скачать книгу бесплатно
Тени на снегу
Андрей Юдин
Современный остросюжетный психологический детективный роман рассказывает о жизни художника, уехавшего из столицы в небольшую деревушку. Параллельно в Москве идет расследование покушения на банкира. Еще одна линия романа – неизвестный человек, бегущий по непонятному для него маршруту. В конце концов, все нити сходятся в доме художника, где в снегопад происходит целый ряд событий, открывающий скелеты в шкафу главных героев и заканчивающихся цепью драматических событий, заставляющих главного героя задуматься о своей жизни.
Андрей Юдин
Тени на снегу
Роман
Пролог
«Почему меня постоянно преследует этот жуткий сон? Будто я убил человека, потом закопал его труп и все время боюсь, что тело откопают, и узнают, что это сделал именно я. И каждый раз, я просыпаюсь в холодном поту. Ладно, сейчас. Так ведь это наваждение длится уже давно». Мужчина проснулся и с ужасом вглядывался в темноту. Он не знал, сколько сейчас время и наступило ли утро. Человек лежал в темном подвале на теплых трубах, укутавшись в собственный пуховик. Пуховик был хороший, поэтому снизу тоже было тепло. Трубы были укутаны какой-то тканью, а сверху обернуты плотной бумагой. Она шуршала при каждом движении, но звук был негромкий, и к нему можно было привыкнуть. Подвал был почти сухой, но откуда-то все равно пахло гнилью. Вверху находилось маленькое окошко, но стекло на нем было мутное, а сверху еще и прикрыто решеткой. Он увидел его, когда глаза стали немного привыкать к темноте. Оттуда все же пробивалось некое подобие света. Мужчина сделал предположение, что уже наступает утро.
Он не знал, бывают ли здесь люди, поэтому решил на всякий случай не задерживаться в этом месте. Мужчина встал, насколько это возможно в темноте, почистил одежду. Хотелось есть и пить. Впрочем, пока еще вполне можно было терпеть. Правда, отлил он прямо здесь, в уголке подвала: все равно возвращаться сюда больше он не планировал.
Назад человек вышел таким же путем, как и пришел сюда минувшим поздним вечером. Толкнул посильнее дверь, с которой накануне сорвал хлипкий замок и вышел на улицу, аккуратно прикрыв ее за собой. Светало. Мороз щипал щеки и уши. «Градусов 12-13», – прикинул мужчина и посмотрел на часы. Часовая стрелка приближалось к восьми. Он огляделся. Перед ним была небольшая и непонятная промзона. Некоторые строения были явно заброшены. Но кое-где теплилась какая-то жизнь. На окнах виднелись занавески. Откуда-то пробивался дымок. Понять, что это такое, не представлялось никакой возможности, впрочем, ему это и не было нужно. Мужчина прошел вдоль здания. Слева вдали виднелись дома. Судя по всему, окраина городка или поселка. К нему вела дорога, но свежих следов шин видно не было. Рядом с ней шла лесополоса. Человек поежился, но после секундного раздумья шагнул в снег, стараясь на всякий случай скрыться за стволами голых деревьев.
Для бродяги он был одет вполне прилично. Теплый черный пуховик, джинсы, высокие ботинки, черная шапочка почти до самых глаз. Все теплое и добротное. А главное – не бросающееся в глаза, не выделяющее его из общей массы.
Накануне вечером ему пришлось выбираться из Москвы. Как ему удалось это сделать, он и сам не мог объяснить. Скорее всего, сработал фактор быстроты. Он спустился в метро, выбросил в урну мобильный телефон, вышел на первом попавшемся вокзале, сел в первую пригородную электричку, проехал час с небольшим и вышел, не доезжая до первого большого города на пути. На станции он перешел пути и по целине в темноте, ориентируясь лишь на дорожные огни где-то слева, добрался до угрюмых строений. Пошел вдоль одного из них, внешне заброшенного, но не потерявшего еще приличного облика. Увидел дверь в подвал и неожиданно для себя сорвал хлипкий замок. С подвалом ему случайно повезло. Здесь бы его точно искать никто не стал. Ну, по крайней мере, пока. И ему удалось передохнуть и выспаться. Только вот что делать дальше, он пока еще абсолютно не знал.
Глава первая.
Я родился в Москве в середине семидесятых. История моего появления на свет мне достаточно известна и никаких тайн не содержит. Хотя она, да, впрочем, и все мое детство отличается от историй миллионов советских детей, появившихся на свет в среднестатистических семьях. Мой отец был известным советским писателем. Вернее, не так. Он был глыбой социалистического реализма, гигантом отечественной официальной литературы. Да и внешне он производил впечатление глыбы – повыше среднего роста с квадратными плечами, полуседым буйным чубом и пронзительным взглядом из-под жестких бровей. Когда я появился на свет, ему уже было за пятьдесят, поэтому молодым я его, естественно, не знал. Отец был официально женат, но в то же время являлся и известным любителем женского пола. Жена его, Клара Алексеевна, о его интрижках знала и относилась к ним равнодушно. Или пыталась делать вид, что ей все равно. Мол, любит он только ее. И система эта до определенного времени работала.
Матерью моей была эстонская баскетболистка. Во времена общего Союза она была на сборах под Москвой в составе какой-то сборной. Рядом на даче жил отец. Каким-то образом они познакомились, и отцу удалось сделать так, чтобы она его полюбила. Хотя бы на время. Она была младше его лет на тридцать, высокая (а какая же еще?) длинноволосая светлая шатенка. И получилась так, что забеременела от классика советской литературы. Вся эта история не то чтобы афишировалась, но и не была скрыта под завесой тайной. Мать решила рожать и на какое-то время прервала свою карьеру. Отец, по его словам, всячески ей все это время помогал и даже собирался дать мне свою фамилию, но она отказалась. Только взяла при регистрации его отчество. Так я стал Виктором Георгиевичем Лаасом
Родился я в Москве и какое-то время меня растили моя эстонская мамочка со своей московской подругой. А потом вдруг баскетболистка решила возобновить карьеру, и просто привезла меня полугодовалого на квартиру к отцу и передала с рук в руки. Первое время Георгий Иванович был, мягко говоря, не слишком рад такому положению дел и сильно возмущался. Но произошло чудо: он полюбил меня, своего сына. А потом произошло и второе чудо: меня как родного полюбила и Клара Андреевна. И когда через два года родная мать решила снова забрать меня, на этот раз в Таллин, они просто-напросто отказались возвращать ей ребенка. И все попытки эстонской мамы разбились о скалу гиганта российской словесности. У Георгия Ивановича и Клары Андреевны был и свой общий сын. Но к моменту моего появления на свет ему было уже двадцать пять, и он считался отрезанным ломтем. В их шикарной по тем временам квартире на набережной Тараса Шевченко он появлялся крайне редко, поскольку закончив горный институт, большую часть жизни проводил в экспедициях, а постоянной пропиской обзавелся где-то на Дальнем Востоке.
Но мои детские приключения на этом не закончились. Когда мне было шесть лет, отец увлекся очередной молодой барышней и неожиданно заявил, что на этот раз все серьезно. А потом привел Эллу к нам в дом. Клара Андреевна и смеялась, и плакала, и ругалась, но все было тщетно. В итоге она уехала в небольшую двухкомнатную квартирку в Медведково, которую отец умудрился выбить под «кабинет», а я остался с отцом и Эллой в сталинке на Набережной имени украинского классика. Но тут случилось еще одно чудо – двадцатидвухлетняя выпускница филологического факультета искренне полюбила чужого ребенка. Впрочем, и Клара Андреевна, как это ни странно, не потеряла теплых чувств ко мне. И вместо одной родной у меня появились две неродные, но очень добрые мамы. В основном я жил в центре, но периодически Клара (а так я ее чаще всего называл) забирала меня к себе. Отец сначала немного нервничал в таких случаях, но убедившись, что со мной ничего плохого не происходит, успокоился. Потом я пошел в школу. Обычную, хотя и в центре Москвы. Одноклассники тоже были разные – и дети известных родителей, просто дети начальников и дети родителей совсем обычных. У одного мальчика папа даже был дворником. У всех были какие-то свои компании и поэтому никто никого особенно не трогал. Я усиленно занимался спортом, благо вырос за сто восемьдесят уже классу к восьмому. Предпочтение почему-то отдавал легкой атлетике, потому что во время бега у меня получалось побыть одному и подумать. А в старших классах я вдруг заметил, что больше всего мне нравится рисовать. Причем и получается это весьма неплохо. Я не заканчивал никаких «художек», но однажды отец показал мои наброски знакомому и довольно известному художнику. Тот одобрил и даже обещал протекцию при поступлении в суриковский институт, в который я в итоге поступил и благополучно закончил.
Когда я завершал среднее образование, то в нашей странной семье произошло еще одно событие – у отца и Эллы родился сын. Отцу было под семьдесят и, похоже, он был сам несколько напуган этим событием. А я вырос и то, что на меня стали обращать меньше внимания, шло мне даже на руку. Кроме этого, если что, то у меня всегда была Клара.
Родная мать практически не давала о себе знать и, хотя лет в пятнадцать, отец рассказал мне все об истории моего рождения, она тогда волновала меня не слишком. А еще отец с Эллой и маленьким сыном все чаще жили на даче, и в моем распоряжении была вся четырехкомнатная квартира. Одну из комнат я превратил в мастерскую, а кроме этого частенько проводил время в институте и у ребят в общежитии. О том, что у меня есть свободная «хата», знали единицы. И посещали ее только избранные (в основном, девушки). В общем, шла обычная студенческая жизнь. Причем, прожигал я ее, так скажем, в меру. Видно, сказались все же эстонские гены.
Между тем, в стране началась новая эра. Отец сначала отреагировал на происходящее со спокойствием философа и писателя. Однако рублевые накопления его лопнули, книги прекратили печатать многотысячными тиражами, и он оказался попросту выкинутым из седла нормальной жизни. Отцу было за семьдесят, рядом молодая жена с маленьким еще ребенком. Но это не могло остановить его, когда он почти бросил писать и начал прикладываться к рюмке. Элла боролась, как могла. Она работала в издательстве, которое начало выпускать литературу, ранее не издававшуюся в СССР и практически содержала семью. Но отца это только раздражало. Я учился, денег мне не хватало, и поэтому я иногда шел к подземному переходу и пытался продать некоторые свои работы. До поры до времени продавались они плохо. Гораздо лучше шли портреты и шаржи, которые я рисовал за десять минут в парке. Хотя, если честно, мне не очень нравилась портретная живопись. Больше душа лежала к пейзажам.
Так прошло несколько лет. И в один летний день, когда я только успел проснуться, на городской телефон позвонила Элла и сказала, что отец умер от сердечного приступа. Краски жизни сразу померкли. А после похорон встал вопрос о том, как делить недвижимость. Это был серьезный кусок, оставшийся от прежней шикарной жизни.
К тому времени старший сын отца, Петр, развелся и вернулся к матери в Москву. И в итоге было принято общее решение: Элле с младшим достается дача, Кларе с Петром квартира в сталинке, а я еду в двушку в Медведково. Как это ни странно, вся эта дележка прошла тихо и мирно.
Я переехал в Медведково, забрав с собой личные вещи, а также кисти, краски, мольберты, этюдники, подрамники… Здесь я почувствовал воздух свободы. Одну из комнат я приспособил под мастерскую, точнее склад необходимых для живописи приспособлений и место для хранения готовых работ. Писать картины я больше любил на природе. Во второй, собственно, жил. Я окончил институт, получил диплом и устроился работать в художественную школу, которая находилась неподалеку от дома. Моя работа мне не очень нравилась, тем более, что платили опять же мало. Поэтому я пошел проторенным путем: портретики, шаржики, иногда кому-то из знакомых или через знакомых удавалось продать какую-то из моих картин. Тогда наступал кратковременный праздник души и тела, а в основном – желудка.
Быт мой был совершенно неустроен. Но меня это совершенно не волновало. Жил я тем, что, когда выпадало свободное время, садился в электричку и ехал в Подмосковье рисовать пейзажи. А пейзажи там были великолепные. Несмотря на мою необщительность и нападавшие порой приступы неразговорчивости, женщины периодически появлялись в моей берлоге. Подозреваю, что мне, благодаря родителям, повезло с внешностью. От матери мне достался высокий рост, стройная фигура и серые глаза. От отца – темные жесткие волосы, пронзительный взгляд и утежелявший (или уравновешивавший) сухощавую фигуру и узкое лицо, почти квадратный подбородок. Дамы практически все и практически сразу пытались хоть как-то облагородить место моего обитания. Но я в свою очередь быстро объяснял им, что менять образ жизни не намерен. Реагировали они по- разному. Некоторые уходили, но большинство через какое-то время возобновляли попытки. Но второго шанса я практически никому не давал. Впрочем, было одно исключение – Катя.
Она, как и я была художницей. В училище она поступила на три года позже меня, и мы пересекались с ней совсем редко. Познакомились уже позже на одной из тех редких тусовок, куда меня смогли затащить однокурсники. Кажется, это было пятилетие выпуска. Мы сидели в какой-то мастерской, довольно большой, пили и болтали ни о чем. В какой-то момент мне надоело пить, еще раньше надоело есть. Я встал и, попрощавшись со всеми, пошел к выходу. Катя неожиданно догнала меня и попросила проводить ее. До метро. Я пожал плечами и согласился. Закончилось это у меня дома. Там она и осталась. Потом стала наводить порядок, хоть и относительный. Она тоже была привычна к хаосу, но все же была женщиной. Поэтому, если беспорядок и создавался ей, то вполне художественный. И все же периодически она что-то выкидывала, что-то перекладывала с места на место. Когда я злился на нее, то она только пожимала плечами. Но иногда, как и другие, уходила. Потом приходила сама. Или я звонил и просил ее прийти. Но однажды она ушла и не вернулась. Просто исчезла. На этот раз пожал плечами я: мол, переживу. Но переживал долго и мучительно. Не раз ее образ в клетчатой рубахе с торчащими острыми ключицами, таким же острым носиком, широко распахнутыми голубыми глазами и пшеничными волосами, собранными в хвостик вставал передо мной. И это были не лучшие минуты моей жизни, тоскливо ныло под ложечкой и хотелось выть на луну. Я топил эти воспоминания в работе, рюмке, других женщинах.
Только через несколько лет эта боль немного утихла. А у меня неожиданно началась новая жизнь. Когда я продавал свои картины на Арбате, ко мне подошел иностранец. Он хорошо говорил на русском, хотя и с заметным акцентом. Его звали Алекс Киз. Он был англичанином, но с русскими корнями. Алекс долго смотрел на мои картины, потом приобрел пару из них и попросил мои координаты.
Он позвонил через два месяца, напросился приехать ко мне в берлогу, выбрал еще несколько картин, тут же на коленке набросал что-то вроде каталога моих работ. Он объяснил, что те картины очень понравились любителям русского искусства. Их привлек в них минимализм и скупость русской природы. Они высоко оценили манеру моего письма. На этот раз он заплатил за картины гораздо больше и попросил открыть валютный счет в банке. Через некоторое время туда поступила сумма в долларах с четырьмя нулями, на которую до определенного времени я просто не мог до определенного времени рассчитывать даже в самых смелых снах. А потом Алекс стал делать заказы на мои работы. Как выяснилось, я стал на Западе модным художником. Правда, любая сказка имеет особенность быстро заканчиваться. Закончилась и эта, но не совсем. Мода на меня, скажем так, поутихла, но несколько небедных поклонников моего таланта остались ему верны. Счет в банке продолжал расти, пусть и не столь астрономическими темпами.
И в один момент передо мной стал вопрос: что делать с деньгами? Я, как и прежде, жил в Медведково, семьи у меня не было, предметы роскоши меня не интересовали. О том, что деньги можно куда-то вложить, теоретически я знал, но как это сделать на практике, представлял мало. Так же мало меня привлекало слово «бизнес». Да, я стал покупать себе разные вкусности, которые не мог позволить раньше, не стеснялся в выборе одежды, качество моих холстов и красок стало лучше. Пару раз я выбрался в Европу. Алекс устроил мою выставку. Я пожимал руки каким-то серьезным дядям, целовал ручки их чопорным спутницам, но жизнь за границей совершенно не прельщала меня, хотя может быть тормозило слабое знание языка. В любом случае, меня тянуло обратно в Россию.
Тогда я решил посоветоваться с родными людьми. Кларе Андреевне было восемьдесят, но она была вполне в здравом уме и трезвой памяти. Чего не скажешь о моем непутевом сводном брате Петре, который в свои почти шесть десятков продолжал поиски той, с которой мог бы построить новую жизнь. Зато с бабушкой жили его сын Алексей и подружка Клары Зоя Серафимовна, лет на десять ее моложе. Две достойные женщины надавали мне массу полезных советов, из которых главными были построить или купить дачу за городом и переехать туда жить, а также купить новую квартиру. Я ушел от них в некоем замешательстве, так как плохо понимал, что покупать, а главное, где жить, если я все же приобрету недвижимость.
Элла жила на отцовой даче с новым мужем, подрастающим сыном, который, впрочем, тоже появлялся здесь изредка – переночевать только, поэтому видел я его крайне редко, парой собак и тремя или четырьмя кошками и чувствовала себя замечательно. Она удивилась тому, что я – известный в Европе художник живу в двушке в Медведково. Посоветовала, пока не поздно завести семью, детей и купить себе усадьбу с большой мастерской. «И подальше от цивилизации», – подчеркнула она на прощание.
Из всего услышанного мне запали именно эти слова. И я купил старый, хотя и крепкий деревенский дом на окраине села Ивановка в сотне километров от Москвы, в десятке километров от железной дороги и в пяти от автотрассы. Рядом текла река, и шумел лес. Дом был совсем не похож на усадьбу. Он был небольшой и очень уютный. Но главное тут были виды, которые как художник я не променял бы ни на что. Вот здесь я и живу последние лет десять.
Глава вторая
– Что с покушением на банкира Кириллова? – спросил полковник Тихомиров, и Шкадов невольно вздрогнул, хотя и ждал этого вопроса. Ведь именно он был старшим группы по раскрытию этого резонансного преступления. Надо было докладывать, хотя докладывать было особо нечего.
– Как известно, вчера около семнадцати часов вечера Кириллов Василий Павлович, президент банка «Цезарь» выходил из здания банка в сопровождении охранника. К нему подошел мужчина в черной куртке и черной шапочке достал нож и ударил Кириллова в область сердца. К счастью для последнего нож пробил ткань пальто и ушел выше. В смысле, выше сердца. Ранение мягких тканей и ключица слегка задета. Жизни Кириллова ничего не угрожает, хотя крови он потерял изрядно. Охранник бросился за нападавшим, но тот скрылся в толпе по направлению к метро. Тогда охранник вернулся назад и вместе с сотрудниками банка стал оказывать помощь раненому. Потом вызвал полицию. Время было упущено. Включили план «Перехват», но он ничего не дал.
– А запись на видеокамерах?
– Есть. Но было пасмурно, и видимость так себе. Мужчина в черной шапочке, надвинутой на глаза, среднего роста, худощавого телосложения.
– Что еще? – недовольно спросил полковник.
– Опросили прохожих, сотрудников банка. Ничего подозрительного они не видели.
– Что сам Кириллов?
– Вечером допросили. Состояние удовлетворительное. Врагов, говорит, нет.
– А что другие о нем говорят?
– Что врагов полно. И в бизнесе он не очень разбирал пути и с личной жизнью все очень сложно. От жены ушел, живет с молодой женщиной. Ее в Москве сейчас нет, она отдыхает в Таиланде. Ждала его, но теперь сама вернется.
– Короче, Шкадов, – прервал его полковник, – Дело резонансное. Пресса шумит, следком оправдывается, так что работайте. Не покладая рук. Понятно, капитан? Иначе никогда ты не станешь майором.
– Так точно, – устало сказал капитан Шкадов.
В кабинете он собрал свою немногочисленную группу. Он, да два молодых лейтенанта.
– Докладывайте. – сказал он, – Что нарыли? Сначала ты, Фарафонов.
Максим Фарафонов, которого в отделе все звали Фараоном, веснушчатый парень с длинным лицом, удивленно поднял брови, отчего лицо его стало еще длиннее:
– Нового с утра ничего не произошло. Вы же сами знаете, Дмитрий Андреевич.
Шкадов не любил, когда его звали по имени-отчеству, но вынужденно смирялся, как-никак почти на десять лет старше молодых подчиненных. Знал и то, что нового в деле пока ничего нет, равно как и зацепок. Поэтому спрашивать второго подчиненного Кирилла Зудина не стал, тем более что в кабинете звонил телефон. Тихомиров.
– Меня тут опять теребят, – сказал он, – Может, тебе помощь нужна?
– Спасибо, товарищ полковник. Пока нет.
– Ладно. Следаку не забывай докладываться. И сроки, сроки. Хоть что-то прессе кинуть надо.
– Так, у следственного комитета своя пресс-служба.
– Спросят-то все равно у тебя, – резонно заметил полковник и отключился.
– В общем, так, – сказал Шкадов, – Макс, по соседям его пройдись, поговори, может что видели, может, следил кто. А ты, Кирилл, узнай все про семейную жизнь, поговори с женой бывшей, может родственники какие, с кем он общался, что за личность. А я – в банк. Ясно?
– Ясно, – ответил невысокий темноволосый Зудин, – Поехали, Макс.
Они ушли. Шкадов еще немного покрутился на скрипучем офисном кресле, слушая его странный звук, собрался с мыслями, потом оделся и вышел из кабинета.
Максиму Шкадову было тридцать два года, и он еще успел чуть-чуть застать те времена, когда в милиции платили немного, и большинство оперов ходили в заношенных брюках, дешевых джинсах и скатанных свитерах. Сам он терпеть не мог такую манеру одеваться и сразу стал тратить большую часть зарплаты на одежду. Благо, жил с родителями и мог себе позволить. Сейчас в полиции получали неплохо, и его щеголеватость не бросалась в глаза, а тогда кое-кто из коллег смотрел на него не очень добро. Те времена прошли, но капитан Шкадов, хоть и ездил на честно заработанной «Киа Рио», по-прежнему жил с родителями, только стал больше нервничать и уставать. Он считался отличным работником, но не очень ладил с начальством, порой был ершист и колюч, когда этого не требовалось, посему и карьера особенно не складывалась. И он все чаще задумывался: а что дальше?
Но сейчас Дмитрий Шкадов не был озабочен этими мыслями. Он просто сел в машину, и поехал в банк. Накануне вечером он разработал план поиска нападавшего на банкира, но, если честно, и сам не верил в этот план. Раз не взяли по горячим следам, то теперь придется тупо копать и искать какую-то зацепку. По другому – никак.
В банке его синий костюм и серая рубашка с распахнутым воротом смотрелась очень к месту. По коридорам сновали совсем молодые парни и юные девушки в мини-юбках. «Что-то не так у них с дресс-кодом»– усмехнулся он про себя. В приемной вице-президента банка сидела такая же юная особа. За ней висело огромное зеркало. Пока девушка в очередной раз изучала его удостоверение, Шкадов быстро, но внимательно изучил свою внешность и остался недоволен. С костюмом и рубашкой все было в порядке, а вот лицо казалось каким-то помятым, зеленые глаза почти потеряли цвет, под ними набухли темные мешки, а темные волосы явно не поддавались расческе. Последние дни Шкадов вел образ жизни почти монашеский, не употреблял спиртного, спал один, но нервные перегрузки, связанные с работой (а с чем же еще?) явно давали о себе знать.
Хотя вице-президент банка Евгений Еремеевич Баскин выглядел, на его взгляд, куда хуже. Полный одутловатый мужчина лет шестидесяти с трудом вмещался в кресло, большая почти лишенная следов растительности, голова словно старалась спрятаться в плечи, а взгляд выражал тоску.
Впрочем, говорил Евгений Еремеевич гладко, вполне хорошо поставленным баритоном;
– Враги? Нет, уважаемый… Дмитрий Андреевич, не думаю. У нас стабильный банк. Нам доверяют. У нас кредитуется мэрия, другие солидные клиенты. У Василия Павловича отличные связи в разных сферах. Он ведь здесь уже давно, с самого начала, можно сказать. У него репутация, которую, извините, за деньги не купишь. Конкуренты? Ну, это смешно. Все давно цивилизовано. И посудите сами: какой конкурент пошлет сумасшедшего, который ткнет его столовым ножиком на улице? Кстати, удивляюсь, как его не поймали. Это прокол, конечно, и нашей службы безопасности. Но такого никто и предположить не мог.
Шкадов и сам понимал, что не похож был дилетант с ножиком на профессионального киллера, но легче ему от этого не было.
– Евгений Еремеевич, – сказал он, – А частные лица? Мог кто-нибудь, к примеру, взять кредит и потерять возможность расплатиться? А потом попытаться договориться с президентом банка, ну, к примеру, о рассрочке? Тот ему отказал, а он в отместку…
– Вам бы только, Дмитрий Андреевич, фантастические рассказы писать, – хихикнул Баскин, – Невозможная версия. Мы ведь почти не работаем с частными лицами.
– Почти?
– Почти. Есть особые клиенты по чьей-то рекомендации. Там солидные суммы фигурируют. Ну, например, на строительство завода. Естественно, под поручительство. Причем, чаще всего юридических лиц. Потребительские кредиты – не наш профиль. Вы еше скажите: деньги на пять дней в долг.
И он снова хихикнул.
– Хорошо, – кивнул Шкадов, – А отношения в коллективе? Не было проблем ни с кем?
– Вы поймите, мой хороший, – заговорил Баскин, – Василий Павлович он как небожитель. Он почти основатель банка. А у нас тут молодежь в основном. Все ему в рот заглядывают. Я практически с ним вместе сюда пришел, да и то на него снизу вверх смотрю.
– Я знаю, что он недавно во второй раз женился.
– Ну, это личное дело каждого, – развел руками вице-президент.
– А вы с его женой знакомы?
– Ну, конечно. Наталья Вадимовна – прекрасная женщина. Молодая, но очень умная. Естественно, красивая. Еще и самодостаточная, управляется с магазином модной одежды. Дома не сидит на шее у мужа.
– Но детей у них нет?
– Нет, – кивнул Баскин, – Пока нет. Но, извините, это опять же их личное дело.
– Понятно. Скажите, он жил в городе? Но у него ведь есть загородный дом?
– Он оставил его первой жене, строит новый, насколько я знаю. Но я не лезу в эти дела. Спросите у него сами.
– Вы дружили? – поднимаясь, спросил Дмитрий.
– Нет. Чисто рабочие отношения.
– Хорошо, – Шкадов протянул Баскину руку, – У меня все. Если у следователя появятся вопросы, он вас вызовет. У меня все.
– Всего доброго. Вас проводить?
– Нет. Сам выберусь.
– Хорошо, – Баскин развел руками.
Из кабинета капитан вышел раздосадованным. Толком ничего выяснить ему не удалось. Скользким оказался этот Баскин. Или осторожным. Это как удобнее сказать.
Не спеша он шел по коридору к лестнице. Слева Шкадов увидел табличку «Начальник отдела кадров». Он интуитивно толкнул дверь. Немолодая стройная женщина с короткой стрижкой и в очках в золотой оправе подняла голову:
– Что вы хотели?
Дмитрий прикрыл за собой дверь и достал удостоверение.
– Полиция. Можно задать вам несколько вопросов?
Женщина сняла очки и близоруко щурясь, посмотрела на него, потом быстро произнесла:
– Вы по покушению на нашего президента?
Шкадов кивнул. Тогда она быстро вскочила с места, пронеслась мимо него и повернула ключ в двери. Капитан был немало удивлен таким поведением, но вида не подал.
– Присаживайтесь, – сказала она негромко.
Когда Шкадов устроился на гостевом стуле у окна, то женщина, выдержав паузу, продолжила:
– Вас как зовут?
– Дмитрий Андреевич.
– А меня Эльвира Петровна. Я здесь с самого начала работаю. Еще, когда десять сотрудников было. Поэтому спрашивайте – кроме меня вам все равно никто ничего не расскажет. Боятся или не знают. Или то и другое вместе.
– Тогда скажите, Эльвира Петровна, кому мог насолить ваш шеф? Так, чтоб его ножом ударить.
– Вообще-то, он был человеком не очень добрым…
– Почему был? – удивился Шкадов. – Он вроде жив вполне.
