скачать книгу бесплатно
5
Когда они выходили из харчевни, настроение Мансура-эфенде и Габдуллы было совсем другое. На лицах обоих читалась решимость, во взорах горела смелость, в облике угадывалось благородство. Похоже, оба стали думать и чувствовать одинаково, и пропасть, разделявшая их, исчезла.
Всю неделю, пока не было занятий, Габдулла нет-нет да и задумывался над сердитыми словами Мансура, сказанными на террасе. Поцелуй Сагадат, который ощущался им, как клеймо на губах, лишил его покоя. Это вынуждало Габдуллу постоянно размышлять о несчастьях, ожидавших обиженную им девушку, плакавшую так горько и безутешно. Было тяжело вспоминать о гнусном своём поступке.
Случилось невероятное – Габдулла стал понимать, что дорога, по которой он идёт, скользкая и безнадёжная, что постыдная жизнь обернётся для него в будущем тяжким бременем. Дошёл даже до того, что готов был на любые жертвы, чтобы искупить свой грех в отношении бедной девушки. Он желал навсегда покончить с мерзавцем Габдуллой Амирхановичем и превратиться в другого, совестливого и человечного Габдуллу-эфенде.
В муках рождается ребёнок, но мать сознательно идёт на них, потому что счастье материнства того стоит. Так и Габдулла-эфенде, пройдя через мучительные раздумья, переживания раскаявшегося грешника, испытывал радость надежды увидеть себя достойным человеком. Представляя, как станет жить в ладу с совестью, он давал себе клятвенные обещания, что не свернёт с этого пути. Ему доставляло удовольствие мысленно бродить по роскошным садам будущего, одни заманчивые видения сменялись другими. Там, впереди, ждало его много наслаждений, озарённых светом нравственности и духовности.
Каждую минуту он ощущал, что перерождается в другого Габдуллу, и чувствовал себя узником, проведшим много лет в неволе и рисовавшим теперь в своём воображении свободу – зелёные рощи, луга, усыпанные цветами, море, где перекатываются живые волны. Изо всех сил старался он измениться так, чтобы быть в ладу со своей совестью, и был уверен, что вырвется, наконец, в волшебные сады, которые существовали пока лишь в его мечтах, насладится тихим шелестом воображаемых лесов, будет бродить по берегу огромной реки, прекрасную гладь которой волнует ласковый ветерок. Он готов был полной грудью вдыхать аромат цветов, бесконечно наслаждаться красотой леса, с божественным трепетом припадать к прозрачной реке и радоваться, и прыгать, и кувыркаться в шелковистых травах волшебных лугов новой жизни.
В этой новой своей жизни он всегда видел рядом с собой Мансура-эфенде, которого полюбил всей душой, дружбой которого дорожил. Они становились всё ближе друг другу. Продумывая каждый шаг своей преображённой жизни, он не мог её представить себе без Мансура-эфенде, в поддержке которого нуждался. В неизбежном противостоянии матери и близким ему будет гораздо легче, если Мансур-эфенде окажется рядом.
Радости Мансура тоже не было границ, когда он, наблюдая за Габдуллой, видел, как тот меняется на глазах, превращаясь из скотины, каким был, в человека. Мансур гордился собой, ведь он сумел пробудить в Габдулле дремлющую совесть, спас хотя бы одну душу, которая была уже почти потеряна. Это великая победа! В будущем Мансур тоже видел Габдуллу в числе близких своих друзей. Он понимал, как отчаянно станет сопротивляться мать Габдуллы, его близкие решению молодого человека разыскать бедную девушку, чтобы жениться на ней, какие огромные трудности предстоит ему преодолеть. И, наконец, предвидел, как нелегко будет отыскать в большом городе девушку, не зная о ней почти ничего. Эти мысли омрачали его радость. К тому же о том, что они ищут девушку, не должен был знать никто. А как это скрыть? Вначале Мансуру казалось, что они справятся с этими трудностями, но чем больше он задумывался о том, как это осуществить на деле, тем больше понимал, что был излишне самоуверен. И всё же надежда ещё теплилась в его душе.
Мансур слишком хорошо знал нравы, царившие в татарских домах, представлял, как относятся к подобным историям в богатых семьях, поэтому не сомневался, что главным препятствием на их пути станет мать Габдуллы, его сёстры, его близкие. В этой среде за деньги покупалось всё, вплоть до законов нравственности, однако нарушение их собственных законов не прощалось. Вот почему эти опасения он считал очень серьёзными. Габдулла с Мансуром продумывали каждый свой шаг со всех сторон. Открыться матери Габдуллы, сказать, что он собирается жениться на такой девушке, было бы безрассудством, потому что это могло сорвать их планы. Решено было молчать до тех пор, пока мать Габдуллы сама обо всём не узнает. А уж там идти избранным путём, ни на что не обращая внимания – ни на слёзы, ни на упрёки, ни на угрозы.
Первым их делом было найти девушку. Габдулла был ещё молод, а поиски требовали много сил и времени. Эту нелёгкую работу Мансур взял на себя. Дело было чревато неожиданными поворотами, ведь девушка могла оказаться где угодно. Они договорились действовать осторожно и не откладывая. Для начала обратились к дворнику, но тот довольно много знал о двух девицах, которые были в тот день в дворницкой – их имена, где жили, из каких семей, – однако о Сагадат не мог сказать ничего. Она пропала бесследно.
Можно было подождать до пятницы и поискать Сагадат в толпе или расспросить о ней других нищенок, но откладывать поиск было нельзя. Мансур попросил Габдуллу подробно описать внешность Сагадат и, не теряя времени, собрался пойти в кварталы, где жила беднота. Габдулла заявил, что не оставит Мансура до тех пор, пока не найдут девушку, и пошёл с ним. Они намерены были искать её в Ново-Татарской и Ягодной слободах, а также на улице Тегаржеп, обойти все известные пристанища бедноты.
6
На улице, где жил Габдулла, нищих старух, калек, сирот было довольно. Мансур решил начать расспросы с них и посоветовал Габдулле отойти в сторонку, поскольку он был слишком известным человеком и слух о том, что он интересуется какой-то нищенкой, мог повредить его репутации. Однако Габдулла не согласился с ним.
Мансур был озадачен упрямством Габдуллы, но возражать не стал. Он подошёл к нищим и стал расспрашивать их. Оборванцы, видя, что хорошо одетым молодым людям что-то надо от них, окружили приятелей кольцом, и каждый стал отвечать на их вопросы. Они не только отвечали на вопросы, но и сами задавали их:
– Зачем она вам? Кто она такая?
И чем дольше приятели стояли там, тем больше было шуму, тем плотнее становилось людское кольцо, окружавшее их. Они уже не надеялись на вразумительный ответ, хотели лишь узнать где больше живёт бедняков, собирающих закят. Так и не выяснив ничего толком, пошли дальше, но тут какой-то человек окликнул Габдуллу:
– А, Габдулла-бай, здорово! А ну-ка, пожалуй мне закят, я ведь отца твоего знал. Фамилия моя… – и он назвал известную в Казани фамилию.
Не успел Габдулла достать из кармана деньги, как с другой стороны улицы побежал к ним хромой старик, крича:
– И мне подай, сынок! Я помолюсь за тебя, чтобы дорога твоя была удачной.
Подоспела женщина с ребёнком на руках, протянула руку:
– Абзыкаем, помоги малому ребёнку.
Габдулла подал и ей. А тут подскочила девчонка, закутанная в сорок разных тряпок:
– Абый! Отец болен, мама умерла, подай мне!
Габдулла посмотрел на девчонку. Её бледное личико, одежда, похожая на мешок, сшитый из лоскутьев, вызвали у него острую жалость. Его потянул за рукав полный человек и сказал:
– Мулла Габдулла, мулла Габдулла, мне тоже подай, я хальфой при ахун-хазрате состоял.
Габдулла обернулся и увидел человека, который раньше был хальфой в медресе, но потом спился и его нередко видели валяющимся на улице. На него тоже было больно смотреть. За хальфой подошёл человек в чалме, потом старуха, потом ребёнок, а за ними и все остальные стали тянуть к нему руки, выпрашивая милостыню, и каждый бормотал что-то о своих бедах. Габдулла растерянно смотрел на нищих, обступивших его со всех сторон.
Тут вышел дворник и стал разгонять попрошаек:
– А ну, дайте пройти хазрату!
Габдулла лицом к лицу оказался с хазратом. Он отвёл взгляд, но его тут же окликнул бай, живший по соседству:
– Ты что тут делаешь, Габдулла? – удивился он.
Будто воришка, пойманный за руку, Габдулла молча краснел, не зная, что сказать. Он вдруг вспомнил, кто он такой, что ему не место среди нищих. Было очень неловко. Он досадовал на себя за то, что не послушался Мансура и влез в толпу. Тут одна нищенка подошла к соседу и сказала:
– Да они девушек спрашивают.
– Понимаю, понимаю, – усмехнулся бай и весело поглядел на Габдуллу. – Что ж, такое бывает.
Габдулла снова залился краской.
Из дома крикнули:
– Пора тахлиль читать! – И бай торопливо исчез за дверью.
Габдулла перешёл на другую сторону улицы. Настроение его испортилось, стало казаться, что они с Мансуром взялись за невыполнимое дело. А тут ещё знакомых встретил, теперь уж точно матери донесут, и вся Казань узнает, что его видели среди нищих, пойдут разговоры, пересуды, имя Габдуллы будет вываляно в грязи.
Тот, кто только что был полон храбрости и благородства, явно струсив, мгновенно превратился в прежнего Габдуллу, который как чумы боялся сплетен. Когда он немного успокоился, решимость довести задуманное до конца вернулась к нему, и он вместе с Мансуром отправился в кварталы, где ютилась беднота.
7
Появление в ветхом доме, обители голытьбы, двух хорошо одетых людей, взбудоражило жильцов. Пройдя через загаженные коридоры с замызганными дверями, приятели вышли во двор в надежде встретить там дворника. Сгрудившись в грязных окнах, на них с любопытством таращились мужчины, женщины, дети. Их особенно удивило, когда эти двое остановились посреди двора и заговорили со стариком. Люди потянулись из дверей, думая, что узнают что-нибудь полезное для себя. За одну минуту Габдуллу с Мансуром взяли в кольцо старики, старухи, дети, женщины, жующие серу, девицы с нарумяненными щеками. Все желали знать, что привело к ним чужаков. Мужчины надеялись, что эти двое ищут работников, женщины – служанок, а накрашенные девицы преследовали свой интерес – наперебой предлагали услуги. Габдулле с Мансуром не нужны были руки голодных мужчин, тела голодных женщин, их продажная любовь, они хотели лишь знать, где дворник, чтобы расспросить его о Сагадат.
Люди подозрительно смотрели на молодых мужчин, которые спрашивали дворника, а сами пялились на каждую молодую женщину. Это вызвало у жителей трущобы разные толки. Большая часть, особенно женщины, считали, что они ищут продажную любовь, а потому стали пускать в ход весь арсенал завлекательных приёмов, каким владели: улыбались, подёргивали бровями, подмигивали. Те, что стояли ближе к дверям, манили их пальцами, подзывали рукой. Мансуру и Габдулле было тяжело видеть их тщетные усилия. Они думали о спасении лишь одной загубленной души, а потому ужимки этих женщин ничего, кроме жалости и отвращения, у них не вызывали. Мансур понимал, что причина такого поведения женщин – голод, а потому смотрел на это спокойно, тогда как Габдулла, не представлявший себе, что способен делать с людьми голод, считал кривляние женщин позорным. Ему было не по себе среди голодных старух и стариков, детей в лохмотьях, среди накрашенных девиц с бесстыжими глазами, от которых разило гвоздичным маслом и грошовым одеколоном. Он чувствовал себя так, словно попал в плен к племени дикарей, языка которого он не понимал. Вся эта отталкивающая обстановка вновь пробудила в нём сомнение. Теперь он ясно видел, каких беспокойств и самопожертвований требуют поиски Сагадат. Все эти мысли возвращали его к прежнему Габдулле – хотелось махнуть на всё рукой и зажить привычной беспечной жизнью. Не следует ли быть осторожней в своих суждениях и прежде, чем давать обещания, крепко подумать: а стоит ли дело таких жертв?
Перемена в его настроении не ускользнула от внимания голытьбы, которая истолковала это по-своему. Один из мужиков сказал:
– Так вам дворник нужен? Пойдёмте, это здесь! – и повёл их за собой.
Габдулла не без колебаний двинулся следом. Нищие с завистью смотрели на находчивого собрата. Чтобы перетянуть баев на свою сторону, девицы удвоили свою завлекательную деятельность. Сзади кто-то крикнул:
– Да врёт он, нет у него никакой дочери!
Мансур с Габдуллой не обратили на это внимания. Вот мужик открыл дверь, возле которой сидели старообразная женщина и молодая в платке.
– Дорогу дайте! – заорал он. Те молча отошли в сторонку. Стали спускаться в подземелье. В нос Габдулле ударил затхлый, кислый воздух, но он всё же продолжал идти. Кто-то схватил его за руку. Он поднял глаза и увидел женщину с мерзкой улыбкой, обнажавшей чёрные крашеные зубы. От неё разило кислой вонью вперемешку с какими-то дешёвыми благовониями. Оглядевшись, он увидел, что оказался в душной каморке, освещённой крошечными окошками.
Никогда в жизни не приходилось Габдулле видеть столь скудного жилища, каждая вещь в нём потрясала убожеством, так что навечно врезалась в память. Он с изумлением стал осматриваться. Напротив двери небольшое саке между замёрзшими, покрывшимися наледью окнами, на нём свалены какие-то лохмотья. Вдоль стены лежал ребёнок с бескровным, белым, как полотно, лицом. За ним дырявый, залатанный в нескольких местах полог, а там кровать с довольно чистой подушкой, укрытая одеялом, рядом стол, два стула и деревянный сундук.
Габдулла поглядел на печь. Там стоял маленький жестяной самовар, на шестке – несколько чашек. Все эти вещи… Да он и подумать не мог, что на свете бывает такое! Люди его круга жили в совершенно иной обстановке. Это жилище, эта вонь, этот никогда не мытый пол, это саке с кучей лохмотьев – всё вызывало в нём отвращение. Было стыдно смотреть на весь этот ужас. Его чувства отразились на лице. Оно покраснело, а глаза стали быстро моргать. Мансур, видя, что творится с Габдуллой, понимая его состояние, решил поскорее покончить с делом и открыл было рот, чтобы сказать что-то, но хозяин перебил его:
– Давайте, давайте, проходите, – сказал он и усадил их на кровать. – Хотя жильё наше и не очень хорошее, зато здесь тихо. Вам, шакирдам, в самый раз будет. Да и красотки у нас не из «таких» – мужние жёны.
Тут, неизвестно откуда, снова явилась та женщина и скривила в улыбке свой безобразный рот. Габдулла с мольбой посмотрел на Мансура, тот понял его.
– Нет, абзый, мы по другому делу – сказал он. – Нам девушки не нужны, мы ищем лишь одну девушку.
Глаза хозяина заблестели по-другому. Он принимал гостей за шакирдов, которые пришли потешиться с девушками, а они, похоже, сами содержат «весёлый» дом и ищут сбежавшую шлюху.
– Что, сбежала? А звать-то как? – начал было он выспрашивать, но Мансур заметил, что они не из публичного дома. Хозяин ему не поверил.
– Ну а имени-то почему не знаете? Паспорта у ней не было, что ли? – продолжал он задавать вопросы.
Мансур повторил, что к публичному дому они отношения не имеют, а бедную девушку ищут из жалости. Глаза хозяина по-прежнему смотрели недоверчиво. Он решил, что они – родственники сбежавшей шлюхи.
Тут дверь открылась и в клубах морозного воздуха вошла женщина. Она быстро подошла к ним и протянула руки, желая поздороваться.
– Какие мягкие! – вскричала она, пожав руки Габдуллы.
Габдулла покраснел. Они с Мансуром посмотрели друг на друга. Мансур видел, что Габдулле не терпится уйти отсюда.
– Нет, абзый, девушки нам не нужны, мы хорошо отблагодарим тебя, ты только найди нам пропавшую девушку, – сказал он, желая поскорее закончить разговор.
Его слова обидели женщин:
– Подумаешь, – сердито заговорили обе разом, – выбирают ещё! Эта ваша, небось, тоже не дочка падишаха!
Мансур пытался объяснить, в чём дело, но они не слушали его, продолжали ворчать и ругаться.
Мансур кивнул Габдулле, тот встал. Это не понравилось хозяину.
– Почему не хотите посидеть? Найдём вам других девушек.
Мансур, давно поняв, что разговаривать с этими людьми бесполезно, вынул из кармана деньги и протянул мужчине.
– Вот, абзый, мы побеспокоили тебя.
При виде денег настроение женщин изменилось, они стали хватать Мансура с Габдуллой за руки и канючить:
– Уж посидите, миленькие, ещё, посидите…
Видя, что Габдулла с Мансуром уходят, не обращая на них внимания, обе закричали вслед:
– У-у, шакирды! Нищие шакирды!
Габдулла расправив грудь, с жадностью глотал холодный свежий воздух, который после вонючего подвала казался очень приятным. Чтобы избавиться от гнетущего впечатления, он быстрыми шагами пошёл в дальний конец двора. Опять стали открываться двери, и во двор высыпали знакомые уже обитатели трущобы. Габдулла с Мансуром остановились посреди двора, не зная, как ещё надо говорить с этими людьми, чтобы хоть что-то узнать, и снова оказались в кольце нищих. Тут какая-то молодая женщина протиснулась к Габдулле и выпалила:
– Здравствуй, прекрасный юноша, пошли к нам!
Габдулла обернулся и увидел перед собой довольно смазливую молодушку. Ему показалось, что раньше он уже где-то видел её и даже разговаривал. Он спросил:
– Ты знаешь меня?
– Ну вот ещё, – воскликнула она. – Как же тебя не знать! Ведь ты Габдулла-бай.
Её слова подействовали на сброд как разряд электрического тока. Все вдруг оживились и уставились на женщину. Новость в одно мгновение облетела нищенское захолустье, теперь каждый знал, что явился сам Габдулла-бай и ищет какую-то бедную девушку.
Габдулла вдруг вспомнил, что видел эту женщину у себя во дворе, и покраснел, подумав, сколько же подобных женщин прошло через его руки. И чем больше их было, тем больше они становились похожи друг на друга. И вот уже черты всех этих женщин, служанок, девушек-побирушек будто слились в облике одной, огромной женщины. Эта особа в лохмотьях, с нарумяненными щеками, с голодными мокрыми от слёз глазами, распространяющая запах дешёвого одеколона, казалось, стояла в позе человека, приготовившегося драться с ним. Её огромные глаза горели ненавистью, в грязных лохмотьях таились заразные болезни, готовые перекинуться на него.
Видение действовало на Габдуллу угнетающе, хотелось поскорее избавиться от него. Поэтому он сказал Мансуру:
– Давай зайдём к этой молодухе.
Мансур прекрасно видел, что это за женщина, но всё же надеялся найти через неё хоть какие-то концы, которые могли бы навести их на след, и согласился. Уйдя наконец-то от крикливой толпы, от назойливых взглядов, жестов, телодвижений проституток, они испытали облегчение, оказавшись в крошечной каморке. Хозяйка была на седьмом небе от радости и, подумав, что обязана своим счастьем знакомству с Габдуллой, обвила его шею руками и запечатлела на щеке долгий поцелуй, выражая таким образом свою благодарность. От неожиданности Габдулла застыл на месте, лицо его залилось краской. Он виновато поглядел на Мансура и, прочитав в глазах друга насмешку – мол, всё ясно, старые грешки, – опустил голову.
Женщина суетилась вокруг них, приглашая:
– Садитесь, садитесь!
От нечего делать Габдулла стал оглядывать комнату. Рваная занавеска, маленькое саке, над ним висело белое платье, а под столом он заметил пустые бутылки. В углу комнаты стоял сундук, на нём лежала женщина со встрёпанной головой, ноги её в стоптанных ботинках и грязных рваных чулках свисали с сундука. Габдулла смотрел на всё это с брезгливостью.
Женщина принялась будить спящую:
– Фатыма! Фатыма! Гости у нас! Вот ведь вонючка какая, не хочет просыпаться, – пожаловалась она, обернувшись. – Понятное дело, наклюкалась, как свинья. А ведь жаловалась, будто заболела, будто всё тело у ней ломит.
Как ни уверял Мансур: «Да не нужна она нам, мы по другому делу», – та настойчиво продолжала трясти подругу, пока не добилась своего.
Фатыма, проснувшись, увидела гостей и, вскричав: «Ай!», словно её застигли за постыдным занятием, соскочила на пол.
Красная физиономия, осоловелые глаза делали её ещё безобразней. Она пыталась оправить на себе одежды, но сильно покачнулась и чуть не упала, потом, разинув большой рот, принялась зевать. При виде её чёрных крашеных зубов, большого языка Габдулла с отвращением отвернулся. Она потягивалась, зевала и, наконец, решив, что с «туалетом» таким образом покончено, подошла к мужчинам и протянула руки:
– Здравствуйте.
Мерзкий запах перегара, смешанный с вонью немытого тела, исходивший от неё, был невыносим.
Обращаясь к первой женщине, Мансур рассказал, что привело их сюда. Но она, как и все, ничего не поняла и сказала:
– Она, что же, так уж хороша, что ли? Хотите обидеть нас?
Говорить было бесполезно, уйти просто так – неловко, и Мансур достал деньги.
Обе женщины бурно запротестовали:
– Мы не нищенки, подаяний нам не надо!
Мансур, испугавшись, как бы те не затеяли скандал, схитрил:
– Да я же за пивом послать собирался.
– Так бы и сказал. Сколько бутылок купить, шесть?
– Да, да, шесть, – сказал Мансур, ещё добавляя денег.
