скачать книгу бесплатно
«Покаянный бег времен…»
* * *
Покаянный бег времен —
Что я прожил, что я нажил:
Лет неслыханная тяжесть,
Снег и снег со всех сторон.
1998
«А по снегу, по снегу…»
* * *
А по снегу, по снегу,
По вечному снегу
Бродят судьбы,
Как будто бы звери по следу.
Оглянуться ещё не успев,
Исчезают.
А снега окружают.
Уже окружают…
1998
«Срывалась погода на резкий…»
* * *
Срывалась погода на резкий
Фальцет.
Вагонная лампа светить перестала.
Дожди кочевали по тихим
Вокзалам,
Смывая усталость
Сомнений и лет.
2015
«Летом хоронили бабушку…»
«Живущий получает и собирает плод в жизнь вечную, так что сеющий и жнущий вместе радоваться будут».
Евангелие от Иоанна
Летом хоронили бабушку. Уходила, отодвигалась куда-то вдаль безоблачная пора детства… Черный шлейф похорон. Боль прощания, могила возле дороги. Берёза и тишина. Вспомнилось кладбище в Тарусе. Могилы опальной Ариадны Эфрон, Константина Паустовского, известных и безвестных русских людей подле вечной Оки в сердце российской глубинки. Я ещё вернусь в Тарусу, к холодному цветаевскому камню, к церкви без алтаря, к надгробью Борисову-Мусатову, к счастливым и туманным дням. А пока из детства: бабушкин говор; слияние еврейской и русской речи. Провинциальный быт, философия и боль утрат.
Бабушка
Оставшись одна в тридцать с небольшим, бабушка всю свою жизнь посвятила своей любимой дочери и нам, внукам. Внуки – это я и Саша. Саша – младший. Я помню нашу самую раннюю общую фотографию. Мамочка, совсем молодая, с моим маленьким братом на руках, и я на стуле. Хорошенький. Сзади, на втором плане, моя дорогая, незабвенная бабушка.
Крайне чувствительная, экзальтированная, с неподражаемым говором, чудесными фольклорными словечками, то и дело слетавшими с её уст, она была человеком ярким, неординарным. Из тех, кто придаёт жизни то особое измерение, которое сродни детскому восприятию мира.
Она не знала еврейских традиций, поэтому в доме всегда отмечали две Пасхи и никогда не говорили на языке предков. Она безумно вкусно готовила, и её отдельно взятую неповторимую кухню не затмит для меня никакая другая.
Мы жили в городе Клинцы Брянской области, на улице Красной, снимали комнату у родной бабушкиной сестры. Мой брат спал на диване, я – на приставных стульях. Мама с папой занимали единственную кровать, а бабушка устраивалась на раскладушке. Здесь же практически находилась и отцовская мастерская: он рисовал портреты вождей и государственных деятелей. Однажды, со сна, я нечаянно столкнул со стола краски, и их брызги попали на изображение вождя народов Иосифа Сталина. Папа был в гневе. Бабушка, схватив меня на руки, испуганно, но решительно выкрикивала: «Лёва, не трогай ребенка!» А потом, когда скандал миновал, она оправдывалась перед моим грозным отцом.
Дом, где мы жили, и сегодня у меня перед глазами. Воскресный день. На небе ярко светит солнце, за плетнём маленьким земным солнцем горят подсолнухи. Огромный стол. Куриный бульон с дольками яйца. Вся семья в сборе. Но вот родители уходят, мы останемся одни с бабушкой, и на столе неожиданно появляется фотография. Предобрейшее лицо. Пышная шевелюра. Это наш дедушка Яков.
Бабушка рассказывает нам о его воинской службе, его офицерских назначениях, интендантских обязанностях и большой ответственности. Она колесила с ним по Союзу и всегда ему помогала, носила у себя на поясе все его ключи от многочисленных складов. Во время войны он пропал без вести в чине капитана-интенданта под Белостоком. Его фотография – моё небольшое, но драгоценное наследство, которое перешло ко мне от бабушки.
Она всегда доставала дедушкину фотографию, как икону.
* * *
Вечер своё наважденье припрятал,
Было светло и тепло до утра.
Мы не увидимся, дедушка Яков,
И не пришла нашей встречи пора.
Ксёндз к алтарю, подбоченятся хаты,
Громко в окно постучится война.
Мы не увидимся, дедушка Яков, —
Это не наша с тобою вина.
Из родословной останутся строчки.
Мама… Снаряды, летящие в ночь.
Судьбы, зарницы и гнев многоточий —
Не пожалеть и, увы, не помочь.
Вновь соберутся случайные люди,
Лихо гармошка раскроет меха;
Вспомнят кого-то, кого-то осудят,
Стопку нальёт молодая сноха
Бабушка, скорбь до конца не оплакав,
Так и останется в мире одна.
До возвращения, дедушка Яков, —
В тихой молитве забытого сна.
2011
* * *
Мой второй дедушка – Илья, был председателем колхоза под городом Вольском. В 43-м попросил освободить его от брони и ушёл на фронт. В тот же год он погиб во время прорыва блокады Ленинграда. Я назван в его честь, а моему брату дали имя Саша (созвучное с Яша). На имя Яков мама не решилась – видимо, опасалась беды.
Провинциальный маленький город жил по своим законам. В субботу бабушка отправлялась на рынок, где покупала вкусные вещи, торгуясь и ругаясь, как и положено. Встречалась там со своей родной сестрой, которая выдавала рыночные местовые талоны. То был примитивный бизнес моей двоюродной бабушки, а родная выкраивала из своих скромных наличных на мороженое в вафельных стаканчиках и конфеты для обожаемых внуков.
Она водила нас по стадионам, кинотеатрам, любила бывать с нами на всех встречах и вечеринках; всегда и везде мы чувствовали её тепло, её понимание и искренний интерес к нашим заботам и увлечениям. С детства я хорошо пел, выступал даже в Москве и Киеве в сопровождении симфонического оркестра. И именно бабушка горячо вступалась за меня, когда мои громкие распевки в доме кому-то мешали. Напор и мощь «Яростного стройотряда» ощущала на себе вся улица.
Родителей мы видели мало, они были вечно заняты работой, и мы с нетерпением ждали субботы и воскресенья, когда бабушка наконец поведёт нас в… Каждый раз она выбирала новый маршрут. Вот кинотеатр, который построили пленные немцы: величественный, с колоннами. В кассе длинная очередь за билетами. Бабушка, которая придерживалась активной жизненной позиции, к заветному окошку всегда пробивалась первой. Кто-то возмущённо шумел, кто-то потом кричал нам вслед, но через считанные минуты мы уже вступали на территорию праздника. Там, в фойе, играла живая музыка, продавали мороженое. Томительные мгновения ожидания перед входом в зрительный зал. Но вот гаснет свет и начинается волшебство экрана, со всем его многообразием чувств, которые мы переживаем вместе с бабушкой.
Когда у нас с женой родился старший сын, мы приехали к бабушке на студенческие каникулы. Она отогревала нас, как могла, и мудро распределяла наши занятия – оставляла меня с маленьким сыном дома, а мою жену отправляла на танцы с моим братом Сашей.
Она пыталась сблизить её с моим своенравным папой, который был радушен, пока не затевал очередной конфликт и не уходил к другой женщине. В оправдание своего отсутствия он придумывал самые невероятные приключения: то якобы попадал в аварию, то выручал кого-то. Но когда был в настроении, являлся вполне добропорядочным отцом семейства. Мы иногда сближались, а иногда попросту ругались.
Бабушка всегда старалась всех примирить, всем помочь. В свои уже немолодые годы пыталась быть ловкой и расторопной. В те времена наш двор был строительной, сплошь перекопанной площадкой и часто, сняв с верёвки бельё и оступившись, она оказывалась вместе с ним в траншее. Потом вылезала, перемывала бельё и снова попадала в траншею. И как бы мы ей в тот момент ни сочувствовали, просто невозможно было удержаться от смеха, слыша её красочные по этому поводу выражения вроде: «Вот твары! Опять накопали!»
Долгое время бабушка получала посылки из Америки, где жили наши родственники. Поэтому мы одевались очень хорошо, в американские брючки, кофточки, курточки (вступив в ряды КПСС, мама заокеанскую моду отменила). Когда меня забрали на год в армию, и бабушка приезжала в семью моей жены присматривать за правнуком, она и тут стояла на страже моих интересов, пытаясь дознаться, не носит ли кто-нибудь мои драгоценные вещи.
Она прожила большую жизнь. Болезнь сковала её далеко за восемьдесят. А до этого она продолжала баловать нас немыслимыми обедами. Я помню, когда ей было плохо, к нам приходил доктор Левант – ну чисто персонаж Шолом-Алейхема, евреистый донельзя. Сначала он не спеша ел первое, второе, выпивал компот, затем долго мыл руки и только потом устанавливал диагноз: «Будешь жить». И тут приступ быстро заканчивался, и продолжали поступать распоряжения и команды. То тут, то там слышен был громкий бабушкин говор. Она была настоящим боевым командиром в жизни.
Страж нашего долгого и счастливого детства, ангел-хранитель нашей семьи, она и сейчас всегда с нами – в нашей любви, нашей памяти, в нашей благодарности.
Мы до сих пор упоминаем её словечки, её выражения, её говор.
Упоминаем – значит, вспоминаем.
* * *
В расшатанных вагонах тряслось моё будущее детство. Война отвлекала людей от привычного хода вещей, убивала их, уничтожала. Через войну, через страдания пробиралась истина моей жизни. Я иногда смотрю на мир глазами моей бабушки, по счастливой случайности уехавшей в отпуск подальше от границы 15 июня 1941 года.
Едва переступив порог отцовского дома, она услышала о начале войны. Прадедушка Меир тут же принял решение уезжать. Немцы шли по пятам, и всё же удалось спастись. Потом долгая дорога в город Златоуст в эвакуацию. На одной из станций бабушка побежала менять вещи на еду. Поезд тронулся. В вагоне осталась моя маленькая мама. Они нашли друг друга только спустя трое суток. Тогда у совсем ещё молодой бабушки Сони появилось много седых волос.
Иногда вместе с ней я переживаю воспоминания о красном командире в крылатой будёновке. Это был мой дед. А потом легенда-быль о бабушкином брате, который не пришел с Финской. И вслед за этим – печальная повесть о судьбе мужа родной бабушкиной сестры…
…42-й год. Урал. Эвакуация. Каждый вечер – это томление ожидания писем от родных. Фронт далеко – фронт рядом. Похоронки – долетающие птицы скорби.
1985–2018
«Я запускал давно бумажный змей…»
* * *
Я запускал давно бумажный змей,
Он вверх летел и быстро возвращался, —
Так я обычным детством наслаждался,
Лежал, открытый тишине полей.
Кузнечик возле уха стрекотал,
Червяк болтался на сухой делянке.
Я снова к солнцу змея поднимал,
И кровь сочилась из привычной ранки.
И вскачь гурьба летела лошадей,
И ветер обгонял мои желанья,
И ждали мы отчаянных дождей —
Они смывали детства расстоянье
Всего чуть-чуть. Вся жизнь до той поры
И падала, и тотчас же взлетала,
И всё опять как будто исчезало…
В мои послевоенные дворы,
К сараям, где окурки прошлых дней
Раскурят маяту воображений,
Вот снова вверх летит бумажный змей —
Летит моя надежда и спасенье.
2015
«Мама, что-то я делал не так…»
* * *
Мама, что-то я делал не так
В нашей истории жизни минутной.
Что там сейчас у тебя в облаках,
В притче лоскутной?
Детство моё, где подсолнухи в ряд
С черною меткой;
Ветры по улице Красной летят
Памятью светлой.
Яблони – длинные платья до пят,
Сторож с берданкой.
Годы и станции мимо летят
Дней – полустанков.
Я не обнял тебя поздней порой, —
Не дотянулся.
Ангел, который сегодня со мной,
Мне улыбнулся.
2012
«Мне было подарено долгое детство…»
* * *
Мне было подарено
Долгое детство,
И мир по соседству,
И я по соседству.
Дворы, что хранили
Вчерашние тайны
Минутой случайной,
Заботой случайной.
Где мамины истины,
Мира добрее, —
