скачать книгу бесплатно
Приземлившись, в первую очередь он стягивает с себя очки пилота и военный комбинезон, надетый прямо на воскресные брюки и свежую сорочку. И торопливо поправляет галстук, шагая к группе людей на той стороне взлетно-посадочной полосы. Саллес бежит навстречу с широко разведенными руками.
– Сент-Экс, ты грандиозно крут! – И по-приятельски хлопает его по плечу. – Ну-ка, все дружно, поприветствуйте аса воздушного флота!
Бертран де Соссин хлопает в ладоши и свистит, на что Тони отвечает преувеличенно учтивым полупоклоном. Но вот Оливье де Вильморен, столь безукоризненный в своем американском твидовом пиджаке и шелковом галстуке, так и стоит неподвижно, скрестив руки на груди, с суровым взглядом.
Тони переводит взгляд на своего друга и будущего шурина.
– Эти твои выкрутасы…
– Последняя фигура – это была буква «Л»… «Л», Луиза! Я сделал это в ее честь! Ты расскажешь своей сестренке? Ты должен ей сказать, иначе она мне не поверит!
– Тебе не следовало так поступать.
Суровость тона вызывает удивление.
– Мне не следовало чертить первую букву ее имени?
– Тебе не следовало творить эти безумства! Ты что, не понимаешь? Ты же так когда-нибудь убьешься!
Тони ласково берет его под руку, но Оливье сердито высвобождается.
– Для тебя это все игрушки! Ты просто эгоист! Эти твои пируэты великого авиатора… А моя сестра – что с ней будет? Какое будущее ее ждет? Остаться вдовой, не разменяв еще третьего десятка?
Бертран пытается приглушить остроту момента.
– Да ладно тебе, Оливье! Сент-Экс знает, что делает… ведь так?
Шарль Саллес делает рукой неопределенный жест. Однажды он летал с Тони: тот отпустил все рычаги управления и принялся изображать, будто гремит в погремушки.
Тони молчит. Такое с ним порой случается: свет софитов внезапно гаснет. Оливье де Вильморен смягчает металл в голосе и обращается к остальным:
– Матушка моя беспокоится. Знаете, как его величают мои старшие братья?
– Нет…
– Смертником.
Вильморены – единая и нерушимая семейная крепость. Потомки Жанны д’Арк, аристократы и миллионеры. А он кто такой – этот Антуан де Сент-Экзюпери? Верно и то, конечно, что фамилия у него звучная, и даже титул графа имеется. Титул, который ему духу не хватает использовать. Но ведь он аристократ из провинции, к тому же безотцовщина, щеголяет в одном-единственном костюме зимой и в другом – летом, причем у обоих локти блестят. Проходит военную службу в военно-воздушном флоте и говорит, что желает посвятить себя профессии столь же непродуктивной, сколь и рискованной, – быть летчиком. Оливье известно, что его мать очень беспокоится по поводу этого жениха, которого выискала ее дочка, хотя с легкостью могла бы иметь у своих ног будущих государственных мужей, сыновей министров или наследников первых состояний Франции, которые так долго совершали безуспешные паломничества на улицу Ла-Шез. Так нет же, она остановила свой выбор на этом неуклюжем парне, которому откровенно нечего ей предложить. Вот они, во всей красе – пресловутые капризы Луизы!
Шарль Саллес прерывает неловкое молчание:
– Ну если Сент-Экс приговорен к смерти, то у него есть полное право на последний ужин! Айда в «Два Маго», отужинаем!
Тони пробуждается от своей летаргии.
– Точно, давайте нагрянем с визитом к этим двум старым китайским магам! Я приглашаю! – весело восклицает он.
Произнося эти слова, он немедленно вспоминает, что в кошельке его франков осталось всего ничего – дай бог до конца месяца протянуть, но в тот момент это не имеет никакого значения. Дожить до тридцатого числа он сможет, перебиваясь обедами и ужинами в полковой столовке, а если уж совсем прижмет, то всегда можно одолжить денег у матери, которая работает медсестрой в Лионе, – он ведь ей обязательно вернет, как только получит очередную зарплату.
Монмартр – квартал живописцев и скульпторов, а вот писатели заселяют территорию между Латинским кварталом и районом Сен-Жермен. Так что Саллес, стремясь развеять малоприятную ситуацию на взлетном поле, неспроста предложил отправиться именно в это кафе в самом сердце квартала Сен-Жермен-де-Пре, то самое место, которое для Тони, да и для самой Луизы, которая тоже стихи пописывает, обладает сильнейшим притяжением.
И пока они едут на другой берег Сены, проезжая по Новому мосту в принадлежащем семье Соссинов «Ситроене Б14», Тони говорит о том же, о чем вещает каждый раз, когда они туда направляются: завсегдатаями этого кафе были Малларме, Оскар Уайльд, Аполлинер…
– Но главное – Верлен… вот кто в «Двух Маго» был Сократом!
Хотя все это они слышали уже бессчетное количество раз, слушают его благосклонно. Им известно, что, пока Тони говорит, все хорошо. Он обладает каким-то особым талантом к повествованию, той соблазнительной властной силой, что обычные анекдоты из жизни летчиков превращает в захватывающие истории.
Все четверо здороваются с официантом, облаченным в длинный, до щиколоток, фартук, и усаживаются за столик под фигурами двух китайских магов, с намеком на которых и было названо это место. Когда полвека назад прежний владелец решил перепрофилировать заведение и вместо магазина тканей и конфекциона открыть ресторан, он решил оставить эти две декоративные фигуры медитирующих китайцев. Никто уже не помнит, ни каким образом они там оказались, ни что они, собственно, означают. Тони страшно нравится одна игра: он сочиняет им биографию.
– Вот что я думаю: эти двое наверняка были торговыми партнерами Марко Поло в Китае, когда он отправился в путешествие на Восток за шелком и другими тканями. Как вам такое?
– Но если они были всего лишь торговцами тканями, то почему их называют магами?
– А я думаю, что это два молодца из Си-Фана, – высказывает смелое предположение Саллес.
– Си-Фан? Что это еще за чертовщина?
– Как? Вы что, романов о Фу Манчу не читали? Так остерегайтесь же желтой угрозы, ибо основанное им тайное общество Си-Фан незаметно просачивается повсюду! Его агенты – убийцы, они, подобные теням, натренированы убивать тихо и незаметно.
– Зря теряешь время, Шарль. Лучше бы серьезную литературу читал, – укоряет его Бертран.
– Что за чушь! – Тони не удается сдержаться – в его словах слышится излишняя страстность, он даже встает и ударяет кулаком по столу. – Как это – требовать от литературы быть серьезной? Если литература становится серьезной, она превращается в нотариальный акт!
Слова – это вам не цифры в этих новомодных счетных машинках-калькуляторах!
Выступает он столь яростно, что над столом повисает тяжелое молчание. Взгляды людей, сидящих за другими столиками, сходятся на них, и Тони испытывает неловкость. Оливье меняет тему, но теперь он молчит, а потом вдруг: пойду выйду на улицу, проветрюсь.
На самом деле нужен ему вовсе не свежий воздух, ему нужно побыть одному. На уличной террасе – пустые столики, такие печальные в беззащитности воскресных вечеров, когда темнеет как-то внезапно, без предупреждения. Он садится, поднимает воротник пиджака и закуривает сигарету, стараясь согреться крохотным огоньком. Движение на бульваре почти замерло, лишь изредка пробегают пешеходы, а полы их пальто вздымает холодный ветер.
Поодаль – очень пожилой мужчина в старой тиковой куртке, он опирается на тонкую длиннющую трость, по виду напоминающую копье зулуса. Старик поворачивается.
– Вам не кажется это странным?
Тони смотрит вдаль, но видит только пустой тротуар, несколько автомобилей и профиль пересекающего бульвар велосипедиста.
– Что здесь странного?
– Фонарь!
И тут его осеняет: фуражка, тиковая куртка и эта трость на самом деле шест, на конце которого в свое время, должно быть, крепился фитиль.
– Вы фонарщик?
– Точно так, месье.
– Но ведь в Париже давно уже нет газовых фонарей.
Старик хмурится.
– К моему глубокому сожалению. Знаете что? Когда я работал, мой труд частенько казался мне изнурительным, и я мечтал только о том, как бы добраться до дому и лечь спать. Фонарщик был последним, кто ложился в постель, – ведь ему нужно было по вечерам зажечь все фонари, и первым, кто вставал – перед рассветом, чтобы снова их потушить.
– Зажечь и потушить…
– Именно так.
– И работа не казалась вам скучной?
Старик уставился на него ошеломленным взглядом.
– Скучной? Какая странная мысль!
– Я имел в виду, что она такая… повторяющаяся.
– Да, повторяющаяся, конечно. Такой она и должна быть. Сначала один фонарь, потом второй, затем следующий. Сначала одна улица, потом другая, еще одна, и еще. И вот так…
– И вам не надоедало?
– Надоедало? Не понимаю, что вы хотите сказать. Это была моя работа, и у нее имелась цель: зажигать свет и гасить его. Если бы я каждый вечер не зажигал свет, кто-нибудь мог бы угодить в выбоину и упасть, переломав ноги, или еще чего похуже; на каких-нибудь достойных людей, супружескую пару например, могли напасть грабители, и никто бы даже этого не заметил. За свет отвечал я. Сначала один фонарь, потом второй и еще один. И так дальше. А на рассвете в обратном порядке: погасить один, потом другой, затем следующий…
– Но теперь, когда вы уже на пенсии, а фонари электрические, вы должны чувствовать себя счастливым: теперь вы можете спать столько, сколько захочется.
– Нет, как раз теперь я понимаю, как счастлив я был, когда обходил весь город. Сначала один фонарь, потом второй и еще один… вот так.
– А что вы делаете здесь в такое время?
– Я по-прежнему обхожу город – слежу, чтобы горели все фонари. Нет ли где перегоревшей лампы, или вдруг хулиган какой ее разбил, так я записываю все себе в блокнотик, а утром передаю сведения в мэрию, чтобы лампы заменили.
– И мэрия вас слушает?
Лицо старика омрачается.
– Редко.
Тони охватывает желание встать и обнять старика, но он подавляет это желание, потому что в школе его научили быть воспитанным, преподали нормы поведения, которые, в частности, гласят, что обнимать ночью на улице незнакомых нехорошо. И он не припомнит, делал ли тот учебник благовоспитанности исключение для фонарщиков. И думает, что не совсем хорошо понимает планету, на которой никому не кажется странным, что двое незнакомых людей на улице дерутся, но многие будут возмущены до глубины души, если увидят, как два незнакомца обнимаются.
– Пойду дальше.
– Месье фонарщик…
– Слушаю вас.
– Если позволите, мне бы хотелось стать вашим другом.
Глава 2. Расположение авиационного формирования под Истром, 1921 год
Взвод новобранцев усердно копает канаву под внимательным взором младшего лейтенанта Пеллетье, щуплого и чрезвычайного смуглого человечка. Эдакая до черноты пережаренная на решетке сардинка. Своим грязным, словно глиняная траншея, хриплым от дешевой выпивки голосом он подгоняет их, чтобы работали прилежнее, грозя арестом. А еще вздернуть за яйца на флагшток.
– Лентяи гребаные, маменькины сынки! Вы ж на войне сразу в штаны наложите. Ну нет, у меня вы собственное дерьмо жрать будете!
Один парень пошатнулся, чуть не выронив лопату из рук. Пеллетье подскакивает к нему и отвешивает звонкую пощечину, разносящуюся на все взлетное поле.
– Четверо суток ареста.
– Господин младший лейтенант…
– Шестеро!
Как только канава достигает двух метров глубины, младший лейтенант делает солдатикам знак вылезти на поверхность. Некоторые из них выбираются с трудом, еле живые после нескольких часов упражнений с киркой и лопатой. Капрал приказывает им построиться перед выкопанным в земле прямоугольником; парни, большинство из которых чуть ли не вчера были призваны на военную службу, ощущают, как от тяжелой работы по их спинам стекают ручейки пота, а в висках бурно пульсирует кровь. У одного из них крупной дрожью трясутся ноги. Командир взвода встает перед строем подчиненных и в первый раз за все утро улыбается.
– А теперь – заройте ее.
Кое-кто в отчаянии прикрывает глаза. Один полноватый молодой человек, стоящий в первом ряду, шумно вздыхает. Младший лейтенант в два прыжка оказывается прямо перед ним и требует назвать его номер.
– Четверо суток гауптвахты.
Пеллетье оглядывает остатки взвода – новобранцы старательно таращатся на линию горизонта, избегая встречи с его бешеным взглядом. Но один из них смотрит прямо на капрала, твердо, не мигая.
– Есть проблемы с пониманием приказа, призывник?
Солдат, которому был адресован вопрос, отвечает неожиданно уверенным, пожалуй, даже решительным голосом без малейшего намека на почтение:
– Никак нет, господин младший лейтенант! К вашим услугам, господин младший лейтенант!
Младший офицер усматривает в его взгляде и в решительном тоне скрытый вызов. Но верно и то, что призывник не совершил ничего предосудительного и его ответ был тверд и мужествен, как он сам того от них и требует. Офицер подозрительно, с ног до головы оглядывает призывника: юнец выше его на полголовы и на треть метра шире в плечах. Замечает, что солдат с такой силой сжимает черенок лопаты, что бицепсы бугрятся под рукавами гимнастерки. И ощущает инстинктивную ненависть к этому призывнику, потому что понимает, что тот его не боится.
– Как зовут, призывник?
– Мермоз, месье! Жан Мермоз!
Он не может его наказать – парень демонстрирует военную выправку. Младший лейтенант кивает, не сводя с него взгляда – взгляда охотника, который видит, как из-под прицела его ружья удирает заяц, но и со сладострастным блеском в глазах, свойственным тем, кто в будущем предвкушает момент, когда добыча вновь окажется в пределах досягаемости и он таки ее прихлопнет.
И пока взвод засыпает канаву уже стертыми о железные черенки лопат до кровавых мозолей руками, Мермоз поглядывает на другой конец их лагеря под Истром, где недвижно стоят на асфальте с полдюжины бипланов. Он слышит, как бурчит в голодном желудке, ведь казенная обеденная порция не способна удовлетворить его потребности, но сознает и другую неудовлетворенную потребность: летать. Именно эта потребность побудила его записаться добровольцем в военно-воздушный флот, согласившись на долгие четыре года военной службы.
В один прекрасный день в нем, ни разу до той секунды не бывавшем на борту самолета, внезапно проснулся тот мощный импульс, который заставляет нас сделать выбор на развилках жизненного пути. В юности он вел жизнь богемную и даже, можно сказать, расхлябанную, проводя долгие вечера за чтением поэтов, слывших мятежными, бродя по улочкам квартала Монпарнас в окрестностях авеню дю-Мен, где жила его матушка, добрая женщина, удрученная жизнью.
Как-то под вечер, в уже сгущающихся сумерках он стоял в тоске на набережной Сены, опершись о парапет, и смотрел, как катит свои волны, захлестывая берега, разгулявшаяся река, и тут взгляд его задержался на огромном, увлекаемом течением бревне. И вдруг в разбухшем дереве он увидел образ собственной жизни.
Нет, не позволит он реке времени тащить себя, подобно бревну, по течению. И тогда Жан дал себе клятву: будь что будет, но по течению он не поплывет, не даст себя утащить – он противопоставит себя реке. Не станет он разбухшим от воды деревом, ни в жизнь. Ему нужен вызов, нужна цель, что-то, что поставило бы его у штурвала собственной судьбы. И именно тогда он поднял голову, взглянул в поисках вдохновения в небо – и увидел тучи. Кивнул и громко расхохотался, не обращая никакого внимания на взгляды спешащих по мосту прохожих. Он поднимется туда, вверх, и окажется выше всех, быстрее всех, дальше всех.
Записался он в воздушный флот, желая стать летчиком, но реальная жизнь оказалась не похожей на мечты о подвигах. Истр – настоящая крысиная нора, куда прибило немалое число прапорщиков и сержантов из пехоты, переживших Великую войну, что закончилась три года назад: это были люди без особого призвания, часть из которых получили нашивки из-за свойственной им жестокости. Привыкшие к ощущению собственной значимости на топких полях сражений, в пресной обыденности мирной жизни они оказались никем. Были среди них и такие, как младший лейтенант Пеллетье, кто терпеть не мог высокомерие летчиков с этими их кожаными куртками и самомнением героев неба. В годы Великой войны те только и делали, что играли со своими летающими погремушками, в то время как они, пехота, давились грязью и кровью в простреливаемых насквозь траншеях.
Мермоз старается отделить себя от давящей атмосферы казармы, но от собственного разочарования уйти не удается. Неделя проходит за неделей, а их обучение летной профессии еще и не начиналось. Они всего лишь ворочают камни, причем без всякой видимой цели, копают траншеи, которые потом снова зарывают, или совершают изнурительные марш-броски с тяжеленными, нагруженными разными железяками вещмешками за спиной, после чего просто валятся с ног. У многих мечта стать пилотом испаряется. Один из них уже отрекся и перешел в пехоту. Пехотинцев-то они встречают каждое утро: те сидят в сторожевых будках и несут караул, не занятые ничем, кроме как борьбой со скукой. Но Мермоз воспринимает предназначенные им испытания – или наказания – стоически и даже подбадривает товарищей, убеждая переносить все стойко и невозмутимо.
– Очень полезные для здоровья упражнения. Мы станем сильными, как быки!
В свободные вечера, после изнурительного дня, оставляющего многих новобранцев совсем без сил, он ходит в спортзал боксировать. Методично наносит удары по боксерской груше, прыгает через скакалку и делает разминку с энтузиазмом, от которого у его товарищей отвисает челюсть. Денежное довольствие у них скудное; чтобы скопить несколько монет на воскресный ужин и танцы в Истре, приходится экономить. Однако его тело требует намного больше калорий, чем предусмотрено казенным пайком. За шесть сантимов в продовольственной палатке можно купить четверть литра какао. Казалось бы, всего ничего, но в какао можно накрошить хлеба, и это поможет насытиться. Довольно быстро выясняется, что четверти литра хватает всего на полбатона. Однажды вечером он появляется перед солдатиком на раздаче и ставит перед ним жестяную банку из-под печенья, найденную в кладовке. Солдат смотрит с удивлением.
– Казенную кружку я потерял. И пока каптерка не выдаст мне другую, приходится обходиться вот этим.
