скачать книгу бесплатно
Всё стихло и вдруг: – «Ду-ушат!»»
Гийом не выдержал, ринулся на истошный вопль. Ильзе, Андерс и Метте за ним.
И застыли на месте. – Им навстречу из темноты выплывала тощая длинная лапа с корявыми пальцами. Чёрная рука!
Чёрная рука неумолимо приближалась. – У-у-у! Задушу-у!..»
Вдруг Ильзе фыркнула и ткнула Андерса в бок.
– Ты чего?
– «Чёрная-чёрная рука!» – перед ними стоял Дылда, ухмылялся во весь рот и размахивал сухой яблоневой веткой. – Ну, ловко я вас разыграл?
И тут уж загоготали все.
– Ладно, недосуг мне с вами попусту болтать, меня отец с братяней ждут. – Завтра, чуть свет, едем дальнее поле сторожить, а то кабанов развелось – прорва! Отец берёт с собой ружьё. С особыми патронами! Сам набивать помогал. С такими не то-что на кабана – на медведя можно ходить. Отец обещал, что и мне пострелять даст. Слово дал.
Петер сразу заныл:
– Йен, возьми меня с собой! Ну возьми, а?..
– Ещё чего! Будет у меня там время мелюзге сопливой носы утирать.
– Ну что тебе стоит?
– Да ты хоть раз в жизни кабана живого видел? Нет? Ты хоть знаешь, что это за зверюга? От такая гора! Мчит, не разбирая дороги, и всё на пути сметает. Глазюки у него как у чёрта лютого, клыки из пасти торчат – во! – Дылда размахнул руки во всю ширь. – Такого хлюпика, как ты, на один клык наткнёт, другим прихлопнет! Так что сиди лучше, деточка дома.
Оглядел всех победно, и снова шагнул в темноту.
И сразу все поскучнели, и заторопились по домам. Глазом моргнуть не успели – на пустыре не осталось ни души живой.
Гийом с друзьми уже подходили к заброшенному колодцу, когда чей-то отчаянный крик: "Погодите! Я с вами! Постойте!" заставил их оглянуться. Из темноты, громко топоча, вылетел Маленький Петер. Он тяжело сопел и размазывал слёзы по грязным щекам.
– Ты чего?
– Да-а, вам хорошо. Вы, вон, вместе. Я меня бросили. А мне через всю деревню!.. Одному!.. А там собаки!.. А я!.. А мне!.. – И захлюпал носом.
Гийом вздохнул – не было печали. И так дома ждёт хорошая взбучка. Но вслух произнёс бодрым голосом: – Ну что, проводим ребятёнка?
Андерс аж захлебнулся от возмущения: – Ребятёнка? Ничего себе, ребятёночек! Шкура и ябеда!
Положа руку на сердце, каждый был согласен с этими словами. Но Петер гляделся таким несчастным, что Метте оттаяла: – Не вредничай, Андерс. Он ведь и в самом деле маленький. И Ильзе, неожиданно для себя, её поддержала: – Да ладно, есть о чём говорить – на полчаса раньше домой придём, на полчаса позже, шуму всё равно не миновать. Эй, ребятёнок, дай пять – будет десять! – И она протянула Петеру руку.
Петер заулыбался во весь щербатый рот, вытер о штаны мокрую пятерню и буквально вцепился в протянутую ладонь.
– Вы только не думайте, я не трушу. Только у нашего соседа, у Йоргена Хромого, не псина – людоед! Злющая – страсть! Клыки – во! – похлеще, чем у того кабана! А как встанет на задние лапы – башка выше забора! С такой только на медведя или на кабана ходить!
Кабан явно не шёл у Петера из головы. Чуть не полдороги он, не умолкая, трещал о том, как повезло Дылде. – Будет он жить в лесу. В самой чащобе. Будет с ружьём ночью огород сторожить, костёр жечь, хищное зверьё отпугивать.
На ехидный вопрос Андерса, "откуда в чащобе поля-огороды?" и отвечать не стоило. Сказал бы прямо, что обзавидовался до смерти! Петер и сам завидовал. Ещё бы не завидовать! – Эх, мне бы туда! Я бы тоже с ружьём! А вдруг на них и в самом деле кабаны нападут? Вот счастье-то!
– Да, – со вздохом согласился Андерс, – счастливчик! – и не поймёшь , то-ли язвит он, то-ли всерьёз.
– Врёт твой Йен, и не запнётся. – вот уж Ильзе откровенно усмехалась. – Если кто на него нападёт, так это комары да слепни. Зато шуму будет! Нос задерёт и пойдёт заливать: – "Сидим мы у костра, репу стережём, и вдруг – кабаны! Дюжины две, не меньше! И у всех клыки с мою руку! И глаза как угли горят! Окружили. Землю копытами роют. В общем – не шутки шутят. Вы бы уж точно в штаны наложили. А я ружьё в руки: – бац-бац! – половина наповал, половина драпала впереди своего визга. Больше они к нам не сунутся!"
Отсмеявшись, Гийом вздохнул: – Всё равно, нам бы туда! Пусть без кабанов. Пусть без ружья. Жить где-нибудь в шалаше. Одним, без взрослых. Словно лесные разбойники.
– И что это за разбойники – без ружья?
– Ну, хорошо, просто, ночевать в лесу, костёр жечь. Хоть грибы собирать.
– Тоже скажешь – грибы! Девчоночье дело! Да и нет их в лесу.
– В конце-концов, не в грибах дело, можно просто пожить одним в лесу. Недельку. Или хоть дня три.
Ребята давно подошли к дому Петера. В окнах горел свет. За белыми занавесками вели привычную перебранку два голоса. – Мужской тихо оправдывался, женский громко обвинял: "А ты за него не заступайся! Завёл, поганец, моду, с матерью не считаться! Где его до сих пор черти носят? Вот пусть только появится, пусть порог переступит!.. Это он с тебя пример берёт! Дерзить стал, огрызаться, а ты и ухом не ведёшь!" – "Сама парня забаловала, только я на него прикрикну – мамочка грудью на защиту!" – "А ты не кричи без дела, толку от твоего крику! Тряпка ты, а не мужик, не можешь сына разок выпороть хорошенько!"
Наши друзья поспешили попрощаться – похоже, их тоже ждала хорошая головомойка.
Глава 2. Бабушка прилетела!
Прошло несколько дней. Всё это время мысль о походе в лес не покидала ребят, но дома и слышать об этом не хотели. А чего в лесу бояться? – Места все хоженые-перехоженые. Даже если заблудятся – ничего страшного, зато интересно. И потом, где заблудиться, если каждый овраг знаешь, как свои пять пальцев? Подумаешь, капурёхи разлетались! Кто их боится, капурёх этих? – Но взрослые говорили о каких-то тревожных временах, о чужаках с юга, почему-то – о дождях и неурожае, и шёпотом, оглядываясь – о каком-то таинственном Эмиссаре. Ну так что ж, что эмиссар, неужели теперь из-за него всю жизнь у мамкиной юбки просидеть? Ко всем огорчениям, зарядили дожди, нудные, холодные, серые тучи нависли над деревней, превращая день в сумрачный вечер, а вечер в позднюю ночь. деревенские вздыхали, что и в этом году сгниёт урожай, и скотину зимой прокормить нечем будет, и репа как горох, и на кур мор напал, и у пчёл мёд горький, словно полынь, и крыши ни с того ни с сего стали протекать, хотя только вот настелили, и вообще – что-то в мире изменилось.
Каждый вечер был похож на другой – пасмурный, промозглый. Вот и сегодня то сеяло нудной моросью, то лило как из ведра. Элис уже который час, забыв обо всём на свете, сидела, уткнувшись в книгу. Старинную. Толстенную. В потёртом кожаном переплёте. Выписывала что-то скорописью в маленькую тетрадку, чертила пером тонкие замысловатые линии.
Напротив неё, подперев голову рукой, скучал Гийом. Перед ним тоже лежала раскрытая книга. Потоньше. Отнюдь не старинная. Но Ги даже не пытался делать вид, что читает. Он весь извертелся от скуки – то залезет с ногами на стул, то начнёт раскачиваться как на качелях. Чуть не грохнулся. Элис механически произнесла: "Перестань баловаться!", но даже не повернула головы в его сторону, не оторвала глаз от страницы. Тикали часы. За окном заунывно скрипели сосны. А на пожелтевшем пергаменте что-то всё время неуловимо менялось – какие-то слова вдруг исчезали, и на их месте появлялись новые. Крохотное пятнышко разрасталось в яркую картинку на целый разворот. А минут через пять картинка начинала зыбиться, бледнеть и исчезала совсем. Высвечивались золотом или пурпуром руны на полях. Гийом пытался разглядеть хоть что-то, но что увидишь из-под тёткиной руки? Огонёк свечи плясал, словно на ветру. На бревенчатых стенах, на дощатом потолке вытягивались и умалялись тени. В какую-то неприметную щёлочку влетела капурёшка, закружилась вокруг трепещущего огонька, словно мотылёк. Гийом замахал на неё рукой, пытаясь отогнать: "Брысь! Брысь, тебе говорят! Фу!" – Огонёк заметался и чуть не погас. Уродливые тени на стенах тоже заметались и сердце как-то неуютно сжалось. Капурёшка обиженно пискнула и пропала.
– Гийом, это свинство!
– Элис! Да оторвись от своей книги! Элис!
– Ну что ты за человек такой, минуты посидеть спокойно не можешь!
– Минуты?! Да ты с самого утра как в неё уткнулась, так словно гвоздями тебя к стулу прибили.
– Ты видишь, я занята? И перестань сейчас же раскачиваться на стуле, ты мне чернильницу перевернёшь!
– Вечно я тебе мешаю. А я тоже, между прочим, живой человек. Элис, а про что там в твоей книге написано?
– Вот это не твоего ума дело.
– А что моего ума дело? Ты за весь день со мной словом не перемолвилась. Вот опять молчишь. Элис, мне скучно.
– Сейчас найму тебе оркестр.
– Элис, ну дай хоть картинку поглядеть!
– Нет здесь никаких картинок – это взрослая книга.
Ну разве можно так! Вот же она – яркая, словно всё не нарисовано, а видится въявь – высокие белые башни на крутом холме, стены, заросшие виноградом, где-то далеко внизу – синее-пресинее море. А если очень-очень постараться и очень-очень сильно напрячь слух, можно услышать, как с тяжким гулом бьются волны о каменистые склоны. Но Элис резко дунула на страницу и картинка исчезла, словно её погасили.
– Ну и вредная же ты! Жалко тебе, что ли? Погоди, вот прилетит бабушка, всё ей расскажу! Ну и ладно! Ну и оставайся тут одна! – Рванул со стула и выскочил из комнаты. Элис даже не обернулась. Гийом постоял в коридоре, потом спустился по узкой крутой лестнице и распахнул входную дверь. Снаружи было так же муторно, как у него на душе. – Никому он не нужен, никому не дорог, – вот он сейчас умрёт или уйдёт в дождь, а Элис даже не заметит. Или обрадуется, что никто ей не мешает. Он ощущал себя совершенно забытым и несчастным. Нет, он не позволит не замечать себя! Он всё ей выскажет! Он заставит её оторваться от книги, он припомнит все обиды, все до единой, а потом хлопнет дверью и уйдёт в дождь. Решено! «Тётка!» – Скажите пожалуйста, сама ещё девчонка сопливая, а строит из себя невесть что!
Но когда он вернулся в комнату, обижаться расхотелось – а ведь Элис действительно ещё сопливая девчонка. – Вот она сидит над этой злосчастной книгой, худющая, вся зелёная, под глазами круги, и пишет-пишет, с утра не разогнулась, кусочка хлеба не съела, глотка воды не выпила. Ладно, так и быть, он её прощает и зла на неё не держит. Но всё равно, он не мебель, и не позволит обращаться с собой как с мебелью! Гийом снова уселся за стол: – Тебе всегда лишь бы запрещать. Взяла власть надо мной и пошевельнуться не даёшь. Только и слышу: "Нельзя! Не ходи! Не шуми! Не дыши!" Вот объясни, почему ты не пускаешь меня с ребятами по грибы?
– Какие грибы? Скоро деревня в остров превратиться, по лесу в лодках будем плавать.
– Да кончится этот дождь, не завтра, так послезавтра кончится, а после дождей как раз самые грибы и пойдут. Я с тобой разговариваю или с печкой? Андерса отпускают. И Ильзе. Даже Метте. Я один хуже всех!
– Гийом, ты мне мешаешь. Завтра поговорим обо всём.
– Я тебе всегда мешаю. Скоро всё Залесье надо мной смеяться будет. Деревенские ходят в лес сто раз на дню, ночуют у костра, коров там пасут, коз. И никто их не съёл. Никакие капурёхи. Никакие нихели.
– Грибы он выдумал! Нет в лесу никаких грибов. И ягод нет. И орехов. А тебе вот сейчас на орехи достанется!
И как раз в этот момент на полях книги появилась, словно невидимой рукой нарисованная, руническая вязь. Всего пару секунд она была яркой и чёткой, но вот начала дрожать, расплываться, тускнеть и исчезла прежде, чем Элис успела толком разглядеть её.
– Доигрался! Молодец! Ты хоть понимаешь, что натворил? От кого это весточка? Что там было? Теперь не узнать!
Гийом и сам перепугался:
– Ты только не переживай, Элис. Я всё запомнил. Ей-ей запомнил. Каждую закорюку.
Честное слово! Дай-ка мне ручку. – Он поспешно кунул перо в чернильницу. – Вот, они точно такие были, я ничего не напутал. Что тут запоминать-то? У меня, знаешь, какая зрительная память! Элис вздохнула: – Выпроть тебя некому! Эх, оболтус ты, оболтус! Ну давай-ка, быстренько, беги в спальню! Быстро, а то застудишься, я открываю окно.
Ага, как же, ушёл он! Ждите! Гийом со всех ног кинулся к окну. Оттуда сквозь дождь послышалось хриплое карканье. С воплем: "Ура! Бабушка прилетела!" Ги распахнул створки. И тотчас в комнату ворвался холодный ветер вперемешку с тяжёлыми злыми струями, чуть не загасил свечи. А вместе с порывом ветра в комнату влетела ворона. Мокрая. Взъерошенная. Взгромоздилась на спинку стула. Отряхнулась так, что брызги полетели на раскрытые страницы. Ещё раз громко каркнула. И хотя парнишка смотрел на неё, не отрывая глаз, он так и не уследил, когда исчезла ворона и когда появилась эта высокая немолодая уже женщина в длинном платье цвета тёмного вина, с распущенными по плечам иссиня-чёрными, чуть тронутыми сединой волосами. Он никогда не мог уследить этого момента. Женщина привычным жестом собрала волосы в строгую причёску, сколола серебряными шпильками, и только тогда произнесла:
– Неплохо бы закрыть окно – ребёнок простудится.
Ну, здравствуйте, мои родные! Дайте-ка. я вас расцелую.
Элис, перестав наконец-то быть взрослой и строгой, прижалась к ней, уткнулась лицом в тёплый бархат рукава:
– Мамочка, родная, наконец-то!
Гийом повис с другой стороны:
– Бабушка! Бабушка!
Потом удивлённо потрогал платье, дотянулся до волос:
– Сухие! Всё сухое!
– А как ты думал? Невелика радость в мокром ходить. Ну, внучек, понял ты, кто твоя бабка?
– Ведьма! – Восторженно завопил внучек.
– Ну, зачем так грубо? Давай скажем иначе? – ну, например, "колдунья."
– "Ведьма" лучше.
– Хорошо, пусть будет "ведьма", раз тебе так больше по душе. Но, надеюсь, ты понимаешь, что рассказывать об этом нельзя? Никому. И никогда.
– Да что я, маленький что ли?
– И орать на всю деревню: "Бабушка прилетела!" тоже не обязательно. Ладно, не расстраивайся, я тебя не ругаю. Ты у меня на самом деле уже достаточно взрослый. Достаточно умный. И, в какой-то мере, осторожный. И всё же, поверь, даже очень взрослый, очень умный, очень опытный и осторожный человек, сам того не желая, может проговориться. В пылу ссоры. В дорожной беседе со случайным встречным. За чаркой вина – хотя, об этом тебе рано. Даже во сне. Впрочем, уберечься от этой беды в нашей власти. – И Элинор поднесла ладонь к губам внука, словно запечатывая их, и произнесла нараспев несколько слов на незнакомом гортанном языке.
– Ну вот, теперь никакой силе не вытянуть из тебя то, чего чужим знать не надо, теперь я спокойна.
В ужасе глядел Гийом на Элинор. – И это его родная, его любимая бабушка! За что? Что он сделал плохого?
Его язык внезапно одеревенел, словно в него впились тонкие и острые ледяные иголки. Это не было больно, но было очень неприятно. И несправедливо. Иголки почти тотчас растаяли, но говорить он всё равно не смог бы – слёзы обиды подступили к горлу.
– И не надо обижаться на меня, Гийом. Ты же сам сказал, что уже взрослый? А если взрослый, должен понять – сейчас настали времена, когда опасным может стать самое, казалось, безобидное слово.
– А что со мной теперь будет? – пересилив обиду, просипел Гийом.
– Ничего особенного. Просто, едва язык твой соберётся произнести неосторожные слова, он станет тяжёлым и неповоротливым, словно деревяшка..
– Навсегда?
– Но ты же вот сейчас разговариваешь? Значит, не навсегда? Ну, иди ко мне, мой глупый, мой большой, мой взрослый телёнок. Дай, вытру нос. Что ты уворачиваешься? Вот характер! Да пройдёт всё, пройдёт, едва переменишь тему разговора. Ну. Ну. Не обижайся и не сердись, я и в самом деле была неправа, такие вещи не делаются грубо и внезапно. Прости.
– Бабушка, а если я захочу спросить о чём-то тебя или Элис?
– Спрашивай смело.
– Ага, и язык сразу отвалится?
– Что, запугала тебя бабка? Когда мы одни, как сейчас, спрашивай о чём угодно. Ну, не смущайся, говори, что тебя так волнует?
– Бабушка, а как ты превращаешься в ворону? Я тоже хочу. Научишь? Ух, здорово! Только лучше в орла. Или хотя бы в ястреба.
– Что, не по нраву тебе ворона?
– Да нет, отчего же…
– Что ж, не самая красивая птица. Не орёл и не павлин. Зато в глаза не бросается. Сколько их, ворон вокруг шастает – счёту нет, одной больше, одной меньше, никто и не заметит. Лучше птицы для меня не найти – и неприметна и за себя постоять сумеет.
– Бабушка, а летать очень трудно? Руки потом не болят?
– Не отнимай у бабушки времени глупыми вопросами.
– Ничего, дочка, пусть спрашивает.
– Сколько же дней лететь отсюда до Месхи? Неделю, не меньше? Разве это не опасно?
– Я же не всю дорогу вороной летела, глупыш. Десять минут назад я сидела у себя дома, в кабинете, в своём любимом кресле. Ну, что тебя ещё тревожит?
