Замирая от счастья

С матерью Ната никогда не говорила о войне, о Сталине… Мать уже родилась в середине пятидесятых. А вот у бабушки Ната бы выспросила, поживи бабушка подольше… Впрочем… Мать как-то обмолвилась, что у бабушки было три любимых «не». «Не болтай», «Не смотри в чужие окна», «Не нужно об этом говорить». А вот на фотографиях начала пятидесятых годов лица у бабушки и дедушки такие открытые, такие веселые… Есть в этом какое-то несовпадение.

Их семья тогда только переехала с Урала в Москву. Прадеду-академику дали квартиру. Ната хорошо помнила одну фотографию. Лето, фонтан. Бабушка, молодая, сидит на скамейке. Завивка перманент. Цветастое платье с бантом на груди. На ногах носочки и туфли с ремешками через подъем. Это уж потом Ната узнала, что такой фасон называется «Мэри Джейн». А за скамьей стоит дед. На фотографии ему за тридцать. Он в костюме и в рубашке с отложным воротником. А на лицах у всех столько счастья! Столько счастья…

Ната растерянно листала электронный телефонный список. Кому она может позвонить в полвторого ночи? Она позвонила бы без всяких угрызений совести любому, если бы только знала кому. Не будешь будить всех с вопросом: нет ли у вас знакомых в ГАИ?

Впрочем… Впрочем, взгляд сам остановился на одном имени. Лида. Лидия Смирнова. Они когда-то учились в одном классе, встречались в прошлом году в ресторане на юбилейной годовщине их выпуска. Лидка стала врачом, трудилась, кажется, в Склифе. Ну да, точно. В Институте травматологии. Вот же записаны телефоны. Домашний, рабочий… Как она могла забыть? Наверное, через нее можно узнать про экспертизу. Как ее делают? Куда везут людей? И собственно, самое главное: кто интерпретирует эти данные? А может, у Лидки есть кто-то и в ГАИ? Они же там, наверное, связаны с транспортом, все такое…

Ната лихорадочно набрала домашний номер. Ответил мужчина. У него был сонный голос.

– Извините, что я так поздно…

– Лидия Васильевна сегодня дежурит. Звоните в отделение.

Как он догадался, что ей была нужна именно Лидка?

– Извините тысячу раз, мне срочно. Иначе не стала бы беспокоить…

Он отключился. С другой стороны, может он очень сильно сегодня устал…

Мобильный телефон Лидки не отвечал. По отделенческому она тоже долго звонила несколько раз, пока кто-то из жалости или случайно не взял трубку.

– Лидия Васильевна на операции, перезвоните часа через два.

У-у-ф-ф! Ната отложила телефон, рассеянным взглядом обвела кухню. Котлеты! Да, котлеты… Больше звонить пока некуда, надо все-таки с ними покончить. Когда они все наконец вернутся, котлетки могут оказаться очень кстати.

– Господи, ну почему все молчат?

Когда последние румяные, с аппетитной поджаристой мясной корочкой котлеты лопаткой были переброшены в миску, опять зазвонил Димкин телефон. Ната собрала силы. Только бы не сорваться, не начать истерить. Она должна казаться спокойной.

– Дима, ну что?

– Я его нашел. Он в лаборатории. Сдал анализы крови и мочи.

– Какой результат?

– Пока неизвестно, но с виду Темка совершенно трезв.

– Зачем же его тогда отправили на экспертизу?.. Как это может быть?

– Нат. Не задавай глупых вопросов. Пока он там сидит, я быстро приеду домой. У нас вообще дома есть деньги?

– Дим, я сейчас посмотрю… А сколько надо? У меня на карточке есть, но нужен круглосуточный банкомат…

– Собери все, что есть, пока я еду.

– Дим? Что вообще происходит?

– На месте все расскажу.

– Но самое главное – Темка здоров?

Муж как-то замялся.

– Ну с виду, да. Вообще я его предупредил, чтобы он вел себя тихо. Но он по неопытности, кажется, стал возражать…

– Вот, Дима! Я тебе говорила… – не выдержала она.

– Что ты мне говорила?! – Он заорал и сразу же отключился. Ната вздохнула. Действительно, что она говорила? Ничего толком она не говорила. О-о-ой, только бы уже все как-нибудь обошлось…

Когда у Наты в детстве поднималась температура, ей виделся один и тот же странный и прекрасный город. Странный – потому что в том возрасте, в каком это все с ней было, наяву она видеть его никак не могла. Это уже позднее, когда они ездили путешествовать с Димкой, внезапно вылезал, как из ее снов, то какой-нибудь уголок Рима, то набережная Барселоны с пальмами и лесом мачт… И Ната тогда думала, откуда она это все знает? Не видела ли это в какой-то прошлой жизни? Симптом дежавю – откуда он все-таки берется? Из какого причудливого сплетения нейронов?

Но постепенно прекрасный город ушел из ее снов, заместился будничными делами. Нате это было ужасно жаль. Иногда, ложась спать, особенно, когда Димки почему-либо не было рядом, она закрывала глаза и просила: приснись! Там, в этом городе, было так замечательно! Так солнечно и спокойно! Она всегда находилась немножко в стороне. По заполненным светом улицам, не замечая ее, ходили веселые, красивые, нарядно одетые люди. Там не имелось машин, рекламы и транспарантов. Вдоль домов росли прекрасные высокие деревья. Город был чист, тих и всегда залит солнцем. В нем великолепно дышалось. И постоянно на ней в этих снах были какие-то невесомые, развевающиеся белые одежды… Белые одежды! Как причудливо работает сознание. Димка сегодня вечером сказал, что так назывался какой-то роман. Она не читала, какая жалость… Но, пожалуй, только в том фантастическом городе она чувствовала себя бесконечно, бесконечно свободной.

Ната очнулась. О чем она думает, когда их сыну угрожает опасность? О каких-то городах и белых одеждах. Наверное, это ненормально. А может, наоборот, подсознание охраняет ее от опасности? Наверно, это паранойя – везде видеть опасность. Но, с другой стороны, как называется этот симптом, когда люди опасности не замечают? А ведь они привыкли к опасности. В чем она? Во всем. В темных переулках, в экзаменах, в душном воздухе, в каком-то дурацком пальмовом масле… В жизни Нестеровых была реальная опасность. А в ее жизни? Пожалуй, когда была студенткой, она тревожилась меньше всего. А в школе ужасно боялась, что вызовут, и вдруг скажет что-нибудь не то перед всем классом… Или опозорится на физкультуре, если не сможет подтянуться на брусьях… А когда уже родился Тема – боже, как это стало страшно! Вдруг она сделает что-нибудь не так, вдруг Тема заболеет, вдруг она его уронит, сломает ему что-нибудь… И ей казалось, что боятся все вокруг. Особенно за детей. Как выкормить, вылечить, выучить… А если ты за все это не боишься, то тогда это уже патология, а не норма…

И еще было бы счастье, чтобы дожить до старости, увидеть внуков. Чтобы никого никогда на твоих глазах не ограбили, не избили, не убили… Да, она волновалась всегда. И не только за Тему. За мужа. Не пришел вовремя с работы – вдруг что-то случилось по дороге. В плохом настроении – вдруг что-то с работой? И постоянно все эти ужасные – вдруг, вдруг, вдруг. Наверное, это в ней привычный страх ее народа, ее страны. Не высовывайся, не обнажай душу, не признавайся. Страх поколений, вошедший в подсознание. И неужели же она не сможет его победить?

Ната потерла лоб. Нужно одеваться. Сейчас приедет муж. И никуда она его одного больше не пустит. Еще не хватало, чтобы без нее они с Темкой натворили каких-нибудь глупостей…

Ната вдруг подумала о Прасковье Степановне. О том, как она сидит в темном холодном доме, смотрит на часы и ждет мужа. Как медленно передвигаются стрелки, когда его нет. И как быстро они бегут, когда ее Нестеров с ней. А без него с ней рядом собака. Ната будто увидела, как Прасковья Степановна вытягивает руку из кучи наваленной на нее одежды и опускает к полу. Нащупывает собачью голову, гладит ставший костлявым лоб и твердые холодные уши. Разве это правда, что, когда овчарка расслаблена, уши у нее не стоят, а опускаются, как сочни для пельменей? Ната подумала: правда. Она сама видела, когда овчарки сидят в покое дома со своими хозяевами, уши у них опускаются по бокам головы. И мгновенно снова поднимаются при любом постороннем звуке.

Она вдруг сказала:

– Дим, давай заведем собаку?

Они уже ехали по ночной Москве. Как это проскочило мимо ее сознания, как Димка пришел, как она отдала ему деньги, заперла дверь квартиры и вышла вместе с ним из подъезда… Вот что значит – задуматься.

Димка не выдержал, повернул к ней голову.

– Мать, ты с ума сошла? Ну, очень вовремя.

Она вздохнула, посмотрела в окно. Ей показалось, что вдоль дороги по темному тротуару бежит чья-то мягкая четвероногая тень.

– Дим, я хочу овчарку. Кобеля. Чтобы он нас защищал. И чтобы мы назвали его Роксом.

Муж молча постучал пальцем по виску, свернул на дублер, потом развернулся по стрелке и выехал на широкий проспект.

– Вон она.

– Кто?

Он сердито сказал:

– Наташка, проснись. Вон у столба стоит Темкина машина.

Как все-таки меняется восприятие действительности! Всего час назад она увидела у столба разбитую Темкину машину и заплакала. Сейчас Нате было наплевать на все машины мира.

– Вы что, не видите? Ваш сын – наркоман. И ДТП он совершил в состоянии наркотического опьянения.

Они стояли в тускло освещенном коридоре какого-то учреждения. Ната так и не поняла, куда они приехали. Кроме них, здесь никого не было. Только какие-то мрачные двери – в торцах и вдоль коридора. А за дверями жужжащие лампы, дающие сизые лучи, расходящиеся по потолку.

– Мой сын никогда не употреблял наркотики.

– Это вам так кажется.

– Ничего мне не кажется! Я хорошо знаю своего сына.

– А результаты пробы свидетельствуют о другом.

– Забор пробы производился с нарушениями процедуры! – выступил вперед Дмитрий.

– А откуда вы знаете, какая должна быть процедура? Вы, значит, уже проходили ее?

– Ничего мы не проходили. Я знаю – и все.

Молодец, Дима! Пока они ждали, выискал процедуру в Интернете.

А Тема действительно сидел во время этого разговора какой-то странный. Иногда Нате казалось, что он заторможен. Иногда же он начинал улыбаться, и Ната тогда не могла понять, что же веселого он находит в этой ситуации.

– Мам, я хочу спать… – вдруг сказал Тема и лег на бок на скамейку прямо в коридоре. Потом повернулся с боку на спину и отключился. Ноги у него раскинулись, одна согнулась в колене и упала на пол. Ботинок другой – с модным, будто ободранным широким носом – они вместе покупали их всего месяц назад – глумливо уставился в потолок.

– Дима… – растерянно позвала Ната мужа.

– Вот видите! Он у вас на ногах не стоит! До того обширялся! – Светлоглазый парень в форме, казалось, олицетворял собой здоровье и отвагу. – А вы его еще защищаете!

Зазвонил телефон. Ната отошла в сторону. На экране высветилось: «Лида. Склиф».

– Наташ, случилось что-нибудь?

Еще бы не случилось, если звонишь человеку на работу в два часа ночи.

– Лид, помоги! Я не знаю, что делать!

Голос у Лидии стал озабоченным при первых же словах Натиного рассказа.

– Вы что, с ума сошли? Срочно везите его к нам. Его нужно госпитализировать и обследовать в стационаре. Мало ли что с ним может быть? Парень на скорости трахнулся головой…

– Нам нужно срочно ехать в больницу! – заявила Ната, как только закончила разговор.

– Вы сами можете ехать куда хотите, – мрачно посмотрел на нее сержант. – А вашего сына мы сейчас никуда не отпустим! Вот когда подпишет протокол, тогда будет видно. И вообще, мы обязаны его задержать. В полицию передадим, пусть они разбираются.

– Какая полиция? О чем вы говорите?! Что здесь вообще происходит? – начал Дима.

– Почему вы нам не верите? Мы же говорим вам, что наш сын никогда наркотики не употреблял!

– Все так говорят. Ну не все, а девяносто пять процентов – точно.

Стена! Вот что было в глазах молоденького сержанта. Стена, которую не пробить никакими доводами. Ната вдруг поняла, что сейчас разрыдается.

– Я сейчас говорила с врачом. Это очень хороший врач! Вот послушайте, что она скажет… Я сейчас снова наберу… Возьмите телефон! – Она попыталась подсунуть мобильник к уху сержанта.

– Я ни с какими вашими знакомыми разговаривать не буду.

– Есть здесь кто-нибудь еще из сотрудников? – Дима слегка отодвинул ее в сторонку. – С кем еще можно поговорить?

Можно подумать, что за одной из дверей кто-то стоял и ждал этого вопроса. В коридор вдруг вышли вихрастый человек средних лет в зеленой медицинской робе и еще один в форме. Лейтенант. Они подошли к лежащему Теме, взглянули на него, на Нату с Димой, потом на сержанта. Лейтенант поманил сержанта жестом к себе. Они все снова вернулись в комнату, стали что-то негромко обсуждать. Дима подошел к двери и пытался слушать, но слов разобрать было нельзя. Ната уже открыто плакала, приговаривала, низко наклоняясь над сыном.

– Тема, Темочка! Вставай! Ты меня слышишь? Вставай же!

Дима вернулся к ним и сказал:

– Надо ехать отсюда. Пусти, я возьму его на руки. – Он приподнял Тему и закинул одну его руку себе за спину. Поднял и потащил. Тема висел на нем, как куча старого тряпья, а ноги бессильно волочились по полу. Ната бежала рядом и причитала.

Сержант и вихрастый человек снова вышли в коридор. Грозный окрик прозвучал под сводами коридора, как в тюрьме.

– Это еще что? Ну-ка, вернитесь! Вернитесь, или я вас задержу силой!

Ната повернулась и побежала к ним снова.

– Вы что, не видите? Парень без сознания! Нужно вызывать «Скорую»!

– Какую «Скорую»? Здесь медучреждение.

– Тогда пригласите срочно врача!

– А вот и врач, – показал кивком сержант на вихрастого. – Все по инструкции. По закону. Вернитесь назад, я вам говорю!

– Вы что, будете по нас стрелять? – вдруг заорала Ната. – Мы везем сына в больницу! У вас есть наши данные, наш адрес. Вы не имеете права нас задерживать!

– Не вы здесь решаете, куда надо везти вашего сына! – тоже заорал сержант. – Он чужую машину разбил! Хорошо еще, что там люди не пострадали. Из-за таких наркоманов, как ваш, столько народу уже перемерло…

– Послушайте, я вам клянусь, – она заглядывала парню в глаза и сама чувствовала, что делает что-то унизительное. – Если с мальчиком все в порядке, я завтра же сама к вам приеду вместе с ним. Но если с ним что-то случится… – Руки ее тряслись, голос стал сиплым. – Вы нам ответите! Вы ответите за все! Я вас просто… просто…

– Ната, подержи дверь! – Дима с Темой были уже возле самого выхода.

– Отпусти. Пускай пока едут, – шепнул сержанту вихрастый. – Не связывайся. Никуда они не денутся. Явятся за документами как миленькие.

Дверь была тяжелая. Ната навалилась на нее всем телом. Димка вынес Тему. Дверь подалась назад, Ната защемила пальто на рукаве, выдрала клок. Они дотащили Тему до машины, уложили на заднее сиденье, согнули ему ноги. Ната хотела сесть к нему, но не поместилась. Пришлось сесть вперед. Муж гнал по Садовому кольцу, с трудом заставляя себя останавливаться на светофорах. Вот наконец справа пронесся мимо них смутный в темноте купол шереметьевского странноприимного дома, вот уже близко, поворот направо, еще светофор… Длинный прямоугольник современного здания. Проходная…

– Вы к кому?

– К Лидии Васильевне.

Боже, как долго охранник звонит по внутреннему телефону. Мимо проехала «Скорая». Потом вторая… Пахло пылью, листвой – знакомым московским воздухом. За забором высится громада больничного корпуса. Им нужно туда срочно. Почему же их не пускают?

Вот наконец охранник махнул рукой.

– Вам в приемное отделение.

– Где это?

– Езжайте за «Скорой».

А Тема лежал все это время на заднем сиденье. Ната подложила ему под голову свою кофту, но все равно на крутых поворотах голова его слегка покачивалась из стороны в сторону, будто он уже умер.

К счастью, Лида уже ждала их. Она сидела нога на ногу на кушетке в кабинете дежурного врача, смеялась и болтала с медсестрой. При виде Темы лицо ее приняло озабоченное выражение.

– Страховка у вас есть?

– Должна быть. Она, наверное, в его паспорте. – Ната вспомнила, что в карманчике коричневой обложки паспорта Темка носит и деньги, и справки, и еще кучу каких-то бумажек.

– А может, страховка осталась в водительском удостоверении? – предположил Дима.

– Без разницы. Ни того, ни другого у нас сейчас нет. Все у гаишников.

– Как же мы его положим без документов? – повернула к ним голову Лида.

– А надо класть?

– Сто процентов. Он без сознания. Сейчас попрошу прийти нейрохирурга. И обязательно нужно делать МРТ… причем это все срочно.

– Если без страховки… Можно сделать за деньги?

– Пойду узнаю. Но паспорт и медицинский полис все равно нужны для госпитализации. Обязательно.

– Я поехал назад к этим ребятам, – сказал Дима и вышел.

Нате захотелось крикнуть ему: «Не уходи!», но она сдержалась. Просто закрыла ладонью себе рот. Сделала вид, что зачесались губы.

Она сидела в пустом коридоре больницы, вслушивалась в гудение ламп – одна над самой головой все время потрескивала и мигала – и думала о том, что думать ей сейчас ни о чем не надо. Ей еще нужно много сил. Дверь в комнату, против которой она сейчас сидела, была закрыта. Рядом красовалась вывеска: «Кабинет магнитно-резонансной томографии», и был вывешен на принтере напечатанный список предметов, которые нельзя с собой в эту комнату проносить. Ната встала и стала читать список – сначала сверху вниз, потом снизу вверх. Она прочитала его раз десять. Ничего не поняла. Заглядывать в дверь было бесполезно. Лида предупредила, что исследование длится сорок минут. Еще полчаса на описание. Итого час десять. К тому же она сказала, что сама придет посмотреть снимки и приведет с собой знакомого доктора. Нейрохирурга. Само уже это слово «нейрохирург» могло вызвать панику. Но это всегда так кажется: если что-то случится – не перенесешь. А когда случается – мобилизуешься. Начинаешь бороться. И за себя бороться, и за других – за тех, кого любишь.

Ната опять села напротив двери, как собака. Там, за дверью, был ее сын. Ее Тема. Он уже не похож на себя. Без куртки и ботинок, по грудь накрыт простыней. Когда его везли на каталке, она опять бежала рядом и тащила штатив с капельницей. Молоденький медбрат, возможно студент, по возрасту – Темин ровесник, катил параллельно столик с каким-то прибором и датчиками, подключенными к Теме. Это Лидка оказалась молодец. Все организовала. Потом медбрат скрылся вместе с Темой, столиком с прибором и капельницей за дверью. А ее не пустили. Сказали: «Сидите тут». И еще Ната услышала: «Нельзя исключить травматическое кровоизлияние…»

Кровоизлияние представлялось ей чем-то темным, бугристым, разрастающимся багровыми отростками-щупальцами. Что-то вроде огромного, кровянистого, проросшего клубня.

Ната закрыла глаза, сидя на своем стуле. Только не думать! Не думать ни о чем. Может быть, все обойдется. Она набрала в грудь воздуха и стала тихо выдыхать его через зубы. Р-раз-два… Р-раз-два…

…Нестеров по тогдашней моде брился под лысого и носил над верхней губой пушистой щеточкой русые усы. Он был невысок, и в последние годы почти совершенно поседел, хотя от природы сложен крепко, как молодой белый гриб. Конечно, в войну Петр Яковлевич сильно исхудал, и его довоенный пиджак болтался на нем. Но сейчас это было все равно – Нестеров ходил на работу в фуфайках и пальто, а пиджаки оставлял жене – укрываться для тепла. Илья же Ильич с его темной волнистой шевелюрой, орлиным носом, выгнутыми бровями, до войны был весьма импозантен. И если бы не искривленная спина, в сравнении с которой непропорциональными казались жилистые руки с огромными кистями, похожими на крюки, то внешность у Губкина была бы самая что ни на есть выдаю- щаяся…

Был месяц март. Советская армия заняла Ржев и пока безуспешно отвоевывали Харьков. Совинформбюро повторяло одну и ту же фразу: «Советские войска ведут бои в прежних направлениях». В городе было по-прежнему тоскливо, снежно и голодно. Мела мартовская пурга – влажная и злая, и люди с тоской ждали весны. Ходили слухи, что именно весной обостряются все болезни. Лекарства были только в госпиталях, а это означало беспомощную и тихую смерть мирного населения.

– Нестеров! – в один из таких мартовских вечеров вдруг позвал из темноты картофельного подвала Илья Ильич.

Нестеров стоял на стремянке возле одного из последних намеченных на этот день стеллажей. Он только что поставил на место ящик и оперся руками о полку, чтоб отдышаться.

– Не скажете, долго в вас еще будут бродить верноподданнические инстинкты?

Петр Яковлевич не мог пошевелиться. Хлипкая и узкая стремянка грозилась обрушиться при первом же его неловком движении. Он стоял на ней в ватнике, в фартуке, в коротких валенках с галошами, в рукавицах – повернуться к Губкину было немыслимо. Но само обращение Ильи Ильича – не по имени-отчеству, по фамилии – показалось Нестерову непонятным, фамильярным и таящим опасность.

Ухватившись крепче за полку стеллажа, он слегка повернул голову.

Губкин сидел в полутьме у стола, вытянув нездоровую ногу. Рядом с ним стоял еще один стул – для самого Петра Яковлевича. На нем лежал худенький Нестерова портфелишко с ручкой, примотанной суровой ниткой.

В круге тускло горевшей лампы белел открытый журнал, лежал карандаш и чуть в стороне – отдельной кучкой четыре с боков подгнивших картофельных клубня.

– Что вы сказали, простите?

– Слезайте. Вы ведь слышали меня. Не притворяйтесь. Прекрасно слышали. – Лицо у Губкина было совершенно спокойно, но оно показалось Нестерову ужасным. Старая шапка с торчащими темными клочьями меха вдоль висков и надо лбом делала и так вытянутое горбоносое лицо Ильи Ильича похожим на волчью морду. Губкин смотрел на Петра Яковлевича из-под густых бровей не мигая. От его носа к подбородку протянулись две длинные глубокие складки, ставшие еще резче от отбрасываемой лампой тени.

– Что с вами, Илья Ильич? – Нестеров мог спускаться с лестницы только задом. Он сделал вниз первый шаг.

Губкин встал, подошел к стремянке, положил руку в связанной Прасковьей Степановной перчатке на направляющую доску, будто ненароком качнул ее.

– Перестаньте! – Нестеров уцепился за лежащую ниже полку шкафа.

– Не бойтесь, я случайно, – процедил Губкин и, сверкнув глазами, отошел снова к столу. Взял в руку картофель. – Не в моих интересах, чтобы вы сломали шею. Идите сюда, Нестеров. Поговорим.

Петр Яковлевич спустился, встал у стеллажа, тяжело дыша. Он почему-то не испытывал страха, хотя знал, что у людей от голода может наступить помешательство и тогда они могут быть очень опасны. Мысленно он прикидывал, сможет ли в случае чего повалить Губкина на пол, и был в этом не уверен. Ни веревки, ни ножа – ничего не было в этом подвале у Нестерова под рукой. Хорошо бы, чтобы этого не было и у Губкина.

Илья Ильич стоял теперь возле стола, исподлобья глядел на Нестерова. Тот отошел от стремянки назад, к другому стеллажу, почувствовал его на всякий случай спиной.

– Мы все на сегодня закончили, Илья Ильич.

– Не делайте вид, будто ничего не происходит. Нам нужно поговорить.

– В другой раз. Я сегодня устал. Меня ждет жена. И вас тоже дома ждут. Пойдемте.

– Ждут?! – Губкин вдруг схватил стул, на котором раньше сидел, со всей силы грохнул им об пол. – Ждут?!

Нестеров из-под полузакрытых век проследил, в какие стороны полетели обломки. Ножки улетели далеко. В его положении хоть какое-то оружие, но не достать его быстро.

– Нам нужно с вами идти домой. Пойдемте, – повторил он тихо.

Губкин быстро, как мог, подскочил к Петру Яковлевичу и громко зашептал ему в самое лицо.

– Не знаю, как у вас, а у меня дома дочь умирает от голода. А я здесь с вами картошечку переписываю! – Он вдруг шумно сглотнул, и Нестерову на миг показался волчий красный язык.

– Послушайте, Нестеров, вы ведь не идиот. Вы сами тоже так долго не протянете. Но дело не в вас. Такие, как вы, для себя на преступление не идут. Но для близких… Нестеров! Не для себя, для жены… Вы для жены, я для дочери… Ну не будьте же дураком, ведь вы же меня прекрасно понимаете…

Илья Ильич говорил как в бреду. Глаза его блестели. Рот кривился на сторону, из уголка по складке на подбородок сползала слюна.

– Нестеров! Вы сами прекрасно знаете, не проверяют они ВСЮ картошку! Они же тоже действуют по инструкции, по журналу… Можно разрезать клубень, положить кожурой вверх. И ящичек с ним на самый верх, на самый верх! Чтобы не заметили, сволочи, не определили! А потом постоянно ящики надо менять. Черт с ними, с этими сортами, что перепутаются… В крайнем случае, если мы выживем, все ведь можно потом и восстановить… Ну а сейчас – кому она нужна – ваша селекция? Ну сами подумайте, Нестеров, вот они, наши красавицы, наши куколки, наши картошечки! – Губкин любовно и нежно гладил лежавший у него на ладони клубенек. – Сбоку если срезать – так совсем пустяк. Почти целенькая картошечка! Две вам и две мне. Вы представляете, это же если человеку по одной картофелинке в день… Да если еще подсолить немножко… Да и без соли…

– Замолчите, Илья Ильич! – сухо и с жалостью сказал ему Нестеров. – Нельзя такое сейчас говорить. Замолчите.