слишком гостеприимными людьми, – когда ребята, запутавшись в бесчисленных тупиках и поворотах, окликали прохожих, большинство даже не замедляло шаг, кто-то делал вид, что не слышит вопроса, кто-то бурчал, что "понаехало тут всякой деревенщины, объясняй им, что и дураку понятно", кто-то махал рукой в непонятном направлении. В конце-концов, друзья решили, что проще плюнуть и разбираться во всём самим. Компас у них есть, карта есть, так что, если они пойдут куда указывает золотая стрелочка, то непременно выйдут к морю.

Это было явно не самое лучшее решение.

Они сворачивали в какие-то переулки-закоулки, закоулки-переулки, как какой называется, куда ведёт, не сразу поймёшь. Ноги устали, в глазах уже рябило от впечатлений, и есть хотелось страшно.

Зайти в какой-нибудь подвальчик, перекусить? А вдруг что не так сделают, и их опять обзовут деревенщиной? Не очень-то это приятно. И тут, на их удачу, на узенькой малолюдной улочке им встретился мальчишка, щупленький, шустренький, с выгоревшими белесыми лохмами и синими плутовскими глазами. Через шею у него был перекинут широкий ремень, а на ремне подвешен огромный лоток, укрытый белой салфеткой.

Мальчишка весело подмигнул им: "В нашем переулке пирожки да булки, жуть как горячи – только из печи, с повидлом, с маком и с просто-таком! Налетай веселей, медных денег не жалей!"

Пирожки так аппетитно пахли, а дарёные монеты чесались в руках и просились на волю. Конечно же, ребята скупили чуть не пол-лотка. Сели тут же на корточки и, не обращая ни на кого внимания, устроили пир. Ивар – так звали маленького продавца? – уселся рядом – пока ещё дождёшься других покупателей! – тоже взял пирожок. То да сё, разговорились. – А что, пойду-ка и я с вами, глядишь, ближе к порту и продам весь товар.

– Запоминайте дорогу! – И он повёл своих новых знакомцев какими-то подворотнями, захламлёнными узкими дворами. Они перелезали через завалы камней, ныряли в калитки и дыры в заборах. Внезапно запахло рыбой и смолой. – Ну вот, мы и пришли, это и есть порт, то есть рыбный рынок.

Никакого моря они не увидели, зато увидели большую площадь, сплошь заставленную корзинами и тазами, в которых шевелилась и плескала хвостами всякая морская живность – сардины, камбалы, угри, кефаль и даже осьминоги. А между корзинами ходили покупатели – приценивались, торговались, заглядывали рыбе в жабры, подносили её к носу.

Ребята не раз бывали на деревенских ярмарках, но такого они и представить себе не могли.

– Да разве это толпа? Народ-то почти весь разошёлся, – рассмеялся Ивар. – Ну, вам, ребята, вон по тому спуску – пара шагов и вы у моря, а мне не мешало бы пирожки продать. – И он завопил на весь базар:

– У кого с голодухи слиплись кишки? Налетай на горячие пирожки! Бери какой хошь за дырявый грош! Всего за полушку медовую плюшку!..

Место, называемое Гаванью оказалось как бы городом в городе. И именно рыбный базар был границей, разделяющей порт и обыкновенный мир. Здесь кипела своя жизнь, и к пришельцам из-за холма относились с некоторой долей насмешливого пренебрежения.

Моряки со всех земель чувствовали себя в Гавани как дома. Зато горожане с соседней улицы ощущали себя чужаками. Воздух был насыщен запахом моря, соли, рыбы, гниющих водорослей, смолы, крепкого табака и дальних странствий. Морские волки бродили по узеньким улочкам, словно самые обыкновенные смертные. Грузчики небрежно швыряли мешки с драгоценными восточными пряностями. Здесь клялись дохлыми китами, акулами и морскими чертями. Даже мальчишки на этой особенной земле были не похожи на прочих, они ходили вразвалочку и пересыпали речь непонятными, явно заморскими словечками: "камбуз", "найтовы", "шкот", "ванты". Они знали наизусть названия всех кораблей, стоящих на рейде, их оснастку, количество пушек и груз в трюме, имена всех капитанов, штурманов, бомбардиров и лоцманов, а уж самомнение у юных пиратов было такое, словно каждый, по меньшей мере, восемь раз сходил в кругосветку.

К счастью, Ивар был здесь за своего, заодно и нашу компанию посчитали своими и поспешили показать всё, что с точки зрения портовых представляло хоть какой интерес.

Вместе с новыми друзьями Гийом, Метте, Ильзе и Андерс карабкались по едва приметной тропинке куда-то на вершину крутого холма, чтобы кидать гальку в подвешенный между каменными опорами огромный колокол и слушать его низкий, словно из иного времени идущий, голос. Потом спускались в старые погреба и бродили с самодельными факелами по подземным переходам. Трогали крутые бока полусгнивших рассохшихся бочек, и спорили до хрипоты, что там прежде хранили – вино или порох? Слушали истории о бродящем в этих коридорах Белом Гансе. О том, как тысячу лет назад совсем сопливым парнишкой он украл у хозяина погребов медную монету, и тот, поймав вора за руку, приказал, в назидание другим, замуровать беднягу в каменной нише. С тех самых пор и поныне привидение Ганса пугает людей, по делу или случайно забредших в эти подземелья, вырастает внезапно из стены, гасит факела и громко, протяжно стонет, так что кровь леденеет в жилах. Зато, счастье тому, кто придётся призраку по душе. Правда, сначала нужно будет доказать на деле свою храбрость – не верещать, не визжать, не хлопаться в обморок, когда на тебя выплывет белое колеблющееся облако и ты почувствуешь идущий от него потусторонний холод. А, если ты и вправду не трус, то, первым делом, Ганс отвесит тебе подзатыльник, нехилый такой подзатыльничек, так что искры из глаз посыпятся, а потом сунет в руку ту самую медную монету и исчезнет. Монета старинная, тяжёлая, и, конечно же – все в Гавани это знают – не простая, кто ей владеет, тот в огне не сгорит, в воде не утонет, и из самого опасного плавания невредим к родным берегам вернётся.

– А если монету украдут? Или, скажем, потеряется она – это ж запросто – в дыру провалится, в щель закатится? Как тогда?

– Эта монета своего хозяина знает, она к нему и со дна морского вернется.

– Хорошо, не потерять её, не украсть, но монета ведь одна! Сколько раз её твой Ганс дарить может? Или у него целый мешок таких медяков в запасе?

– Монета, конечно, одна, единственная, да человек вечно не живёт . И когда хозяин умирает, ну, допустим, через сто лет, монета опять к Гансу возвращается, и он может снова ею распоряжаться. Эх, не надо нам никакой монеты, повезло бы привидение хоть издали увидеть!

Но, проплутав по погребам, ребята так ни разу и не встретили Белого Ганса.

Наконец, друзья выбрались на свет божий и долго-долго, свесив ноги с высокого обрыва, ловили на длинные лески какую-то мелкую, юркую и колючую серебристую рыбёшку, потом ловко чистили её похожими на кортики ножами, пекли на остывающих углях и ели прямо с хрустящими на зубах косточками и плавниками, пачкая руки и лица в саже.

– А скажите нам такую штуку, – решил прощупать ребят Гийом, – вы народ бывалый, всё здесь облазили, всё, до последнего камушка, знаете, – не встречалась ли кому рыбка светящаяся, махонькая такая, узенькая, с длинным плавничком на спине?

– Светящаяся? Не! – ответил за всех Олуф, самый рассудительный и медлительный в компании. – Не, здесь таких и быть не может. Вот в тёплых краях, у самого экватора, матросы рассказывают, ночами море аж до самого горизонта от этих рыбок светится. Или пройдёт корабль, а за ним в кильватере полосы яркие расходятся, будто вода горит. А то ещё из волн перед бурей рыбины выпрыгивают и летят по небу над самыми мачтами, словно птицы. А кто за жемчугом нырял, тот встречал в глубинах, среди коралловых кустов, чудищ уродливых, всех в шипах, в бугристых наростах, а на концах тех шипов красные огоньки светятся. Страсть жуткая – сама зверюга не больше печного горшка, а пасть зубастую разинет, зубы крючьями в три ряда – гам! – и человека нету!

– Ну да! куда ж там человеку поместиться?

– Так у этого гада пузо сплюснутое, словно мешок пустой, сложи-ка мешок – много он места займёт? а растянется – чёрт в сапогах влезет! Ловцы жемчуга всегда с ножом в руке ныряют, потому, если у тебя ножа с собой нет, брюхо этой твари распороть нечем, считай, всё, пропал! Зато и на охоту уродина выходит раз в три года, а остальное время пищу переваривает да спит, пока снова не проголодается.

– Ты им про кальмаров лучше расскажи, – вмешался Эрик. – Про кальмаров гигантских!

Слыхали о таких? А про осьминогов? Осьминогов да каракатиц ели хоть разок? Нет? Ну, ещё успеете. А кальмар вроде того же осьминога, только размером с хорошее китобойное судно! И щупальца как брёвна, все в присосках, и каждая присоска с мой кулак.

Обычно – он зверюга мирная. Только сердить его никому не советую. Ох, если его рассердить, у-у-у!.. – Он сначала весь посинеет, потом побелеет, а потом корабль щупальцами своими как схватит со всех сторон, как сожмёт, и каюк тому кораблю, одни щепки от него останутся! А не раздавит, так клювом долбанёт ниже ватерлинии – у этой заразы клюв, как у попугая, только величиной клювик с большой якорь, – и ку-ку, поплыла посудина килем кверху! А жрут эти громадины, не поверишь, китов! Вот ей-ей, не вру, раздери меня черти, не вру! А киты – кальмаров. Встретят друг друга на глубине, и пошла потеха дня на два, кто кого, – аж море кипит! Эх, прокантуюсь ещё годик с вами здесь на суше, и пойду юнгой на "Синюю Звезду" страсть как охота мне этого кальмара живьём увидеть!

– Да, в дальних краях чего только не встретится, а у нас чудес нет, здесь рыба всё простая – треска да салака.

Внизу размеренно и гулко дышало море, обрушивало на камни тяжёлые пологие волны, уходило свинцово-серой неоглядностью куда-то за горизонт. Холодное. Суровое. Северное море. Над головами на распахнутых крыльях, пронзительно мяуча, проносились белоснежные чайки. Век бы отсюда не уходить, но прогудела рында на невидимом за скалами корабле, и напомнила о времени. Пора было прощаться.

Новые приятели, наперебой, бросились объяснять, какой дорогой проще и быстрей добраться до Города. – Гавань для них не имела с Городом ничего общего: – Дойдёте вон того камня, повернёте направо, потом чешите напрямик между изгородями, пока не упрётесь носом в кирпичную кладку, – стена так себе, чуть выше подбородка, – сиганёте через неё, увидите дровяные сараи, между сараями и дальней стеной – зазор чуть шире локтя – вы-то уж точно протиснетесь, не застрянете, – дальше кладка осыпалась – в эту дыру ещё наши деды пацанами лазили, – там, правда, лопухов – дремучий лес, но народ сквозь них дорожку протоптал, не заблудитесь, а как вынырнете из дыры – вот она, Главная площадь, в двух шагах.

Вроде бы, наши друзья всё хорошо запомнили, да свернули не туда и оказались на кривой неуютной и довольно грязной улочке, застроенной покосившимися, словно вросшими в землю домами. Улочка эта пересекалась совершенно такой же – узкой, длинной, сумрачной.

Как отсюда выбраться, в какую сторону идти? И спросить некого – как назло, кругом ни души.

Внезапно и непонятно откуда на дороге возник некто в чёрном плаще с откинутым капюшоном. Ему явно, нечего было делать на нищей улочке среди убогих развалюх. – Тощий. Высокий. С надменно поднятой головой, с осанкой человека, привыкшего повелевать. Бледное до зелени лицо, тонкие презрительно поджатые губы, прямой нос, высокий лоб с залысинами, русые, чуть тронутые сединой коротко стриженые волосы.

Внешность аристократическая. Благородная внешность. И всё же, несмотря на утончённый аристократизм, было в нём что-то неуловимо отталкивающее. Незнакомец зыркнул по сторонам острыми как у крысы глазами, на минуту задержал взгляд на нашей четвёрке, – от этого взгляда у ребят взмокли спины и пропала всякая охота спрашивать дорогу. Видимо решив, что эта встреча не стоит его внимания, человек в чёрном решительным шагом прошествовал мимо.

И только когда он скрылся за поворотом, ребята обрели дар речи:

– Слушайте, а ведь это тот самый тип! – голос Андерса срывался от волнения – Голову на отсечение – тот самый, что колдовал на мельнице.

– С чего ты взял? Вот, только заявились в столицу, и бац – «тот самый»! – Ильзе в душе была полностью согласна с братом, но разве могла она оставить за ним последнее слово? – Мы того самого колдуна хоть раз видели? – Нет! Мало ли народу в чёрных плащах по городу ходит? Так можно каждого встречного заподозрить невесть в чём. Да, наверняка, это обыкновенный аптекарь или учитель.

– Аптекарь?! Да? А ты видела, какие у этого аптекаря глаза?

– Неприятные глаза. Крысиные. Но ведь это не довод. – Может, у него зубы болят? Может просто не самый хороший человек?

– Всё равно, – Гийом поддержал друга, – стоит проследить, куда этот в чёрном направляется. Мало ли…

– А вы не забыли, что нас давно ждут дома?

Но Андерс только махнул на сестру рукой.

И ребята, таясь и прячась за заборы, поспешили по следам "аптекаря". Чёрная спина маячила уже далеко впереди. Незнакомец шёл быстро, не оглядываясь, наши самозванные сыщики едва за ним поспевали. Вот он свернул в очередной проулок, затем ещё в один … И пропал.

Исчез, как сквозь землю провалился.

А наши друзья оказались одни в лабиринте ветхих покосившихся заборов. Куда идти? У кого спросить дорогу? Всё словно вымерло. И стрелка компаса, как назло, заметалась, закружилась, словно не было отсюда пути!

Но когда друзья уже отчаялись выбраться из этого заговорённого места, из-за поворота, весело насвистывая, вышел человек. Странно, но он тоже был в чёрном. Только какой из него колдун? Колдунов с таким веснушчатым лицом, с такой ехидной улыбкой попросту не бывает. Через плечо у него были перекинуты свитые кольцом толстые верёвки, в руках он держал длинные щётки, железные метёлки и лёгкую узенькую лестницу. Опережая его на шаг, гордо подняв хвосты, шествовали две зеленоглазые кошки – одна пушистая и рыжая, словно белка, другая гладкая и чёрная как смоль. Но, если не обращать внимания на кошек и странную амуницию, – парень как парень.

Парень понимающе оглядел ребят: – Что, господа хорошие, заблудились? В нашем городишке это запросто. Ну, докладывайте, куда вас провожать? Нет, объяснять я ничего не буду, всё равно вы что-нибудь да перепутаете. В здешних местах сами улочки порой не знают, куда выведут.

Что вы на меня так смотрите? Неужто трубочиста никогда не видели? Ну, не отставайте. Вы умудрились забраться в такую забытую Богом глушь, что придётся почти бежать, если не хотите получить нагоняй от родителей. Так какая улица вам нужна?"

В ответ ребята протянули ему дядюшкин "план". – Вот сюда. – Ого!– Трубочист снова присвистнул. – Выходит, вы у нас знатные господа? По одёжке не скажешь.

Постойте-ка, постойте! Так вам не во дворец? Не к министру на приём?

– Не, нам вот куда. Знаете где это?

– Как же мне и не знать – мы с Мартином вашим давние друзья-приятели. Кем вы ему доводитесь? Племянниками? Похоже, не соскучится он с такими племянниками.

Ильзе всё это время глаз не сводила с кошек. – Какие красавицы! Маленькие вы мои! Кис-кис-кис! Можно, я их поглажу? – она присела на корточки и протянула руку, но "красавицы" только фыркнули недовольно и от ласк увернулись.

Мои кошки – дамы строгие, – усмехнулся Трубочист. – На "кис-кис" их не приманишь, и ластятся они не ко всякому. Их расположение надо сначала заслужить. "И тогда звери сказали Дукс!" – Знаете эту сказочку? (См. Братья Гримм «Домик в лесу»)

Трубочист шёл лёгкой быстрой походкой, ребята еле поспевали за ним. Кошки же вышагивали степенно и важно, не спеша, не теряя собственного достоинства, подняв хвосты, словно флаги, но, странное дело, как бы Трубочист с ребятами не убыстрял шаг, кошки всё равно оказывались впереди.

По дороге Йохан, или, как ему больше нравилось, Йошка, успевал рассказывать какие-то занятные истории об улочках, по которым они проходили, о домах, стоящих на этих улочках, о людях, живущих в этих домах. Казалось, он знает о Виртенбурге и его жителях всё. – Как же мне не знать мой город? Я исходил его вдоль и поперёк, и по мостовой, и по крышам. Нет такого дома, где мне хоть раз не пришлось бы прочищать каминные или печные трубы. К тому же, я человек весёлого нрава, легко схожусь с людьми, у меня куча всяких разных знакомых и во дворце, и в трущобах – с тем пивца разопьёшь, с этим трубочку раскуришь, поболтаешь о том о сём.