Из разных лет

«Даже осень…»

Даже осеньНе сказала, что была.Пролетела, прошепталаВ два крыла.В две обиды,Два растерянных дождя.ПозабытоТо, что было без тебя.И в открытое окноКоторый векПадал белый,Небывало белый снег.Он заносит землю,Выбелив дотла.Даже осень              не сказала,                            что была.

«Воскреснет день…»

Воскреснет день,Как белый храм в ночи.Звезда погаснет. Утром обернётся.И побегут альпийские ручьи —Так снег к твоим ногамВесной вернётся.

«Снег махнул и так быстро растаял…»

Снег махнул и так быстро растаял,Сутки дождь барабанил навзрыд —Это осень не отпускает,Это осень со мной говорит.Ветер кружит, ломая преграды,Провода свой фальцет выдают —Это осень куражится рядом,Это медные трубы поют.И вода по краям замерзает,Ледяною тревогой кора —Это осень на миг замирает,Понимая, что скоро пора.

«Подберётся тропинкой день…»

Подберётся тропинкой день,Вышивает обычным крестиком.За окошком исчезнет тень,Грянет солнечное известие.Продолжают часы бежать —Не замедлить их вышиванием.Не окликнется время вспять,Не придёт почтальон заранее.Всё расписано: ветер, снег,Поезда до единой шпалины.И февральским ознобом векВдруг очнётся совсем раздавленным,Подберёт ночлеги свои,Дерева он посадит заново,И с прожилками руки твоиОбернутся моим экзаменом.День уйдёт, пробежит трусцой,Обернётся прошлым известием.Новый встал за моей спиной,Вышивает обычным крестиком.

«Воскресим понедельник…»

Е. Д.

Воскресим понедельник.По-моему, был понедельник.Ты в проёме окнаОпускаешься с долгих ступенек.Ты садишься в машину,И мы едем достаточно долго,В основном по равнине,По равнине и только.Но как будто пустыня,И страшные ветры грохочут.А потом мы на льдинеТой долгою ночью.А потом, а потомВсё смешается напрочь.Снег окольным путёмРаспластается навзничь.Лихомань и тайга,Но всё ближе к апрелю.Остановим снега,Остановим потери.Раскупорим весну,Подойдём к горизонту.Я тебе донесуКрохи старого зонга.

«Вечерний храм…»

Вечерний храм,Вечерняя любовь,И время это снова повторится,И встретятся, увы,Другие лицаДругих событий и других веков,И не окликнут, и не позовут.Движенья губ останутся немыми.Какие тайны встречи нам несут,Любимых оставляя только имя.И вензелем по краю облаков —Вечерний храм,Вечерняя любовь.

«Эпизод, эпизод, эпизод…»

Эпизод, эпизод, эпизод.Не сложить их и не разделить,Вот и канул как будто бы год —Это счастье его пережить.И собрать по дощечкам плоты,И по горному следу проплыть,И добраться до той высоты,От которой легко уходить.Нянчить облако и вспоминатьЭтот очень пронзительный год.А потом – прибавлять, прибавлятьЭпизод, эпизод, эпизод.

«Мой сын решил из снега…»

Д. Ицкову

Мой сын решил из снегаСделать скрипку,Но только струны начали вдруг таять.Уже вконец расстроенный, сказал он:«Как я хочу, чтоб получилась скрипка,Но почему такой тяжелый снег?»И с той поры из белых мягких комьевЛепил он то пиано, то крещендо.И с той поры из белых мягких комьевОн музыку неслышно собирал.И начала звучать она повсюду,Где был мой сын…Он здорово придумал —Из снега, из обычной белой далиКрасивейшую музыку лепить.

«В ночь мальчик на лошади…»

Димочке

В ночь мальчик на лошадиРезво, неслышноМолва за спиной,А ему всё равно,Стекает капель,И распарились крыши —Весна возвращается.Ветер в окно,И лошадь, ему подчиняясь и веря,Ветрами гонимая, мчится вперёд.Легко поддаются препятствия первые,И ночь, и дорога, и ветер не в счёт.

«Однажды в степь галопом…»

Однажды в степь галопом,Туману вопреки,У божьего порогаЗастыли рысаки.А всадник всё быстрееИз утра да на свет.Хотел бы быть мудрее,Но сил на это нет.

«По осени желтеют письмена…»

По осени желтеют письмена,Из гладкой кожи грезится папирус.Такие наступают времена,Что каждый день – нечаянная милость.Над большаком поднимется туманЕщё желтей, ещё грустней и тише.У осени, моей голубки рыжей,Опять роман!

«Запомнился один актер…»

И. Костолевскому

Запомнился один актер,Не выходивший в первом акте.Он просочился к нам в антракте,Он исполнял огромный хор.От греческих трагедий следЛишь в репликах потусторонних,Как задержался в нашем домеНеторопливый, влажный снег.Он постоянен, он – всегда,Когда и радостно, и горько.Тебе – полстолька, мне – полстолька,И мы сильны, как никогда.Теряет мизансцену жизнь:Вот – крупный план, вот – повторенье,И снег, как белое спасеньеВ моей надежде, задержись!

«Вместо белой зимы —…»

А. В. Панкратову-Чёрному

Вместо белой зимы —Повторение дней,В серой дымке стучат поезда.Остаётся немного полей и дождей,И от года уже ни следа.За проталиной полночь,За полночью день,Високосное небо горит.И береза – протяжная снежная тень —Говорит, говорит, говорит.Обязательно снег постучится в окно,И метель пронесётся, как вихрь.И по боговой метке, что заведено,Наберет откровение рифм.P.SШелестела строка печальнаяИ пронзительная, как боль,Неулыбчивая, венчальная,Перепаханная тобой.

«Был рассвет. За окошком…»

Был рассвет. За окошкомПромчалась река.Утро. Родина. Хата. Равнина.И загадкой летелиВ ночи облака…Словно думы былогоС повинной.

«Мы крещены одним рассветом…»

А. Галибину

Мы крещены одним рассветом,Но разной осенью при этом,Просёлочною пылью лет.И ямб забытого поэтаНастигнет дуновеньем ветраВ жару, где сил как будто нет.Подёрнутся литые ставни,И новый день в миру представлен —Его рассвет благословил.Таким он в вечности оставлен,Чуть-чуть художником исправлен,Но это чудо – он ведь был.

«Николо-Сольбинская участь —…»

Настоятельнице

игумении Еротииде

Николо-Сольбинская участь —Николо-Сольбинская честь,Где от источника – живучесть,Где от небес – благая весть.Где по дороге, в прах разбитой,Где по тропинке до концаВдруг открывается обитель,Как лик знакомого лица.Где глина на кругу гончарном,Где времени твердеет бег,Где у послушницы печальнойВ руках такой забавный век.Где детский голос колокольцемМольбу внезапно оборвёт,Где матушка к тебе придёт,Где к вечеру заходит солнце.Забытый лес, забытый сад,И храмовое воскресенье.Николо-Сольбинский обряд,Николо-Сольбино спасенье.Когда на веру присягнём,Когда от веры отречёмся,Мы постучимся в этот дом —И мы всегда ему придёмся.

«Возле Плещеева озера…»

Е. Тарло

Возле Плещеева озера,Возле Петровского домикаПосле одной из ВсенощныхПо вертикали мело.Утром читал Вергилия,Точно помню, «Буколики»,Потом уезжали в СольбиноВместе с Женей Тарло.Назавтра к иконам Гурия,Где свет, словно притча небесная,Стояли, прижавшись к вечности,И быстро совсем рассвело.Вдогонку – метельная фурияИ тёплая служба Воскресная.И свечи к иконе ставилиВместе с Женей Тарло.Фамилия неприступнаяСловно тянулась к сражению.И аксельбанты примерены,Но лошадь чуть повело.А пуля – дура беспутная,Особого рода рвение…И нет уже больше с намиХорошего      Друга           Тарло.Я пулю придумал.Не к чемуЕё напрасно примешивать.Ведь души и струны не вечные,И страшное произошло.И тихим плещеевским вечеромТвои зеркала занавешены.А утром в Николо-СольбиноПоедем, Женя Тарло.

«Скребётся мышь по полкам…»

Скребётся мышь по полкам                        Января,Съедая нерастраченное лето.Лишь крошки встреч – последняя                        Примета —Сметаются. Усталая заряВ бревенчатые истины уткнулась.

«Что-то очень знакомое…»

Что-то очень знакомое:Кряду утро с дождём,Искры дальнего грома,Как в рапиде – подъём,Петушиные крики —Ни поспать, ни согреть,Этот сон многоликийНе дано досмотреть.Жаркий день, как прощанье,Что-то недосказал.Вдруг забрезжит свиданье,Но далече вокзал.Нынче не плодоносятДерева, что вокруг,Неприметная осеньЗаходит на круг.

«Челябинские мысли, миг музейный…»

Челябинские мысли, миг музейный,Где все картины – на одной стене,И Айвазовский с Шишкиным на сцене,И зрители, довольные вполне.Экскурсовод потянет к Рафаэлю —Тот сиротливо жмётся на втором;Вот маятник Фуко… Вот снег в апрелеСменяется непрошеным дождём.Скользит весна. Печально, неуютно,И не спасают даже имена.Челябинские долгие минуты,Зачёркнутые напрочь письмена.

«Острова под крылом самолёта…»

Острова под крылом самолёта,Приземления радостный миг,И окликнет неведомый кто-тоИз чужих или, может, своих.Пелена и негромкая радость,И музея сиротская боль.И останется где-то ЧелябинскСо своей безысходной судьбой.

Предчувствие Питера

Предчувствие ПитераВ каждой минуте —Свинцовая оторопь,Кряду дома.На долгом маршруте,Коротком маршрутеЕщё не уляжется в мысляхВесна.И град по стеклу,И прощание чаек, —Вот-вот он предстанет,Вот-вот предстоит…Предчувствие ПитераВстречей случайной,Где пущен зелёный,Но красный горит.

«Немного Питера хлебну…»

Немного Питера хлебну.Отвар оставлю в старой кадке.И за мостами повернуК твоим надеждам и повадкам.Нева поймёт, что я не свой,Не воспротивится, не спросит,Подарит ветреную осень,Свинцовый ветер ледяной.Потом остынет от судеб,От расстояний и тревоги,Посадит в репинские дроги,Где комаровский тает снег.Поодаль храм. Скорей в тепло!И так волнительно, так близко.И на прощание записка,Что даже душу повело.Уже которую веснуЯ пью глотками непокоя.Немного Питера хлебну,А там и свидимся с тобою.

«Снисходит царь с картины Бенуа…»

Снисходит царь с картины Бенуа.И у мольберта Лансере колдует.И Петергоф волнительно словаС нарядами уместно чередует.Огромные петровские шаги,За горизонтом остаётся Финский.И кринолины меряют круги,И чайки так волнительно, так близко.Пленителен фонтанов пересуд,И арфа распоётся вдоль аллеи,И тишину литавры разнесут,И солнце по полудню всё сильнее.А царь спешит, и свита отстаёт.Залив тревожит – корабли на рейде.И Бенуа дописывать черёд,И Лансере вдруг что-то заприметит.

«Белые ночи…»

Белые ночиВсё длятся и длятся.К ним привыкаешь,Пытаясь заснуть.Сон и реальностьДолжны повстречатьсяИ на ГороховойГде-то свернуть.

«Вот Пенаты закроются…»

Вот Пенаты закроются,Дни пролетели.И тропинка, и пруд,И тревожат часы.И окно в мастерскойПодрезает метели,И уже далеко до грозы.Вспоминается день,Тают белые ночи.В старой горнице гости,Царит суета.То ли явь, то ли сон,Неразборчивый почерк…Неспроста.

«Исаакий вблизи —…»

Валечке

Исаакий вблизи —Так жена попросила,На тихий матрасикВ окне присягнув,И список печалейОпять огласила,Беспечную землюНемного качнув.Земля не заметилаЭтой тревоги,Жила и жила,И вертелась в сей миг.Казались далёкимиСтрогие боги,И старый апостолК багету приник.Всё было, как было.Всё стало, как стало.И явлен ИсаакийИ репинский путь.И белая ночьСнизошла с пьедестала,Заснула чуть-чуть.

«Проследую вечерним декабрём…»

А. К.

Проследую вечерним декабрём.Вот-вот – и обозначится Исаакий.Талантливый маэстроВ чёрном фракеУмело дирижирует дождём.И в зеркале растаявших небесТак много очень важного сойдётся,На этот день, на этот век придётся,Чтоб вечный мой Исаакий не исчез.А в увертюре – призрак духовых,Ударные за скрипками исчезнут,И снова очертания воскреснутОбычным сном, когда весь город стих.Почудится в растаявших дворах,На крышах, на заветренном фасаде,Вот-вот тебя окликнет старый всадникИ промелькнёт в недальних облаках.И снова дождь, колдует метроном.Уже который день судьбой отмечен.Вся наша жизнь как будто на потом —Сегодня я к Исаакию на встречу.

«Петропавловская крепость…»

Петропавловская крепость,Трон уставшего Петра,Казематная нелепость,Пушек громкая игра,Ангел, шпиль, летящий в небоВ серой дымке грозовой,Голубки, осьмушка хлебаНа дрожащей мостовой,Колокольная тревогаИ кандальный скрежет дня,Царский храм, печать, дорогаИ повозка без меня.

«Там, где Ботик Петра…»

Там, где Ботик ПетраНа холмах заскучал,И на воду не сброшена шлюпка,Нарисует художникОсенний причал,Капитана на палубе хрупкой.Раскачают ветра,Узаконят дождиНепогоду в Плещеевой сини.Зазвенит колокольняНа долгом пути,Где маячит по курсу Россия.

«Пестель возле Сенатской…»

Пестель возле Сенатской.Тихо пролётка канет.Велено собираться,Велено слушать память.

«Уже по Невскому, по Невскому…»

Свете

Уже по Невскому, по Невскому,Где плащ Казанского вдали,Где нет кромешного и резкого,Где мы как будто бы одни.Вослед Фонтанке исчезающей,Вослед течению НевыПроходят старые товарищиСквозь годы прежние свои.Сквозь острова и своды дальние,Сквозь свет неближних фонарейНеслышно впишутся окраиныУже давно забытых дней.Неслышно купола рисуютсяИз синевы, из-под небес,И всё тасуются, тасуютсяДороги самых главных мест.А утром вновь пасьянс разложитсяИ нас куда-то позовёт,И всю сумятицу тревожнуюМой новый день перевернёт.А там – по Невскому, по Невскому,Где плащ Казанского вдали,Где нет кромешного и резкого,И вечность примиряет дни.

«К двенадцати Питер…»

Е. Д.

К двенадцати ПитерЗажжённою спичкойЛетел, веселился,Пощады просил.Божественно был он красив,Как обычно,Но так необычноМосты разводил.И белые ночи уже на исходе,И утро как утро.Немного спустяИ мы потеряемся на переходеПод капли дождя.Короткая пауза возле Сенатской.Полки суетятся, летит гренадёр —Кино продолжают снимать.И сниматься на спор.А после двенадцати —Тайна как тайна,И шёпот как шёпот,И боль как печаль…И отклик на старом вокзале случайный                                     – Прощай!

«По крышам, по питерским крышам…»

А. Розенбауму

По крышам, по питерским крышам,Где ближе и дальше Всевышний,Твой голос отчётливо слышу.По крышам, по питерским крышам.Однажды приснится отшельник,Точь-в-точь, аккурат в понедельник.Не спросит и даже не глянет,Но к питерским крышам потянет.А там до Исаакия – метры,А там до Казанского – ветры,А там и Елагина остров,И питерской сцены подмостки.Куда ты девался, прохожий,На Блока немного похожий?В гекзаметрах – прошлого смыслыИ наши обычные мысли.По крышам, по питерским крышам,Где ближе и дальше Всевышний,Твой голос отчётливо слышу.По крышам. По питерским крышам.

«Васильевский остров…»

Васильевский остров.Ветра ледяные,Кричащие чайки,Земля возле рук.Ещё остается немногоРоссия,Ещё возникает немногоРоссия,Которая набожно, трепетно,Вдруг.

«Поворот заснеженной Невы, – …»

Поворот заснеженной Невы, —Где-то там остался Фаберже,Утро непрочитанной главы,Где «ещё» отправлено в «уже».Памяти игривой пастораль:У Дворцовой дождик семенит,На дворе забывчивый февральДаже снегом нас не угостит.Блудный Чиж кивает вдалеке,Тянет по течению канал,И твоя Фонтанка налегке —Настроений многолюдный зал.Где в партере собраны векаИ событий тянется черёд;Ноша дней посильно нелегка —Кто быстрее к Богу донесёт.

«Под Выборгом идут дожди…»

Под Выборгом идут дожди,На Финском – лёд не поддаётся,По мостику гуляет солнцеИ исчезает по пути.Потом кромешный снегопадОбманывает, вмиг растаяв,И чаек стаи, стаи, стаиНад Выборгом летят, летят.Тропинки, сосны налегке,Чудит изменчивая муза.И Комарово вдалеке,И где-то там, на островке —Баржа, затаренная грузом.Под Выборгом идут дожди…

««В доме сером и высоком…»

Санкт-Петербург. Это Пушкин, Зимний, Михайловский, Казанский, Мойка, Аничковы кони. Но есть музей на Офицерской, тихий, не так страстно посещаемый. Музей удивительного поэта и человека Александра Блока.

     «В доме сером и высоком     У морских ворот Невы…»

Анна Ахматова боготворила этого человека, боготворила Поэта. Здесь была написана поэма «Двенадцать» и много замечательных стихов. Здесь кабинет, комнаты, его вещи. Удивительный музей, где воздух Блока, и, словно из флорентийского музея Уффици, в окне – вода. В кабинете – книги, автографы, в музее – память. Идите к Блоку – это возможность пообщаться, а кому-то познакомиться с удивительным поэтическим миром.

«На острове Канта…»

На острове КантаИ солнце, и ветер,И мысли, и строкиМинувших времён.На острове КантаНикто не заметит,Как вечность присядетВ соседний вагон.Здесь всё по часам,Но лукавят минуты.Здесь всё по слогам,Но сгорают слова.И нас настигаютЧудные маршруты,И мчит на подножкеЛюдская молва.И только стоп-кранОступиться изволит.Ворчит и божитсяСедой проводник.На острове КантаОрган послесловит,И в дальние окнаЛуч ближний проник.

«На острове – Кант…»

На острове – КантТой весною, что к осени ближе,Где зимы спешат,И дожди приседают на крыше;Где вечер и утроСпрессованы просто в минуты,Где день златокудрыйСвои заверяет маршруты.Прохожий воскликнет —И дамы на миг оглянутся.Смотритель притихнет,И рыцари в поле сойдутся.Мерцающий свет и луна —Собеседник вечерний.И мир на просвет,И его удивлённое время.И ужин под стать,И глоток кёнигсбергского пива.И вновь благодать,И надежды приливы, отливы.Сегодня, вчера —Постоянно, всегда происходит.Под вечер, с утраСнова Кант на прогулку выходит.

«Воскликнет мирская обитель…»

Воскликнет мирская обитель,Погаснет в пролёте свеча.К мосту, по привычке, смотритель —Походкой с чужого плеча.

• • •

И только когда завечерело и Варваринский храм стал уходить в сумерки, я почувствовал, что Левитан продолжает рисовать. Где-то на холме или вблизи Волги его вечный мольберт извлекает всё новые и новые краски. Вот-вот снизойдут облака, накатится грозовое предчувствие, повеет ветром и вечностью.

«Варваринская церковь на холме…»

Варваринская церковь на холмеВстречает, провожает, бьёт поклоны,В молитве произносит поимённоТе имена, что так знакомы мне.И батюшка приезжий – снова в храм,И звонница Варварин праздник метит,И музыка кочует по дворамИ молча оседает на мольберте.

«Под вечер подсветит кресты…»

Под вечер подсветит крестыУже уходящее солнце.И колокол глянет в оконце,Художник разложит холсты.Уйдут к горизонту холмы,Круги на воде разойдутся,И ставни, как судьбы, сойдутся,И станем вечерними мы.Вечернюю колокол бьёт,Вечерние тайны и мысли.И баба пройдёт с коромыслом,Воды ледяной наберёт.Едва оставляя следы,Под горку, где странники бродят,Ещё одно лето уходит,Свои оставляя черты.Свои забирая черты…

«Просыпается Плёс…»

Просыпается Плёс:Перепалки цикад,Осторожное солнце холмами,Облака надо мноюТак близко летят,Оставаясь ненадолго с нами.

«Дышит зеленью странный день…»

Дышит зеленью странный день.Душно. Жарко. Полно тревоги.И так редкостна даже тень,Та, что прячется у дороги.Через паузу снова вверх,К храму, к тайнам,К погостам странным.И почудится белый снег,Лист осенний, почти багряный.

«К вечеру храм подсвечен…»

К вечеру храм подсвеченИ чуть стройней холмы.Кто-то бежит на встречу,Не на мою, увы.К вечеру звон бойчееИ осторожней взгляд.Таинство всё сильнее,Словно века назад.К вечеру шорох ставенИ уставанье лиц.Путник печаль оставилИ поклонился ниц.Путник найдёт дорогу,Что-то оставив нам.И, как посланник Бога,К вечеру грянет храм.

«Холмы и берега, и храмы…»

Холмы и берега, и храмы.И Левитан. И всё это – про Плёс.И колокол, и набожное рано,И утро проберёт тебя насквозь.И облако торопится навстречу,Вечерний звон и пароходный зов…Негромко разговаривает вечность,Неслышно отделяясь от холстов.

«День опять наши мысли тасует…»

День опять наши мысли тасует,И тревогой наполнит дома.А художник рисует, рисует…И так громко его тишина.

«Мы живём на горе Левитана…»

Мы живём на горе Левитана,По ступенькам, пооблачно вверх.И деревья, и лица так странноОтмеряют шагающий век.И меняются краски на краски,И над Вечным покоем – простор.И дорога бежит безучастно,Словно с жизнью на спор.

«Поставленный голос…»

Вале

Поставленный голосШальных электричекТвердит и твердитПро начало движенья.Окно нараспашку —Пейзажем обычным,Немного осенним.Мои полустанкиВсё реже и реже.Забытые рощиГустым баритоном.И старые мысли,Как старые вещи,Бегут за вагоном.Бегут за вагоном.

«Возле птичьего крика…»

Возле птичьего крика,Возле сна, возле ликаПоднимаюсь всё выше,Пытаюсь взлететь.Облака опускаютНеведомо тихо,И опять по землеКружит старое лихо.И опять поднимаетВесна круговерть.

• • •

Я почему-то не приезжал к тебе, мой город…

Я не видел твоих гор, покрытых библейской пеленой, не входил в глубокие воды Севана, не поднимался к храму IV века, где свечи и годы плавятся одновременно… Я не останавливался перед каскадом высоты и не стремился идти вверх, где город кажется еще красивее. Где он летит, оброняя молитву Нарекаци, ловя звуки удивительной армянской музыки. Музыки слов, горя, радости и человеческой боли.

Я приехал к тебе на свидание, Ереван.

«Возвращаемся, Севан, возвращаемся…»

Возвращаемся, Севан, возвращаемся.В тихом храме над свечою покаемся.Звёзды рады твоему возвращению,У людей и звёзд то взлёт, то падение.Возвращаемся, Севан, в годы ранние,К нашим улочкам, домам и окраинам,К нашим песням под зурну, к плачам горестным,В нашу долгую весну старой повести,Где в надежде по слогам начинаемся.Возвращаемся, Севан. Возвращаемся.

«Всю жизнь я ехал, Грузия, к тебе…»

Всю жизнь я ехал, Грузия, к тебе,Совсем забыв, что жизньПроходит быстро;И зов был и печален, и неистов,И он не мог противиться судьбе.Мне всё казалось о тебе я знал:И Мцхеты призрак,И дорогу к храму;Я по крупицам встречу собирал,Откладывая встречу постоянно.Дарил Галактион свои стихи,Ираклий до последнего сражался,Мой путь к тебе пророческим казался.Вот лодка, вот течение реки,А там, за поворотом, – лик вершин,И всадник к перевалу устремится,И спросит у меня мой старший сын,Когда же наша Грузия случится.И этот день пришёл, как божий свет,И было утро, и пребудет вечер;Храм на горе и улочек секретРадушием твоим очеловечен.Мне бабушка пекла горячий хлеб,Кахетия вином меня поила,И быстро таял виноградный снег,И в горы уходил набраться силы.К себе домой в тот день вернулся я.Да будет вечной Грузия моя.

• • •

Кахетия. Алазанская долина. Цинандали. Имение Александра Чавчавадзе. Издалека, из глубины пространства и времени – «Вальс» Грибоедова. В особняке тихо; много предметов XIX века, много трогательных мелочей, деталей. Картина Роберта Стуруа «Портрет Нины Чавчавадзе». Красива, юна, бессмертна. Здесь Александр Сергеевич Грибоедов читал «Горе уму» – одну из первых сценических версий своей комедии. И снова его «Вальс», затем Шопен – музыка любви, человеческих страстей. В пантеоне на Мтацминде звучит эта музыка. Она в сердцах приходящих сюда. На чёрном камне строки, как слёзы; для каждого – свои.

Из Цинандали мы двинемся в Алаверди – в храм, где идёт вечерняя служба. Нет света. Мерцают слабые огоньки свечей. Две женщины читают молитвы. Пастырь в белом хитоне вторит им. Молитва уходит под купол – в небо, к Богу.

«Отошли куда-то…»

Отошли куда-тоВсе заботы наши.Горы, храмы, ветерИ горячий хлеб.Спит батоно Миша,Спит батоно Саша,Спит Илья батоно, —Коротают век.Просто возникаетРядом Цинандали,Городок Сигнахи —Первый твой маршрут.Калбатоно Дина,Калбатоно Валя,Калбатоно ЛенаК Грузии прильнут.Остановит толькоТихая молитва,Монастырь вечернийДа мирской уют.Калбатоно Ната,Про святые землиПраведные речиБудто оживут.А вино в бокалахЯнтарём задышит,К медленным согласнымГласные спешат.– Спи, батоно Саша,Спи, батоно Миша,Спи, Илья батоно, —Боги говорят.

«Боржомское ущелье…»

Боржомское ущелье.Снег прозрачный,Мельканье лиц,Летящий водопад;И хлопья, как ресницы,ОбозначатНеловкий взгляд.Растают очень быстроНаши встречи,Умчатся далеко за перевал.Боржомское ущелье;Скоро вечер,А в Цинандали бал.

«В ресторанчике у Резо…»

Р. Габриадзе

В ресторанчике у РезоВозле кукольного приютаНачинаем будто с азовВспоминать былого маршруты.Будто на руку куклу надев,Нашу жизнь, как софит, усмиряя,И испить до дна, и испеть,Чьё-то прошлое повторяя.А Казбеги лежат в облаках;Безрассудством безоблачной синиНачинается эхо в горах,Продолжается в сердце России.У Резо начинался обед;За окошком – тифлисские тайны,И расписанный стол, как сюжетНезаученный,Непрощальный.И скрещение наших судеб,Перевалов, дворов и застолий;И печёт наша бабушка хлебИз совсем ещё свежих историйВ ресторанчике у РезоВозле кукольного приюта…

«Я вернусь к тифлисским улочкам…»

Я вернусь к тифлисским улочкам,Где балконит чудо дней,Где история прищурится,Где разлука всё сильней.Я плутаю по окраинам —Мне далече до Куры,Принимают, как хозяина,Постаревшие дворы.В них и радость и бессмертие,Перепалок кутерьма,И печальное известие,И забытая война.Словно чистое писание —Крик бегущей детворы;Всё в подстрочнике заранееОживает до поры.И в знакомой старой булочнойХлеб является на свет.Я иду к тифлисским улочкамЧерез много, много лет.