Тайна Мёртвого Озера

– Хорошо бы, да в какую сторону идти? У нас ни карты, ни компаса…

– А это что? Это разве не компас? Лучший на свете компас!

– Эта вот стеклянная штуковина? Детская игрушка?

– Эта вот игрушка выведет нас прямо к дому. Неужели кроме меня никто не понял? – Гийом положил стеклянный диск перед собой. – Озеро! – стрелка качнулась и повернулась в сторону окна. – Залесье! – Стрелка снова повернулась и указала на восток.

– Теперь мы не просто должны, теперь мы обязаны вернуться домой.

Гийом спрятал диск в карман, сунул за пазуху пергамент, затем рукавом стёр руну с доски, и доска медленно встала на место.

– Надо бы поесть перед дорогой.

– Кушать подано! – Метте тряпкой смела оставшуюся пыль со стола. Ильзе сняла с огня котелок и, подложив какую-то дощечку, чтобы не прожечь стол, поставила перед ребятами грибную похлёбку, щедро заправленную крупой. Все завопили "Ура-ура-гип-гип-ура!" и, не заставляя себя упрашивать, дружно заработали ложками.

– Вкуснотища! – Умереть и не встать! Чур, я первый за добавкой!

– Откуда добавка, чудо в перьях? – всё с одного котла хлебаем.

– А добавка в корзинах – ждёт, когда её почистят, водичкой зальют и на огонь поставят.

– А на этот каравай рот не разевай. Это мы принесём домой. – Кровь из носа, а донесём! Понятно? Или ты хочешь в деревне с пустой корзиной показаться?

– Во похлебочка! – Ильзе подняла большой палец. – С присыпочкой! Язык проглотишь! О, а это не мой ли боровичок плавает?

– Как ты, очень мне любопытно, узнала его покрошенным и сваренным? Глянь, а это мой рыжичек!

Уплетая варево за обе щеки, ребята чувствовали себя совершенно счастливыми. Почему-то теперь они были твёрдо уверены, что выберутся, непременно выберутся, и никакие мёртвые леса, никакие озёра им не страшны.

Друзьям даже жалко стало расставаться с приютившим их кровом, жаль уходить, не разведав всех его тайн. Но пора было собираться в дорогу.

И вот, ведомые подрагивающей в глубине стекла стрелкой, они продираются через сухостой и бурелом. Час за часом, упрямо не позволяя себе поддаться усталости и отчаянию.

Короткий привал, глоток воды из баклажки и вперёд. Упорно, вот до того дерева, до того пня, сколько хватит сил – привал, вон до той ёлки, до той кучи валежника – привал…

Солнце снова стало клониться к закату, и уже все смирились с ночёвкой в жутком, неприветливом, явно заколдованном лесу.

И вдруг какая-то неведомая сила сбила ребят с ног, прижала к земле так, что головы не поднять. Всё закружилось перед глазами, сливаясь в чёрные полосы, неслышимым гулом заложило уши. Друзья даже не успели испугаться, как бешеная карусель остановилась.

Вопль восторга вырвался из четырех глоток – над головами тянулся к синему небу зелёный живой ельник, в вышине перекликались и пересвистывались птицы, пряно пахло прогретой солнцем хвоей, какие-то крохотные грибочки высовывались из-под корней, рыжие муравьи шуршали вокруг огромной муравьиной кучи, настырно жужжали комары.

Всё было живым, всё росло, дышало. Комары, естественно, кусались. И пребольно. Но даже это было величайшим счастьем. Потому что даже комары были частью живого мира.

Глава 5. Дома! Записки Гийома ди Корво.

Уже совсем стемнело, когда друзья добрались наконец до родной деревни. Ноги у всех заплетались, словно тряпичные; опостылевшие, и, в то же время, драгоценные корзины волочились по самой земле.

Когда соседка, Рыжая Хельга, вышла за околицу, чтобы загнать в хлев свою строптивую козу, и вдруг увидела ребят, оборванных, грязных, в царапинах и кровоподтёках, с ржавой хвоей в нечёсаных шевелюрах, она подняла такой переполох, что чуть не вся деревня сбежалась.– "Что? Где? Пожар? Волки?"

Вроде и слов таких не прозвучало: "Мёртвый лес", но народ откуда-то всё уже знал.

Ребят обступили таким плотным кольцом, что едва не задавили. Каждому хотелось их пощупать, подёргать за рукав, набраться смелости и дотронуться до сухих хвоинок в волосах.

– И в самом деле, не такие какие-то хвоинки!

– Да ну, сказки! Розыгрыш! Всыпать шалопаям непутёвым! Всыпать так, чтоб неделю сидеть не могли – это ж надо, всю деревню переполошили! Дураком надо быть, в подобные россказни верить!

Только уж больно измученной глядится ребятня – лица аж чёрные от усталости. Да и хвастать не спешат, напротив, слова из них не вытянешь. И где ж это бродить надо, чтобы так оборваться? – Неужели?.. Нет глупости всё это! .. Неужели Мёртвый лес и в самом деле существует?

А в корзинах-то! Батюшки, грибы! Откуда грибы то?!

Хорошо, что появилась старая Хильда и сразу взяла ребят под своё крыло. – Вы что, не видите, дети с ног валится от усталости. Им не болтать с вами, бездельниками, им бы выкупаться, да поесть, да отдохнуть. Завтра, завтра все расспросы. Заходите вечерком, до вечера ребятишки вряд ли в себя прийти успеют.

Всем рады будем – гостиная в доме большая, здесь и праздники справляли, и свадьбы всей деревней гуляли – так что, кому не лень будет заглянуть на огонёк, все поместятся.

Может, кто и был с этим несогласен, но посмел бы он сказать об этом вслух! Не родился ещё на земле человек, способный перечить Хильде, если уж она что сказала, так тому и быть.

И ещё, Хильда твёрдо заявила – Метте переночует у них, потому что до своего дома у неё вряд ли хватит сил добраться. А если Грете не против, пусть и сама остаётся – места всем хватит.

Спорить с ней опять-таки никто не стал. Попробовал бы поспорить!

Когда до скрипа отмытые, причёсанные и переодетые во всё чистое путешественники уселись за стол, и словно голодные волчата набросились на еду, у взрослых на глаза невольно навернулись слёзы. Гийом никогда бы не подумал, что Элис!.. Элис! способна вот так судорожно прижимать его к себе, шмыгать носом и говорить – ему, кого она всю жизнь только муштрует да распекает! – такие нежные слова.

А Грете, только сейчас осознав, что дети лишь чудом смогли выбраться из страшного Мёртвого леса, побледнела словно мел, губы у неё затряслись от рыданий и слёзы хлынули ручьём.

Метте растерялась, не зная как утешить мать, и сама от бессилия и жалости к ней расплакалась:

– Мамочка, ну не плачь! Ну, зачем же ты плачешь, я же с тобой! Всё хорошо. Мы дома. Всё хорошо. И честное слово – там не так уж и страшно.

Но от этих слов Грете заплакала ещё горше, ещё безутешнее: – Доченька моя единственная!

Никого, кроме тебя, у меня нет! Не пущу тебя больше никуда! Никуда от себя не отпущу!

Девочка, родная моя!

Хильда властно прикрикнула на неё: – Ну-ка, прекрати истерику, возьми себя в руки! Что ты причитаешь по живой словно по мёртвой? Что ты ребёнка пугаешь?

Но Грете никак не могла справиться с охватившим её запоздалым страхом.

Тогда Элис обняла бедную женщину за плечи, зашептала что-то певучим голосом, словно малое дитя убаюкивала, и та потихоньку-потихоньку успокоилась.

А ребята под эту колыбельную уснули тут же за столом, пришлось Юстасу брать их на руки и разносить по постелям.

Назавтра приятели проспали чуть не до вечерних сумерек, никто и не подумал их будить.

Напротив, взрослые говорили шёпотом и ходили на цыпочках, чтобы ненароком не потревожить детей.

Первое, о чём вспомнил Гийом, едва продрал глаза – вчера он так и не сумел хоть словечком перемолвиться с Элис.

Но когда он кинулся искать тётку, оказалось, та ещё засветло, никому и ничего толком не объяснив, умчалась по делам – то ли в соседней деревне кто-то захворал, и срочно потребовалась помощь лекарки, то ли её присутствия ждали иные, тайные нужды.

Когда же она вернулась, давно наступил вечер, в гостиную набилась такая куча народу, что яблоку негде было упасть. Какой уж там разговор!

Зато со всеми остальными наговорились аж до мозолей на языке. Спросы да расспросы посыпались на головы ребят, как горох из мешка. Сельчане то вопили, перебивая друг друга, то замолкали и сидели не дыша, боясь пропустить хоть слово.

Что скажешь, приятно чувствовать себя героем дня, ловить восторженные, завистливые и недоверчивые взгляды всей деревни. Но в сотый раз повторять одно и то же, вспоминать мельчайшие подробности, пытаться объяснить, почему всё получилось так, а не иначе, когда самому ничего не понятно! ..

Соседи слушали, затаив дыхание. Со страхом притрагивались к вытрясенным из шевелюр и одежды и выложенным на блюдо в центре стола ржавым еловым иглам, чёрным пластинкам коры. Придирчиво и почтительно, словно добытые в бою шрамы, разглядывали ссадины и cиняки. С удивлением и восторгом брали в руки грибы. Почему-то именно эти грибы казались самым верным доказательством, что всё сказанное – правда – от первого и до последнего слова правда.

Наконец, видя, что у ребят глаза смыкаются от усталости, Хильда хлопнула ладонью о стол: – Всё! Хватит разговоров. Расходитесь-ка, гости дорогие, по домам. Нечего здесь до утра топтаться. Вставайте-вставайте, отлипайте от лавок, а то, боюсь, придётся наших героев под cтолом укладывать, до кроватей они не доползут.

Поднявшись к себе, Элис наскоро постелила Гийому постель: – Ну, герой, иди-ка ты баиньки. Давай, лезь под одеяло, ты уже едва на ногах стоишь.

– Подожди, Элис, да подожди же, не уходи, есть ещё одно важное дело. Вот. – И Гийом протянул свёрток.

Элис взглянула на печать и охнула: – Господи, откуда это у тебя?

– Из дома на берегу Мертвого озера. Мы не всё рассказали. Мы же понимаем, что не всё можно рассказывать. Элис, вызывай бабушку.

И вот Элинор уже сидит в кресле и внимательно слушает рассказ внука. Потом всю ночь они втроём колдовали над свитком, читая и расшифровывая. Гийом держался из последних сил, но усталость оказалась сильнее, и он заснул прямо за столом.

А на следующий день Элис позвала ребят к себе для серьёзного разговора.

– Я буду говорить долго, очень долго, и возможно достаточно скучно о вещах не очень понятных, так что наберитесь терпения.

И она стала рассказывать о вторжении Нихеля, о борьбе с ним. О том, что здесь, на севере, тоже шла война, хотя не все осознали это. – Просто исчезали поля, луга, холмы, высыхали реки и озёра. Это, конечно, тревожит, но разве это война? – Рассказала о незримых энергетических нитях, на которых держится мир, о том, что если нити эти рвутся, мир как бы зависает на грани бытия и небытия. Что малейшей прорехой в ткани мироздания, каждой оборванной нитью готов воспользоваться Нихель, несущий разрушение и гибель живому. Рассказала о Круге, о тех, кто посвятил себя борьбе со злом. Объяснила, что оружием в их руках служит не меч, но тайное знание. Рассказала и о том, что сама природа не сдаётся без сопротивления, что существуют магические силы, кристаллы, узлы сопряжения пространств…

Одним из таких узлов, сильнейшей энергетической линзой было, видимо, и Лесное Озеро.

– В этой рукописи изложена вся история борьбы и гибели Озера. Её написал мой отец. Он был последним из воинов Круга, удерживавшим этот рубеж. Увы, в этом противоборстве Гийому ди Корво не удалось одержать победы, но и Нихелю пришлось убираться отсюда.

Для того, чтобы поняли вы, от какой малости порой зависит успех или неудача, я хочу показать вам вот эту страницу:

– «Непосвящённому человеку это покажется наивным, словно детская сказка, но Лесное Озеро невозможно было уничтожить, пока обитали в нём странные рыбки по прозванию "золотое перо". Крохотные рыбёшки, не больше моего мизинца.

Несмотря на ничтожную свою малость, они были мощнейшими магическим стимуляторами.

Пока хоть одна рыбёшка плавала в этих водах, озеро сопротивлялось. Но эмиссары растянули от берега до берега чёрную сеть, или, как они это называли, "произвели небольшую дистилляцию", – воды озера словно вскипели, и всё живое в них погибло.»

– А если найти таких рыбок и вновь пустить их в озеро? – прервал рассказ Андерс.

– На это мало надежды, вряд ли где ещё на земле можно встретить что-то подобное. Ведь даже в Большом Словаре, изданным Пяргентским университетом, об этих рыбках не сказано ни слова.

– Ну а если? – не унимался Андерс.

– Не знаю. Возможно, не произойдёт ничего, мёртвые воды мертвого озера попросту убьют рыбок. Но может быть и наоборот – озеро возродится, а с ним вместе начнёт возрождаться и мертвый лес. Наверняка ничего знать невозможно.

– А как они выглядят, рыбёшки эти? Там написано?

– Вот, глядите, – Элис перевернула страницу. – Здесь отец – тут голос её дрогнул, – попытался зарисовать их. А под рисунком коротенькая подпись: – "Узенькие. Юркие, словно плотвички. Поглядеть днём – ничего особенного, только верхний плавничок слишком уж длинный, в самом деле, похож на тонкое пёрышко и отливает чистым золотом. Но кто видел их ночью, не забудет никогда, в темноте рыбки начинают светиться, да так ярко, так весело, что кажется, будто в воде мелькают живые фонарики. Вот бы мои девочки хоть разок увидали!"

– Это о тебе и маме, да? – Гийом обнял Элис, словно она нуждалась сейчас в его защите.

– Да.

– А если хорошенечко поискать, если порасспросить знающих людей, да хоть бы таких, как дед Бьёрн? – Андерс так увлёкся, что, казалось, вот сейчас сорвётся со стула и побежит на поиски. – Книги старые полистать? Что, если где-то рядом с Мёртвым озером есть другое – живое, а там эти рыбки стаями снуют – только лови? Всё ведь может быть. Надо бы непременно в те края ещё разок наведаться и всё облазить. А вдруг повезёт, вдруг мы отыщем рыбок – золотое перо?

– Вот что, ребята, – Элис оглядела всю компанию оценивающим взглядом, – вижу, удержать вас от новых приключений мне вряд ли удастся. Что ж, значит, придётся кое-чему научить. Пригодится. Может когда-нибудь кто-то из вас станет одним из воинов Круга.

– Ух-ты! – не удержался Андерс. – Здорово!

– А пока, чтобы не проговориться вам случайно об услышанном… – Элис протянула руку и зашептала странные слова. Ребята с ужасом ощутили, как в горло им впились ледяные иглы, а языки одеревенели. – Не пугаться! Сейчас всё пройдёт. Вот теперь я спокойна, чужие уши не услышат того, чего им слышать не полагается.

– Госпожа Элис, – ещё деревянным голосом спросила Ильзе, едва обрела способность говорить, – а что это был за кувшин? Отчего вода в нём такая чистая и отчего не убывает, сколько бы её не вычерпывали? Это волшебство? Настоящее волшебство?

– Ваш кувшин – это, на самом деле, довольно сложный прибор, и создан он не только для того, чтобы иметь возможность пить чистую воду. Вернее – не столько для того. Главное – он не даёт озеру высохнуть, оставляя какую-то надежду. Вы ведь видели трубки, уходящие из кувшина под пол? Так вот, они уходят куда дальше, они тянутся в глубь озера. По одной из них мёртвая вода поступает в сосуд, а по другой назад возвращается уже очищенная и живая. И этой капли оказывается достаточно, чтобы не дать озеру погибнуть окончательно.

– А монеты? Зачем там серебряные монеты?

– В монетах вся суть, без них ничего бы не происходило. Это не простое серебро. Сотни лет назад они были отчеканены хранителями из ещё более древней серебряной круговой чаши. Каждая из этих монеток обладает особой магической силой, но осталось их очень мало и разбросаны они по всему свету.

– То есть, они играют ту же роль, что и рыбки?

– Не совсем, у них другие задачи. Но, в главном, вы правы.

– Ах, если бы мы могли отыскать этих рыбок!

– А наш компас? Он не может помочь? – Гийом вынул из кармана стеклянный диск: – Где рыбки-золотое перо? Подскажи!

Увы, стрелка компаса даже не шелохнулась.

– Элис, попробуй ты!

– Я не знаю секрета этого прибора. Боюсь, кроме Стеклодува, никто не скажет толком, как им пользоваться. Возможно, он настроен только на то, чтобы суметь попасть к Озеру, – стрелка компаса резко отклонилась. – И выйти из Мёртвого леса, – стрелка вернулась в исходное положение. – Возможно, он выполняет ещё какие-то задачи, но самим нам этого не узнать.

– А кто такой этот Стеклодув?

– Стеклодув – один из Круга. Больше пока ничего сказать вам не могу.

Во время всего разговора Метте чувствовала на себе пристрастный и пристальный взгляд Элис. Девочка смущалась и краснела. Она была уверенна, что сидящая перед ней аккуратная женщина в добротном и хорошо сидящем платье осуждает её латаную-перелатаную, штопаную-перештопаную одежку, стоптанные старые башмаки с чужой ноги.

Она не удивилась, когда Элис, ткнув пальцем в аккуратную, почти незаметную заплатку, спросила: – Скажи мне, девочка, чья это работа?

Метте покраснела ещё гуще: – Моя, сударыня.

– Кто же научил тебя вести нитки в штопке так незаметно, словно и не было никакой дыры?

– Нужда, сударыня. – В голосе Метте звучал вызов.

– Меня зовут Элис. Просто Элис. И никакая не сударыня. Ты знаешь, кто я?

– Тётя Гийома.

– Верно, тётя Гийома. А ещё Пряха. Хочешь, я научу тебя своему ремеслу?

– Меня, сударыня?.. То-есть, Элис…

– Тебя, Метте. Я давно искала себе ученицу.

– А мы? – невольно обиделась Ильзе.

– Придёт и ваш час. Когда, я не знаю, но каждый из вас найдёт своего мастера. Обязательно. И, конечно, чему-то важному я постараюсь научить вас всех.

Так для ребят начались тайные уроки Элис. Они учились читать руны, учились защищаться при помощи палки и без всякого оружия, а главное – учились слышать, чувствовать и понимать. Метте же засиживалась в комнате Элис дольше других, и что там происходило, не знал никто, даже Гийом.

И всё это время у ребят из головы не выходили рыбки-золотое перо. Они порасспрашивали соседей, и выяснилось – было не так уж и давно в лесу озерцо! Было! Не то, что совсем крохотное, нет, но и большим не назовёшь, – обыкновенное, каких по всему северу не счесть. Зато там всегда было полно уток с крохотными утятками, серых цапель, белых журавлей – все они гнездились в камышах у дальнего берега. Вода в озере была чистая-пречистая, аж камушки на дне видать. А потом оно вдруг делось куда-то. То ли высохло, то ли травой заросло. Только нет его. А ведь ходили туда купаться. Рыбу ловили – там прорва всякой рыбёшки водилась – правда мелочь всё – пескари да уклейки. Нет, никак не может того быть, чтоб наше лесное озерко и то, Мёртвое, были хоть как меж собой связаны. Разные они совсем. А что исчезло, так чего на свете не случается – вон, сколько раз бывало – уходит вдруг вода из колодца, только сруб и остаётся, видно и наше озеро ушло по какой-нибудь расселине. Мало ли под землёй пустот, и провалов, и пещер всяких. Обрушилась какая перемычка, и хлынула разом вся вода в подземную глубину.

А про рыбу такую, как вы говорите, мы отродясь не слыхали, уж в нашем озере её точно не было. Хотя, надо бы бабку Сельму спросить, может она что скажет. А то – старого Бьёрна. Уж, какой твари он не знает, той, стало быть, и на свет не рождалось.

Но бабка Сельма смогла рассказать лишь про камбалу – рыбу одноглазую, что человечьим голосом говорила и загадки загадывала – кто загадку разгадает, тому клад откроется. А вот Бьёрн… – Бьёрн не только слыхал о рыбке-золотое перо, но и сам её видел однажды.

– Только не на Лесном озере это случилось, а на мельничной запруде. Мне тогда лет семь было. Подговорил меня хозяйский сынишка ночью раков ловить. Рака мы так ни одного и не поймали. Зато на странных этих рыбок, что в чёрной воде, словно звёздочки светились, вволю нагляделись.

– А какие они, дедушка?

– Тонюсенькие такие веретёнышки, а на спинке будто флажок или пёрышко длинное, трепещет. И свет от них идёт лёгкий – от самой рыбёшки серебристый, а плавничок золотом отливает. Может и в Лесном они водились, так я ночью там ни разу не был, а днём разве различишь, кто там в воде плавает, карась с уклейкой или рыбка-огонёк?

Глава 6. Пряха. Маленький Петер.

В полнолуние, едва наступила ночь, Элис заперла двери на свою половину, потом достала из сундука длинное, похожее на рубаху, белое платье из тонкого льна, не спеша переоделась, распустила волосы. Пепельные. Лёгкие, словно облако.

– Всё, можешь обернуться.

– Элис, дай я тебе волосы расчешу? Ну что тебе, жалко что-ли? Какие они у тебя красивые!

А у меня голова чёрная, как крыло воронёнка. Даже в зеркало глядеться не хочется. А у мамы, ты помнишь, какие у мамы волосы? – Гийом чуть не оговорился: "были", и недосказанное слово повисло в воздухе.

– У Руфи волосы чуть темнее моих, цвета ржаной соломы.

– А у папы?

– У Огюста тёмно-каштановые. Ты у нас в бабку пошёл.

– А почему так? – Бабушка отсюда, с севера, вы с мамой с юга, должно бы быть наоборот – она светлая, вы тёмные.

– Не болтай глупости. Тихо, ты же мне сейчас все волосы вырвешь! Всё, всё, хватит, угомонись, мне пора.

– А можно, я с тобой?

– Ты же знаешь, что нельзя. Никого не должно быть рядом. Хочешь, подержи мне лестницу.

– Хочу.

– Только осторожно, не шуми на чердаке, – Хильду разбудишь.

Гийом выглянул в окошко – Туч-то сколько, небо всё заволокло.

– Ничего, разберёмся. Пора. Дай-ка мне сито.

Гийом протянул Элис небольшое волосяное сито. Оба они забрались по крутой лесенке на чердак, потом Элис уже одна вскарабкалась по узенькой стремянке, и вылезла на крышу из слухового оконца.

На минуту она замерла и стала вслушиваться в тишину. Растопыренной ладонью начертила в воздухе круг. Прошептала что-то непонятное. – Теперь можно и пошуметь, теперь кому не надо ничего не увидит, ничего не услышит. – Пряха подняла сито над головой: – Хороший у меня бубен? – Тонкие пальцы стали выбивать сложный ритм. Сначала ничего не происходило. Только пульсировали и гудели в такт ударам невидимые нити. Но очень скоро в плотной пелене облаков, там, где смутная желтизна обозначила луну, появился разрыв. Ритм всё ускорялся, разрыв становился всё шире, всё больше. Последний гулкий удар – и вот уже плывёт в круглой проталине, сияет средь лёгкой облачной дымки полная луна.

Юная «колдунья», не разжимая губ, завела какую-то странную мелодию. Тягучую. Зовущую. Повернула свой «бубен» так, что лунный свет невесомым потоком полился сквозь него, сплетаясь с пепельными невесомыми волосами.

Минута… другая… пять минут… Постепенно мелодия стала слабеть, слабеть, слабеть… И вот совсем затихла… Пряха опустила онемевшие от напряжения руки, и в тот же миг тёмная туча затянула проталину.

Озябшая и усталая, Элис, распахнув полукруглые створки, пролезла в слуховое окошко и, стараясь не шуметь, спустилась по стремянке.

Гийом был уже наготове, ловким движением он накинул тётке на плечи тёплый клетчатый платок и сразу же протянул ей серебряный стаканчик с тёмно-красной густой жидкостью.

– Что это?

– Смородинная наливка. Пей, а то простудишься, вон, как дрожишь.

– Помощник ты мой! Что бы я без тебя делала?

Они спустились в комнату, Гийом зажёг свечи, и тётка сразу уткнулась в книгу, что-то с ней сверяя, что-то выписывая в заветную тетрадку.

Гийом всё это время сидел рядышком, не проронив ни слова.

Наконец Элис оторвала глаза от книги – Шёл бы ты спать, Ги, ты устал, вон уже носом клюёшь..

– Не-а, я с тобой.

– Ведь всю ночь сидеть придётся.

– Ты-то вон не спишь.

– Я – это я, взрослый человек.

– А я что, маленький?

– Ну, хорошо, тогда расчеши мне волосы ещё разок, только аккуратнее, не спутай.

Она достала совсем другой, частый серебряный гребень, и Гийом, гордый порученным делом принялся бережно расчёсывать уже почему-то не пепельную, а золотистую, словно впитавшую лунный свет, копну волос.

Когда гребень оказывался сплошь опутан лёгкой светящейся куделью, её снимали, откладывали в сторону и всё начинали снова. И так до тех пор, пока на столе не выросла небольшая пушистая горка. Нет, не волос, а чего-то особенного, чему и названия не найдёшь.

– Всё. Спасибо.

Девушка достала узенькое веретенце, наживила кудель на старую прялку, и вот потекла-побежала из-под ловких пальцев тонкая, как паутинка, золотистая нить.

Плохо ли, хорошо ли, но на наших друзей свалилась слава. Шагу они не могли ступить, чтобы кто-то из соседей не подошёл просто пожать руку, поговорить о важном, словно со взрослыми, порасспросить подробнее о Том лесе и Том озере. И, куда бы они не отправились, всюду за ними хвостом ходил теперь Маленький Петер, заглядывал в рот, ловил каждое слово и весь сиял от счастья. Ему нравилось показывать перед остальными, непосвящёнными и неприближёнными, свою особую осведомлённость. Затевать к делу и без дела разговоры о всяких странных и непонятных вещах, наслаждаться, что тебя, тебя, кого затыкали все, кому ни лень, слушают, не прерывая. Ну и конечно, при всяком удобном случае вставлять: "Вот мы с Гийомом…", "Я Гийому так прямо и сказал…", "Гийом об этом никому

не говорил, только мне…"

Единственное, что его задевало, и пребольно задевало, что "гийомовы", хоть и терпели его присутствие, но своим признавать не спешили, встречали без особой радости, если шли куда, с собой не звали. Это он им навязывался, он бежал следом маленькой собачонкой. А порой приходилось глотать совсем обидное: – "Петер, уйди, пожалуйста, дай нам поговорить."