Искусственный гений. Научно-фантастический роман

– А как быть с пирамидальным принципом всего, что окружает нас? – спросил я у Каракулова. – Ведь гении, какой бы области они не представляли, как правило, представляют верхушку пирамиды. Гениев станет много. Пирамиды не станет, то есть все уравняется.

– Но, уважаемый Фарид Сеидович, в вашем представлении гений – это человек, напичканный огромным багажом знаний многих и многих областей познания. Отнюдь. Гении – это, прежде всего, мыслители, это уникальный талант или талаген, наивысшая степень проявления творческих сил человека.

– То есть вы хотите сказать, что если даже вложить в голову все знания, то трудно из него сделать мыслителя?

– На мой взгляд, важны не только знания, но и взгляды, чувства абстракции, прежде всего. Именно люди с абстрактным мышлением могут связать несвязуемое, это высшая способность человека видеть и слышать мир. К этой категории людей, как правило, относят поэтов, художников, философов, а удельный вес людей, обладающих способностями к абстракции, во всем мире не превышает пяти процентов населения. Очевидно то, что наш метод резко увеличивает вероятность появления гениев.

– Между тем, согласитесь, одновременно с этим, начнется процесс обесценивания ума, одаренности, таланта, гениальности. Начнется беспрецедентная ломка устоявшейся жизни, так как будет уничтожен принцип пирамиды, – не унимался я.

– Возможно. Сейчас важно другое. Сделать интеллектуальную революцию на основе формирования и развития новой научно-мировоззренческой культуры. Вот что важно!

– То есть вы считаете, что пирамиду ума можно нивелировать за счет формирования современной научной и мировоззренческой культуры?

– Да, именно так. Ум, интеллект, чувства должны приобрести принципиально иные свойства. Именно в этом главная особенность людей будущего. Как вам объяснить проще. Человеку нет необходимости постепенно наращивать знания от простого к сложному, через особенное. Я выделяю триаду познания: популяризация, концептуализация, философизация знаний. С помощью нашей технологии готовое суждение можно просто как бы почувствовать.

– Вы хотите сказать, что такие познавательные элементы, как инстинкт, интуиция, вдохновение, догадка – все эти не совсем стабильные атрибуты гениальности? – засомневался я.

– Разумеется, нет. Они важны, но, согласитесь, куда вернее четкий полновесный анализ и обобщение соответствующих знаний, сделанный автоматически, – ответил Каракулов. – Полученные знания аккумулируются в мозгу, стыкуются с другими знаниями, генерируются, перерабатываются.

Эксперимент завершился, мы возвратились в кабинет. Каракулов выглядел крайне усталым, но довольным сегодняшним результатом. Попив кофе, он предложил пройтись по двору. В тенистом саду присели на скамейке. Он надолго замолчал, думая о чем то своем. Я тоже сидел молча, перебирая в памяти слова, сказанные профессором, во время эксперимента. Я смотрел на профессора со стороны. Уже немолодой, спокойный и скромный в обыденной обстановке и жизни, а в науке и научной работе, наоборот, беспокойный, резкий и настырный. С одной стороны, он выглядел настолько уставшим в жизни, примирившимся с мыслью о том, что мир неисчерпаем и вместо каждой решенной загадки всегда будут возникать десять новых. Однако в нем постоянно циркулирует идея поиска нового, неизведанного. Вот и сегодня, что он доказывает? Мечтает о проблематичном создании гениев? Или же думает о реальности усилить умственные возможности людей с помощью искусственного усилителя? Мечтает подарить людям эффективное творчество на уровне высокой одаренности? Разве его поймешь. Да, человек хочет познать многое, но природа бесконечна, процессу познания нет границ, нельзя раз и навсегда понять мир и поставить точку. Для него это было естественно, а вот для остальных, которые находились у самого основания пирамиды, это была драмой, трагедией, крушением надежд. Мало кто задумывался над вопросом: что сделали бы люди, преисполненные всей премудрости мира? Ну конечно, он хочет сразу все решить, сразу сделать всех умными и счастливыми. Рассуждения о принципиально новых средствах обучения – это так, на поверхности. А в глубине души?

В кабинете Каракулова на стене над его креслом висел портрет Эйнштейна – величайшего из ученых и несомненного гения от природы. Справа от него на всю стену тремя столбиками висели знаменитые «Жизненные правила А. Эйнштейна». Я попросил разрешения снять на смартфон. Уже, будучи дома внимательно их прочитал: 1) Мы все рождаемся гениями, но жизнь исправляет это; 2) Относитесь ко всем с достоинством и уважением; 3) Мы все едины; 4) Случайных совпадений не бывает; 5) Воображение гораздо важнее знаний; 6) Одиночество может быть восхитительным для зрелой личности; 7) Делайте то, что чувствуете в своем сердце, и будете правы. А критиковать вас будут в любом случае; 8) Самые прекрасные вещи в нашей жизни являются таинственными и непостижимыми; 9) Религия и наука должны работать вместе, а не против друг друга; 10) Ваша значимость важнее успеха; 11) Ошибки являются признаком роста и прогресса; 12) Цените простоту; 13) Не создавайте себе кумиров; 14) Наказание не делает человека лучше; 15) Жизнь – это служение; 16) Никогда не прекращайте учиться; 17) Не переставайте задавать вопросы; 18) Все зависит от вас; 19) Не бойтесь высказывать свое мнение; 20) Позвольте природе быть вашим учителем; 21) Измените свое сознание, и это изменит вашу жизнь; 22) Цель – это главное; 23) Мы становимся счастливее, делая счастливыми других; 24) У вас нет никаких ограничений, кроме тех, которые вы сами себе поставили; 25) Правильные поступки не всегда делают вас популярным; 26) Трудности дарят новые возможности; 27) Вы не сможете добиться мира, используя силу; 28) Мелочей не бывает; 29) Ходите своими путями; 30) Прислушивайтесь к интуиции; 31) Мудрость является не продуктом обучения, а пожизненной попыткой ее приобрести.

Мне подумалось, человек, следующий этим правилам, суждено многое познать, прочувствовать и понять. Это были, по истине, золотыми правилами для любого ученого, неким рецептом научного успеха.

– О, Фарид Сеидович, прошу прощения, задумался, – признался Каракулов и продолжил. – Вот вы мне в тот раз говорили о пирамидах. Так вот. Да, мы сломаем пирамиду. Но разве это конец? Нет, напротив. Это начало нового цикла. Понимаете? Мы выведем ученых до уровня гения. Все поднимутся до вершины. И вот начинается сооружение новой пирамиды. Основание этой новой пирамиды будет на том уровне, где была вершина старой пирамиды. А новая вершина уйдет за облака.

– А затем?

– А затем мы сломаем и эту новую пирамиду. Поднимем всех на уровень ее вершины – и начнем строить следующую пирамиду.

Такова оказывается закономерность развития научно-мировоззренческой культуры. Так или иначе, важно то, что этот ученый замахнулся на то, чтобы разрушить пирамиду умственного неравенства.

– Развитие ума и способностей – самая сажная потребность человека, – говорил Каракулов. – Сейчас начинается эпоха новых пирамид – живых пирамид знания. Они в отличие от тысячелетних пирамид Хеопса будут разрушаться и возникать вновь – каждая на более высоком уровне.

При свете такой яркой мысли автора все остальное для меня просто исчезла, как звезды днем. Я понял, что практическая отдача идей профессора будет ощущаться еще долго, долго….

Мои мысли прервал Каракулов. – Фарид Сеидович, пойдемте в кабинет. Я сегодня чертовски устал. Прямо отсюда уеду на дачу. Понимаете, там мне работается несравненно лучше. А в городе… В городе лица, лица, слишком много лиц видишь каждый день и час. Разных лиц. Они смазываются в памяти в бесформенную массу. Вот и в эти дни, надо заканчивать работу, но не работается. Начал впадать в странную апатию. Сижу напротив компьютера, смотрю на неё, смотрю. Порою кажется, что и он смотрит на меня в ответ. Заставил себя вернуться к работе с таким трудом. Довёл структуру книги до ума, сделал последние правки, добился четкости и конкретности в заключении работы. Однако работа опять застопорилась при оформлении предисловия, от содержательности которого многое зависит. И снова, как бы работа снова застыла в движении. Вдохновения нет. Неужели поток выбросит меня на берег в самом конце пути – пустого, изможденного, избитого? – думалось мне.

Созидание – странная вещь. Создать порядок, организованную систему, придать новую форму и смысл содержанию работы, а это, как мне кажется, и есть новая ступень, новое качество.

Проблемы такого рода, как научно-мировоззренческая культура, требует исключительно высокого уровня и иного качества знаний. Необходимо понимание проделанной работы, глубокие познания в основных областях, чутье на то, что важно, а что нет, а также способность создавать небанальные аналогии и нетривиально ставить ключевые вопросы. Тут требуется достаточно глубокое самопознание и интегративное мышление.

Эти слова, произнесенные Каракуловым, запомнились мне надолго. Находясь уже дома, я про себя подумал, человеческий разум – могущественный инструмент. Все рождается именно в чьем-то разуме и проецируется в физическую реальность. Эмоции, мысли, вот рычаги управления этим. Сейчас мне стало понятным, что ученый обязательно должен вести личный дневник, чтобы весь процесс, начиная от зарождения идеи, формирования гипотезы и карпения над ее разрешением, записать. Нельзя пропустить деталь созревания теории в голове ученого, когда начинается формироваться новая ступень, новое качество накопившегося знания. А что значить научное открытие – это один короткий, прекрасный миг – Эврика! А что значить новая теория – это разрушить старую форму, чтобы сделать новую. От начала и до конца. Надо все записать. От начала и до конца. Надо все записать. С такой мыслью я засыпал. Затем мне приснился странный сон, как будто, в чем мать родила бегу по улице и кричу «Эврика!», «Эврика!», «Эврика!».

ГЛАВА 3

ПРЕДПОСЫЛКИ И МОТИВЫ ЦЕЛЕВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Занимаясь проблемой истории созревания научного открытия, когда приходилось из отдельных фактов и фрагментов, из обрывков разговоров и интервью, восстановить в своем воображении картину созревания вначале научной идеи, затем научной гипотезы, и, наконец, научного открытия, я подбадривал себя мыслью о том, что участвую в творчестве. Интересно, что же было вначале? Пожалуй, это традиционное вопрошание в любом деле. Каковы были мотивы того или иного научного поиска? Каковы были предпосылки тех или иных исследований? Что натолкнуло ученого исследовать именно этот вопрос, а не другой? В моем случае также было интересно, а что же послужило причиной тому, что Каракулов занялся проблемой эффективного наращивания знаний у индивида. Такой вопрос напрямую я ему задал при нашей встрече в его лаборатории.

Каракулов рассмеялся. – Вы не поверите, но это было еще в школе.

– В школе? – удивился я.

– Да, именно.

Разлив чай Каракулов рассказал мне следующее.

– Это было несколько лет тому назад. На улице совершенно случайно встретил Эргеша – моего школьного друга, с которым давно не виделись. За чашкой кофе в ближайшем уличном кафетерии, разговорились, ударились в воспоминания о школьных годах. Наверняка для него было неожиданным мой вопрос.

– Слушая Эргеш. Помнишь, тот самый злополучный случай в пятом классе?

Он в недоумении посмотрел на меня, явно теряясь в догадках, о чем идет речь. – Какой? Пятый класс говоришь?

– Ну да. Я пришел новичком в ваш класс. Помнишь?

– Да. Это, действительно, был пятый класс? – переспросил он.

– Это был либо во второй или в третий день моего пребывания в вашем классе. Помнишь?

– А что это вдруг? – удивился Эргеш, теряясь в догадках.

– Да, так, вспомнилось, – слукавил я.

– Постой, постой. Вспомнил, – оживился Эргеш и в его глазах появился некий задор, а потом уже он вовсе расхохотался. – Пожалуй, такое трудно забыть, если ты о том самом.

– О том самом, о том самом, – рассмеялся и я.

– Помню, помню. Тебя посадили с Таней. Так?

– Вот-вот. А ты сидел позади нашей парты.

– Помню, помню, – смеялся Эргеш.

– Еще бы не помнить, – смеялся я.

А дело было так. Шел урок географии, каждый из нас были заняты раскраской контурных карт. У Тани – моей соседки по парте, мне нужно было попросить стиральную резинку. Я обернулся и спросил у Эргеша, как мне по-русски у нее попросить резинку. Он и шепнул мне в ухо, а я ничего не подозревая, что это был подвох, да еще какой, я и обратился к Тане. Но видели бы, какая случилось реакция у нее в ответ на мою просьбу. Словами не описать, истерика с воплями и рыданиями. А я сидел в оцепенении, теряясь в догадках о причине такой реакции Тани. Хотя, где-то внутри сверкнула догадка – наверное, Эргеш подсказал мне какую-то матерщину. А я…… Сквозь плач Таня рассказала учительнице, что якобы я ее оскорбил неслыханной дерзостью и нецензеншурой.

Помниться, учительница – молодая, жутко строгая, начала беспощадно совестить меня, параллельно пытаясь выяснить, что же все так Таня от меня услышала. Она же отрицательно мотала головой и все твердила сквозь плач, о том, что слова были неприличными.

– А ну ка встань Карим. Что за бестактность. Это же хулиганство, – возмущалась учительница – что ты себе позволяешь? Разве можно говорить матерные слова? Что за нахальство? Что за невоспитанность? И тогда ли, и в таком духе.

А в это время весь класс хохотал и топал ногами. Я же сидел, потерянный, ошарашенный, озираясь на всех и теряясь в догадках. В чем дело? Почему такая реакция на обычную просьбу одолжить стиральную резинку? А класс продолжал потешаться надо мной. От такого позора готов был сквозь землю провалиться. Выбежав на улицу, расплакался, шел домой, не разбирая дороги, твердя о том, что больше в этот класс ни ногой.

Разумеется, о случившемся в классе никому и ничего не рассказал, но родителям твердо заявил, что в русской школе учиться не буду. Отец, выслушав меня отчеканил: – Ничего с тобой не случиться. Перетерпи, привыкнешь.

Два дня прогуливал, а на третий к нам домой пришла завуч школы Ким Людмила Васильевна. Я долго отнекивался, но она настояла на том, что бы я продолжил школу. Пообещала, что поможет мне по русскому языку. Естественно, меня рассадили с Таней, в классе ни одна девчонка демонстративно не захотела сесть за парту в пару со мной. Скажу, что в классе меня так и не приняли за своего, сторонились, да и у меня появилась боязнь прямого общения с одноклассниками и в особенности с одноклассницами. Вот так, в школе оставался робким одиночкой, застенчивым молчуном. Разумеется, что со временем многое забылось, сам я не навязывался к дружбе с ними. Привык и все последующие годы, вплоть до окончания школы, вел себя отстраненно, живя в собственном мире.

Признаться, до сегодняшнего дня оставался в неведении, какие же слова подсказал тогда мне Эргеш. И вот, наконец, спустя многие годы после той драмы, представилась возможность услышать от него самого.

– Эргеш. Скажи честно, что ты мне тогда подсказал?

– Ну, друг, ты уж прости меня. Ведь даже настоящие преступления иногда прощаются за давностью, – рассмеялся Эргеш. – Признаться, в отношении тебя с моей стороны, конечно же, было свинство.

– И какое слово ты мне тогда прошептал? – не унимался я.

– Дай мне резинку, – смеялся Эргеш. – Честное слово!

– Да ну?

Давясь смехом, Эргеш все-таки признался: – Если быть точнее – Дай мне condom!

А вот оно что! Тут уже расхохотались мы оба. Ну, теперь все понятно. Конечно же, непростительная дерзость с моей стороны, ляпнувшего это слово, совершенно не понимая его смысл. Да и Эргеш, друг называется, сделать такое западло.

– Да, не столько забавный случай, сколько жесткий розыгрыш, – сказал я.

Мы с Каракуловым вдоволь насмеялись. Сколько таких вот смешных историй было у каждого из нас в школьные годы. А вообще, дети всегда бывают жестокими, как в этом случае одноклассники поступили с ним, – подумалось мне. Бедный, каково ему было тогда. Ничего не скажешь, беспощадный и жестокий розыгрыш, если это можно так называть.

– Этот злополучный пятый класс врезался в мою память навсегда, – продолжал Каракулов. – Да и потом, не счесть, сколько было унижений, оскорблений, недоразумений из-за моего незнания элементарных русских слов и выражений. Если до того слыл открытым мальчуганом, то уже через год превратился в обидчивого, замкнутого, даже озлобленного мальца. Дедушка Фрейд посчитал бы мой пример, как отчетливое проявление того самого чужеродного, разрывающие единство сознание, аффекты бессознательного. Уже потом, обучаясь в медицинском институте, штудируя психологические труды Зигмунда Фрейда, понимал, что это было, по сути, защитной реакцией моей психики на травмирующее сознание аффекты.

Разумеется, – сказал я. – Испытать такое унижение, оскорбление. И вправду, этот случай врежется в память навсегда.

Каракулов продолжал: – Вот так, все началось еще со школы. Однако, какие события не проходили бы, это были, безусловно, счастливые года детства. Когда рассказываю эту историю, меня часто спрашивают, а что до пятого класса ты вообще не учился? Разумеется, учился, но в кыргызской школе. Так сложилось, что наша семья перебралась в райцентр, где не было кыргызской школы и мне пришлось идти в пятый класс русской школы. А до того в кишлаке, насчитывающем всего два десятка дворов, затерянном в самом дальнем углу района был единственный малокомплектный класс, в котором учились всего восемь учеников. Причем, первоклассников было двое, второклассников – трое, третьеклассников – двое и лишь я один – ученик четвертого класса.

– Интересно, а что были и такие классы? – удивился я. Живя в городе, учась в городской школе, мне и невдомек было такое положение с образованием в сельской местности.

– Баит-ава – наш общий школьный учитель, – продолжал Каракулов, – имел всего лишь начальное образование и, конечно же, вел занятия исключительно на кыргызском языке. Русскую речь нам приходилось слышать разве лишь тогда, когда изредка выбирались с родителями в райцентр. Вот так, не зная ни одного слова по-русски, сел за парту пятого класса с русским языком обучения.

– Ну, а дальше, что?

– А дальше, – задумался Каракулов, – а дальше вот, что. Я глубоко был благодарен завучу школы Людмиле Васильевне Ким, которая, практически каждый день занималась со мной по русскому языку.

– Ты должен научиться читать и понимать текст, иначе придется тебе оставить на второй год, – грозилась она.

Да я и сам, с завидным остервенением штудировал все предметы, более всего налегая на русский язык и литературу, – признался Каракулов. – Вспоминаю, как держал ответ по скорости чтения. Вначале позорные цифры – пять-десять слов в минуту, затем все больше и больше. Представьте, что в пятом классе, когда достиг сто двадцать слов в минуту, впервые получил похвалу, а ведь это ныне норматив первого класса. Проходили года, освоился и даже в старших классах прослыл самым читающим. Действительно, в те годы по рекомендации Людмилы Васильевны много читал художественные книги, практически пропадал в библиотеке. Причем, читал взахлеб, достигнув среднестатистической скорости чтения, а это сто восемьдесят-двести слов в минуту.

– Вот откуда упорство и настойчивость профессора, – подумал я. – Не зная ни одного слова по-русски, благодаря упорству в характере добился таких впечатляющих результатов. В это время Каракулов продолжал свое повествование.

– В мединституте, куда я поступил после окончания школы, студентам приходится «перелопачивать» огромный массив специальной литературы. В один из дней, в «Чернышевке» – республиканской библиотеке имени Чернышевского, где довольно часто по субботам и воскресеньям приходилось заниматься, наткнулся на объявление о том, что состоится лекция по методике скорочтения. Я был заинтригован этим объявлением, мне показалось, что именно студентам-медикам, кстати, наиболее читающим в столичной студенческой среде, приемлемо было именно скорочтение.

Я про себя отметил, что и сам в старших классах бесплодно пытался освоить скорочтение. По сути, я хорошо понимал, что не каждому удается освоить эту методику, то есть приобрести способность, которая увеличивает скорость чтения в десять-двадцать раз. – И, что же дальше? – спросил я.

– В объявленный час в актовом зале московский лектор Свиридов С. М. прочитал лекцию. Помниться его слова «Самая главная задача читателя – это заставить себя полюбить скучный текст, вызвать у себя к нему определённый интерес, заставить работать свои мозги». А как полюбить совершенно неинтересные медицинские тексты? Причем, больших объемов и самых разных, начиная от анатомии, завершая клинической медициной. Не раз пытался заниматься по его методике, но на первых парах все тщетно. С течением времени, не сразу, но постепенно мне в какой-то степени удалось освоить скорочтение, постепенно нарастив скорость чтение до двух тысяч слов в минуту.

– Ну, вы молодец! – не удержался я похвалить Каракулова.

– Спасибо! Уже потом, где-то на четвертом-пятом курсах, я начинал работать с «Тренажером освоения техники быстрого чтения» Хромова, который позволяет быстро читать тексты больших объемов за счет возможности систематизировать их. К этому времени, я научился охватывать глазом текст при одной фиксации взгляда, читать его по диагонали, а также максимально напрягать внимание. В те года я был в какой-то степени горд тем, что мог за один присест прочитывать целую книгу. Еще бы не гордиться, ведь такое чтение использовали великие творцы, – утешал самого себя.

– Я в курсе. Как-то мне пришлось прочитать о том, что Ленин читал более двести с половиной тысяч слов в минуту, а Сталин читал каждый день не менее пятисот страниц.

– Если вы помните, скорочтением владели Пушкин, Наполеон, Кеннеди и многие другие деятели, – добавил Каракулов. – Что интересно, одни из них использовали методику углубленного скорочтения, другие – выборочного, третьи – методику чтения-сканирования. – Я вас не утомил Фарид Сеидович? – обратился Каракулов ко мне.

– Нет, что вы, продолжайте, – попросил я, – это очень интересно.

– Помниться, в студенческие годы скорость чтения медицинских текстов у меня уже составил тысяча восемьсот слов в минуту. Мне было достаточно лишь на один день взять из библиотеки, какую-либо монографию, чтобы ее прочитать и возвратить. Библиотекари удивлялись и не верили в то, что такое возможно. В те годы, надеясь на свою память, я так и не научился писать и пользоваться конспектами. Разумеется, многие знания, подчерпнутые из книг методом скорочтения, как оказывается, все же улетучиваются из памяти. Наверняка, потому, я страстно мечтал собрать свою библиотеку впрок, чтобы периодически перечитывать книги в целях восстановления знаний из памяти.

– Наверняка, вам удалось собрать внушительную библиотеку? – спросил я. – Не представляю большого ученого без личной научной библиотеки.

Каракулов рассмеялся: – К сожалению, библиотеку мне так и не удалось собрать. С немалым трудом доставал ту или иную стоящую монографию, однако, нужда заставляла их продавать в «Букинисте». Причем, такая необходимость возникала с завидной систематичностью.

– То есть вы пополняли свою библиотеку, а через некоторое время были вынуждены продать книги? – уточнил я.

– Совершенно, верно, – согласился Каракулов и продолжил свой рассказ: – Еще тогда я убедился в том, что разные тексты имеют не только разные структуры, но и разные доминаты и ключевые слова. Убедился и в том, что этот огромный информационный материал, как-то надо сложить в мозгу, чтобы потом, при необходимости отыскать. Ведь мозг должен сжать информацию, образуя в самом себе такие нейронные связи, которые позволяют эту информации обратно разархивировать. Речь идет о способности читать внимательно, слившейся с текстом в единое целое. Помниться, вначале мне никак не удавалось научиться визуализировать вертикальную линию, которая делит текст пополам, а также «считывать» слова и предложения целыми строчками. С течением времени и это было пройдено. Помню, вначале с трудом удавалось сосредоточиться на усвоении смысла больших специализированных текстов по медицине. Позже стало легче. К моменту завершения обучения в институте я уже мог читать со скоростью до двух тысяч триста слов в минуту.

– А ведь есть люди, которые являются по-настоящему быстрочитающими – это от трех тысяч до пяти тысяч слов в минуту, – прервал я. – Есть люди, читающие очень быстро – до десяти тысяч слов в минуту.

– Да, есть такие читатели. Есть и такие, так называемые сверхбыстрочитающие, у которых скорость чтения доходит до двадцати тысяч слов в минуту. К сожалению, моя скорость так и осталась в среднем на уровне двух тысяч слов в минуту.

– Вы зря скромничаете. Две тысяча слов в минуту – это впечатляет.

– Если признаться, я многим обязан именно скорочтению. В особенности в молодые годы, когда только, что приступил к научной работе. Здесь профессор ненадолго замолчал, вспоминая нечто свое.