Сирень для Сонки

Ю_ШУТОВА

Сирень для Сонки

Сонка махала мне рукой. С высоты небольшой скалы, зубом торчащей из воды, хорошо было видно и саму девушку, и прозрачную морскую синь. Намного ниже Сонкиных ног колыхалась медуза, она была слишком глубоко и не казалась опасной. Вдруг из-за белесого купола метнулся полупрозрачный силуэт, я даже не понял, вынырнул ли он снизу или наоборот, облачной тенью скользнул поверху. Сонка поплавком ушла в воду. Без всплеска, раз и ушла, как была с поднятой рукой, так и провалилась. Когда крупная рыба хватает приманку на крючке, поплавок вот так же резко ныряет вниз.

Не раздумывая, я сиганул со скалы. Ныряльщик из меня аховый, просто бухнулся неуклюже, дрыгая ногами. Сквозь пузыри пробитого солнцем аквамарина камнем пронесся вглубь – судорожно сократился купол медузы, ушел в сторону. Воздух пробкой вылетел из легких, водная толща сдавила уши. Еще чуть-чуть и я задергаюсь, как запутавшийся в сети катран, запаникую, забуду про Сонку и рвану вверх.

***

Мы приехали сюда, в Новый Свет в самом конце апреля, когда повсюду бушевала крымская сирень, и в ее зарослях целыми днями надрывались, запуская рулады, соловьи, ночи им было мало. Очень романтичное время. И мы, все трое, и я, и Костик, и Сонка, настроились на эту романтическую волну. Ну мы-то с Костиком точно оба были влюблены в нашу лаборантку-биолога, а вот она не знаю. Но пользовалась беззастенчиво. Отказавшись от всякой субординации, она, самый младший член нашей команды, называла нас мальчиками, просила принести ей в лабораторию свеженького кофейку, переставить какие-нибудь ящики и… Еще немного, и она бы заставила нас чистить клетки ее любимым мышам и крысам. Кто знает, может, мы бы и согласились. Мы таскали ей сирень охапками, осыпали конфетами и чурчхелой, заскакивали в ее мышиное царство то с нарзаном, то с пончиками – распускали хвосты и призывно чирикали, до соловьев нам было далеко.

Ее звали София Жилевич, но она всегда представлялась Сонкой. Не Соней-Сонечкой-Сонькой, а именно Сонкой. Куда подевалась мягкость звука «н», понятия не имею, но это имя, звонкое и солнечное удивительно ей шло. Разлохмаченная светлая стрижечка, едва заметные веснушки на носу, глаза цвета гречишного меда, всегда готовые к улыбке, ладненькая фигурка. Стандартный костюмчик лаборанта – голубенький комбез – своей незамутненной небесностью подчеркивал ее солнечность. В нерабочее время девчонка щеголяла в невообразимо пестрых сарафанчиках. Из перемешанной каши отливающих неоном кругов и треугольников было просто невозможно вычленить какой-то основной цвет. На шее у нее всегда болтались веселенькие бирюзовые бусики. По-моему, она никогда их не снимала. Не удивлюсь, если и спала в них. Задумываясь, теребила пальцами, иногда, уставившись в экран визора, анализирую очередной мышиный скрининг, закусывал зубами бусину.

Ну как мы, молодые парни, обреченные на цельнодневное, практически круглосуточное влияние Сонкиных лучей, могли не влюбиться?

– Ты представляешь себе всю грандиозность замысла? Это же фантастика! Это такие горизонты! – Костик моет кормушки для мышей и, поведя рукой для демонстрации этих самых горизонтов, разбрызгивает во все стороны капли воды, – вот мы из Питера в Симферополь сколько летели? Два часа. Раньше, вообще говорят, три часа надо было добираться. Да еще в аэропорту туда-сюда, да от Симферополя до Нового Света… А тут раз, шагнул в телепорт где-нибудь в Купчино и почти мгновенно оказался… да хоть вон, в Делилиманской бухте.

Он выглядывает в открытое окно: далеко внизу под горой серпом охватывают бухту два мыса Капчик и Чикен. Над водой скользит крохотный экраноплан. Красиво. Сонка, принимая из мокрых Костиковых пальцев пластиковые кормушки, хихикает:

– Шагнул под зонтом в Капчино, вышагнул в плавках на пляж. Семимильные сапоги.

– Зря смеешься, – притворно обижается мой приятель, – очень правильная ассоциация. Недаром проект сей назван «Скороход». Это наш уважаемый босс месье Смекалкин-Монтариоль придумал, – он назидательно поднимает указательный палец, – и вот что я тебе скажу, Сонка…

Костик не успевает ничего больше сказать, потому что вмешиваюсь я, и властью начальника группы изгоняю своего друга, инженера-технолога Константина Шеина из Сонкиных владений. Работать надо!

– Шеин, вернитесь на свое рабочее место, – строго говорю, сдвинув брови, – в ваши обязанности не входит мытье мышиной посуды. Лучше трассировкой лучей займитесь, модулятор опять барахлит. Забыл, что ли, охламон, сегодня т-переход. Сонка, как наша Фиона? Готова?

Костик, приложив ладонь к пустой голове, щелкает пятками:

– Слушаюсь, начальник! Разрешите бегом?

Вот любит он такие шуточки: вытаращит оловянными пуговицами серые глаза свои, прямо унтер Пришибеев какой-то. Или того лучше, начнет мелко кланяться, заглядывать снизу с заискивающей улыбочкой, зашепчет: «Не гневайся, батюшка, на холопей своих неразумных. Сечь, сечь вели!»

Я похлопываю его по плечу:

– Называй меня Платон Игоревич. Или просто: господин Граневецкий. Усвоил? Легкий поклон в знак уважения приветствуется.

Утаскиваю Костика прочь, махнув лаборантке:

– Ты тоже поторопись. Два часа осталось, а данные по скринингу объекта в Центр не отправлены. Совсем вы у меня обленились. Переведу на казарменный режим, будете знать.

Когда на Земле получили то, чего в космосе навалом, частицы с отрицательной плотностью – это был научный прорыв. Ученым – респект и уважуха. Теперь не только математическую модель проходимой кротовой норы построить можно1, не только в виртуалке-игрухе побаловаться. Теперь эту самую нору, червоточину Морриса-Торна, можно в реале открывать. В принципе из любой точки в любую. Но от научного прорыва до банального бытового использования, как говорил классик, дистанция огромного размера. И вот тут уж, господа высоколобые академики, извините-подвиньтесь. Тут уж дайте дорогу нам, инженерам. Это мы превращаем постулаты науки в штуки, работающие на благо человека, создаем доступные технологии. А тот, кто владеет технологией, тот всегда на шаг впереди. Наш босс любит повторять. И я с ним полностью согласен. Однажды планету покроет сеть телепортов, как сейчас покрывает сеть аэропортов. Тогда мгновенное перемещение станет привычной реальностью. Давным-давно люди писали письма на бумаге, и те долго шли через руки почтальонов. Потом, тоже давно, электронные письма стали практически мгновенно доходить до адресата. Это сейчас кого-то удивляет? Нет. Привыкли. Вот и телепортинг станет привычным.

Хотя, это я размечтался. Не для цивилов мы эту штуку изобретаем. Не для легкости путешествий к пляжам. Наш «Заслон» – предприятие оборонное. Да какое сейчас не оборонное. Пусть нынче и улеглось, но двести пятьдесят лет перманентных конфликтов, холодных, горячих, бесконечных терактов, партизанщины, миротворцев, несущих смерть – это еще долго будет выветриваться из генетической памяти человечества. И вряд ли выветрится полностью. Два с половиной века мы колбасили планету, как умели. Крушили города, подрывали чужие экономики, резали карту на кусочки, переклеивали ошметки стран, как придется. Пока конфликты из международных не превратились во внутренние, гражданские, этнические. Пока насыщенным паром недовольства и протестов не стало срывать крышки с кастрюлек-государств. Пока улицы не родили новых лидеров, шагнувших с асфальта в кабинеты правительств.

Теперь-то мы все заняты исключительно собственными мелкими проблемками и радостями, а на соседей наплевать. Щебечем, как птицы на заре, радуясь солнцу, себе любимым и тому, что ночью нас не сожрали втихаря хищные твари. Но про оборону не забываем. А то мало ли… Так что, скорее всего, первой из портала выйдет колонна солдат в экзоскелетах и с бластерами наперевес. Но это уже не моя печаль. Работаем!

Исин2 начал отсчет. Долгий, полуминутный. Всегда в последний момент на что-нибудь эти секунды понадобятся. Мы втроем у камеры, четвертый член команды, серая крыса Фиона в красной сбруйке с латунным колокольчиком, внутри. Камера т-перехода, а правильнее, модуль транспортировки, слегка напоминает взорваршуюся помесь скороварки с доисторическим ламповым визором. Или как они там назывались? Телики что ли? Эксперименты не сразу ладно пошли, пришлось весь модуль, что в цехах нашего объединения сделан, разобрать до винтика, до последней микросхемки, и заново собрать. У Костика руки золотые. Если я могу разработать подобную штуковину, изобрести и спроектировать, но только виртуально, голова есть, а руки не из того места растут, то инженер-технолог Шеин любую хреновину лучше заводских роботов соберет, хоть с микродеталями, хоть с нано. Правда, внешний вид модуля восстановить не удалось. Ну и ладно, так ремонтировать или дорабатывать удобней.

Мы с Костиком вдвоем составляем одного гениального инженера. Так еще в Универе было, когда учились, так и теперь, когда на «Заслон» пришли. Нам повезло: руководитель проекта «Скороход» Смекалкин-Монтариоль нас сразу под свое крыло взял. Он человек маститый, член всяческих академий и лауреат всего, что из наград предусмотрено, но считает, что надо молодых двигать, в них, то есть и в нас с Костиком, дескать, интеллект непуганый гуляет. Не зацикленный на уже достигнутом. Способный на неожиданные открытия. А интеллект рождает мощь. Во как! И в проекте наш босс задействовал этот самый интеллектуальный молодняк. Разбил нас на троечки-группы и разогнал по стране, по базам – исходным точкам для экспериментальной транспортировки, для прорытия кротовых нор. А сам остался в питерском Центре на приеме. Баз, таких, как наша, по карте раскидано пара дюжин, от Калининграда, до Курил. И опять же нам повезло: могли бы где-нибудь в унылой тундре оказаться, а мы вон где, на курорте, считай.

Теперь бы еще нынешний т-переход гладко прошел. Крыса в сбруйку выряжена не для красоты. Сегодняшний этап – совместное перенесение живого объекта и мертвой материи. Пока только по отдельности посылали. Мыши с крысами голышом ходить привыкли, а вот людям, как минимум, одежда полагается. Плюс они обожают с собой всякую хурду таскать: уникомы, визоры, ключи и прочее, и прочее, и все такое прочее. И как будут себя вести связанные объекты? Одинаковая ли у них скорость внутри червоточины? А если шмотки хоть на квант отстанут? Что ж мы из модулей транспортировки голышом будем выскакивать? Экое непотребство.

– Ноль, – отсчет закончился.

Открылся портал – белое, по краям отдающее синевой кварцевой лампы, свечение сошло с контура камеры, практически мгновенно сколлапсировалось в центре и исчезло. Вместе с ним исчезла и крыса. Сигнал о т-переходе ушел в Центр.

И тут же пришел ответ. Вернее, вопрос: «Где объект? Переход не прошел! Повторите переход!»

А что мы можем повторить? Фионы-то нет. Отсюда ушла, до Центра не добралась. Мы с Костиком переглянулись.

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – пробормотал мой друг.

– Сбежала! – Сонка прислонила ладошки к щекам, – опять сбежала.

– Что значит «опять»? – удивился я.

– Понимаете, мальчики, она уже дважды от меня удирала. Первый раз из аквариума. Фиона свой домик, коробочку картонную, до стенки аквариума дотолкала и с него через край сиганула. А я ей птичью клетку купила в городе, думала: не вылезет. Так она, видимо, подсмотрела, как я открываю, и сама крючок откинула. И вот опять…

– Ты думай, что говоришь-то, – я прямо обозлился на нее за такие глупости, – куда она в червоточине могла сбежать? Дыру прогрызла? Создала крысиную нору?

Покрутил пальцем у виска:

– Дура совсем? Соображалка, как у мышей твоих. Двоичная, только на «да» и «нет» рассчитана.

Сонка обиженно уставилась мне в лицо. Глаза круглые, и уже слеза копится. Не ожидала, что я могу быть таким злым и грубым. То сирень ее любимую приносил, цветочки всякие безымянные, то, здрасьте-приехали, дурой обозвал. Она по-детски шмо̀ркнула носом и убежала.

– Плакать пошла, – сказал Костик, – зачем ты ее так? Биолог не обязан разбираться во всяких там скалярных полях, гравитациях Граусса и квантовых запутанностях.

Он сидел возле кабины в уютном кресле. Моем, между прочем, руководящем, пардон, руководительском кресле. Спокойненько так сидел, перекинув ногу на ногу. Только что не насвистывал. У нас ЧП, а ему хоть бы хны. Такого еще не бывало. Поначалу многие мыши погибали в процессе транспортировки, неживые объекты разрушались. Потому мы с Костиком и перебрали установку. И вроде все наладилось. Но чтоб так?! Куда могла исчезнуть крыса из червоточины?

– Ничего, поплачет, не растает, не снегурочка. А ты-то чего расселся7 – я перенес свою злость на новый объект, – это твоя работа: за камерой следить, я просил провести проверку. Ты провел? Или тебе важнее кормушки мышиные чистить? Может, тебя в помощники лаборанта перевести?

Костик равнодушно пожал плечами:

– Я проверил. Все нормалек. Считай, что сбой входит в статистическую погрешность. Сейчас отчет в Центр отправлю. Пусть месье Смекалкин–Монтариоль кумекает. У него ж опыта больше. И головы две, по одной на каждое полуфамилие.

Вот это Костиково «ж опыта больше» меня как-то тормознуло. Злость моя, разогнавшись, хлопнулась в стену и убилась, рассыпалась бренчащими обломками. Если уж обвинять, так начинать с себя: я руководитель группы, значит, и ответственность на мне. И Костик делал то, что я велел. И Сонку я зря обидел.

– Ладно. Пока Центр разбирается, даю всем выходной. И давайте завтра в бухту спустимся, позагораем, поплаваем. А то лето проходит, а мы море только из окон видим. Идет?

С утра, пока не особо припекало, мы были в Царской бухте.

***

Меня утягивало вниз, в зеленую морскую глубь. Я забил руками и ногами, пытаясь двигаться вверх, к пробивавшемуся сквозь толщу воды свету, к воздуху, к жизни. Но ничего не вышло, я шел на дно, будто меня тащили на веревке.

Вдруг вода кончилась.

Пролетев метра три, я больно треснулся задницей о твердую и холодную, как лед, поверхность. Какой-то прозрачный коридор, как бывает в океанариумах – над головой и под ногами проплывали рыбы, совершенно не обращая на меня внимания. Собственно, ни стен, ни потолка видно не было, они были абсолютно прозрачны, просто там, снаружи, была вода, а здесь, внутри – воздух. Один конец коридора оканчивался ярким белым светом. Ярким, но не слепящим. И каким-то плотным на вид. Но это не была стена. Свет жил сам по себе. Именно жил, выглядел живым. Не знаю, как объяснить. Это было ощущением.

И туда, к свету, бодро убегал от меня высокий человек, голенастый и худой, голый и бледный до легкого голубого оттенка, как мартовский снег у Левитана. Через плечо у него было перекинуто безжизненное Сонкино тело, руки ее колыхались в такт бега этого странного человека. Нитка бирюзовых бус съехала на мокрый затылок. Заорав что-то матерное, я бросился следом. Заорал, но не услышал сам себя. Голосовые связки смыкались, губы двигались, рот открывался, а звука не было. Как во сне – пытаешься кричать, а толку ноль. И бежали мы как-то странно: синхронно выбрасывая вперед ноги, как атлеты на древнегреческих вазах. Быстро бежали, но недлинный коридор все не кончался, свет не приближался и расстояние между мной и беглецом не сокращалось. Сколько это длилось? Не знаю. Не уверен, что время вообще существовало в том месте.

И вдруг, будто грубая склейка двух кадров, этот бледный оказался далеко впереди, перед самым светом. Он обернулся и выставил средний палец. Потом помахал ладошкой и навзничь рухнул в сияние. Оно вспыхнуло нестерпимой, режущей глаз белизной, и схлопнулось. В то же мгновение коридора не стало, стены исчезли, и со всех сторон на меня хлынула морская вода. Подхватила, завертела, поволокла вверх.

***

Белый свет проникал сквозь веки. Это единственное, что я ощущал. Ни тела, ни того, что его окружало, не чувствовалось. Но то, что свет проникает именно сквозь веки, мои веки, я уже понял. И вскоре вернулось восприятие всего остального: я жив, я есть, я в сознании – пора открывать глаза.

Палата. Почему больничные палаты устроены так, что сразу понимаешь, что это не просто комната? Даже кусок стены или потолка, первыми попавшиеся под взгляд, сразу определяются как больничные. Может, просто подсознательно зная, что произошло что-то неправильное, опасное, ждешь, что очнешься именно в палате?

Кто-то касается моей руки, лежащей поверх одеяла. Поворачиваю голову – Костик. Он сидит на стуле рядом с моей кроватью. Лицо у него осунувшееся, в глазах серыми осенними лужами – тоска. Почему я сразу определяю ее причину?

– Сонка? Что с ней? – голос мой сух и коряв, как ноябрьский лист, он царапает мне гортань.

Костик молча мотает головой. Я пытаюсь вспомнить последние события: неудачный переход с пропажей лабораторной крысы, выходной на пляже, Сонка, поплавком ушедшая под воду. Что дальше? Я прыгаю со скалы, бьюсь об воду, меня тащит подводным течением… Потом белый свет. Белый свет сквозь закрытые веки. Больше никаких воспоминаний? Нет, погоди-ка. Белый свет – сияние в туннеле, бледная фигура… Но картинка рассыпается небрежно сброшенным со стола пазлом. Не помню.

Теперь я лежу в нашем медблоке, база «Заслона» – вполне автономная структура, здесь есть все и для жизни, и для борьбы за нее, если что.

– Что произошло вчера, Костик?

Почему я решил, что вчера? Может быть, только что?

– Не вчера, Платоша, – отвечает мой друг, – не вчера. Ты уже неделю в ауте. Если совсем точно, восемь суток в регенерационной капсуле. Когда тебя вытащили спасатели, твой мозг был в стадии умирания, ты около часа провел под водой. Но, как видишь, удалось восстановить все функции. Так что, с днем рождения.

– А Сонка?

Он опять помотал головой:

– Ее унесло в какую-то пещеру, пока нашли, пока вытащили… Поздно. Ничего не удалось сделать.

– А где… – я хочу спросить, где ее тело, но не могу выговорить это слово, потому что теперь понятие «тело» никакого отношения не имеет к Сонке, живой и яркой, теперь это просто материальный объект, объект мертвой материи.

– Ее уже похоронили. Здесь, внизу. Колумбарий городского кладбища, ячейка пятьсот десять.

Он быстро сменил тему:

– На базе работает новая группа. Сам понимаешь, нашу расформировали. Мне разрешили дождаться твоего воскрешения. Теперь можем возвращаться в Питер. И чем скорей, тем лучше, – он вздохнул, – не могу я здесь, Платон. Давай, ты быстренько встанешь с этой долбанной койки, и мы уедем.

С койки я встал, но по результатам обследования моего воскресшего организма исин-медик разрешил отъезд лишь через три дня. С искусственным интеллектом не поспоришь, он всегда уверен в своей правоте и чужд сомнениям.

Оставшееся время я собирался проваляться на диване в своей комнате. Выходить не хотелось. Пытался читать, смотрел в окно на безмятежную синеву моря, отнявшего у меня любимую девушку. Теперь я всерьез был уверен, что любил Сонку по-настоящему. С Костиком мы не виделись, он, наоборот, болтался по горам, бродил узкими тропами, спускался в Долину Ада, поднимался к Чертовым Рогам и на пик Космос. Не сиделось ему дома.

Но уже вечером я пошел к Сонке. Внутренний двор городского колумбария напоминал старинное аббатство: крытая галерея, тонкие опоры колонн, фонтан, печально журчащий посреди квадратного атриума. Только стена галереи – сплошные ячейки с портретами-голограммами. Лица, лица… Женские и мужские, веселые и серьезные, молодые и не очень… Я нашел пятьсот десятую ячейку и вызвал голограмму: босая девушка в пестром сарафанчике шла по кромке моря. Она прижимала к уху пустую раковину рапана, и по лицу ее блуждала задумчивая улыбка. Что ты слышишь там, Сонка? Я положил возле ячейки ветку махровой сирени. Конечно, эта сирень, сотканная на биомолекулярном принтере, была не совсем настоящей: и соцветия чуть ярче, и запаха почти нет. Но какая сирень в июле? А мне хотелось принести ее самые любимые цветы.

Следующим утром я зашел в биолабораторию. Даже не знаю, зачем. Что я хотел там увидеть? Что могло там остаться от Сонки?

Новая лаборантка Ирочка, полноватая, томная девица, возилась с пробирками.

– Привет, – я огляделся по сторонам, – а что это у тебя? Вместо канарейки?

На кронштейне, торчащем из стены висела птичья клетка. В ней сидела большая серая крыса.

– А, эта, – Ирочка улыбнулась, – я зову ее Рапунцель. Или Партизанкой. Постоянно пытается сбежать. Даже когда я клетку повесила. Знаешь, захожу, а дверца открыта, и эта сидит такая на краю, грустная. Летать еще не научилась.

Я подошел вплотную к клетке. Крыса внимательно посмотрела мне в глаза, пошевелила усиками, принюхиваясь. «Она уже дважды от меня удирала», – прозвучал в голове Сонкин голос. Фиона? Где-то между лобными долями щелкнул переключатель: я видел крысу. Видел после нашего провального перехода, но до того, как очнулся в медблоке. Я видел что-то еще.

Кого-то. Костика!

Костик сидит в круглом кресле, в руках у него серая крыса в красных перекрещенных ремнях, как любительница БДСМ атрибутики. Может быть, я переставляю события местами? Так гораздо логичнее: сначала Костик с крысой, потом т-переход, потом Царский пляж, Сонка, я тону, потом воскресаю. Нет! Не так, я абсолютно уверен, последовательность следующая: т-переход – пляж – Костик – воскресение.

Значит, между белым сиянием подводного коридора и ударившим в мои веки дневным светом была не только кома в капсуле. Была светящаяся пустота и в ее фокусе мой приятель, крыса и я.

Пойти и поговорить с ним: пусть объяснит, что за хрень я помню.

Но Костик смотрел на меня как на психа:

– Платоша, ну ты с дуба рухнул что ли? Какие коридоры, какие бледные фигуры? Обычная клиническая смерть со всеми своими белендрясами: туннельное зрение, восхождение к свету, ангел до кучи. Меня ты видел? А кто вокруг тебя, утопленника, метался, не я ли? Крыса ему примерещилась! А сам Смекалкин-Монтариоль в нимбе набекрень и с лирой под мышкой тебе не являлся? А мог бы. Со старика станется.

От моих слов он отмахивался. Да и мне самому аргументы типа «видел-помню» уже казались смехотворными. Мало ли что может нарисовать мозг, переживший клиническую смерть, кому и воскрешение.

И все же…

Свой бег за голым мужиком, тащившим на плече Сонку, я помнил явственно. Вот он оборачивается и машет мне на прощанье, вот меня захлестывает вода. Стоп! Что-то показалось мне неправильным. Я еще раз прокручиваю картинку: безгубая ухмылка, как ножевой порез, пересекает бледную физиономию, презрительно выставлен средний палец, взмах ладонью. Вот оно! На ладони шесть пальцев – четыре одинаковых по длине и два симметрично отставленных больших.

А еще была пустота. Белый свет, настолько яркий, что казался звенящим. Снег. Откуда снег в крымском июле? Снег скрипит под пятками. Камера перехода. Морская синь за выпуклым стеклом. Рыбья недовольная морда перед глазами. Дым. Черный безнадежный дым пожара. Поджога. Люди. Чужие.

Что это были за ошметки? Мыслей? Воспоминаний? Видений агонизирующего мозга? Но крыса была слишком материальной, слишком живой. Я выложил серую фигурку на мысленном столе и стал собирать вокруг нее свой рассыпанный пазл.

Я шатался по базе сомнамбулой, искал ключи-зацепочки – напрягал мозг, выуживал из подсознания картинки, звуки, чувства.

Захожу в рекреацию. Из огромного, во всю стену аквариума на меня равнодушно пялится акара с расчерканной бирюзовыми штрихами физиономией. С угла на угол проносится стайка ярко рыжих миноров. И вдруг мир выворачивается наизнанку – и это уже я мечусь в воздушной капсуле, а снаружи на меня взирают круглые рыбьи глаза. Стряхиваю наваждение. В этот момент раздается приветливый голос исина:

– Внимание! Идет эксперимент. Начинаю тридцатисекундный отсчет. Тридцать, двадцать девять…

Новая команда работает. А меня вдруг посещает мысль: «Зачем так долго? Хватило бы и десяти секунд». С чего бы это? Разве когда-нибудь мы включали такой короткий отсчет?

Спускаюсь в эллинг. Вот экраноплан, небольшой, как раз на троих, на нем мы в Новый свет или в Судак мотались. А вот подводный модуль, за все время работы, мне как-то не пришлось на нем проехаться. Провожу рукой по выпуклому, оранжевому, как апельсин боку подводника. Поднимаюсь по лесенке, заглядываю в люк. Если я никогда не был внутри, откуда я знаю, как тут все устроено?

Пазл сложился.

Но это надо проверить. Если Костя Шеин врет мне, то исин-медик лгать не будет, искусственный интеллект к сему не приучен. А вот и ответ на мои сомнения – запросил даты собственной госпитализации и получил: уложили меня в регенерационную капсулу пятнадцатого июля в три пополудни, а утонули мы с Сонкой накануне часов в одиннадцать утра. Куда подевались сутки с лихом? Теперь я знал, куда.

***

Вода вытолкнула меня на поверхность, я, кашляя и отплевывая соленый черноморский бульон, погреб к берегу.