Хмурь

Я помнил свой настоящий дом, и этого другие выучни мне не могли простить. Обитель никогда не пыталась стать для нас новым домом: наставники просто держали нас, как скотину в загонах, и лепили то, чем мы должны стать.

Мы знали: если выживем, то всюду будем нужны с нашим редким и важным ремеслом, мы никогда не будем голодать, и никто не посмеет поднять на нас руку. Мы понимали, что нам повезло куда больше, чем другим сиротам, которые остались в разрушенных войной краях. И мы даже были благодарны наставникам: да, они были требовательны, жестоки и бессердечны, но они могли взять любого ребенка с улицы и вырастить из него хмуря. А они зачем-то поехали аж в Загорье и купили нас. Выбрали нас.

В конце четвертого года обучения наставники стали вывозить группки выучней на проживание в поселенья и города, и многие из моих знаний перестали быть особенными. Постепенно другие выучни утратили привычку приходить ко мне за историями. И начали относиться немного терпимее. Но всё равно мы недолюбливали друг друга, и я в этой новой жизни так и не научился свободно общаться с людьми, которые меня окружали.

Только с одним из выучней я сошелся накоротке – насколько вообще был на это способен.

Глава 3. Пробные камни

Гном выглядит так, словно его выплюнул медведь. Птаха аппетитна и свежа, как зелёное яблоко. Дубина щербато ухмыляется, вызывая желание врезать ему по лицу. Остальные кучкуются у окна, режутся в камчётки и ржут. Стучит отполированная кость: чёт-нечет. Цокают круглые камешки в лунках: три, пять, стоп, забрал. Старшие наставники стоят поодаль. Всё как всегда.

– Да это ж Накер! Герой Подкамня!

Птаха, пылая восхитительно-ядовитой улыбкой, делает пару шагов мне навстречу, покачивает бедрами. В пламени свечей её волосы кажутся жидким перламутром, выбегающим из-под пенно-белой косынки.

Я молчу. Краем глаза вижу, как шевелятся уши Дубины в предвкушении. Ржущая кучка затихает, кто-то в нетерпении постукивает костью по доске. Вот как они вечно всё узнают о других, а? Я вот не имею представления, в каких краях носило остальных выучней в эти месяцы. Птаха улыбается, сверкая мелкими зубками, и в её ледяных голубых глазах пляшут бешеные котята.

– Так и знала, что ты сойдёшься с варками! – звенит голосок Птахи, и в углу снова начинают гыгыкать. – Может, теперь тебя в Болотье зашлют, а? Там вроде куча водяных змей и прочих гадов, ты к ним прям как домой приедешь!

Дубина хохочет, в углу ржут. Птаха подмигивает мне и снова отступает к двери. Караулит она этого управителя, что ли?

Гном наконец отлипает от стены – словно горная гряда пришла в движение. Собственнически шлепает Птаху по заду, вызывая неубедительный негодующий писк. Спасибо, друг, я и так знаю, что был не единственным, с кем Птаха приключалась в обительском чулане. Потом Гном выдает Дубине подзатыльник, едва не сбивающий того с ног, подходит ко мне, хлопает по плечу и получает тычок в бок.

Гном, единственный, с кем я более-менее дружен – полуварка. Потому Птахе и остальным показались очень забавными мои успехи в Подкамне.

Смейтесь-смейтесь. Что-то я ни на ком из вас не вижу ножен, умники.

В углу понемногу затихают. Дубина потирает затылок. Птаха о чем-то размышляет, глядя в потолок. Я тоже смотрю. Там тяжелая подвесная люстра на полсотни свечей, которой два месяца назад еще не было. Видать, хорошо идут дела у земледержца полесского, раз у него в канцелярии такие люстры висят. Правда, свечей в неё воткнуто штук семь, да и те не горят – ну и хорошо. Я так привык к ветрогонным и воздушным машинам варок, что теперь в полесских домах мне всё время душно.

– Как оно? – вполголоса спрашивает Гном.

Я кошусь на наставников, подпирающих стену возле приёмного стола. Хрыч, Оса и Бородач едят глазами дверь, у которой стоит Птаха, и на нас не смотрят, но стоят они ближе, чем мне бы хотелось. Поэтому я отвечаю:

– Как обычно. Только холодно в Подкамне, так что я рад вернуться.

– Ну-ну, – Гном тоже поглядывает на наставников. Они выглядят собранными и взволнованными, и даже пустой рукав Бородача словно выжидательно тянется к двери. – А другие наши, кому случилось ездить в Подкамень, говорят, что многое там вовсе не обычно.

Мне на миг становится обидно, что кто-то еще из хмурей побывал в Подкамне, хотя чему тут удивляться.

– А ты где был? Тебя на восток отправляли, я помню, а потом?

– На юг, – морщится Гном, – в земли Приболотья.

Он молчит, мнется, а потом неохотно добавляет:

– Даже в Болотье пришлось побывать, в одном поселении, – и быстро, чуть повысив голос, добавляет, – не спрашивай. Позднее. Худое место, не хочу сейчас.

Я киваю, хотя вопросы жгут язык.

До войны Болотье было частью Полесья, являясь для него, по правде говоря, чем-то вроде прыща на заду. Расположено оно неудобно, за южной горной грядой, единственный перевал в горах – крутой и узкий, через Средьземное озеро добираться хлопотно, – словом, снабжение и сообщение были тем еще удовольствием.

Едва началась война, Болотье объявило о своей обособности. Не надо нам, мол, вашего полесского управства и подачек тоже не надо, проживем своим умом на родной земле. Будем собирать болотные травки, делать из них наливки и целебные настои, а еще будем обжигать посуду на продажу. Вопрос «Для кого?» повис в воздухе, но очень скоро война охватила Полесье целиком, так что ему стало совершенно не до болотцев. А те под шумок завалили перевал в горах.

После окончания войны была такая неразбериха, что о Болотье вообще забыли, а когда вспомнили – махнули рукой. Так оно и осталось жить своим умом.

Ума у болотцев было небогато, потому за годы обособности они скатились до состояния оборванной дремучести, особенно заметного в сравнении с постепенно набирающим силу Полесьем. Несколько лет назад болотцы почесали затылки и разобрали завал на перевале, но полесцы предпочли своего счастья не заметить.

В общем, местечко было то еще. Населенное оборванцами, с трех краев окруженное горами, озером и лесом, а с четвертой – ничейными землями, куда стекались со всех земель беглые преступники и прочее отребье. Что было дальше, за «владениями» ничейцев – никто не знал и не интересовался. Вроде бы там жили разумные звери, и еще поговаривали, что там встречаются люди с собачьими хвостами, но во всё это не очень-то верили.

Как болотцы там выживали – не имею представления. Наверное, в основном благодаря выходу на Средьземное озеро, которое давало им рыбу и какую-никакую возможность для грабежей.

А теперь, значит, Полесье увидело в этих землях какой-то для себя интерес, раз направляет туда хмуря. Что полесскому земледержцу ловить в тех краях, кроме болотной трясучки?

Да то же самое, что во всех остальных землях: от настороженности перед непонятными способностями хмурей до восхищения ими и признания особой могучести Полесья, земледержец которого вполне может оказаться тем самым соединителем земель, о котором говорил Чародей. Если Полесье и впрямь намерено соединять под собой земли, то весьма удобно будет начать с недавно отпавшего Болотья. Лишний повод для размышлений другим земледержцам.

Из раздумья меня выдергивает тишина. Такая пронзительная, что я задерживаю дыхание еще до того, как понимаю, что случилось. Ничего. Просто к нам вышел управитель, хмури застыли и преданно жрут его глазами. Наставники – не едят, но тоже застыли.

Управитель – высокий сухопарый мужик с горбатым носом и глубокими складками у рта, всегда одетый в темную, какую-то негнущуюся с виду одежду, медленно обводит нас взглядом и раздельно, без всякого выражения, проговаривает:

– Я рад видеть всех вас в добром здравии. Приступим.

**

Как всегда, ожидание управителя было дольше судьбоносной встречи с ним.

Первым делом он сухо сообщает:

– Земледержец весьма доволен вами, – и лица наставников расплываются в совершенно придурочных улыбках.

Затем управитель кладет на стол стопку восковых дощечек и несколько листов пергамента. Сам не садится, перебирает дощечки. Наконец выбирает одну, поднимает взгляд и говорит:

– Также земледержец желает перевести троих досточтенных хмурей на службу при дворе. А именно – вас и вас. И еще одного – на усмотрение ваших наставников и согласно известным им требованиям.

Птаха, на которую указал управитель, радостно вспыхивает и прячет глаза. Наверняка знала о чем-то таком и надеялась, а раз надеялась – значит, не без причин. Как они всё узнают, когда успевают подсуетиться? Не понимаю. Второй, на кого пал выбор, косолапый Сохач, выглядит ошарашенным, его бледное лицо краснеет пятнами, и мне от этого становится немного легче.

– Кроме того, – управитель выговаривает слова очень четко, и это придает весомость каждому произнесенному звуку. Я ловлю себя на том, что тоже вытянулся в нитку, расправил плечи и внимаю управителю, только что не раскрыв рот, – кроме того, трое досточтенных хмурей переходят на постоянную службу в полесские наместничья.

Я перестаю дышать. Вот как зашлют меня куда-нибудь… в незнакомые места, к незнакомым людям, и там… там… Или никуда не отправят. Вдруг я нигде не нужен, нигде для меня не найдется места и останется только по сёлам побираться?! Вот рады будут остальные выучни!

– В северо-западное наместничье отправляетесь вы, – короткий кивок Дубине. – Восточное и северное не выразили никаких предпочтений, потому для них выберут достойных представителей ваши наставники.

Дубина шумно сглатывает. Управитель перебирает дощечки.

– Также мы готовимся заключить несколько уговоров с соседними землями, – теперь я могу поклясться, что он похваляется, словно в этом есть какая-то его заслуга. Впрочем, может, и есть. – И еще трое досточтенных хмурей будут закреплены за приграничьем, как только мы подпишем уговоры. Пока этого не произошло, у вас есть до десяти-пятнадцати свободных дней.

Помимо воли сжимаю руки в кулаки. Отправят меня на границу с Подкамнем или нет? Заключены ли какие-нибудь уговоры с Загорьем? Кажется, за всё это время я ничего не слышал о Загорье. Словно его не существует. Нас не хотят отправлять туда, откуда все мы родом? Боятся?

– Задачи для горного Подкамня будут направлять тавернской почтой на нашу сторону краераздела. Туда направляетесь вы, – вежливый кивок Веснушке.

Веснушка кивает в ответ, и её вытянутое лицо делается торжественно-унылым.

– В прибрежном Подкамне ждут вас. Тавернская почта – у второго северного краераздела.

Я не сразу понимаю, что управитель смотрит на меня, а сообразив, поспешно киваю, и волосы падают мне на глаза.

– Задачи для северных Порожек – на вас, – управитель смотрит на Рыжего так, словно сам не верит в сказанное. Рыжий, кажется, не верит тоже. – Почта прибрежного граничного предела на юго-востоке.

Стук дощечек, шелест пергамента. Хмури переглядываются, делают друг другу всякие знаки бровями и глазами. Птаха снова подмигивает мне, я подмигиваю в ответ. Чего уж теперь-то.

– Один досточтенный хмурь по выбору наставников отправится выполнять задание на озёрное побережье, – продолжает управитель, – следует учесть, что задание это – очень ответственное и может проложить путь вашей славе за Средьземное озеро. Потому земледержец велит отправить с хмурем также наставника, способного к ведению переговоров и деликатному распространению новостей, – почтительный кивок Осе. Это она-то деликатная?!

Тут я запоздало понимаю, что все остальные хмури тоже получили ножны. Просто оставили их в караульне, как и я, потому как при оружии в канцелярию не пропускают.

Вот и вся моя особенность – я балбес.

– И наконец вы, – строгий взгляд на Гнома, который кривится так, словно ему в кружку выдавили жабу. – Вы направляетесь в Болотье. Там вас ждёт новая работа. Быть может, вы, досточтенный хмурь, станете мостом, который проляжет между нашими разрозненными землями. Все указания будут переданы вашему сопроводителю.

Едва сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Вид у Гнома – несчастный и потерянный.

– Содержание всем вам, разумеется, уже назначено. Как видите, заинтересованность в хмурях очень велика, мы сумели удовлетворить лишь самые важные и срочные требования, всего их было существенно больше. Кроме того, – голос управителя становится холодным, как лезвие топора, забытого во дворе зимней ночью, – земледержец связывает с хмурями крайне, крайне большие надежды. Потому на вас, наставники, лежит большая ответственность. Земледержец очень рассчитывает на действенность ваших новых способов обучения. На то, что следующие хмури будут достаточно подготовлены в значительно более короткие сроки… без ущерба их добротности, разумеется.

У меня во рту пересыхает. Новые хмури?

Переглядываюсь с ошалевшим Гномом. Смотрю в вытаращенные глаза Птахи. Вижу, как трепещут волчьи уши Дубины. Кажется, управитель сумел удивить этих проныр, всегда и всё знающих.

Какие еще новые хмури, мрак забодай?! Это я – наконечник стрелы, разящей… то есть мы! То есть…

– Конечно, – сухо отвечает Оса.

Я вижу, как шевелятся её тонкие красные губы, но мне кажется, что говорит это кто-то другой. Не может моя наставница, даже нелюбимая, говорить «Конечно» и готовить каких-то других хмурей!

– Ведь это были только пробные камни, – добавляет Оса, и я окончательно перестаю верить, что это происходит наяву, – мы многое поняли и научились отсекать лишнее. Следующих мы подготовим значительно быстрее и с меньшими потерями. Может быть, они даже будут сильнее.

Пробные камни?! Гном сжимает кулаки.

Отсекать лишнее?! Лицо у Птахи – белое-белое, и губы – тоже белые.

С меньшими потерями?! Я вспоминаю опухшее лицо мёртвой девчонки, которую убило Пёрышко. Мальчишек, проткнутых сигилями варкской стали за то, что не хотели идти на Хмурую строну снова. Тихий ночной плач с соседних кроватей, где выучни не могут заснуть от боли в рассеченных спинах.

Потом-то назидаторы стали больше похожи на людей. Потом-то они превратились в наставников. А поначалу они не стеснялись избивать и убивать нас, если мы не шли туда, куда должны были войти.

Отсекать лишнее!

С меньшими потерями!

Следующие будут сильнее!

– Да вашу же мать! – рявкаю я и выбегаю из канцелярии до того, как понимаю, что именно сказал и сделал.

Тяжеленная дверь бабахает за спиной, я останавливаюсь на каменной лестнице. Подо мной – огромный двор с телегами, людьми и скотом. Вокруг – невысокие деревца, плодовые и обычные, и листва на них такая яркая, что хочется зажмуриться. Привычно ищу глазами рукояти подъемников и привычно не нахожу. Почему люди не перенимают варочью машинную науку? Не начинают снова делать монеты с двусторонней чеканкой, какие были до войны? Если земледержец хочет подобрать под себя другие земли, то сперва стоит превзойти их хотя бы в том, что они умеют, разве не так?

А может быть, он полетит много быстрее и дальше на дутом пузыре хмурьского всемогущества, многочисленных войсках и остроглазых болтунах вроде управителя.

Представляю себе, какое у него сейчас лицо. И у наставников. Представляю глухую тишину, которая сейчас стоит в канцелярии. Наверное, нужно быстренько забрать в караульне меч, ножны и лошадь, пока они не решили… Собственно, а что они могут решить? Меня в прибрежном Подкамне ждут. Именно меня. Ждут. Даже содержание назначили. Так что ничего мне не сделает управитель, разве что посмотрит неодобрительно, но это-то я как-нибудь переживу.

Пробую на вкус мысль о безнаказанности. Я не верю в неё, но она мне нравится.

Снующая по двору челядь поглядывает на меня искоса и с любопытством – откуда-то знают, что я – хмурь, настоящий хмурь, надо же! Некоторые, напротив, опускают головы и спешат проскользнуть мимо, словно я могу вот так запросто увидеть их тайны и грешки. Особо резво ковыляет, поднимая плечи, конопатый мужик на деревянной ноге. Толстая баба в лоснящемся переднике переминается и шевелит губами, словно хочет что-то спросить и не решается.

Дверь снова хлопает. На лестницу выходит Птаха. У неё выражение лица ребенка, который не едет на ярмарку. Она сжимает пальцы и хочет что-то сказать, но не находит слов, и её губы всё сильнее дрожат.

– А вдруг, – говорю я.

Птаха утыкается лбом мне в плечо и ревёт. Я осторожно зарываюсь пальцами в жидкий перламутр её волос и слушаю шелест листьев.

Ничего хорошего он мне не говорит.

**

Поездка получилась такой удивительной, что мысль о новых хмурях я пока выбросил из головы. Не помещалась она там, слишком была тоскливой и тошной, а путешествие через Полесье в компании Гнома и Кривого – оно, наоборот, было веселым и красочным, как Птахино праздничное платье.

Да, я просто взял и поехал вместе с Гномом, потому что не мог усидеть на месте. Так Хрычу и заявил: мне управитель дал до пятнадцати дней свободных – это если ничего не затянется, а затянется оно непременно, мы разве не знаем, как канцелярия работает? И, раз дни у меня свободные, так распоряжаться я ими тоже буду свободно, как мне хочется. А хочется мне поехать с Гномом.

Я говорил это и сам удивлялся своему нахальству. К тому же, обычный я скорее провел бы эти дни в каком-нибудь тихом месте, и чтобы вокруг было как можно меньше людей – но я не знал, где найти такое место, и сейчас мне почему-то хотелось видеть рядом знакомые лица. Может, это известие про новых выучней так на меня повлияло.

Хрыч от моих слов тоже опешил, потому я решительно добавил:

– И дракошку я с собой возьму в Болотье.

– Да перетопчешься! – мгновенно взвился Хрыч. – Тень из обители шагу не сделает! Нос у тя не дорос на нем ездить, ясно?

– Ясно, – тут же согласился я, окончательно сбив с толку наставника.

На самом деле, про дракошку я не всерьез сказал. Понимал, что не дадут.

Словом, так я и уехал с Гномом, и Хрыч даже проворчал на прощание что-то вроде «А может, оно и к лучшему, чумное место ведь, сгинет он еще один-то». Уж не знаю, что за сила нужна, чтобы «сгинуть» Гнома, которого не всякая лошадь везёт, но я воспринял бухтёж наставника как одобрение. А Кривой, канцелярский сопровождающий, нас нагнал уже в пути: мы так были взбудоражены предстоящей дорогой, что вообще про него забыли.

– В общем, я отыскал этого башмачника, – льется над предзакатными полями раскатистый бас Гнома, – да привел в содрогание. Ну как, в содрогание, – просто за шкварник его поднял над прилавком. И гляжу на него, значит. «Где ж мои сапоги, – говорю, – урод ты бешеный?»

– А он? – тут же спрашивает Кривой и так изгибает тощую длинную шею, что становится похож на удивленную птицу. Надорванная губа еще усиливает сходство.

Гном на ходу жонглирует двумя мелкими кислыми яблоками, в седле сидит, откинувшись. Я бы свалился.

– А он как гаркнет: «Ой! Так то твои сапоги были! Так я тебя просто не признал тогда!» – заканчивает Гном и хохочет. Смех у него округло-заразительный, и мы с Кривым смеёмся тоже. – Не признал меня, понимаете, да? Ведь я малоприметен был, ох-хо-хо, ну да, ах-ха-ха!

Четыре дня пути через маленькие южные поселки и гигантские поля. Дорогу выбирает Кривой: в канцелярии он составлял отчеты по собранным налогам, потому хорошо знает, какие места благополучны и где ездить безопаснее. Признаться, с такой точки зрения я никогда не смотрел на работу счетовода, и моё уважение к обычным канцелярским служащим тут же выросло.

– И случилось мне спьяну забрести на окраину. А там мужик у железной двери топчется в нерешимости. Шапку мнёт, губы жуёт. Изводится. Увидел меня – и как бросится навстречь, причитая! Помоги, кричит, спаси. Мне, кричит, чужого не надобно, своё забрать хочу, но боюсь при этом потрясение получить. Его женщина, значит, с другим мужиком слюбилась, а его из своего дома выставила. Без вещичек. А он, значит, вещички жаждет обратно забрать, но боится, что тот новый мужик ему навешает. А я что? Я всегда за достойность, я всегда помочь рад, но не лезть же в такое дело пьяным до изумления? Поломаю еще там чего или зашибу кого без нужды – ведь неловко получится. Поразмыслил я и говорю: мужик, давай до завтра твое дело отодвинем!

– А он? – живо интересуется Кривой.

– А он согласился. Условились мы встретиться в будущий день на закате… – Гном некоторое время молчит, рассеянно подбрасывая яблоко, потом виновато вздыхает, – а назавтра я того места не сумел отыскать. Все окраины обошел. Так стыдно было перед мужиком, эх, да и по сей день совестно, верите?

Мы верим. Улыбаемся. Едем.

Светлые места, сытые. Много полей, много людей, поселений, хуторов. Народ улыбчивый, загорелый дочерна. Повсюду носятся ватаги детей, и это особенно бросается мне в глаза после бездетного Подкамня. Нам часто машут руками, весело кричат, желая доброго дня и благосклонности духа дороги. Охотно дают ночлег. Еды у них вдосталь, всего вдосталь. Ни разу не встретилось пустое поселение, заброшенная зимовка, неухоженная пристань. Всё при деле, все при деле, даже многочисленные калеки, которые в других местах чаще пьют и попрошайничают, чем работают.

Те, кому мы представляемся хмурями, глядят на нас, как на диво чудное, с почтением и восторгом. Все знают, кто такие хмури, все смотрят на хмурей, разинув рты! Мне это очень нравится, хотя я стараюсь не подавать виду, а Гному тоже нравится, но и смущает.

**

Перевал в горах ни одна сторона не охраняет. Из Полесья туда ехать дураков нет, да и поблизости никто не живет: до ближайшего к предгорью села – почти день пути. Болотцы, видать, тоже не едут. Быть может, они и не знают, что война давно закончилась, не верят, что в Полесье можно найти новую жизнь. Или же вполне довольны своей старой. Что мы в ней понимаем, если на то пошло?

За перевалом ведет Гном: Кривой об этих местах ничего не знает. Края тут странные, зябкие. Как только мы проехали заброшенную крепость на перевале, ко мне прилипло ощущение чьего-то взгляда и никак не хотело пропадать, хотя вокруг было пусто. Вроде пусто.

Гном выглядит пришибленным и всё порывается оглянуться на север и на запад, хотя ведет нас на юг и восток. То есть как ведёт – просто указывает направление, поглядывая на карту. Сам он тоже не бывал в том посёлке, куда мы едем теперь – а в тот, в котором бывал, явственно не хочет возвращаться.

Ощущение, будто за нами наблюдают, к закату становится невыносимым. После перевала мы почти не разговариваем, все чувствуют нехорошее, хотя ничего такого вслух не говорят. Кривой осматривает подгорный тощий лес пронзительным и цепким взглядом, который мне страшно не нравится: это не взгляд конторской крысы.

Земля тут влажная, воздух – мокрый. Тянет гнильцой, вязкое плюханье копыт заглушает звуки, и от этого становится еще тревожней. На ночь мы останавливаемся в помеченном на карте овражке – хотя чуть дальше обозначено селение. Но мы даже не обсуждаем, стоит ли попросить ночлега там. Лучше уж волки или змеи-зубатки из оврага, чем болотцы из Болотья.

И вот скажите мне: что земледержцу полесскому понадобилось в этом скорбном краю? Что еще помимо того, о чем я думаю? Ведь Гнома направили сюда явно не ради поручения как такового. «Найти вора» – ха! Мелко, слишком мелко: едва ли в Болотье есть нечто столь ценное, чтобы из-за его пропажи переполошиться до найма хмуря из соседнего края.

Тем более тут даже нет земледержца, каждый кусок земли – сам по себе, под рукой того, у кого хватило сил и храбрости, чтобы его откусить. Получается, канцелярия Полесья сообщается с кем-то из местных, у кого под рукой ходит пара поселений и кусок трясины… что, опять же, мелко и недостойно. Не могу представить, как полесский канцелярский управитель в своей негнущейся одежде и с глазами-шилами пытается о чем-то уговориться с теми, кто живет на этой чахлой земле.

Ничего больше не может быть ему нужно от Болотья, забытого людьми и варками, где не растят и не добывают ничего ценного.

Спим мы плохо: очень уж всё вокруг тревожное, кажется, что со всех сторон на нас смотрят сотни чужих сердитых глаз. Вдобавок у большой луны, Пса, выдалось полнолуние, и он как нарочно освещает ярко-желтым светом место нашего привала. Маленькая луна Муха тоже наблюдает за нами, подмигивая белым глазом.

С места мы снимаемся на рассвете, когда луны еще немного видны над головами. Проезжая отмеченное на карте селение, понимаем, почему нам велели ночевать в овражке: селение заброшено. Верно, давно, еще с войны. Серые дырявые крыши угловато торчат среди кривеньких деревьев, покосившиеся домишки частично уже погрузились в болото. Сгнившие изгороди, поросшие мхом дорожки, колченогие остатки столов с побитой посудой, туманные силуэты, парящие между домов…

Я зажмуриваюсь. На миг мне кажется, что я на Хмурой стороне.

Призраки поворачивают головы на звук. У них нет глаз, ртов, пальцев, они – серо-зеленая дымка, морок, дурной сон. Мне кажется, если бы у них были глаза, они все смотрели бы на Кривого. Нас с Гномом они словно не замечают.

– Что это такое? – шепотом спрашиваю я.