скачать книгу бесплатно
Вышли на улицу. Через двор к скамейке под черными кустами. Они были далеко не первыми посетителями этой распивочной-самоналивайки, сзади на вытоптанном газоне валялись стекла, окурки, пивные давленые банки, пакетики от чипсов и другой сопутствующий алкоголю мусор.
– Подожди, у меня тут… А, черт! – Лолка дернулась, но поймать не успела, оба стаканчика, поставленные между ними на скамейку, упали на землю в грязь.
Дима стал наливать, а они легкие, один стал заваливаться, подтолкнул второй. Принцип домино.
– Ну чё ты, я бы подержала. Конфетку хотела достать, – она сунула ему под нос открытую ладошку с «Белочкой», – теперь из горла? придется.
– Ну ничего, ничего, главное ценную влагу не пролил. Почти. На, давай ты первая.
Дима протянул Лолке открытую бутылку. Она понюхала, просто так, привычка, отхлебнула.
– Конфетку будешь?
– Нет. Я так.
Сделал глоток, покатал его во рту. Он так и не научился пить вино, да и пить вообще. Никакой разницы между бордо и тем, что пренебрежительно звали «шмурдяк», не чувствовал: кисло и … И больше ничего. А утром еще башка болеть будет. Зачем попросил в магазине открыть пузырь, зачем сидел сейчас под кустом вместо того, чтоб идти домой, не понимал толком. Чувствовал, надо подышать, как Лолка сказала.
Вот она сидит рядом. В темноте, в тени дворовых зарослей ее почти не видно. Она что-то говорит.
Но он отвлекся.
Не слышит. Думает.
Крутит одно и тоже в мозгу. Как глоток винной кислятины на языке. Катя с Вадимом сейчас одни там. Почему он, дурак, решил, что ничего у них не было. Очень даже было. А с кем еще? Ведь был же у нее кто-то. До него. И потом…
Кто-то приходит к ним домой, когда его нет. Он видит. Кто-то угол линолиума на кухне подклеил, год задирался, спотыкаться устали. И дверца в тумбочке. Кто-то ее выправил. Дура, хоть бы не просила своего любовника. Пришел, гвоздь вбил. Болт ввинтил.
– Эй, ты спишь что ли, Димыч. На, говорю, твоя очередь.
Получил переходящую бутылку в руки, глотнул. Чуть-чуть совсем. Потом притянул к себе Лолку и поцеловал. В губы. Крепко. Она не отпрянула, не оттолкнула его. Чуть закаменела в первый момент, и тут же отпустила себя, поддалась, ответила.
Целовались долго, показалось, что очень долго. Со вкусом. Он даже запустил руку ей на грудь под маечку. Запустил бы и вторую пониже, но в ней было зажато горлышко бутылки. Не поставил сразу на скамейку, а теперь боялся промахнуться в темноте мимо.
Отпали друг от друга. Отдышались. Он еще глотнул вина, передал Лолке. Она хмыкнула:
– Это вместо закуски что ли? Неплохо…
По дорожке в глубине двора кто-то прошел, плоский черный силуэт в тусклом свете фонаря, хрусть-хрусть гравий под ногами.
– Мяукал кот, и чья-то форточка скрипела… – пропела, слегка фальшивя, Лолка, – может пойдем уже?
– Знаешь, мне Катя изменяет.
Брякнул, не задумываясь, будто лопнул, и прорвалось, потекло. Уставился в округлившиеся Лолкины глаза.
– Давно уже. С Вадимом… она, наверное, еще до меня… давно… Я не знаю… И потом… Она на работу вышла и, вот знаешь, она домой вроде как на дежурство приходит, по необходимости. Надо приходить – и приходит. Надо готовить, Захаркой заниматься, стирать там, не знаю, – все вот так, по необходимости. Будто она сюда на работу приходит, а туда – домой. Сейчас уже не так, прошло, а вот два года назад так было… Знаешь, я когда домой иду, звоню обязательно. Боюсь, приду и застану. Тогда все. Крушить. Ломать. Я не могу ломать.
Он замолчал. Чувствовал, что говорит сумбурно, невразумительно, но его не волновало, понимает ли его Лолка. Ему вообще было не важно, слышит ли она.
Она слышала. «Ну и дела. Значит, он догадывался. Все эти годы чувствовал, что она ему изменяет. И терпел. Как я терпела Вовчика. А Катька – дура, орясина. Вот, мол, как я устроилас: и муж, и любовник, оба у меня вот тут, в кулаке, Вадим вокруг меня вьется, а Дима – крот слеподырый, ничего не замечает. Ага! Кретинка! Идиотка!»
Она слушала, открыв рот, она не верила, Дима видел. Значит, она не знала ничего об этом.
– Ладно, Лолка, забудь. Пошли уже.
Но тут она вскочила фертом, руки в боки:
– Нет уж подожди, дружок. Вот я тебе сейчас про твою жену все расскажу. Не стоило бы, вообще-то, подругу закладывать, да черт с ним. Раз пошла такая пьянка… Катька твоя в Вадима этого втрескавшись была, когда они в экспедицию ездили. Все уши мне потом прожужжала: он такой, он сякой, не мазанный – сухой. Она тогда специально на место художника пристроилась, думала будет одна в избе сидеть, пока другие лопатами машут, он к ней придет, ну и влюбится в нее. Он приходил, конфетами ее кормил, даже песни пел. А после работы гулять в поля ходил с Маринкой Терещенко. Помнишь ее? Нет? Маринка девка взрослая была, не чета нам, пионеркам сопливым, красивая. Хохлушка. Такая Оксана из «Ночи перед Рождеством». Она еще потом замуж за кубинца вышла. А Катька поплакала-поплакала в подушку, и успокоилась. Тем более, что в городе Вадим ей уже таким распрекрасным не казался. Поблек. Так бывает. Есть люди для города и люди для леса. Этот твой красавчик – для леса. А в музее… Дак в музее до хрена мужиков работает, не один этот.
Она плюхнулась обратно на скамейку, сделала глоток из горлышка:
– На, – ткнула ему в руки бутылку, – пойдем. Зря ты на Катьку бочку катишь. Фигня это все: домой как на работу. Корячиться устала просто. Стиралку-автомат купи ей, будет как на праздник приходить. Вон смотри – стоит курит.
Дима высунулся из-за куста, глянул в сторону своего дома, в незанавешенном кухонном окне была видна Катя. Курила под форточкой.
* * *
– Ну вы даете! Чего так долго?
– Дак долог путь до Типеррери, – Лолка поставила на стол две бутылки.
Хотя правильнее сказать – полторы.
– Ну ясен пень! Пока мы тут с тобой, Катюха, трудились на сухую, они там… Не по-товарищески, господа.
Снова они все вчетвером толкались на кухне, брякали тарелки и вилки, только что вымытые и снова пущенные в дело.
– Давайте, давайте, пока не остыло…
– А чем накладывать?
– Где соль взять?
– Вон, такая деревянная, как ее, с крышкой, там соль.
– Да сядьте уже, я сама разложу…
– Стаканы лучше принеси…
Наконец, расселись за кухонным столом, каждый получил свою порцию.
– А почистить кабачок не пробовали? – Лолка вытащила изо рта обсосанное семечко, рассмотрела его со всех сторон, как диковину, положила на стол, – ну ему-то простительно, мужик, да еще женатый. Запомнил, где дверь в кухню, уже молодец. Но ты-то, мать, первый раз кабачок в руках держишь? Как его есть-то? Костляв больно.
«Вот стервозина, опять уела, – Вадим мысленно плюнул, – Ну да, забыл вычистить нутро кабачковое, а кто б не забыл за такими разговорами. Но ведь могла бы вежливо промолчать, эти-то не жалуются, хотя у каждого вон горка возле тарелки растет. Ладно, ответный удар за мной».
– А, по-моему, очень вкусно. Котенок, положи мне еще тарелочку, – Дима то ли за приятеля заступился, то ли, правда, оголодал.
Болтали. То-се… Как говорится, о погоде и о моде.
– Димка, ты кандидатскую-то защитил уже?
Дима, набив полный рот рататуя, только промычал что-то невразумительное, попытавшись попутно выразить смысл вилкой, зажатой в кулаке.
– Между прочим, он уже давно защитился, – чуть поджав губы и покачивая головой, за мужа ответила Катя, – он монографию пишет.
Нескрываемая гордость в голосе подружки, заставила Лолку хмыкнуть.
«Надо же, мужем перед любовником хвастает. Ей богу, водевиль. Так говорит, словно сама эту монографию пишет. Прямо Чурикова-Баронесса из «Того самого Мюнхгаузена»: «Последний полет на Луну мы совершили вместе!»
– М-м, да, пишу, пишу – прорвался Димыч сквозь кабачковую жвачку, – работы еще до фига, конечно. Но в принципе, получается. Да.
– Ну чё, молодец. Давайте – за светило науки. Не то что мы, музейные серые мыши, в уголку сухую корочку точим, – Вадим разлил в очередной раз по стаканам.
Пошла уже последняя бутылка.
– Не прибедняйся, ты ж сам кандидат.
– В депутаты или в партию? – опять Лолка вылезла.
– А ты-то где работаешь? – спросил ее Вадим.
– Нигде. Женщина не должна работать.
– Шлюшничаешь?
Слово было неожиданным.
Как удар хлыста – ш-ших!
Ожгло. Резко. «Гад. Свинина поросячья. Как Катька могла в такого втюриться? Да еще так безвозвратно». Она даже не обиделась. Разве на удар хлыста обижаются…
– Неа, – и поманила Вадима пальчиком, наклонись, мол, скажу что-то.
И когда тот пригнулся, потянувшись ей навстречу через стол, громким шепотом добавила:
– Родину продаю… Только не говори никому. Не надо.
И в глаза смотрит, как оглоблей уперлась, прямо к шкафчику прижало. Ох, и взгляд.
Поерзал на табуретке. От дверцы отклеился.
– И что ж, оптом торгуешь?
Вздохнула.
– До опта не дотягиваю. Мелковато плаваю. Так, по-маненьку. В розницу. Стаканами, как семечки, – и ножом подвинула к нему горку наковырянных из кабачка нежующихся потрошков.
