Кровь не водица. Часть 2. Алиса

– Чего-то мать упустила, прямо. Нет, сказать, чтобы оделись потеплее, тулупов в доме полно, валенки есть. Сейчас бы горя не знали. Холодно тебе, маленький?

От этого давно забытого слова у Лизы слезы навернулись на глаза, а ведь совсем недавно это раздражало ее, казалось пошлостью и примитивом.

– Вить, зачем опять? Не береди…

Виктор вдруг резко развернул Лизу к себе лицом, впился взглядом, ловя ее взгляд, жарко прошептал.

– Ты что думаешь? Я тебя разлюбил? Дура! Этого не может быть ни-ког-да, я в могилу унесу эту любовь к тебе! Но ты! Ты же не любишь меня, Лиза! Ты никогда меня не любила, я вот, дурак, понял только это не сразу. Ребенка от меня хотела родить без любви. Страшный ты человек, безжалостный, равнодушный. Пользуешься только людьми, а любить не умеешь. Не дано!

Лиза с ужасом и удивлением смотрела на Виктора, такого жара, такой боли, такого отчаянья она не ожидала, в ее, давно погасшей душе, никогда не цвели такие огненные цветы, муж, наверное, прав – не дано.

– Послушай, мы с тобой уже большие ребятки, нам жить надо спокойно и мирно, зачем нам это дурь? Какая любовь? Мне за сороковник, тебе и того больше. Я к тебе отношусь, как к родному, маму твою ценю. Что ты еще хочешь от меня?

Виктор опустил руки так бессильно, как будто это перебитые крылья, тихо сказал

– Нет, Лиза. Мне подачек не надо, мне нужна ты полностью или не нужна совсем. Прости.

Он отвернулся, долго смотрел на тускнеющую к закату воду, молчал. Потом, чуть повернув голову спокойно, ровно и равнодушно бросил

– Не придет провожатый, значит здесь останемся, пока лодочник не вернется. Костер разведем, вон сухостоя сколько валяется. Не бойся, все будет хорошо.

Провожатый возник, как привидение, как будто материализовался из темнеющего воздуха – большой, бородатый, в тулупе и неуклюжих валенках, с здоровенной керосиновой лампой в руке, в которой тлел неяркий огонек. Бронзовый, до блеска начищенный корпус отливал оранжевым в сгущающейся темноте, и от лампы шел не только свет, но и тепло. Потоптавшись, как медведь на одном месте, мужик дождался, пока Лиза с Виктором встанут, ткнул лампой куда-то вбок, и медленно пошел вперед. Виктор, резво сунув руку в карман рюкзака, вытащил фонарь, щелкнул и яркий свет лед-лампы осветил дорогу.

– У вас, что там, даже фонарей нет? С керосинкой ходишь! А свет есть в ските? Или вы там с лучинами сидите?

Провожатый обернулся на мгновение, дернул уголком рта, изображая улыбку, и Лизе вдруг она показалась странно знакомой. Как будто она видела эту чуть кривоватую усмешку узковатого сильного рта, может во сне, может в кино, а может и сама придумала в девичьих мечтах.

– Все у нас там есть. А фонарям я не доверяю, сломается в неподходящий момент. А в пещерах без света шутки плохи, там ходов, как у крыс в норах, не туда зайдешь, там и останешься.

Голос у мужика был настолько хриплым, что трудно разбирались оттенки, то ли он шутит, то ли всерьез, но Лиза на всякий случай поспешила вперед, встав между мужчинами, чтобы не дай Бог не потеряться.

Провожатый, прихрамывая на правую ногу, поковылял дальше, и вдруг остановился, подняв руку с лампой. Виктор осветил белесую стену перед собой. Внизу, у самого берега зияла узкая черная щель страшная, как ход в преисподнюю.

– Сядете на пятые точки сначала, потом откинетесь на спины и сползете. Смотрите, как это сделаю я. Там дальше широко, не бойтесь, это только вход такой. И не тормозить. Все делать быстро и четко.

Лиза вдруг подумала, что для такого медведя, выросшего в глуши, у него слишком правильная и грамотная речь, но додумать снова не успела, мужик исчез в расщелине, как будто его слизала языком эта белая гора.

– Давай, Лиз, не бойся, он там поймает тебя. Садись.

Лиза села на край щели, и Виктор буквально столкнул ее вниз. Зажмурив глаза от ужаса Лиза провалилась в этот ад, уже приготовившись со всего маху ляпнуться на дно жуткого каменного мешка, но сильные руки ее поймали, аккуратно поставили на ноги.

– Отойдите немного, а то ваш муж вас придавит. Не ушиблись? Ну и славно. Меня зовут Никодим. Запомните? Не совсем светское имя, ну уж как есть.

Лиза кивнула, и, с облегчением дождавшись приземления Виктора, крепко вцепилась в его руку.

Дальше они шли вереницей. Пещеры оказались довольно просторными и почти не страшными, Виктор освещал их своим мощным фонарем, разрывая на клочки их таинственный мир. Небольшие ручьи прорывали камни то здесь, то там, и от ледяной воды поднимался холодный пар, оседая каплями на стенах. Кое-где над головой нависали тяжелые карнизы, тогда приходилось наклоняться, протискиваясь в низкие ходы, но самым неприятным было проходить в узких и очень тесных коридорах между пещерами. Камни давили, лишали возможности дышать, и Лизе казалось, что она возьмет и упадет плашмя в одном из этих каналов, и вытащат ее из него уже недвижимую, саму как этот холодный камень.

Пещеры кончились вдруг – неожиданно, как будто их обрубили топором. Просто раз – и вокруг возникло огромное ночное небо, усеянное звездами и белый простор искрящейся снежной долины. Лиза задохнулась от хрустального воздуха и закашлялась.

– Выбрались, спасибо Всевидящему. Вон, смотрите – за сосновым бором светятся окошки. Это наш скит. Осталось немного. Пошли.

Глава 6. Марфа

Никодим быстро поковылял вперед, у него по-заячьи подпрыгивали уши напяленной до бровей мохнатой ушанки, и вихлялся из стороны в сторону узкий зад. Из-за этой худобы нижней части тела казалось что огромный тулуп напялен на вешалку – плечи у мужика были широченные, как у Гулливера. Лиза с Виктором еле успевали за проводником, правда, мужа тянул в земле рюкзак, было удивительно, что они вообще затащили этого монстра в пещеры сквозь тот тесный лаз. Так, почти бегом по петляющей в еще скромному снегу тропке, они добрались до поселения, Никодим остановился у массивных деревянных ворот, достал из кармана здоровенный старинный ключ.

Скит, если этот крошечный поселок на десяток домов можно было так назвать, был окружен высоким забором – двухметровые горбыли, пригнанные почти вплотную, смотрели в небо остро срубленными верхушками, нигде ни щели, ни лаза, хозяева за этим, похоже, следили. Ворота тоже удивляли своей основательностью – подвешенные на толстых, с две руки толщиной бревнах, они закрывались тяжелым металлическим засовом, он был дочиста отдраен от ржавчины и черноты и сиял в свете поднявшегося месяца ярко и празднично. Виктор устало скинул рюкзак прямо в снег, со скрипом распрямил уставшие плечи, хмыкнул.

– Зело тут у вас. Окопались, танком не прошибешь. Там, за забором канавы нет, мост не поднимаете, часом, на ночь?

Никодим, поковырял ключом в замке размером с пудовую гирю, с лязгом откинул засов, оттянул створку ворот, кивнул – идите, мол.

Виктор пропихнул Лизу внутрь, кинул на плечи рюкзак, пробурчал

– Час назад мать с Алисой пришли, а ворота опять снаружи закрыты. Это как?

Никодим потоптался, перебирая ввленками, как медведь лапами, прохрипел

– Они, видите ли, и изнутри закрыты. Есть у нас тут чудеса да тайны, тропки-лазы. Поживете, узнаете. А пока пошли, Марфа не любит поздно спать ложиться, но ждет вас.

За воротами и вправду была глубокая канава, перекинутый через нее мостик казался неустойчивым и опасным, благо с одной стороны хлипкой дощатой конструкции болтались перила. Лиза поплелась за Никодимом, полуприкрыв от страха глаза и цепляясь всеми силами за промасленную веревку, но перешла, выдохнула, дождалась Виктора. Никодим закрыл такой же засов изнутри, потом, с усилием повращав большое колесо, прикрученное к толстому стволу сухой березы поднял мостик, показал рукой на небольшой, ярко освещенный дом. Больше ни в одном доме света не было, поселенцы, похоже, ложились спать с курами.

– Туда идите, там ваши и Марфа там. Ее девчата отведут вас куда надо, а я спать. С утра работы много, по дрова еду. Увидимся на завтраке.

Медвежья фигура проводника как будто растворилась в темноте, Лиза с Виктором несмело пошли по тропинке и через пару минут поднимались на небольшое, аккуратное крыльцо.

В сенях было прохладно, но намного теплее, чем на улице, горел неяркий свет, но все достаточно освещалось, и Лиза разглядела светлые бревенчатые стены, неширокие лавки вдоль стен, большие кадки из выбеленного дерева, маленькие, как будто на ребенка, тулупы, висящие ровным рядком, и такие же маленькие белые валенки, выстроенные около лавки по струнке. Виктор оставил рюкзак на лавке, прошел вперед и толкнул дверь в дом.

– Заходьте, заходьте, не толкитесь там в сенях. Робкие какие, надо же. Марья, иди встрень, а то робеют.

Дверь распахнулась настежь, веселая, румяная Майма выскочила, как чертик из коробочки, втянула Лизу в теплую, ярко освещенную комнату, кивнула Виктору, подтолкнула из к столу. Маленькая сухонькая, остроносая, как Буратино старушка, встала навстречу, ласково улыбнулась, протянула птичью лапку. Лиза осторожно коснулась хрупких пальцев и сразу выпустила их, как будто побоялась сломать. У нее, видно, были такие изумленные и такие выпученные глаза, что Марфа вдруг рассмеялась звонко и раскатисто и молодо, да так, что ее лохматые седые бровки зашевелились, как напуганные гусеницы, поправила белоснежный ажурный платок, сказала

– Вот ведь, в грех ввела, спать пора, а я тут веселюсь с вами. Ты, что, девка, ждала чудищу о трех ногах, с черным котом на загривке, да с когтями метровыми? Ну, точно, ждала. Ладно. Вы, давайте, совенка своего сонного у меня оставьте, а сами идите в дом, где Лиза с дочкой поселятся. Нина вон вас отведет, вы там все подготовьте как надо, Лису завтра заберете. А ты, коза, с мужиком вещи складайте, да до дому сбирайтесь. Слышь, Машк? Приедете через месяц погостить. Не ране.

Марфа по-молодому вскочила, открыла окно, крикнула в ночь

– Нинка! Давай, иди, опять телишься, телушка. Ночь-полночь скоро, а я на рассвете встаю.

Лиза осторожно глянула на Майму, тихо спросила

– Алиса? Алиса где?

Свекровь успокаивающе коснулась Лизиной щеки, шепнула

– Она там ее уложила, у себя. Спит все… Пошли, а то сердиться будет, не любит она ослушников, привыкла, что все по струнке ходят.

Нина ждала их в сенях, и если бы Лиза уже не увидела Марфу, она бы точно подумала, что ведьмака – это она. Высокая, черная, как ворона, лет сорока, а может и больше, не полная, а скорее плотная, набитая, как чемодан женщина производила впечатление ведьмы, ну, может, начинающей, но недоброй. Особенно пугала странная прическа – вороные с проседью волосы были высоко заколоты гребнем на затылке, и негустые пряди падали вдоль лица на шею, как у лошади грива. Нина молча повернулась широкой спиной, выскользнула на улицу и пошла прямо по снегу вдоль рядком растущих сосен. Майма подхватила Лизу под руку и они побежали следом, не обращая внимания на пыхтящего сзади Виктора, сражающегося с опостылившим рюкзаком.

Глава 7. Лизин дом

Дом, в который их привела Нина был как будто небольшим, очень аккуратным, с белеными стенами, окошками, украшенными настоящими ставнями, с невысокой крышей. В свете совершенно потерявшего берега месяца, который светил не просто отчаянно – истошно, дом даже светился, настолько был белым. Нина, всю дорогу с достоинством несшая свое полное тело, тряхнула непокрытыми космами, видно обозначая конец пути, неспешно подплыла к калитке и толкнула ее внутрь – калитка была не заперта.

– Идите. В доме есть свет, выключатель справа на стене, как войдете. Вода в колодце на дворе, уборная у овина. Фонарь есть у тебя?

Она в упор смотрела на Виктора, в серебряном свете месяца ее глаза по-кошачьи мерцали, тот почему-то смутился, кивнул

– Ну вот, хорошо. На ночь ведро себе поставьте, к непривычки по двору не шлындрайте, тут всякое бывает. А утром все рассмотрите, станет проще.

Она развернулась, как лодка, попавшая в противотечение, пошла было назад, но остановилась

– Ты, мужик, фонарь им оставь, сам обойдешься, а им без света ночью печаль. Тут многое ночью происходит, особо с новенькими.

Лиза догнала женщину, тронула ее за локоть

– Подождите. Моя дочь, Алиса, она что, там останется, в том доме? Я хочу, чтобы ее привели, я хочу, чтобы она жила со мной.

Лиза поймала себя на том, что она верещит капризно и настырно, точно, как ребенок, у которого отняли игрушку. Нина локоть не вырвала, просто повернула голову и цепко всмотрелась в Лизино лицо.

– Тут, дорогая, совершенно не важно, кто чего хочет. Тут делают то, что велит Марфа. Странно, Мария, что ты не научила ее.

Майма потупила голову, подошла к Лизе, потянула ее за собой, и, затащив во двор, плотно прикрыла калитку.

– Подожди, Лизушка. Не гони коней, приведут они Алису, они здесь не балуются, все очень строго. Давай, успокойся, посмотрим дом и ляжем спать.

Лиза и вправду почувствовала себя неразумным дитем, послушно пошла за Маймой, они вошли в дом, Виктор нащупал выключатель и включил свет.

То, что увидела Лиза, было похоже на старое кино. Причем настолько старое, что его герои ходили, деревянно перебирая ногами, говорили напыщенно и смешно, женщины красили высоко выгнутые брови очень черной краской, а губы, круто изломанные в бантик ярко алой. Хотя нет, какие еще краски… Герои нынешнего Лизиного фильма были деревенскими, ходили в валенках, да тулупах, мужчины напяливали меховые ушанки, женщины пуховые платки. Именно они жили в таких домах – стены не были обиты, они смущенно темнели выпуклыми бревнами, посреди зала, в который они вошли, красовался небольшой круглый стол, накрытый кружевной скатеркой, у окна высился здоровенный деревянный буфет, напротив, у стены – не намного меньший комод. Рядом с широкой скамьей стоял неизвестный Лизе агрегат с деревянным колесом, на небольшом столике у окна притулилась старая швейная машинка. В переднем углу висела черная икона, она была настолько старой, что потемневший лик трудно было узнать, и лишь присмотревшись, Лиза поняла – Казанская. Икону обрамлял вышитый рушник, у двери висело зеркало, тоже в рушнике, вдоль стен стояли лавки. Майма положила свой рюкзачок, устало села на лавку, откинулась назад

– Бывала я в этом доме. Здесь все по уму, все есть – и огород, и скотный двор, и сенник. В конце двора банька, правда топится по-черному, но научишься, не Боги горшки обжигают. Все обойдется.

Лиза присела рядом со свекровью, прошептала

– Ну ты и научишь нас с Алисой всему. Куда ж мы без тебя…

Майма покачала головой и вдруг зевнула – широко, беззастенчиво, как кошка.

– Устала я, как собака. Нет, Лизушка, мы с Витей завтра уезжаем. Прямо после завтрака, ты уж сама учись. Тебе долго здесь жить, привыкнешь.

– Долго, это сколько? Месяц?

Майма улыбнулась, встала, потянула Лизу за руку, кивнула Виктору

– Там ваша спальня. А моя -там…

Она помолчала, глянула Лизе в глаза вопрсительно, испытующе

– Нет, Лиз, не месяц. Думаю, минимум год.

В спальне было тесно, как в пенале, крошечная комнатка выходила в зал узкой дверкой, узкой настолько, что в нее еле протиснулся Виктор. От него пахло дымком и теплой, разогретой шерстью, он прямо в новом свитере шерудил в печке, выгребал золу, подкидывал дрова, хозяйничал. В спальне было не просто тепло – жарко, Лиза стянула шубку, бросила ее на единственный стул, стоящий у кровати, бессильно опустилась прямо на белоснежное покрывало.

– Подожди, Лиз. Все убрать надо, видишь как она застелена – парадно. Сейчас сниму

Уже сквозь сон Лиза смотрела, как муж стаскивает с высоких, уложенных пирамидкой подушек прозрачную, кружевную накидушку, раскидывает их уютной шеренгой, складывает покрывало, трясет пушистое одеяло, тыркает кулаками в перину.

– Раздевайся, ложись. Спать будешь, как в раю – все на гусином пухе. Я такое у прабабки видел, спал даже, обалдеть. Не спи стоя.

…

Утра Лиза не заметила, в их спальню-пенал свет не проникал, окна не было. Она открыла глаза, потому что ее вовсю трясла Майма, ругаясь на чем свет стоит, впервые Лиза видела ее такой возмущенной

– Нет, ну вы подумайте! Одна спит, теперь другая. Сейчас Марфа нам выдаст за опоздание на завтрак, пойдешь картошку чистить, как провинившаяся. Давай! Бегом! Виктор воды принес, хоть умоешься.

Шатаясь, как пьяная, Лиза добрела до умывальника, хищно нацелившегося в ее протянутые ладошки ледяным соском. Но зато сразу после первой пригоршни воды крупинками острых льдинок, она враз проснулась и увидела солнце! Огромное, холодноватое, задумчивое. Оно смотрело в окно кухни и заговорщически улыбалось.

…

В длинный, похожий на барак дом, вытянувшийся как поезд вдоль сосновой рощицы, тянулось немного людей – буквально с десяток. Они все были практически одинаковы – валенки, тулупы, шапки. платки, все серенькое, неброское. Майма на секунду приостановилась, притянула Лизу и Виктора, шепнула

– Это совсем убогие, кто не может сам себе приготовить, да и работники при Марфе. Остальные своими домами живут, едят у себя, кто один, а кто и с семьями уж. Ты тоже будешь все сама делать, сначала одна, потом с Алисой. Это в первый день вам поблажка. А завтра уже нет.

–Мам, а кто здесь вообще живет? Для кого это все? Скит этот…На игру похоже…

Лиза снова назвала Майму мамой, это так ей нравилось и так согрело душу, что вдруг захотелось повторить. Протянуть так – нежно и ласково – маааам. Но она удержалась.

Майма тихонько сжала ее руку своей

– Кто? Те у кого душа болит. Мается, места себе ищет. Нездоровые тут, Лиза. Мечущиеся…Ну и лекари, конечно. Разные.

Лизу этот ответ странно устроил. Она успокоилась, пошла вперед и уже на подходе к крыльцу увидела Марфу. Маленькая старушка в белом тулупе. в белоснежных валеночках и ажурном платке быстро шла в бараку. А рядом с ней, резво перебирая ногами в таких же валенках, шла Алиса. Она куталась в тулуп и с интересом глазела по сторонам. И в блестящих зеленых глазах сияло два солнышка.

Глава 8. Серые валенки

– Ты, девочка, пока Алечку не трогай. Я ее ночь отпаивала, секунды не спала, так она сейчас, как ниточка шелковая – тронь, оборвется. Как так дите запустили, ума не приложу, умные ж люди, городские все. Нехорошо!

Марфа тыркала своей птичьей лапкой Лизу в живот, но не сильно, тихонько, ласково, шелестела, как будто ветерком веяла, и, несмотря на то, что та укоряла ее, Лиза не стыдилась, не испытывала каких-то неприятных чувств, просто чуть смущалась, вдруг загоревшись теплым огоньком изнутри. Так бывает, когда тебя слегка журит мать, но не сильно, для порядка, смотрит так ласково, чуть укоризненно. Лиза кивнула, проводив дочь взглядом, а Алиса легко и уверенно взбежала по невысоким ступенькам и скрылась за тяжелой деревянной дверью.

– Я, Марфа, не трогаю, как скажешь. Ты тут хозяйка и доктор, мы приехали девочку лечить, как же я буду тут свои порядки устанавливать… Не буду…

Марфа внимательно посмотрела в лицо Лизе, даже не посмотрела, рассмотрела его, как будто, каждую черточку, каждую морщинку и изгиб. И Лиза тоже рассмотрела ее лицо. Вчера, усталая и обалдевшая, она толком и не поняла ничего, не заметила, запомнила только длинный остренький нос, а вот сейчас… Лицо Марфы было удивительным. Тонким, иконописным, с большими, очень темными, внимательными и очень молодыми глазами, с узкими губами, неяркими, спрятавшимися в морщинках-лучиках, с седыми бровями, вставшими чуть удивленным домиком и острым, немного ведьмачьим, выступающим вперед подбородком. Но особенно поражали ее глаза. В них было страшновато смотреть – черная глубина пульсировала, как бездна, затягивала в себя, и Лиза быстро отвела глаза, на всякий случай.

– Доктор, говоришь? Нет, девонька, какой я тебе доктор? Доктора вы себе сами, я только инструмент. Поправлю, направлю, помогу. А ваше дело лечить себя, за уши тащить из того болота, в каком сидите. В которое, кстати, вы себя сами и заперли. Впрочем, рано это мы с тобой обсуждать взялись. Пошли-ка, поешь, я Алечку покормлю, у нас вкусно готовят, не шалят. Сама слежу.

Она отпустила Лизу, шмыгнула мышкой вперед и тоже скрылась за дверью. Майма подтолкнула Лизу к дверям, сказала.

– Правда, Лизушка, пошли, у меня аж живот подвело, есть хочу. Да и Витька,глянь, позеленел аж. Да и ехать нам.

В доме было сильно натоплено, пахло молоком, блинами и, почему-то, розами. Длинный стол, за которым можно было бы разместить человек пятьдесят, был накрыт только в начале – стояли простые тарелки, стаканы, лежали большие и маленькие ложки, вилок и ножей не было. “Как в психушке”, – почему-то подумала Лиза, но, естественно, промолчала, села у самого уголка, притянула к себе тарелку. Майма уверенно уселась рядом, положила Лизе три блина из высокой горки, аппетитно дымящейся посреди стола, плюхнула сметаны, достала каждому по яйцу из глубокой эмалированной миски, жадно впилась зубами в свой блин.

– Умеет Нинка блины печь, мастерица. Язык проглотишь. Она вообще, ведьма, чуешь розой пахнет, так это от нее. Ты, Лиз, ешь, время здесь на завтрак немного дают, не наешься – до обеда будешь голодная. А обед аж в три. А ужин так – простокваша да хлеб. Так что наворачивай.

Лиза тоже оторвала кусочек блина и даже зажмурилась от удовольствия, блинчик был хорош, а уж со сметаной, так вообще.

Завтрак пролетел вмиг, откуда-то из-за перегородки ударил гонг, все вскочили, бросились к вешалке, начали натягивать свою полушубки. Лиза тоже хотела было одеваться, но к ним снова подошла Марфа, присела рядом, показала рукой – ждите, мол.

– Лиза, ты сегодня и обедаешь и ужинаешь. А завтра начинаешь все делать сама. У тебя там печка, в погребе есть кое-что для начала, осваивай хозяйство. В сараюшке две козы, десяток курей, пяток утей, через неделю поросенка дам, ростить будешь. Как освоишь, как я увижу, что все у тебя получается, так и дочку отдам. А пока – тренируйся. Помощника дам, так не брошу, завтра утром и встренешь. А покуда иди, на седня у тебя работа на кухне – посуду помоешь, картохи начистишь, короче все, что Нинка скажет. А ты, коза…

Марфа развернулась к Майме, ее лучики у рта зашевелились весело, и лицо сразу стало простым и ласковым

– Манатки сбирай, молодца своего за шкирбан, вас уж ожидают. У нас лодки не простаивают, работы навалом. Давай-ка. Бегом!

Она подтолкнула Лизу к кухне, обняла Майму за талию и повела ее к выходу. И Лиза только успела поймать прощальный взгляд уходящего следом Виктора.

…

Когда Лиза выползла из кухни огромная луна уже висела над скитом. Она весь день не высовывала носа во двор, сновала от плиты к столу, от стола к тазу с водой, и опять в плите. У нее ныла спина, распаренные руки зудели от горячей воды и висели плетьми, ей даже трудно было натянуть перчатки, да они и не налезли бы. Кое-как свалившись с крыльца, она буквально провалилась по колено в мягкий пушистый снег, он, видимо шел целый день, и теперь лежал сверкающими подушками вдоль тоненькой тропочки, сиял, как бешеный, и как бешеная светила взбесившаяся луна.

– Господи, какая же красота. Наверное, в раю тоже снег. Вот такой же.

Несмотря на усталость Лиза решила не спешить домой, тихонько пошла, вдыхая хрустальный воздух, потом, уже у дома остановилась около старой сосны, прислонилась к ней спиной, подняла голову. Бархатное небо, усыпанное звездами, выглядело так, как будто кто-то рассыпал сахарный песок по черной тарелке, только вот крупинки оказались крупноваты, почти, как горох. Протянув ладонь Лиза подождала, а вдруг на нее просыпятся эти бриллиантики, и вдруг почувствовала, как же она замерзла. Не замерзла – застыла, эта ее одежонка совершенно не подходила для новой жизни, просто вот совсем. Лязгнув зубами, Лиза поежилась, хотела было рвануть к дому, но там, у самого ее крыльца мелькнула какая-то тень. То ли человек, то ли зверь, размером с крупного медведя, на мгновение заслонил от Лизы луну, потопал около крыльца, потоптался, потом поднялся, потыркался в дверь. Лиза ойкнула, спряталась за дерево, затихла, боясь даже сдвинуть одеревеневшие ноги, чтобы не хрустнуть снегом. Но медведь на крыльце простоял недолго, повздыхал, пристроил что-то большое и круглое, привалив его к перилам, скатился вниз и скрылся за поворотом. Лиза, чуть постояв, колотясь от холода и страха так, что ходуном ходили руки, все -таки решилась, подошла к дверям, оттянула край мешка, который принес медведь. И оттуда, из мохнатых теплых глубин высунулся краешек серого мягкого валенка.

Глава 10. Коза Дунька

-Ты красивая. Правда, замученная, городская, бледная, но ничего, поживешь здесь, еще краше станешь, у нас женщины кровь с молоком. Рыжих вот нет, Марфа остерегается рыжих, говорит – они все ведьмы. Ты не ведьма, Лиза?

Никодим отодвинул тарелку, поискал что-то глазами, не нашел, вытер седеющие усы полотенцем, улыбнулся сыто, так улыбается наевшийся сливок кот. И Лизу опять кольнуло воспоминание, она уже видела такую улыбку, но улыбка эта всплывала сама по себе, как будто у нее, улыбки, не было лица. А еще она вспомнила ощущение от этой ухмылки – ей она не нравилась. Она вызывала у нее стыдливое смущение и раздражение, и… желание, чтобы она повторилась.