Дневник из преисподней

Милорд снова продолжил движение, и я последовала за ним, искоса поглядывая на его точеный профиль:

– Принцесса Лиина – правительница Эльдарии, и принц Дэниэль – правитель Маэленда… – Своей интонацией милорд подчеркнул статус названных имен, а затем закончил: – Дэниэль предлагал будущее для нас троих, но рядом со мною в нем не было тебя, Лиина. Я отклонил все предложения своего брата, впрочем, как и он мои…

Я изумленно покачала головой после его слов:

– Хотите сказать, принц Дэниэль готов отказаться от своего народа и статуса правителя? В это невозможно поверить!

– Не просто отказаться, а уйти с моей дороги и предоставить вам самой возможность принять решение, Лиина.

– Что вы хотите этим сказать, милорд?

– Наша помолвка все еще в силе и я намерен предложить вам стать моей женой. Пусть даже в далеком будущем. Я не скрывал своих намерений от брата, и он тоже был откровенен. Ваш названый и мой родной брат уверен, что вы никогда не примете моего предложения… И мне интересно знать, почему он так уверен, миледи?

Его слова смутили меня, и я не смогла скрыть своего волнения. Не могла же я признаться ему в том, что мое сердце разделилось на две половинки и большая его часть уже не принадлежит милорду. Я просто задала ему встречный вопрос:

– Даже если я откажу, что помешает вам напасть на Эльдарию, милорд?

Мои слова вдруг вывели его из себя, и он повысил свой тон:

– Вы не слушаете меня, миледи! Я дал слово своему брату и обещал хранить вашу честь, как свою. Я не могу объявить войну вам и вашему будущему народу за ваш отказ стать моей женой! Я желаю вас, но не собираюсь мстить! Кому, как не вам это понимать!

И до меня наконец-то дошло, что милорд с огромным трудом сдерживает свою ревность, пытаясь, как настоящий джентльмен, утаить от меня свои чувства. А в следующую минуту я поняла, что он никогда не простит меня, если я откажу.

И я спросила его об этом со всей непосредственностью человека, которому никто и никогда не предлагал руку и сердце:

– Что вы сделаете, если я откажу?

Он посмотрел на меня так, что я мгновенно пожалела о сказанном. И он ничего не ответил мне тогда, чему я рада до сих пор. Даже сейчас я могу думать о том, что он хочет моей смерти вовсе не потому, что я полюбила Алекса. И мой собственный выбор сделан не потому, что я полюбила…

Весь последующий путь мы проделали в полном молчании. Только поздно вечером, почти ночью, заметив, что принц Дэниэль еще бодрствует, я нарушила правила этикета и навестила его. Он стоял с абсолютно каменным лицом, пока я рассказывала ему о нашей с милордом беседе, опустив ненужные, на мой взгляд, подробности. И он дал понять мне насколько не приветствует мое вмешательство в переговорный процесс.

Принц Дэниэль вел себя, как правитель, которому я присягнула, и я не могла отделаться от ощущения, что и вправду присягнула ему, и сейчас передо мною стоит не близкий друг, а повелитель, которому принадлежит моя жизнь и моя душа.

– Мы не можем допустить опрометчивых поступков, Лиина. Такое решение вынудило бы меня ограничить твои перемещения территорией одной из своих крепостей. Никакой свободы и круглосуточная охрана. Я не могу потерять тебя, будучи лишенным возможности вернуть, ибо любые мои действия милорд расценит, как объявление войны. Быть фактической пленницей у себя дома или в замке моего брата – это не альтернатива, а наихудший выбор. Поверь мне, Лиина, Южные земли не стоят твоей свободы и моего постоянного беспокойства за твою безопасность. Мой брат уже получил однозначный ответ на свое предложение, и я не вижу необходимости в пересмотре своего решения! – Со мною говорил правитель, и я склонила голову в знак полного повиновения.

Мне оставалось лишь сказать:

– Да, мой принц…

Я развернулась и направилась к выходу. Только возле самых дверей голос Дэниэля остановил меня и заставил обернуться:

– Жизнь моего брата, равно как и моя честь стоят дороже тех жизней, что мы заплатили, Лиина. Я всегда буду помнить о том, что был избавлен от участи самому убить командора.

Я застыла на секунду и закрыла глаза, возвращаясь к крикам ярости и боли, все еще звучавшим в моей голове, а затем открыла их и сказала:

– Я не пыталась избавить вас от этой участи, мой принц. Я хотела спасти их. И не смогла ничего сделать.

Он кивнул мне и слабо улыбнулся. Улыбкой, от которой по спине пошли мурашки.

– Я знаю, Лиина…

Следующий день переговоров, похоже, снова не принес результатов. Однако оба правителя долго беседовали наедине.

В этот день шел дождь, очень похожий на земной, и я ловила ладонью его капельки, стоя под навесом. Он шумел и шуршал, ударяясь о листву, струился ручьями по протоптанным дорожкам, размывая их там, где тропинки не были выложены камнем. Крыши домов потемнели и приобрели буроватый оттенок. Намокшие флаги – символы обеих делегаций, отяжелели и потеряли былую мощь, хотя еще вчера гордо возвышались над нами и ловили ветер, словно паруса корабля.

Пасмурной была не только погода – пасмурно было на душе многих ожидавших от своих правителей каких-либо новостей. Мы так и не дождались их, и в тот вечер я снова заснула с чувством тревоги и ощущением приближения чего-то очень нехорошего. Даже прекратившийся дождь, и запах озона и свежести в воздухе не могли избавить меня от них.

Однако на следующее утро совершенно неожиданно представители милорда объявили о завершении переговоров. Обе стороны подписали соглашение, условия которого не разглашались, но до всех присутствующих было доведено, что войска милорда оставляют Южные земли, поскольку правитель Элидии удовлетворен равноценной компенсацией, гарантированной ему принцем Дэниэлем.

Делегации разъехались очень быстро и я не увидела милорда, но Дэниэль передал мне его письмо. Я помню наизусть его содержание и иногда повторяю вслух написанные в нем слова, словно некую молитву, дарующую надежду:

«Вчера вы спросили меня, что я сделаю? А я не ответил. Для меня нет правильного ответа, как и для вас, Лиина. Но вы не спросили меня, что я чувствую. Словно забыли, какая сила таится во мне. Или вы испугались ее?

Каждый раз вы испытываете мое терпение, но я всего лишь хочу напомнить, что мои чувства спали до встречи с вами. Я никогда не любил, а лишь желал и получал желаемое. Я никогда не страдал и не испытывал боли. Я не знал своих слез, моя леди.

Вы научили меня чувствовать боль, даже отрицая ее. Вы научили меня любить, а не желать – так я думал в самые прекрасные моменты своей жизни. И они всегда были связаны с вами.

Я не могу отказаться от вас, как не могу прекратить дышать. И я не могу разделить вас с кем-то другим, кем бы он ни был. Благодаря вам я изменился, и не хочу становиться прежним. И мне не жаль тех перемен, что происходят со мною.

Единственное, что по-настоящему беспокоит мое сердце – вероятная возможность возвращения прежнего Магистра, если вы покинете меня.

Я буду ждать вашего возвращения или искать встречи с вами, даже ценой войны…».

Глава четырнадцатая

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ «И окунулся я в ту ночь, что всех длинней. В себе искал я зло и думал лишь о ней – о той болезни, что наполнила меня. И гневом преисполнилась душа!».

Ничто не меняется в мире после нашего ухода. Человек умирает, но мир остается неизменным. Даже боль близких людей, их горе и страдание не способны нарушить сложившуюся картину мира. Мы обладаем способностью изменять ничтожно малую его часть, лишь проживая отмеренный нам жизненный цикл. Только не каждый способен пройти до конца свой путь, независимо оттого, что является основным препятствием и есть ли способ преодолеть его.

Наши собственные жизни на самом деле не принадлежат нам, потому что мы не вправе распоряжаться ими, но наделены силами, чтобы добраться до конца пути. И насколько же проще достигнуть конца, если время его наступления нам неизвестно, но как достичь его, зная, когда он наступит?

Я подгоняю время, тороплю его, пытаясь изо всех сил приблизить окончание собственной жизни, но я не понимаю, почему это желание не имеет ничего общего с нежеланием жить дальше.

Это нечто совершенно иное, словно что-то догоняет меня, что-то настолько ужасное, нечеловеческое и не похожее на все мне известное, что я не в силах остановиться и дождаться его. Я хочу убежать, несмотря ни на что, и хочу прекратить свой бег, как можно скорее, потому что больше не могу. То, что догоняет меня, способно полностью уничтожить саму мою суть, а я хочу умереть человеком, которого любил Алекс. Это единственное, что я могу сделать для него и для себя. Даже милорд не в силах отнять у меня право решать, кем умереть, хотя он может лишить меня возможности умереть без боли.

Единственное, о чем я сожалею – ни моя жизнь, ни моя смерть не изменят даже ничтожно малой частицы мира, который так любил Алекс. Пятнадцать лет прожиты бессмысленно и это разъедает мою душу, вернее, то, что от нее осталось. Мне очень больно, но я не могу избавиться от одной мысли – я не убила милорда, потому что не способна убивать и Алекс был прав, полагая меня ангелом с белыми крыльями, или же милорд значит для меня много больше, чем я стараюсь внушить себе?

Милорд всегда был в моем сердце, еще до того, как в нем поселилась любовь к Алексу. И сейчас я знаю, почему он убил его. Милорд никогда не смирился бы с тем, что не в силах обладать всем моим сердцем. И еще милорд знал, что я не могу спасти Алекса, потому что не смогу заплатить за его жизнь жизнью Дэниэля – самого близкого для него друга.

Побывав за чертой между жизнью и смертью, Алекс сказал мне когда-то, что не сможет пережить наши жизни, словно знал перед каким выбором меня поставит сама судьба. Обречь на смерть правителя Эльдарии и преданных ему людей, подарив тем самым жизнь Алексу, означало предать его, а такого предательства Алекс не простил бы мне никогда.

Спасая жизнь Дэниэля и честь Алекса, я не предала никого, кроме себя, но боль от сделанного выбора не становится меньше, потому что рождена знанием моего умирающего сердца. Оно все еще стучит, словно заведенный ключом механизм часов, но стук его не содержит в себе ни жизни, ни любви, ни чувств, ни даже сострадания к своей хозяйке. Сердце мое мертво и нет ничего страшнее, чем осознавать это…

Я перестала понимать себя, потому что моя готовность пожертвовать всем ради Алекса была частью моей любви. Моя душа знала, что способна закрыть глаза на гибель всего мира ради него. И я не могу отказаться от своей любви, а значит, гибель мира – ничто по сравнению с гибелью Алекса. Но мир по-прежнему существует, и я дышу одним воздухом с милордом, потому что сделала свой выбор.

Мое сознание раздвоилось, и я гляжу на окружающий меня мир сверху вниз, словно я нахожусь за его пределами и за пределами собственного тела. И я не живу в этой вселенной, потому что отделена от нее, потому что нахожусь в реальной действительности, которая существует лишь для кого-то, но не существует для меня.

Я записываю ее на страницы своей книги, облекая таким образом в плоть, придавая ей смысл, вдыхая в нее жизнь. Но я делаю это не потому, что ощущаю себя живой, и не потому, что живу, а потому, что пытаюсь ощутить себя живой в надежде примириться с окружающей действительностью. А еще я делаю это потому, что боль, терзающая меня, становится тише, словно умирает каждый раз, когда я набираю очередные строки.

Я ничего не хочу, почти ничего не чувствую, часть меня умерла насовсем. Но я по-прежнему не понимаю, как можно желать смерти, если ты уже мертва? И как можно желать жизни, если она – наихудшая альтернатива смерти? Как можно любить кого-то больше, чем все остальное в этом мире и во всех других мирах, и, несмотря на это, позволить ему умереть?

Но что, если я ошибаюсь? Ошибаюсь в своей любви к единственному человеку?

Когда в моем сердце не осталось ничего, кроме боли, моя почти что сгоревшая душа говорила. Она говорила, но не с людьми и не с ушедшим Алексом, не с мертвыми друзьями, не с Дэниэлем – слишком далеким от меня, но живым. Моя душа говорила с небесами. Она говорила с Тем, кто видит нас всех и знает о нас все. Она просила у Него помощи под ночными звездами, когда тело изнемогало от слабости, а руки обнимали стволы деревьев, пытаясь удержать его на ногах. И никогда в жизни небеса не казались мне столь близкими и реальными, как в ту ночь, – последняя надежда одинокого человека с отчаявшейся душой…

Я не предавала Алекса, потому что не предала своей любви к нему. Я не предавала небеса, потому что моя душа наполнена любовью к ним, несмотря на разрушающую боль. Я не могу предать то, что является моей сущностью. Но ощущать боль от потери любимого человека – все равно, что пытать свою душу. И можно ли сожалеть о пытках, если это привело к Нему? И почему лишь страдание привело меня к Богу, словно больше ничто не способно направить мое сердце – ни счастье, ни собственное благополучие.

Если человек устроен именно так – постигать истину через страдание, то я не хочу им быть…

Я не могу сдержать боль, и она облекает себя в слова и предложения, которые подчиняются моей воле. Один из способов взять под контроль свои чувства и эмоции. Я лишь не могу понять, откуда милорд это знал? Как он мог предвидеть, что моя боль растворится в воспоминаниях, и что они способны заставить меня почувствовать себя живой?

После смерти командора Рэс Ли и окончания переговоров с милордом я перестала ощущать себя частью жизни принца Дэниэля и его народа. Несмотря на то, что правда о смерти командора осталась достоянием лишь немногих людей, я словно потеряла себя.

Даже не знаю, кого Дэниэль спасал, не объявляя официально о предательстве командора, – меня или его репутацию, или нас обоих. В любом случае мне хватило взглядов и моих гвардейцев, так и не определившихся до конца с тем, осуждают ли они меня или оправдывают.

Это было странное ощущение нежелания видеть кого бы то ни было, даже свое отражение в зеркале. Каждый прожитый день походил на сумрак, каждая ночь становилась кошмаром, в котором я снова и снова переживала бой возле развалин Дэрри. Но я не переживала за смерть командора и ничего не чувствовала в связи с его гибелью. Мне казалось, что все мои чувства умерли в одночасье, кроме одиночества. Я нуждалась в уединении и люди вокруг меня казались непосильным бременем для моих эмоций. И я ничуть не удивилась, когда правитель Ночных земель прокрался в мои мысли и прошептал мне то, что я хотела услышать. Он позвал меня, и я сказала ему: «Да».

Мне не хватило смелости попрощаться с Дэниэлем лично, и я оставила ему письмо с извинениями. Я также не смогла проститься с Алексом – его мысли были закрыты от меня. Но я простилась с Мастером, хотя ему и не понравилось мое решение. Но разве я когда-нибудь прислушивалась к его советам?

Ночные земли показались мне идеальным убежищем, способным даровать полное забвение. Именно в нем я нуждалась, потому что хотела не только забыть, но исчезнуть из собственной жизни.

Я думаю, что достигла в те дни некоего предела и не смогла найти сил, чтобы двигаться дальше, чтобы просто жить и продолжать жить. Я не видела на своих руках кровь командора, но мне казалось, что я увижу ее, если буду смотреть слишком долго. Я не чувствовала вины за его смерть, но не могла посмотреть в глаза даже своим гвардейцам. Я просто хотела уйти…

Самое удивительное в моем желании – это то, что оно исполнилось в точности так, как мне и хотелось. Ночь поглотила меня без труда, поглотила все мои терзания и душевные переживания. Я просто растворилась среди бескрайних сумрачных лесов, в которых бродила целыми днями. И в них меня нашел мой старый знакомый арус, которого я освободила в Городе Теней.

Его появление обрадовало меня больше, чем все последние приятные события прожитых в этом мире лет. Его преданность и благодарность пролились бальзамом на мою израненную душу. А еще я перестала чувствовать себя жалкой и трусливой девчонкой, в очередной раз сбежавшей от неразрешимых проблем.

Я объективно оценивала причины, по которым предпочла вернуться в Ночные земли, или полагала, что оцениваю их, не скрывая правды от самой себя. В немалой степени мое бегство стало возможным из-за слабости, и я прекрасно понимала, что струсила и сбежала, не в силах больше продолжать жить в атмосфере огромной ответственности за чужие жизни. Но это было не все.

Смерть командора была принята мною с хладнокровием, поразившим меня. Никогда прежде я не могла представить себе, что способна убивать и принимать смерть с таким спокойствием. Более того, мое хладнокровие было следствием того влияния, что оказала на меня сила Шэрджи. Его темная сторона почти поглотила и продолжала поглощать последние остатки моей прежней личности.

Боль, которую я пережила в момент смерти командора, ушла слишком быстро и не наполнила меня раскаянием. И все мои воспоминания о военном столкновении возле развалин Дэрри растворились в ночи его силы. Шэрджи побеждал, а я даже не хотела бороться с ним, предоставляя ему возможность уничтожать самое хорошее и доброе, что еще оставалось во мне.

Мое сознание жаждало борьбы за свою сущность, но мои желания не имели с этим ничего общего. Сумрачные леса, окружавшие меня; заброшенные поселения, по которым я бродила в поисках ночлега; огни вечерних костров, возле которых я грелась, позволили мне упасть на самое дно своего человеческого «я», где не было места эмоциям и чувствам, где жили только мои инстинкты. И Шэрджи перестал бороться за мою душу, полагая, что уже победил…

Я не помню, сколько времени провела в сумрачных лесах Ночных земель. Я совсем одичала, словно зверь, живущий в них с самого рождения. Я никого и ничего не боялась, и жители лесов – и люди, и звери обходили меня стороной. Но во мне не было ненависти ни к тем, ни к другим. Я даже не замечала их, равнодушная ко всему. Я не смотрела на небо, не смотрела на звезды, не видела солнечного света, не ощущала капель дождя или ночного холода, крадущегося за мною по пятам. И я никогда бы не оставила тьму и забвение, если бы не арус…

Он появился, как вспышка молнии на ночном небе. Прыгнул на меня и сбил меня с ног – живой, красивый, горячий и радостный. Его восторг ослепил меня, ибо ни одно живое существо во всех мирах моей вселенной никогда не радовалось мне так, как арус. И я засмеялась неожиданно для самой себя, потому что его счастье и несомненная радость каким-то образом разбудили мою уснувшую душу, и все воспоминания, пусть и не очень счастливые, нахлынули разом и поглотили меня.

Снова и снова арус тормошил меня, добиваясь ответной реакции, и его восторженное гортанное мурлыканье было ответом на мою ласку. В те мгновения арус показался мне большим другом, чем принц Дэниэль, Мастер и Алекс вместе взятые. И я поняла, что бороться нужно не с Шэрджи и не с тьмой внутри меня…

Зверь удержал меня от падения в бездну, куда направлялась моя душа, и зверь объяснил мне, как велика сила любви. Ничто, даже воля тьмы, не способна ее победить, потому что любовь рождена для жизни.

Господь никогда не оставлял нас, потому что любовь – это и есть его земное присутствие рядом с нами. Только тогда, когда все мы разучимся любить, или самый последний человек на земле никого не полюбит, и никто не полюбит его, – только тогда Бог покинет нас навсегда…

Появление аруса разбудило меня, заставило остановиться и перестать блуждать среди серых деревьев и черных озер. Я не просто остановилась, я задумалась над тем, что вся наша жизнь, даже ее смысл, могут порой свестись только к одному дню, или событию, или одному единственному моменту, когда нам предстоит решить, кем мы являемся и как нам поступить, чтобы оправдать сам факт нашего существования на земле. Для меня – это был день смерти командора, и я приняла решение, которое изменило меня.

Я поняла, что оставшись в живых, не могу смотреть в свои собственные глаза, глядевшие на меня с поверхности голубого озера. Я отводила свой взгляд, потому что поступила неправильно – против самой себя, вопреки всему, что являлось мною. Смерть командора не просто изменила меня, она уничтожила меня прежнюю, и тогда я поняла, что в сумрачном лесу Ночных земель искала потерянную душу и не могла ее найти. И также я не могла посмотреть в глаза аруса, потому что боялась увидеть в них не себя, а кого-то совершенно другого. И больше никто, кроме аруса, не мог возвратить мне саму себя, ибо он единственный принимал меня такой, какой я была, и принял такой, какой стала. И тогда в целом мире остались только я и мой вновь обретенный друг…

Это было странное чувство – словно весь мир принадлежал только нам обоим и он был совершенно пуст. Лишь мы вдвоем жили во всей вселенной, размеры которой уменьшились до самой маленькой искры, ветром выброшенной из костра. Огонь согревал и разгонял тьму вокруг меня, а присутствие аруса грело мне душу. И у меня наконец-то хватило смелости, чтобы взглянуть прямо в глаза Шэрджи и спросить его: «Кто ты?».

И тогда он покинул мое тело и тьма посмотрела на меня через яркий огонь костра, впервые не пытаясь завладеть моим сердцем. Тьма обрела человеческие формы и поглотила свет. Тьма ответила мне на вопрос и назвалась моим другом. И я коснулась ее рукой, почувствовав, как мои пальцы погружаются в липкую и почти невесомую паутину. Она подалась мне навстречу и мгновенно накрыла меня целиком. Теперь я оказалась внутри этой тьмы, словно Шэрджи хотел, чтобы я поняла его чувства, ощутила, что значит, быть запертым в чьем-то теле. Тьма сжималась вокруг меня, не давая дышать, а когда я попыталась прорваться сквозь нее, она сжалась еще сильнее. Мое дыхание прервалось и я потеряла сознание…

Шэрджи не хотел убивать меня. Он лишь пытался освободить меня от собственного тела, и ему это удалось. Моя душа – если это была моя душа, поднялась к самому небу, переплетаясь с черной паутиной души Шэрджи, и меня стало так много, что я могла бы накрыть собою все земли и все леса этого мира. Я плыла по небу, словно облако, и видела бесконечную череду ярких звездных огней, проплывающих надо мною.

Солнечные лучи согревали мое бестелесное тело, а пробивавшиеся сквозь меня струйки дождя охлаждали его. Я была одновременно человеком и воздухом, светом и тьмою, Лииной и Шэрджи. Я растворилась во тьме и познала боль и ненависть Шэрджи, а еще желание убивать…

Оно было подобно гневу, но холодное и спокойное, словно изменившаяся ярость, после которой остается лишь желание мести. Оно было сродни чувству голода или жажды – нашим неотъемлемым, доступным и понятным желаниям. Оно было частью самого Шэрджи, созданного для того, чтобы поглощать чужие жизни. Его желания поглотили и меня, но не избавили от внутренней боли, спрятавшейся глубоко внутри.

Шэрджи вывернул наизнанку мою боль и я отчетливо поняла, почему она родилась в моем сердце и не желает меня оставлять. Шэрджи заставил меня вспомнить. Вспомнить все, о чем почти забыло мое сердце. Вспомнить чувство вины, порожденное собственным бессилием. Вспомнить, как умерла моя мать…

Я до сих пор думаю, что могла бы спасти ее, что в ее смерти есть и моя вина, что я могла бы заплатить за ее жизнь собственной жизнью. И я не могу решить до сих пор, кого я не могу простить – ее или себя?

Даже мое желание избежать войны, заплатив своей жизнью, – не более, чем попытка оправдаться в собственных глазах. Мое подсознание никогда не пыталось замолчать и моя жизнь вместе с болью стала казаться обычной нормой. Это привело к тому, что я перестала отвечать перед собой только за свою жизнь, но попыталась ответить за все остальные жизни сразу. Не слишком ли много для человека, не способного спасти самого себя?

Подобная ответственность за других открыла путь и для Шэрджи, ибо моему сердцу было все равно за кого отвечать. А когда он заполнил пустоту внутри меня, я стала сильнее и смогла защищаться, компенсировав чувство вины ощущением собственной силы. И тогда я поняла, что была инвалидом, а Шэрджи – моими костылями.

Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Я упала с небес, ломая черные крылья, в зарождающемся вихре несостоявшейся жизни и самых темных эмоций. Я вернулась в свое тело и высказала в адрес небес все, что думала о себе. Даже мой арус прижал свои уши, чтобы не слышать моих ругательств. И в этот момент я вернула себя, почти изгнав из своего тела душу Шэрджи…

Он как будто ослабел от моего негодования, но не испугался его. Просто отошел в сторону и затаился до лучших времен, позволив мне овладеть собственной жизнью и телом. Разум вернулся, подавляя силу инстинктов, заставляя снова и снова смотреть на себя через призму человеческих качеств, присущих любому сострадательному существу. Я простила саму себя и почувствовала или скорее ощутила нечто совершенно новое – моя душа очистилась и избавилась от скрытого напряжения, некоего чувства внутренней обиды на весь окружающий мир. И охватившее меня абсолютное спокойствие, было похоже на тихий восторг – тихий по своей сути, но всеобъемлющий по своей силе, словно во мне вспыхнуло свое собственное маленькое солнышко. Это чувство было недолгим, но необыкновенно приятным и прекрасным. И даже ослабев, оно не лишило меня своей благодати. Я уже не могла оставаться прежней, как не могла продолжать истязать себя чувством вины за гибель командора.