скачать книгу бесплатно
– Таксыр! Это долгая история. Трудно сказать, кто я на самом деле – молдо, бахшы, суфий, – начал Захид. – Но самое главное – это то, что хочу познать истину и истинность в этом подлунном мире.
Сказать честно, с первого же его монолога: «…с момента зарождения звезд все крутится по кругу. За самыми тяжелыми временами всегда преследуют другие…», «…мы можем умирать, но наша смерть будет означать жизненность для других. С вероятностью, в этом не очень много утешений, но, во всяком случае, очень много истинности…», «…то, что превращалось в наши легенды о богах, оставалось в забываемом прошлом. Даже великие старцы, которые прожили долгую жизнь, не имеют знаний о том, как начинался мир или кто полагал ему начало, по крайней мере, наверняка…», я понял, что он немало постиг в суфийском учении.
После вечернего намаза, сидя на скамейке во дворе мечети, я поинтересовался кем он является, из каких он краев и куда держит путь.
– Мой отец уже в почтенном возрасте примкнул к каландарам (суфийское течение ислама), которые, как известно, дают обет безбрачия и уходят в ханаку – обители дервишей. Я тоже с подросткового возраста стал странствующим мистиком-суфием. Живу в Боге и для Бога. Посох, скромная власяница и дорожная сумка – вот почти все, что у меня есть.
Когда Захид появился в нашей мечети, он уже оказывается имел за спиной странствие по свету, успел побывать в разных краях, закаляя свой дух и тело, развивая волю, и собирая мудрость, рассыпанную по всему миру. Было время, когда он бывал в мавзолее на сорокадневном уединении (арбаин), чтобы читать молитву-вирд во имя Бога, был принят в суфийский тарикат (братство). Свободно читает Коран, посвящен в знания священного писания.
Нашу беседу прервал голос муэдзина с призывом на ночную молитву. После молитвы, мы еще долго беседовали уже в библиотеке мечети. Как признавался Захид, в окружении священных книг у него в первый день пребывания здесь наступило экстатическое состояние (хал) и мистические видения. – Среди полного, казалось бы, умиротворения, когда серебряные нити луны заливало двор мечети, сады вокруг, вдруг, откуда ни возьмись, перед глазами появились мохнатые существа, – рассказывал Захид.
– Лунный свет померк, вокруг стало жутко и темно, а эти страшные существа гнались за мною по узким темным переулкам. Почему твоя дорога без тебя? Собирайся в путь и не помышляй осесть в одном месте, – твердили мне эти мохнатые существа всю ночь. – Утром проснулся с головной болью, страхом и тревогой в глазах. Чуть не сорвался в пути. Для меня было спасительным ваш приход в мечеть перед рассветом. Видя мое состояние вы прочитали молитву-заклинание и лишь после этого я успокоился, – рассказывал Захид.
Я заметил, что Захид одинаково хорошо разбирается в теологии, мифологии, философии, астрономии, географии. Прекрасная память, внимательность, умение сопоставлять факты, обобщать их и анализировать – эти свойства у него были на достаточно хорошем уровне.
– Найдя пристанище в библиотеке мечети, обретя в вашем лице и в лице профессора Каракулова, хороших наставников и собеседников, я с упоением слушал вас и прочитал много священных и не только мусульманских сочинений, – признавался Захид. – И открылись тогда передо мной мир мусульманской науки, мир высоких мифологических и философских мыслей. – «О, Аллах! Благодарю тебя за это! Лишь Тебе одному молимся и лишь к Тебе о помощи взываем», – молился я. – Вот так я приобщился и к миру мыслей великих личностей.
– Захид. Скажи мне, как и где ты получил образование? Ты знаешь достаточно много, что впору считать тебе ученым мужем, – спросил я уже после первого знакомства с ним.
– Таксыр! Еще подростком я попал в ученики шейха, с которым мой отец, оказывается, прошелся по всем дорогам Средней Азии и Ближнего Востока. И когда отец покинул этот мир, шейх взял меня в мюриды (ученики). Видя мои способности, он день и ночь заставлял меня учить Коран. Так, я научился письменам, мог свободно читать и писать на арабском. Однажды, мой шейх принудил меня к сорокодневному зикру в одной из мечетей.
Слушая Захида, я понимал, что у него не было традиционного юношества, рос среди книг, безусловно, посвящен в тайны многих священных писаний. Страсть к познанию можно было увидеть в его глазах, в особенности когда он находился среди книг.
– Когда вы передали мне ключи от библиотеки мечети моему удивлению и радости не было предела, – признавался Захид. – Я навсегда запомнил тот день, когда впервые попал в это хранилище книг. Как вы заметили, целыми днями я проводил в библиотеке, за чтением книг и молитв, знакомясь и познавая подлинные сокровищницы человеческой мысли. Сидя между книжными полками, я с горечью думал: – Хватит ли мне жизни, чтобы прочитать все эти книги? Именно тут я не раз предавался зикру и вахдату.
Мы видели старания Захида, удивлялись его усидчивости и страсти к самообразованию. Когда посчитали, сколько времени он провел за чтением книг, ужаснулись, ни больше, ни меньше, целых три месяца. За это время у него обширная рана на ноге зажило. Мы понимали, хотя его мир и ограничивался чужими мыслями и чужими знаниями, почерпнутыми из тех книг библиотеки мечети, однако, у него, возможно, впервые появились новые мысли, нам даже показалось, что его ум уже созревал, жаждал своего собственного опыта, сопоставления истины. Это мы видели и слышали в наших долгих беседах не только в перерывах между намазами, но и в кабинете у философа Каракулова.
Захид немного призадумавшись продолжил рассказ: – до моего прихода в эту мечеть, я шел по дороге Тараз-Бишкек. Чувствовал усталость, что-то меня отвлекало, не мог сосредоточиться, пытался на некоторое время осесть в придорожных мечетях, чтобы совершить зикр. При появлении такой мысли меня начали мучить видения тех самых мохнатых страшилищ. Мне приходилось снова выходил в дорогу. – Таков был мой приход в вашу мечеть, – сказал он.
* * *
Завершился утренний намаз. До утренней конференции в клинике оставалось более часа времени. Я, как всегда неспешно обошел мечеть, прошелся по территории клиники. Вновь вспомнилось, как пришла идея простроить мечеть во дворе больничного комплекса. В то время профессора Каракулова, инициатора такого решения, разумеется, вовсе не обуревали благочестивые религиозные мысли. Нет! Было совсем иначе.
– Много лет исследуя проблему морального кризиса общества и роль религии в сохранении общества в нравственно-цивилизованных рамках, в какой-то момент в моем философском мозгу засела доминанта – только с помощью религии можно еще удержать от дальнейшего упадка мораль и нравственность в обществе, а конкретно в рамках хирургической практики. Хотя, про себя сомневался – не наивность ли эта затея? – говорил Каракулов.
– Нет! Я вовсе не осуждаю и не оправдываю профессора. Он хотел, чтобы мечеть и не был мечетью в прямом смысле, а послужил бы центром духовного образования. Но не получилось. Если честно, то и я не стал настоящим имамом, постепенно тяготея к науке и хирургической практике, естественно, в ущерб своего религиозного дообразования. В моей трансформации роль профессора очевидна. Он мой наставник в клинической работе и научный руководитель.
Однажды Каракулов в беседе проронил, что он, в какой-то мере постиг одну серьезную истину. – Серьезно проанализировав взгляды на жизненные процессы, на мироздание, на науку, понял, что настоящей преградой для полноценного познания действительности является религиозное сознание. Ошибается не здравый смысл ученого, а религия, подсказывающая неверные решения, подтасовывающая ничем не подтвержденные факты, – откровенничал он.
Мне кажется такой разговор не был случайностью. Разговор за разговором о религии мы дошили в своем споре до того, что Каракулов, ссылаясь на высказывания Блеза Паскаля, категорично сказал: – «Нийма-ходжа! Ты не обижайся! Истина такова, что не Бог создал человека, а человек – Бога, причем по своему образу и подобию». Естественно, недоумение, горечь и обида читалось на моем лице. Метнув колючий взгляд на профессора, я что-то хотел высказаться против, но затем передумал и, обхватив голову руками, весь сник. Услышанное для меня было сверх моего понимания. Помнится, я встал и отошел в сторону, ругаясь в глубине души.
В кабинете надолго воцарилось молчание. Каждый думал о своем. У меня раскалывалась голова, в ушах стоял звон, а в глазах пошли круги. Я недоумевал, как можно не верить в Бога? Как это возможно? Почему? – возмущался я, понимая, что волей судьбы встретился в жизни с оголтелым атеистом, но не без жизненного интереса к проблемам религии и религиозного сознания. Обидевшись на слова профессора, я в те минуты был готов отказаться от своей цели – заняться наукой. Поразмысли ситуацию я подумал – зачем идти в противоположную сторону от задуманного? Я не стал спорить с профессором.
Каракулов долго и молча сидел неподвижно, обхватив руками голову. Своими длинными, не расчесанными волосами, худой, отрешенный от мира сего, он продолжал сидеть в глубокой задумчивости. О чем он думал, размышлял? Было понятно, что для него – истинного ученого, наоборот, совершенно непонятно было то, что человек с высшим медицинским образованием, к тому же желающий приобщится к науке, так искренне верит в Бога. Для профессора такая ситуация была столь же невыносимой, как для астрофизика непонятные возмущение во Вселенной.
Проходили месяцы и годы. В один из дней я заглянул в кабинет Каракулову, чтобы повидаться и проконсультироваться по поводу первых набросков своей диссертации. На удивление он оказался не занят. Тепло поздоровались, за чашкой кофе разговорились.
– А что это у тебя? – спросил профессор, увидев папку в моей руке.
– Азиз Раимович! Вот решил занести первый вариант диссертации, в котором изложил результаты своих исследований, – неуверенно сказал я, протягивая ему папку.
Взяв в руки многостраничную рукопись диссертации, Каракулов вопросительно посмотрел на меня, будто бы спрашивая прочесть ее сейчас или что?
– Прошу вас просмотреть на досуге, – сказал я, как бы угадывая вопрошание профессора. – Если позволите, я зайду завтра.
Я очень дорожил не только вниманием Каракулова ко мне и к моей научной деятельности, но и к тому, как он с ответственностью, с присущей ему тщательностью и объективностью, прорабатывает любую научную работу. Мне было важно услышать мнение и оценку профессора в отношении основных положений моей кандидатской диссертации.
Каракулов, удобно устроившись в кресле возле окна стал неспешно листать мои записи, делая какие-то пометки на полях страниц. Периодически он откладывал рукопись и откинувшись по долгу о чем-то размышлял, а затем вновь возвращался к записям.
– Надо же так завернуть, – удивлялся вслух профессор, закрывая последнюю страницу моей работы. – Вроде все стройно, но что-то недосказано. Но это дело наживное, – сказал он.
Это было для меня высшей похвалой. Уже потом профессор признавался в том, что не ожидал от меня такого результата. Каракулов относился к тем людям, которые всегда ищут такие вещи и явления, которых не должно было существовать на свете, нарушающие все видимые законы природы и здравого смысла. Такие люди всегда живут по концепции «найти, изучить, применить», это их вечный девиз и образ жизни. Он многое познал, в его голове строились и рушились научные концепции, пересматривались принципы и идеи, – размышлял я.
– Чем отличается лаборатория, куда я влился? – когда-то задавался я. – Сотрудники лаборатории продвигали официальную науку, их объяснения научных фактов всегда были подкреплены солидной базой доказательств. Каракулова же отличался тем, что хватал все на лету, часто абстрагировался, торопился с выводами. Он не боялся критики, не выносил закулисных интриг. С одно стороны, это настораживало, но с другой…. Свобода. Своя территория интересов, свое пространство творчества, жизни – вот что было его извечным желанием. То есть то, что всегда было желанным для самого.
– Слушай, Ниймат-ходжа. «Ну и завернул ты с гипотезой», – протянул профессор, сделав строгое лицо. Однако, пока твоя идея малопонятна, она чрезмерно закручена, да и сам, судя по записям, зачастую теряешься в положениях своей гипотезы. Тем не менее, работа сделана и теперь нужно время, чтобы осмыслить. Причем, на всех уровнях научной верификации твоего предположения. Я имею в виду семинары, научные диспуты, конференции, симпозиумы, ученые советы.
Я был рад такому мнению Каракулова. – Идея – есть, потенциал – есть, время – найду, – решил я тогда и с жаром принялся править текст, дополнять содержание, шлифовать основные положения работы. Кое-чего, однако, по-прежнему не хватало. Самого главного…. Не хватало четко выверенных научных принципов. На этом этапе подключился Каракулов. Вот-так была завершена диссертация. Предстояла предзащитное ее рассмотрение, а по традиции перед этой процедурой необходимо было доложится у директора центра.
Мне вспомнилось, в назначенный час мы с Каракуловым поднялись на административный этаж. Широкий коридор с высоким потолком, пол устлан ковровой дорожкой, на окнах красивые шторы, везде цветы и настенные картины. Директорский кабинет такой же широкий и светлый, современная мягкая мебель, книжные полки, заставленные книгами. Всю стену за креслом директора занимает длинная вереница сертификатов, дипломов и почетных грамот в рамках.
Увидев в дверях Каракулова и меня, директор, разговаривающий с кем-то по телефону, дал понять нам, чтобы заходили и присели к нему поближе. Повесив трубку, он обернулся к профессору. На меня вообще не обратил внимание, как будто бы меня и не было здесь.
– Азиз Раимович! Как здоровье? Как работа?
Сразу после традиционного обмена приветствиями, директор, как мы и предполагали, спросил на счет меня. Каракулов дал пояснение, изложил свою точку зрения на счет планов моих исследований, а также некоторые наброски основных положений, выносимых на защиту. Однако, по выражению лица директора, такое объяснение его явно не удовлетворило. Почему-то его охватило административное негодование, которого, кстати, мы ожидали.
– Что за вздор? Имама мечети вы зачисляет в штаты лаборатории. Более того, вы предоставляете ему научную тему для написания диссертации. А сейчас вы приносите уже выполненную диссертацию. Как это понять? С кем и когда согласовывали?
Затем директор встал и вышел, хлопнув дверью, но спустя несколько минут, переговорив с кем-то по телефону в приемной, вновь возвратился и выдал длинную, витиеватую, но сердитую тираду:
– Устроили здесь балаган. Есть один, довольно простой критерий, по которому можно распознать, установил ли человек, идущий в науку правильное, внутренне-обоснованное отношение к научной деятельности, утвердил ли он ее в рамках общемировой морали и нравственности, а не с позиции исламской идеологии. Между тем, ваш Ниймат-ходжа является официальным имамом мечети. Вы подумали о том, что могут сказать в Высшей аттестационной комиссии?
Сделав паузу, директор вновь и зло набросился на Каракулова.
– Почему вы решили, что духовное лицо может выполнять научную работу? Что, для вас трудовой кодекс, научный коллектив, имидж клиники, рейтинг диссертационного совета, пустое место?
Обратившись к Каракулову, резко и сквозь зубы, он промолвил: – Азиз Раимович! Пожалуйста пересмотрите свое мнение о Ниймат-ходже, как соискателе. Мне кажется, что вы потакаете его самолюбию и амбиции. Вы не правы! Предзащиту нужно отменить! До свидания!
Мы молча покинули директорский кабинет. Уже потом Каракулов признавался в том, что у двери своего кабинета задержался и несколько мгновений задумчиво смотрел мне вслед. – Может быть в чем-то директор прав? Он, безусловно, прав в том, что современная наука – коллективная, прежде всего. Прав и в том, что не следует смешивать рациональное с иррациональным. Но он далеко неправ в том, что имам не может заняться научными исследованиями в области естествознания. А если в нем есть способность и навыки, показал себя достойным исследователем, не лишен любопытства, настойчивости в продвижении конкретной исследовательской тематики?
Оказывается в тот день профессор допоздна задержался в кабинете, вновь и вновь прокручивая в голове все, что связано со мною и директором.
– М-да… Мы проживаем свою жизнь, трудимся, совершенствуемся, чего-то достигаем, получаем признания, но, в то же время, забываем, что для этого нужны, прежде всего, взрастить в себе не только страсть к познаниям, но и накопить нравственность, увлеченность, трудолюбие. Все это есть и у Ниймат-ходжи. В чем он виноват? В рвении во имя науки? В том, что занимается духовным совершенствованием себя? – оказывается возмущался он в душе. – Да. Зачислил Ниймат-ходжу в свою лабораторию, дал тему для диссертации. Исследования выполнены, диссертация написана.
– Найти единомышленников в некоторых вопросах исследований практически бывает невозможным, и тогда ученому остается уповать исключительно на свои силы и возможности. Так, видимо, формируется психология ученого-одиночки, – говорил профессор.
Каракулов по его признанию импонировала моя личность – молод, инициативен, тяготеет к индивидуальному исследованию, но, к сожалению, нетерпелив. Якобы его подкупала моя честность, порядочность, ответственность, а эти качества из категории надежных в человеке, – подчеркивал он. – Плюс ко всему мое стремление к самосовершенствованию.
Оказывается, профессор еще долго сидел в своем кабинете совершенно отрешенный. Хотя для него это было обычным состоянием. О чем он думал и размышлял? Мы лишь догадывались. У него свой мир – глубокий, неведомый, интересный. Вот и на этот раз, задумчиво перебирая в памяти высказывания выдающихся умов ученых-гуманитариев, сам того не замечая втянулся в постановку интересного научного вопроса: в каком направлении движется природа человека? Именно эта проблема всегда интересовало его больше всего. Он осознавал, что ему предстоит долгий и тернистый путь осмысления новоявленного парадоксального научного вопроса.
Я подошел к окну, откуда виднелся кусок тенистого двора мечети. Мне вспомнилось, как к нему пришли новые мысли. Это было примерно десять-двенадцать лет тому назад.
– Разочарование, безысходность, осознание, что тебя в своем научном кругу просто использовали для своих целей, из тебя «выжали» все, что хотели, – негодовал профессор. – Это чувство, от которого хотелось сбежать, но бежать некуда, потому что научное сообщество, паразитирующая на тебе уже не переделаешь, а с другой стороны разве убежишь от самого себя? – удрученно говорил он.
Каракулов в одной из бесед рассказывал о том, что на воскресные дни выехал на дачу. – Как ни странно, ночью не спалось. Рано утром, поднявшись на крутой холм напротив дачи, долго любовался панорамой дикой природы: горы, реки, арчовые леса, альпийские луга, – говорил он. – Вдыхал полной грудью воздух, наблюдая за полетом птиц, медленным перемещением на лугах и отрогах пасущегося табуна лошадей и стада овец. Солнце уже давно поднялось, а я все сидел на холме, размышляя о том, что коллектив ученых всегда разнороден.
Ему оказывается вспомнился наш давнишний разговор. – Знаешь, Ниймат-ходжа. Много лет тому назад при просмотре фильма «Франкенштейн» я запомнил закадровые вступительные слово о том, что страсть к познанию является причиной горя и несчастий. Жизнь и практика показывает, что страсть и познание – смесь взрывоопасная. В то время, я хотел познавать, чтобы не потеряться в иллюзиях и самообмане. Меня беспокоило сомнение в том, достигну ли своей мечты стать исследователем или же моя несбыточная или несбывшейся мечта обернется драмой и трагедией для меня самого? – сомневался я.
Только что прочитал полуденный намаз. Вышел из мечети. Погода за день почти не поменялся, небо по-прежнему в облаках, свежий ветерок. Я не спеша проследовал по улице, затем свернул в сквер, устроился на скамейке, раскинув руки поверх спинки скамья. Откинув голову и вытянув ноги, минут десять сидел неподвижно, глядя на проплывающие по небу облака. Моя мысль опять завернулась к природе человека. Как расценивать то, что сказал Каракулов – «Не Бог создал человека, а сам человек создал Бога»?
– Да! В свое время Дарвину удалось убедить людей, что мы – завершающее звено эволюции. А что дальше? Испугавшись собственных мыслей я невольно читал дуа: «Аллах Всемилостлив! Хвала Аллаху, Господу миров! Направь прямой стезею нас!».
Слушая Захида, я все глубже понимал, что призвание этого дервиша – поиск и познание истины. К этой категории людей, безусловно, относиться и Каракулов. В одной из бесед с ним он высказался, что всю свою жизнь посвятил поиску истины. Кстати, эту же мысль высказал и Захид. Обе они были солидарны в том, что поиск истины – это труд – сложный, тяжелый и долгий. Казалось бы очень просто: истина – адекватное отображение действительности в сознании. Однако, все очень сложно… Иногда мы всю жизнь ищем истину, а она может быть постоянно рядом.
Как мне показалось, для обеих – профессора и дервиша, истина не является ни философским, ни религиозным понятием, потому что суть ее – психологическая. Дело в том, что истина – это первый и наиважнейший принцип личностного развития. Мы развиваемся как человеческие существа, открывая новые истины о себе и окружающем мире. Хотя есть афоризм Ф. Ницше: «Человеческие истины – это неопровержимые человеческие заблуждения». Мы постоянно усваиваем какие-то важные уроки, проверяем и перепроверяем их. Если ваши мысли, убеждения и действия не сориентированы на истину, то и результаты будут неважными. Одним словом, высший судья истины – реальность.
В одной из бесед с профессором на эту тему, он процитировал Генри Миллера: «Единственное, чего требует от нас жизнь, – осознавать ее, а не принимать безоговорочно. Все, на что мы закрываем глаза, все, от чего мы убегаем, все, что мы отрицаем, принижаем или презираем, в конце концов, приводит нас к краху. То, что кажется отвратительным, болезненным, злым, может стать источником красоты, радости и силы, если взглянуть на это без предубеждения. Каждая секунда может стать прекрасной для того, кто способен осознать ее как таковую».
– Какой вывод можно сделать из этих слов? – думалось мне. – Кто знает? Если хотим улучшить какую-то сферу своей жизни, то нужно понять, что один из лучших способов привнести больше истины в свою жизнь – это произведите самооценку. Нужно осознать, что именно в таких сферах, как оценка собственного «Я», то есть в самой слабой области, человек чаще накапливает ложь и отрицание, поскольку разобраться в них ему сложнее всего. Иначе говоря, улучшений в собственной жизни не произойдет, пока вы не откроете глаза и не примете истину!
Что самое странное, именно при осмыслении вышеприведенных мыслей у меня и мелькнула мысль: интересно было бы проследить судьбу этих двоих личностей – Каракулова и Захида. Две личности – два мира, две судьбы – два мировоззрения и при этом одна Вселенная и одна истина. Возможно ли одна истина на двоих? При этом мне думалось о том, что вот она судьба – два строения – Мечеть и Замок, похожие друг на друга, как мои ладони… Ученый Каракулов и Захид-дервиш, похожие друг на друга, как мои ладони…. Две обители – две личности.
ГЛАВА 2
ДВЕ ЛИЧНОСТИ – ДВЕ СУДЬБЫ
Наступило время ночной молитвы. Ночная молитва всегда немного грустная, потому, что напоминает человеку о закрытии Ворот этого света. До того как человек погрузится в сон, похожий на смерть, он совершает перед Богом суджуд, прося Его таким образом о сопровождении. Он узнает много нового, что в прежней жизни было скрыто от него его жизненным светом.
– «О Аллах! Я молюсь Тебе, я спешу к Тебе. Надеюсь на твое милосердие и страшусь Твоего наказания. Аллаху акбар!», – в молитвах повторял я, раскрыв ладони.
Закончился ночной намаз. После ухода прихожан, я еще долго сидел в молельном зале, размышляя о судьбах и судьбоносных встречах. Судьбоносная встреча иногда случается, мгновенно переворачивая жизнь, когда человек становится уже не тем, и совсем по-другому смотрит на окружающий мир и людей в нем. Совсем иначе он уже начинает воспринимать себя, этот мир вокруг.
Безусловно, моя встреча с профессором Каракуловым и дервишем Захидом относится именно вот к такой случайной, неожиданной, но судьбоносной встрече, – вдруг подумалось мне. При этом на минуту представил себе, что я и эти личности могли и не встретится. Ведь, в отличие от меня, оба они, по сути, странники, – размышлял я. – Если ученый Каракулов был вынужден искать истину, скитаться по научному миру в силу разных обстоятельств и своего призвания, то для Захида – скитание по миру было его судьбой, предначертанный для богоискательства.
В силу своих обязанностей мне часто приходится читать проповеди о праведных путях Аллаха. В народе говорится, что «пути господни неисповедимы». Но, ведь исповедуемы пути человека. В следующие минуты я задавался вопросами: кто они те двое – Каракулов и Захид, ученый и дервиш? Каков их мир? Что принесла вот нам всем такие случайные встречи на перекрестках мира? И вот теперь, нам предстоит разгадать тайну нашего поиска истины, – размышлял я. – Если для Каракулова судьбой было заготовлена научная известность и признание, то для Захида его судьба подарила также возможность прикоснуться к нечто великому и вечному.
Два человека – ученый и дервиш. Они проживают свои жизни не зря. И только теперь, наверное, я и они поняли, что всю жизнь мы жили не только для себя, но и для поиска и утверждения истины. Нам всем следует поблагодарить судьбу, за случайную, но судьбоносную встречу друг с другом. Зная свою и их судьбу, я поверил в то, что судьбоносные встречи бывают, что они сакральны, по сути. Мне кажется, что в нашей жизни все не случайно. Я не фаталист, но, по моему, у меня есть уверенность в том, что каждый человек, который встречается на жизненном пути, должен сыграть определенную роль в нашей жизни.
– Как ни странно, и у меня есть такая уверенность, – признавался как-то Каракулов. – Человек, который предназначен нам судьбой, обязательно встретится и он не уйдет из твоей жизни. Я верю в судьбу, верю в то, что все имеет смысл.
Захид также признавался как-то, что верить в судьбу. Но, в отличие от профессора, он был убежден, что судьбу человека ведёт Аллах. Когда об этом я сказал профессору, то он засмеялся и сказал: – Судьба – это не божеское провидение, а стечение случайностей и необходимости. Сейчас на компьютере моделируют судьбу человека за счет оценки вероятностей события в личной жизни и профессиональной деятельности. Так вот, оказывается, бывают моменты в жизни, которые невозможно избежать, и как говорится, если по судьбе положено, то всё равно встретитесь с тем или иным человеком. Наверное, это и есть судьбоносная встреча, – подытожил он.
Меня поражало то, что в сутолоке дня, когда изо дня в день тысячи и миллионы мелькающих лиц сливаются в общее впечатление толпы, из которой невозможно вычленить отдельную личность. И вообще, понимая, что у каждого человека есть своя история, характер, затаенная печаль, светлая и темная стороны души, мы, тем не менее, более скользим по поверхности, чем проникаем в суть. Но судьбе было угодно, чтобы я встретил незаурядных личностей – Каракулова и Захида. Мы втроем бросили взор друг на друга, разговорились, доверились, о чем-то условились и опять по жизни разошлись наши пути-дороги до очередного случая.
В одной из бесед с профессором, я спросил у него: почему такое происходит?
– Вот только ты представь встречу личностей. Происходит удивительная вещь – человек словно ломает скорлупу холодного равнодушия, раскрывается, порой с совершенно неожиданной стороны, полностью меняя первое впечатление. Теперь они даже в момент расставания уже знают, что их повторная встреча состоится, что их странствующие судьбы, словно мозаика, вновь сложится. Наверное, правы те, кто утверждает, что «то общее, что есть между людьми, гораздо значительней и важнее, чем то, что у каждого отдельного человека свое и чем он отличается от других».
Захид был такого же мнения. Случайных встреч не бывает. Каждая встреча – предопределена судьбой. Он как-то признался: – Благодарю судьбу за то, что она позволила мне так или иначе, но осязаемо, в сущностном своем проявлении почувствовать земное присутствие такой личности, как вы, как Каракулов. Что общего у нас с профессором? Прежде всего, страсть к познанию, отсюда любовь к книгам. С книгами человек ведет себя как с людьми. Он с ними знакомится, влюбляется, беседует, бережет, расстается. О, сколько книг, он прочитал, осмыслил, а потом уже и сам написал, издал уйму книг.
– «О, судьба! О Аллах! Прости меня за мои прегрешения. Сколько я возился с книгами, вместо того, чтобы молить о радости познания Тебя!». Черная книга была моей спутницей много-много лет, – с грустью в голосе говорил Захид. – Я знал, что они рассчитаны на целую вечность новизны, а их «задержания» на года и десятилетия – это лишь некоторая издержка времени и обстоятельств, но не более. Он с особенным умилением рассказывал о том, что в далеких странствиях, валяясь в тени кронов дерева в лесу, кустов в пустыне, скал в горах, взахлеб прочитывал и запоминал содержание черной книги. Ведь книгу могли отыскать, отобрать, сжечь в любое время.
Профессор также беззаветно любил тишину книги, неторопливо перелистывая станицу за страницей, он не переставал удивляться гению автора, а иногда невольно вступал в молчаливый диалог с ним.
– Я благодарен ему за мысли, – говорил он. – Я уверен, что встречи тех или иных людей даже на страницах книг, случайными не бывают по определению. Встретив ту или иную книгу либо того или иного человека, мы извлекаем какой-то опыт из общения с ними. В этом важность книг и самой личности человека неоспорима.
Во второй день на ночном намазе, я продолжил проповеди о судьбе, аскетизме, воздержанию. Перед моим взором стояли те самые личности – Каракулов и Захид.
– На суфийском пути нельзя приблизиться к Богу, не потеряв себя: все человеческое должно быть упразднено, растворено в Боге. Для них Боговоплощение было нужно для того, чтобы для человека открылся путь к Богу, после чего все человеческое должно исчезнуть, растаять в Абсолюте, – говорил я в зал.
Помню, в какой-то момент проповеди из зала неожиданно был задан вопрос:
– Таксыр! Став мистиком и впав в экстаз, дервиши могут же переступить пределы традиционного ислама?
– Разумеется могут, – ответил я. – Традиционные исламские ритуалы и обряды веры помогают делать жизнь теплей, примиряют ее с Богом. А с другой стороны, именно суфии придают исламу вертикальное, «небесное», духовное и экстатическое измерение. В современном мире у суфизма много приверженцев, и он по-прежнему остается проводником и каналом для проявления веры и благочестия многих мусульман.
Далее мне пришлось более подробно объяснить своим прихожанам природу суфизма. – Вот среди нас, вместе с нами молится Аллаху, наш брат и временный гость – дервиш Захид, – говорил я в зал, указывая на Захида, который, как всегда сидел в правом углу молельного зала. – Он избегает не только плотских желаний и страстей, но и самой борьбы с этими страстями. Истина у него чуть другая, чем у нас с вами. Он считает, что суфий никогда не должен быть доволен ни самим собой, ни тем, что он сделал, придерживаясь принципов Джунайды: «Считающий себя близким к Богу – далек от Него, а тот, кто говорит, что обрел просветление, – не обрел его».
– Уважаемые, братья! Истинный дервиш считал себя наихудшим из людей. Вот и Захид, несмотря на то, что собака его сильно покусала, тем не менее, даже ее, то есть ту самую собаку, считал более добродетельными, чем он сам. Между тем, это смирение, – сказал я. – Он чувствовал себя ничтожеством не только перед Богом, но и перед людьми. «Человек, который думает, что среди людей есть те, кто хуже него, является гордецом» – вот его убеждение.
Захид, слушая эти слова сидел тихо и беззвучно плакал, молясь в углу мечети и боясь, как он потом признался, осквернить мою проповедь.
– В своей жизни дервиш намертво усваивает доводы великого мыслителя Востока – Аль-Газали: «Лучшим является тот, кто будет лучшим перед Аллахом в мире ином, а это пока никому неизвестно». Поэтому, уважаемые прихожане, когда вы увидите мусульманина младше себя, подумайте: «Он лучше меня, ибо он еще не ослушался своего Творца, как я», а если увидите человека старше, подумайте: «Он начал поклоняться Аллаху раньше меня, поэтому он лучше меня».
Читая эту проповедь, я, как-то невзначай переформулировал слова: «Если увидишь ученого, то он лучше тебя, ибо знает больше тебя и он ближе к истине», а если дервиш, то он ближе к Богу, ибо, у него единственная истина – это приближение к Богу». Я замечал, что у Захида смирение уже доходило до отрицания своей личности. Для него похвала его достоинств было сродни пощечины и унижения. Похвалу и даже молчаливое одобрение воспринимал как искушение, посланное Иблисом.
Мне казалось, что он, как впрочем и Каракулов, вырабатывал полное безразличие к тому, что о них говорят. Оба они придерживались понимания: «Если хочешь, чтобы на тебя никто не смотрел, – не смотри на самого себя», веря в то, что нужно просто перестать существовать в мире, раствориться, пусть в мистическом экстазе, как Захид, пусть в философском экстазе, как Каракулов, а не копаться в самом себе в поисках грехов, включая тщеславие, самолюбие.
Захид в наших беседах говорил словами Аль-Газзали: – «От смирения суфии приходили к человеколюбию, а ученый – через философию, которую называют практическим человеколюбием». В тарикатах суфийского Братства говорится о том, что каждому дервишу полагалось терпеливо и с любовью относились к тем, кто не являлся суфием. «Хуже греха против Бога может быть только грех против человека. Нельзя осуждать ближнего и его поступки, ведь человеком движет Бог: осуждая человека, ты осуждаешь Бога. В каждом грешнике, в каждом из людей, даже самом порочном, можно найти какие-то достоинства».
Два человека – две судьбы. Судьба… При этом слове наверняка у большинства из нас возникает представление о чем-то неизбежном, неотвратимом, роковом, чему подвержен каждый из нас без исключения. Проще говоря, судьба – это нечто вне пределов человеческих возможностей. Стечение жизненных обстоятельств, не зависящий от воли человека ход событий. Таково определение судьбы. Таким вопросом, как действительно ли оно несет в себе лишь эту смысловую нагрузку – предопределенность, я начал интересоваться уже в период обучения в медресе.
– Я верю в судьбу, – говорит Захид. – Хотя, в юношеские годы я пессимистически смотрел на свою жизнь, думая, что изначально родился с судьбой, отличающейся от богатых или великих людей. А как же, мой отец и дедушка были простыми мусульманами. Однажды, в местной медресе, в котором мы брали уроки, я спросил у имама «Почему мне дана не такая судьба, как у них?». Он ответил так:
– «Твоя судьба ничем не отличается от богатых и великих людей, каждому при рождении была дана одинаковая судьба. Тот, кто родился в этом мире, не может избежать участи смерти. Человеку суждено умереть из-за грехов, которые он совершил на грешной земле. Возмездие за грех – смерть. Изменить эту судьбу – вне пределов человеческой силы. Однако Бог изменил судьбу людей, подарив нам, обреченным на смерть, вечную жизнь на небесах».
В своих проповедях, я говорю, что жизнью человека, его судьбой управляет Аллах, который создаёт, что пожелает, и избирает, но у них нет выбора. Судьба не подвластна человеку. Понятие «судьба» (када) неразрывно связано с понятием «предопределение» (кадар). При этом предопределением называется божественное предначертание до того, как оно сбывается. После того, как оно исполняется, оно уже называется судьбой. Предопределение предшествует исполнению судьбы. Однажды один из прихожан задал мне вопрос:
– Таксыр! Некоторые мусульманские источники приводят толкование понятия «судьба», которое определяется как частный случай предопределения, окончательный выбор в пользу одного из двух возможных путей. Как это понять?
– Предопределение характеризуется как то, что было предрешено, а судьба – это то, что произошло и не могло не произойти. Судьба и предопределение – взаимосвязанные понятия, которые нельзя рассматривать независимо друг от друга. Это объясняется тем, что одно из них – предопределение – играет роль базиса, а другое – судьба – является надстройкой. А кто желает разделить их, тот пытается разрушить и повредить эту надстройку. Таков был мой ответ. Тем не менее, я еще долго размышлял над своим же ответом.
Согласно мусульманской теории, запись судьбы человека происходит в утробе матери. Согласно высказыванию пророка Мухаммада: «Аллах записал судьбы всего сотворенного за пятьдесят тысяч лет до того как Он создал небеса и землю». Относительно сотворения человека, согласно исламскому вероучению, Аллах отправляет ангела к зародышу, находящемуся в утробе матери, и ангел записывает его деяния, его удел, его срок жизни, а также то, счастливым он будет или несчастным.
Как-то в одной из бесед с Каракуловым, я задал ему вопрос: что значит судьба для ученого?
– Обращение к философско-этимологическому анализу такого понятия, как судьба, показывает, с одной стороны, многозначность и многомерность этого понятия, а с другой – крайнюю важность его для уяснения глубинных экзистенциальных основ самого человека, – начал он. – В современных условиях налицо аксиологическая деградация этой идеи, можно утверждать не столько об эволюции идеи судьбы, сколько о ее инволюции. Между тем, современный человек должен возвыситься до amor fati – любви к судьбе, ибо, как отмечал Ф. Ницше, в этом состоит действительное величие человека.
