скачать книгу бесплатно
– Ты знаешь… – начал Боря.
Он хотел сказать, что незачем идти в ЗАГС, что все развалилось, что, может быть, лучше было бы Юленьке выйти замуж за москвича, чтобы жить поближе к Мамочке… – Он всё это хотел сказать, но молчал и поперхнулся.
– Ну-ну, милый, что ты хотел сказать? – выдавливала из него Юленька любовь.
– Я хотел сказать, что… Люблю тебя, Юленька.
– Ну вот, – Юленька успокоилась. – Только потолки надо побелить: никуда не годны. Сколько лет ремонта не было?
– Десять.
– Вот видишь…
За стеной вздыхала Мама.
Боренька уже видел умных лобастых детей. Юленькиных детей. Всё было окончательно решено.
Чашка с бледным недопитым чаем стояла на тумбе. Юленькина чашка.
«Потом я научу его заваривать чай», – думала Юленька.
«Потом она будет допивать у меня любой чай», – мечтал Боря.
«Потом я оставлю его, как этот недопитый чай», – решила Юленька.
1990
Шарф
Успеть приблизиться к щеке, пока не начался дождь, пока лето выпустило солнце.
Успеть потереться о смородиновое ухо (весь день собирали ягоды и пропахли ими).
Лица людей навытяжку: все отвыкли от влюбленных. Или они попадаются в стае: раз, два… и…
Обчелся.
Этих мгновений было два в моей жизни. Два. Когда нужно было решать. Когда можно было решить. И тогда громада яблонь не отсвечивала бы на моем лице, и я сидела бы в ленфильмовском буфетике, жуя салат…
Нет, нет, не торопите, я знаю, что вся моя жизнь прошла на ваших глазах, и всех моих немногочисленных поклонников вы видели.
…Я не решилась тогда, в темном метро, когда губы его уже прошептали «люблю». Я знала, что он любит другую. Я видела эти очертания той, другой. Нам было по пути. Он пошел провожать. «Темно, мне не страшно…» – шептала я, боясь, что он кинется на меня, а за спиной стояла та, другая.
…Встретились через 10 лет в буфете, брякнулись обручальными кольцами, раскланялись.
Я встала тогда, в буфете, чтобы пойти за ним. Я уже видела, как он вздрогнул. Обернулась – нет его.
…А ну-ка еще раз, если мы встретимся в гостях у каких-нибудь общих знакомых, откуда можно будет пойти вместе хотя бы до метро…
«Ну-ну…» – думаю я и огорчаюсь: нет, в гости со мной увяжется муж.
Он не любит ходить в гости, но тут, видно, почувствует что-то неладное и увяжется.
Весь вечер я буду на подъеме. Мы выйдем на кухню. Хозяйка благосклонно запрет дверь кухни:
– Курите, девочки! Курите, мальчики!
– Что ты тогда убежал из буфета? – это спрошу я. Я не боюсь спрашивать первой.
– Из буфета? Когда?.. Не помню, не помню… – забормочет он, поглаживая свое кольцо. – А ты вообще где сейчас?
В коридоре протопает муж и осторожно спросит у хозяйки, показывая на кухонную дверь:
– Там у вас курят?
– Нет, курят в коридоре, – ответит хозяйка и еще шире расправит плечи, загораживая нас (Я люблю таких хозяек: они вносят разнообразие в семейный быт и обычно помогают не разрушить, но встряхнуть семью).
– Где я сейчас? Все там же, – отвечу я, хотя тогда, в метро, я еще училась в школе и была не там. И знал ли он что-нибудь обо мне тогда, кроме того, что он хотел меня?
– Ну ладно. Я пойду жене позвоню.
– Дзинь-дзинь-дзинь… – это в кухне на висящем тайваньском аппарате отдается семь дзиней.
И знаю я, что он скажет, что здесь заскучал. И придет через час и будет долго собираться, расчесываться.
А я, стоя в прихожей, вдруг увижу, что он не тот: он мил, воспитан, ухожен, и страсть улеглась и ушла в любовь к жене, к ребенку.
– Ну, мы идем? – это спросит муж, всегда готовый уйти из любых гостей.
– Идем… – и мы прошагаем вместе: я в окружении двоих дымящих сигаретами мужчин.
– Я сегодня даже не пил, – скажет муж.
Мы пройдем по улице Первой.
– Улица Первая, – прочитаю я вслух.
– Что? – встрепенутся они оба.
– Я здесь любила.
– Кого? – спросит муж.
– Кого-нибудь. Он был высок, смугл, и ладони его пахли сирийским одеколоном.
– Бред! – скажет муж, – вечно ты что-нибудь выдумаешь!
Втроем мы войдем в метро, проходя мимо любопытных старушек. И там я спрошу:
– Нам опять в одну сторону?
– Опять? – ты удивишься. – Почему опять?
Я махну рукой:
– Ну, как тогда.
– Ничего не помню.
– Ну, пока. Еще на пять лет.
– До свидания, – вежливо откланяется мой муж и ничего не спросит: он привык ни о чем не расспрашивать.
И легкий мужской плащ, привезенный из экзотической страны, прошелестит мимо.
– А знаешь, мы когда-то вместе ходили в студию… – я прижмусь к плечу мужа.
– Не засни только. Нам через остановку выходить. – Муж поцелует меня в мочку уха.
…А как тогда все ликовало:
– Лика, Лика, будь моей! Твои волосы, Лика, как шелковые паутины. Лика, Лика. Мне нет жизни без тебя!
Мы ехали в старом вагоне метро с мягкими креслами. И я вспомнила тогда про зачет по геометрии, про невычерченные сечения.
– Я сделаю, я сделаю тебе сечения, – ты глотал воздух, – только будь моей!
– Ну, не надо, не сейчас. Потом. После. Когда я сдам зачет.
Потом грипп и глухие разговоры со стенкой шкафа:
– Ты просишь меня стать твоей. Ты понимаешь, я тебя не знаю. Не знаю, вдруг ты подлый человек. Я ведь школьница, школьница, – я показываю шкафу руки, испачканные мифическими чернилами. – Вот погоди, давай, я закончу школу, – я внимательно вглядываюсь в шкаф, – а там посмотрим.
…В тот день я только встала после гриппа, оделась, натянула новый самодельный шарф и побежала в студию.
Там, в перерыве, в полутемном коридоре, он представлял свою жену.
– Жена… – удивленно тянули вышедшие передохнуть студийцы.
Он женился первый.
– Ну, что твой зачет? – спросил он.
– Сдала.
– А у моей Оленьки опять «хвосты». Некогда было – свадьба, то-се, – он смущенно улыбнулся и обвязал шею новым шарфом.
* * *
– Никогда не жалей сметаны и масла, – говорит мой муж, глядя исподлобья, как я жарю грибы.
– А шарф тот старый, что я тебе дала, ну еще связанный на Дальнем Востоке, ты постирала? – высовывается из ванной Мама.
– Постирала и даже заштопала.
Тени ходят по сутолоке потолка. Огурцы засаливаются в банке. Грибы уже подлежат съедению. Но их не дают. Берегут на праздники.
– Зимой не пропадем, – говорит муж.
– Шарф этот будешь носить? – я протягиваю бледное полотно тепла.
– Посмотрю. Может, зима будет теплой, – говорит муж, и тоненькое обручальное кольцо почти спадает с его пальца…
1991
Сквозь парк к музыке
Памяти моих родных
Моя Мама очень хорошо пела. Романсы. Арии из опер. Подпевала радио. И всё время вспоминала с сожалением, что родители не стали учить ее музыке – в доме не было пианино.
Там, в ее далёком дальневосточном детстве.
…Но я тоже очень хорошо пела и пою. И вот прошли младшие классы, а меня так и не отдавали учиться музыке – не было пианино.
Мама растила нас с сестрой одна. Помощи ждать было неоткуда. И вот, живя в Ленинграде, я не училась музыке…
Я ждала. Я долго ждала.
Соседка пригласила Маму прийти вместе со мной к ним – ее сын начал заниматься музыкой. На аккордеоне.
Я увидела аккордеон (теперь понимаю, что был он старый и взятый «напрокат»). Но я залюбовалась его «мехами», я попросилась поиграть на нём…
Ночами я перестала спать. И поняла: если я сама не решу учиться музыке – я не буду ей учиться. Никогда.
В нашем классе я дружила с мальчиком из очень хорошей учительской семьи. Его Бабушка была Народной Учительницей, настоящим педагогом. Я поговорила с ним. И он сказал:
– Будешь играть на виолончели. Как я.
Он принёс на урок канифоль… И я с трепетом нюхала эту канифоль. Днём мы пошли к нему в гости. У него только что появилась младшая сестра. Всем было не до него. Он сыграл мне на виолончели. Его Бабушка догадалась, зачем это всё происходит. Но молчала. Решила не вмешиваться.
– Готовься к экзаменам, – сказал он. (Размер платы за обучение мы уже выяснили – она была «символической»).
А теперь представьте себе весеннюю Учительскую в Музыкальной. И мальчика из 4 класса на пороге.
– Ты что-то хочешь спросить? – учителя решили, что что-то случилось.
– Моя одноклассница будет поступать к нам. Сюда. Можно узнать, когда экзамен?
