скачать книгу бесплатно
– Уже тем, что она не настоящая еврейка! – назидательно произнёс Соломон. – И как бы ты ни старался, прилагая усилия, те, от кого зависят судьбы многих, никогда не признают в твоих потомках людей, хотя бы отдалённо подобных себе! Я уже рассказывал, откуда берут начало ашкеназы и кто они есть на самом деле, так что тебе ещё?
– Но отчего столько ненависти к ашкеназам у тех, кто… кто считает себя настоящими потомками Авраама? Ведь признайся, дядя, есть и у ашкеназов часть еврейской крови! – вопросил юноша, стараясь быть учтивым.
Его родственник, сверкнув глазами, глубоко вздохнул, и ответил:
– На самой заре времён, когда стали заявлять о себе наши нищие предки, то их – отягощённые златом, имуществом и рабами, сбежали в Вавилон, обрушив на оставшиеся колена Израиля гнев всех народов, окружавших Иудею. Наши предки выжили, следуя приказам жрецов, но теперь время повернулось вспять. Сейчас наш черёд, пребывая в роскоши и власти, давлеть над ними, удерживая их на грани жизни и смерти!
Натан нахмурился, и Соломон, глядя на его посуровевшее лицо, продолжил уже более мягко:
– Знаю всё, что ты готов возразить мне. Да, твой отец тоже ашкеназ, но ведь мать чистая еврейка, а значит, такой же и ты! Но что будет, если ты возьмёшь замуж Рахиль? Твой вес в глазах раби и всех достойнейших понизтся до предела, а потомки… Впрочем, о них я уже сказал достаточно! Не хочешь заботиться о себе, так подумай о детях своих!
Юноша молчал, не зная, что ответить, и Соломон веско произнёс:
– Словом, хватит тебе отсиживаться без дела! Завтра же я приступаю к формированию команд для сбора оброка в вырьевской земле, возглавишь одну из них. Потом, по окончании трудов, на время осядешь в Вырьеве – там найдутся ещё дела, да и глупые мысли о Рахиль пройдут!
Он помолчал и, полагая, что сказанного достаточно, погасил горевшую у изголовья свечу.
Следующим утром, сразу после завтрака, молодые люди, как обычно, встретились в саду тыльного дворика, и девушка, вся поникнув, спросила:
– Надолго ты покидаешь нас, Натан?
– Не знаю! – промолвил юноша. – Дядя требует, чтобы мы управились в неделю, но…
– Ты успеешь! – воскликнула Рахиль, просияв. – В твоё отсутствие я буду считать оставшиеся до нашей встречи дни, а потом…
– Не будет никакого потом, милая Рахиль! – с горечью сказал Натан. – Дядя собирается купить мне дом в Вырьеве, а затем – одному Господу известно, куда забросит меня судьба!
– Но как же мы! – спросила девушка едва слышно. – Разве…
– Соломон против наших встреч, он не хочет, чтобы мы виделись впредь!
– Почему? – спросила девушка, повысив голос до крика.
Юноша запнулся, но всё же выговорил то, что так трудно было озвучить:
– Он не хочет, чтобы я роднился с ашкеназами.
Из глаз Рахиль хлынули слёзы, и она убежала в дом, не проронив больше ни слова. Натан же, задумавшись, с минуту ещё топтался на месте, но вскоре с тяжёлым сердцем зашагал следом. В просторной зале он застал всю хозяйскую семью. Те собрались, готовясь проводить важных гостей, но теперь, после разговора с заплаканной дочерью, стояли мрачными, отвернув свои лица в сторону. Как только Натан перешагнул порог залы, то понял, что всем уже известно о содержании только что произошедшего разговора. Ему самому теперь неловко было оставаться с этими людьми в одной комнате, и он сделал уже несколько шагов к выходу, когда раздался непривычно резкий голос Шломы.
– Есть люди, которые мнят себя выше нас! – сказал он, обращаясь ко всем, но прежде всего к Натану. – А между тем именно наши прадеды ушли из земли обетованной в Вавилон, оставив взбунтовавшуюся чернь мечам нанятых гоев. А теперь их потомки смотрят свысока, гнушаясь признать нас равными себе! Но кто они? Кто эти люди, называющие себя истинными евреями? Многими столетиями прятались за спинами королей и императоров, скрывая своё лицо, выполняли чьи-то прихоти и приказы, бросая в угоду себе на гибель народ свой! Мы же, кого ныне зовут ашкеназами, создали мощнейшее государство, диктовавшее волю могущественным империям! Наши еврейские полководцы мечами гоев громили сильнейшие армии, а правители не знали соперников себе в политике, и только волею Господа и врагов наших мы рассеяны по Европе, переживая трудные времена!
Юноша остановился и, поняв, что Шлома высказал всё, обернулся, и, окинув взглядом собравшихся, коротко бросил:
– Я ещё вернусь! Я обязательно вернусь!
Хозяева всё же вышли из дома, провожая постояльцев, и простились, соблюдая все формальности и выказывая уважение, впрочем, без всякого намёка на душевность. Всё это не ускользнуло от внимательного Соломона. Он, бросив короткий взгляд на племянника и Рахиль, понял, что объяснение между ними уже состоялось, но совсем не смутился. «Пожалуй, так даже правильнее! – подумал он. – Всё лучше, чем недосказанность! И то сказать: пусть знают своё место!»
Они дождались, когда слуга погрузит их немногие вещи, и взобрались в пролётку.
– Трогай! – крикнул Соломон кучеру и, когда они уже свернули на другую улицу, повернулся к племяннику.
Тот сидел, посуровев лицом, и всем своим видом показывал, что сейчас не намерен вступать в разговор. И мужчина не стал тревожить своего спутника, предоставив его своим мыслям до самого конца короткой поездки. Они остановились в другом районе Киева у одного из складов с товаром, как раз напротив ожидавшей их группы людей. От них отделилась юркая фигурка неказисто одетого человека, который поспешил к прибывшим, торопясь придержать распахнувшуюся дверь экипажа. Соломон ступил на землю и, как только Натан оказался рядом, велел кучеру отъехать поодаль. Затем он обернулся к Натану и подбежавшему к ним мужчине.
– Вот твой помощник, – сказал Соломон племяннику, – он же старший над выделенными в твою группу сборщиками. Ему уже приходилось заниматься подобным делом, потому вся хозяйственная деятельность на нём, твоя задача – лишь общий контроль. Там, в Вырьеве, уже ждут выделенные княгинями бирючи, одного из которых вместе с четырьмя дружинниками вы и возьмёте с собой. Ваша задача – вместе с другими группами ободрать население княжества до последней нитки, так, чтобы возвратившийся из степи князь вынужден был искать взаймы у нас, причём под нужные нам проценты. Так, разоряя их, мы сможем полностью контролировать ещё одну часть Руси. Пройдёт время, и…
Соломон вовремя остановился, поняв, что увлёкся, и закончил фразу:
– Срок вам – неделя, что совершенно достаточно для выполнения порученного дела. Вам же двоим необходимо, помимо прочего, ещё и следить за нашими пронырами, чтобы они не присвоили лишнего, а то из всего оброка увидим едва половину.
– Кто эти люди? – спросил Натан, кивая в сторону ожидавшей их группы, и тут же озвучил свою догадку:– Ашкеназы?
– Угадал! – едва улыбнулся Соломон. – Из евреев здесь только трое: мы с тобой да уже представленный тебе Яков, остальные те, кто считает себя таковыми. Твой помощник отобрал желающих из тех, кто пошустрей и смышлёней, да и то сказать: ни мы, ни они в накладе не останемся! Впрочем, пора уже и приступать к делу. Вам – спешить в Вырьев, меня же ещё ждут дела в Киеве. Через неделю встретимся у Якова, а сейчас прощайте!
Глава 9
Томление
Прибыв к означенному для сбора оброка месту, группа Натана рьяно принялась за дело. Помимо суммы выкупного сбора, собирались также и недоимки, учтённые в предоставленных им княжеских списках. В оставленных за спинами сборщиков селах скотины, имущества и денежных накоплений заметно поубавилось. Богачи в один день стали бедняками, а те, кто считался бедными, – нищими, лишившимися не только живности и имущества, но и самого крова. Но и им повезло больше, чем тем несчастным, которые, не имея возможности выплатить означенной суммы, вместе со своими семьями отправились в колодках, гонимые плетью на рынок рабов. По вырьевской земле поднялся стон, и возмущение крестьян достигло таких пределов, что отправленные в поддержку сборщиков воины едва сдерживали его, ввиду своей малочисленности подавляя его из последних сил.
– Побойтесь Бога, правоверные! – кричали бирючи, когда волочащие должников гриди натыкались на топоры разъярённых селян. – Ведь не для себя стараемся, лишь ради вызволения воев, таких же мужиков, что ушли с князем Милославом на защиту земли русской!
И несостоявшиеся мятежники пятились растерянно, уступая приведённым доводам, не давая воли разыгравшемуся гневу. К исходу третьего дня Натан насмотрелся такого и столько, что невольно очерствел душой. Он уже мог спокойно зреть, как в голос воют схватившиеся за голову бабы, все облепленные ребятнёй, в один миг лишившиеся не только коз, овец и птицы, но и последних кормилиц – коров! Как гаснет надежда в глазах забиваемых в колодки мужиков, как, словно стадо животных на убой, гонят по пыльной дороге обречённых на рабство женщин и детей, вдогонку своей же живности, изъятой у них за недоимки! Иной раз запустевали целые селения, но никакие крики и мольбы не трогали сердца сборщиков и приданных им дружинников.
Когда сёла, указанные для сбора оброка группе, уже почти все были охвачены вниманием подвластных Натану сборщиков, и оставалось последнее, совсем небольшое по размерам, юноша почувствовал полное опустошение в своей закостеневшей в эту неделю душе. Он почти потерял сон. Стоило ему прикрыть глаза, как начинали мелькать картинки с ревущим скотом, разлучаемыми с родителями детьми, угоняемыми на продажу, и целых семей, бредущих в невольничей веренице. Искажённые ужасом лица сменялись подавленным кротким безразличием сломленных обстоятельствами людей, и на смену им приходили сундуки, доверху набитые серебряными и золотыми монетами, разного рода украшениями. Для вывоза изъятого добра не хватало подвод, равно как и конвоиров угоняемых на продажу людей и скота, и постоянно приходилось нанимать тех, кому посчастливилось избежать лихой участи в уже пройденных его группой сёлах.
Как только сгустились сумерки, Натан, отказавшись от ужина, свалился на кровать в одной из очищенных от своих хозяев хорумин и погрузился в забытьё. Как и прежде, ему стали сниться какие-то кошмары, и он стонал во сне, часто просыпаясь от особенно страшных. Полежав с минуту с открытыми глазами, он снова впадал в сон, более похожий на бред, и лишь под самое утро ужасные образы оставили его утомлённое сознание. Ему вдруг привиделась вторая мать и младшая сестра. Они, стоя у ставшего родным дома, снова провожали его в дальний путь. Стана говорила что-то ласково, тая в глазах печаль, а сестрёнка протягивала завёрнутый в рушник хлеб, и Натан уже почувствовал его неповторимый запах, когда видение растаяло, уносясь прочь вместе со сном. Сейчас юноша совсем не желал просыпаться и, не в силах удержать милые ему сердцу образы, тяжело вздохнул. Он открыл глаза и долго лежал, уперев взгляд в потолок. Внезапно навалилась такая печаль, что захотелось плакать, но слёз не было, лишь душа содрогалась, рыдая над чем-то утерянным, таким хрупким и дорогим … «Рушник! Как же я позабыл о нём!» – подумал Натан и вскочил на ноги. Он наскоро оделся и выбежал на улицу к возу с сундуком, в котором хранились его изрядно прибавившиеся вещи. Коротко щёлкнул открываемый замок, откинулась крышка, и руки погрузились в кипу сложенных рубашек, штанов, кафтанов и прочей одежды. «Неужели потерял? – испугался Натан, перебирая содержимое сундука. – Ведь я так давно не брал его в руки, совсем позабыл о нём!» Наконец в руках появилась расписанная узорами материя, и юноша поднёс её к глазам, рассматривая узоры. Он почувствовал, как откуда-то нахлынул прилив нежности, и он не торопился выпускать рушник из рук, вызывая в памяти картины его жизни в болгарской семье.
– Хозяин! – послышался за спиной крик, и Натан обернулся.
У порога соседней хорумины стоял Яков. Он сообщил, что у них всё уже готово к завтраку и ждут его. Что после принятия пищи вся группа готова выехать в последнее, оставшееся в зоне их ответственности село, но путь неблизкий, и предстоит ещё, до наступления ночи, достигнуть Вырьева, потому следует поторопиться. Натан поспешил и, наскоро позавтракав, снова окунулся в определённые ему Соломоном заботы.
К полудню, где-то среди лесной глухомани, они отыскали прижавшееся к речке село и приступили к своей, ставшей уже привычной, работе. Снова поднялся рёв уводимой животины, причитания и стоны селян, рассерженные крики дружинников и новоявленных сборщиков. Натан ожидал, развалившись на сиденье повозки, не имея никакого желания приближаться вплотную к тому, что успело изрядно надоесть за прошедшую неделю. Он сидел, переводя взгляд с всё увеличивающегося стада, изъятого у недоимщиков, на такую же пополняющуюся группу угоняемых на продажу должников, и размышлял о суетности бренной жизни. Ещё вчера эти люди пребывали в своей размеренном, уединённом мирке в полной уверенности, что так будет до самого скончания их счастливого века. Они спозаранку выгоняли на пастбища своих тучных коров и овец, гнули спины, ковыряясь на пашне, кичились благополучием перед своими менее удачливыми соседями и завидовали тем из ближних, у кого потолще животы и побольше меди в мошне, но взошло солнце, возвестив начало очередного дня, и всё благополучие кануло в небытие. Все эти люди лишились многого или всего: кто-то, помимо накопленных денег и всех семейных украшений, большинства скотины, кто-то всего, что было в доме и дворе, а кто-то, коих всегда было немало, и свободы. Уводили тех, кто помоложе, а то и совсем ещё детей, лишь бы те смогли осилить долгие переходы к невольничьим рынкам. Разумеется, конечной части пути достигали не все, кости и косточки многих гонимых на юг и запад невольников усеяли обочины русских и иных дорог, но даже от доли выживших продавцы имели немалый навар. Нередко продавали целыми семьями, и тогда опустевшие дворы выставлялись на продажу, хотя после посещения сёл нынешними сборщиками ни у кого из оставленных в селении крестьян средств к выкупу не оставалось. В таких случаях дома просто жгли, предоставив хлопоты по убережению соседних строений от огня на плечи самих соседей, и оставляли за спиной пожарища. Неожиданно мысли юноши прервало восклицание:
– Куда прёшь, скотина безмозглая! – прокричал один из сборщиков, нагоняя приблизившегося к повозке Натана оратая.
Он в два прыжка настиг крепкого, с небольшим брюшком мужика и повис у него на плечах всем своим худосочным телом, давая возможность подбежать поближе торопящемуся вслед дружиннику. Тот, недолго думая, одним ударом сшиб пахаря наземь, так, что следом за ним рухнул и не успевший спрыгнуть с него еврей. Оба быстро вскочили, и мужик заорал во всю глотку, обращаясь к юноше:
– Помилуй, боярин! Дай слово сказать! – прокричал он, изо всех сил противясь старавшимся оттянуть его прочь людям.
– Оставьте его! – приказал Натан, усмехнувшись простодушной лести оратая.
Он прекрасно понимал, о чём сейчас заведёт речь этот толстяк, но ему вдруг захотелось развеяться от мрачных мыслей, скрасить тот будничный ужас, которым переполнен сейчас воздух этого несчастного селения. Освобождённый от цепких объятий мужик шагнул к повозке, но остановился, не решаясь приблизиться ещё. Он потянулся рукой к голове, собираясь стянуть шапку привычным движением, но вспомнил, что она, сбитая с него в борьбе, валяется где-то рядом, и отдёрнул руку обратно, уже падая на колени.
– Помилуй, боярин! – снова начал он. – У меня ведь семья! Вон они, рядом, посмотри! Всю живность у нас отобрали, опустошили сундуки и закрома – чем нам кормиться, как выжить, прежде чем заработаю на хлеб!
В глазах Натана промелькнуло разочарование. Мужик не сказал ничего нового из того, что он слышал прежде в посещённых им сёлах, и юноша отвернулся, не желая больше выслушивать того, что так наскучило в последнее время. Пахарь, поняв, что его вот-вот прогонят с глаз важного господина, завопил громче прежнего:
– Не губи, мил человек, оставь хотя бы корову, а взамен забирай дочь! Смотри, какая она у нас справная!
Его жена, окружённая стайкой малых детей, вытолкнула вперёд девочку постарше, совсем худую, в драном платке и выцветшем, не по росту коротком сарафане. Оглядев её, Натан рассмеялся.
– Какая же она справная? – сказал он, решив поторговаться, чем-то занимая время. – Даже две таких не окупят вконец отощавшей коровы!
– И не сумлевайся, боярин! – продолжал гнуть своё мужик. – Это она с виду такая заморышная, а так она у нас двужильная, за двоих здоровых баб работает! А что тощая – так то не беда! Её денёк другой откормить, так она такой ладной станет, что денег не токма что за корову, за четыре выручишь! Такой товар на любом рынке не задержится – в убытке не останешься!
– Эта худоба не то что до Тавриды – до Киева не дойдёт, какой мне с неё навар! – возразил Натан, прекрасно понимая, что в данном случае, как и со всеми юными девицами, продавец в накладе не останется.
Продолжая куражиться, он взглянул на опустившую голову девочку, на её теребящие подол руки, и вдруг рассмотрел вышивку, что шла по самому низу её простенького сарафана. Мелькнул знакомый узор, и юноша, вдруг изменившись в лице, подозвал девочку ближе. Та послушно приблизилась и замерла, не решаясь поднять взгляд. По склонённому лицу её полились слёзы, они частыми каплями оросили ручки, продолжавшие трепать подол, и Натан рассмотрел узор явственнее. На посеревшей, когда-то выбеленной материи знаки красных берегинь перемежались с разделёнными вчетверо синими ромбами с точками посредине, означавшими плодородное поле. Над каждым ромбом повёрнутые к берегиням курочки, а над всем этим, сливаясь в единую строку, нависали знаки огневицы. Не было нужды сверять этот узор с тем, что был вышит на хранящемся у него рушнике – они один в один повторяли друг друга! Сейчас Натан смотрел на девочку уже совсем другими глазами и даже нашёл определённое сходство между ней и его названной сестрой. Что-то ёкнуло в груди, и он без тени улыбки, совсем другим тоном произнёс:
– Хорошо! Беру взамен коровы!
Он готов был оставить её и так, вместе с той, настолько ценной для этой семьи коровой, но, глядя на родственников этой несчастной, понял, что наслаждаться свободой ей в любом случае недолго, что, оставшись без средств к существованию, её при первой возможности продадут заезжим купцам или кому-нибудь ещё, посулившему за неё ломаный грош! Отвлёкшись от мрачных мыслей, Натан заметил, как дружинник, оттолкнув прочь мужика, схватил за руку девочку, готовый отвести её к согнанным в кучу невольникам, и остановил его окриком:
– Постой, не туда! Она не на продажу, оставляю при себе!
При этих словах к нему подскочил всё тот же ожидавший рядом сборщик и зачастил:
– Хозяин предпочитает девочек? Зачем не сказал сразу! Вместо этой худобы подберём хоть две, да таких славных…
– Незачем! – перебил его Натан, внезапно покраснев. – Беру её в услужение, и только! Мне в Вырьеве дядя дом присмотрел, так что…
Он вдруг подумал, что совсем не обязан отчитываться перед этим ашкеназом, который к тому же находился в его подчинении, и несколько грубо крикнул приобретённой только что служанке:
– Чего медлишь? Забирайся в повозку!
Обратная дорога заняла весь оставшийся день. Пока они, втроём с Яковом, тряслись на ухабах, следуя впереди растянутой на вёрсты колонны, Натан отмалчивался, отвечая односложно на все реплики и вопросы своего помощника. Когда они, наконец, оставив полон и скот у городских стен под надёжной охраной, въехали с изъятым имуществом в Вырьев, на утомлённую заботами землю опустилась ночь. У городских ворот их встретил Соломон в обществе двух мужчин, довольно богатых годами, но ещё совсем не старых, по виду тоже евреев. Он обнялся с племянником и сказал с нескрываемой гордостью:
– Я знал, что ты справишься! Неделю принимал плоды трудов твоих в Киеве, и вот теперь поспешил сюда, торопясь встретить тебя с последним оброком.
– Я тоже рад тебя видеть, дядя, но не стану скрывать: тяжело дались мне эти успехи!
Соломон внимательно посмотрел в глаза Натана и ласково похлопал его по щеке:
– Всё понимаю, мой мальчик! – сказал он. – Но так уж устроен мир: чтобы чего-то достичь, нужно с чем-то расстаться. И неважно, с чем: золотой монетой, затраченными усилиями или пустой иллюзией – только так мы достигаем успеха! Но хватит философии – обозом с деньгами и прочим добром займутся вот эти достойные мужи, а мы с тобой едем в терем, что я купил для тебя у одного гойского купчины. Как только я приметил этот дом, его дела покатились под гору, и он был счастлив уступить его даже за ту жалкую сумму, что предложил ему я!
– Я теперь не один, дядя! – заявил Натан и подозвал приобретённую в селе девочку.
Та подошла, и Соломон, оглядев её внимательно, спросил:
– Как твоё имя?
– Анфиса! – сказала та и поклонилась в пояс.
– Сколько тебе, Анфиса?
– Скоро шестнадцать, – отвечала девушка, несколько удивив обоих.
– Надо же, а я принял тебя за ребёнка! – сказал Соломон, переглянувшись с Натаном. – Должно быть, из-за темноты.
– Совсем нет, дяденька! – заверила та. – И белым днём мне дают меньше. Это из-за моей худобы и малого роста, а между тем я уже совсем взрослая и по хозяйству управляюсь не хуже любой бабы! Умею и готовить, и в доме прибраться, и ткать, и…
– Достаточно и того! – заявил мужчина, не желая больше выслушивать девичью трескотню.
Затем он повернулся к племяннику и одобрительно заметил:
– Молодец, правильно поступил! Я ведь всю прежнюю прислугу из дома выгнал – нечего путаться под ногами тем, кто служил чужим господам. Так что на первых порах эта пигалица тебе как нельзя кстати, а там и других слуг наберёшь!
Он ещё раз взглянул на Анфису и довольно улыбнулся. «Эта сгодится не только по хозяйству! – подумал он. – Тем лучше: чем раньше племянник познает женщину, пусть и гойскую, тем быстрее выбросит из головы Рахиль!» Две повозки двинулись в глубь города по освещаемым одной лишь луной улицам и вскоре остановились у ворот забора, за которыми возвышался терем, в ночной мгле ничем не отличавшийся от других соседних. Их, с зажжённой свечой в руках, встретил соломонов слуга и сразу провёл на второй этаж, прямо к располагавшимся спальным покоям.
– Определи, где переночевать служанке, – приказал ему Соломон, кивнув в сторону девушки. – Да перенеси наши вещи и смотри не оставь что-нибудь в темноте!
Поздним утром, когда солнечные лучи вошли в полную силу, Натана разбудил дядя.
– Вставай! – сказал он, сильно тряся его за плечо. – Мне скоро уезжать, но хотелось бы с тобой переговорить перед отъездом. Кстати, твоя Анфиса уже управилась на кухне, мой слуга доложил, что завтрак готов!
Юноша потянулся, сел на кровати и осмотрелся. Соломон уже вышел, и взору открылась просторная опочивальня с широким, с расписной рамой окном и непривычно высоким потолком. Рядом с кроватью расположился столик с небольшим зеркальцем на нём и прибором для письма, у стены напротив – два окованных по углам сундука и совсем небольшой на их фоне его дорожный, с личными вещами.
Натан выглянул в окно и снова приятно удивился. Со второго этажа открылся примечательный вид на городскую площадь. В отсутствие базарного дня она почти пустовала – лишь немногие из разодетых в богатые одежды горожан праздно шатались по ней. Иногда появлялись торопливо шагающие ремесленники, всякого рода слуги и Бог весть кто, но они быстро исчезали, скоро пересекая небольшое пространство, свободное от построек. Всю площадь обступали добротные, в два, а то и три этажа узорчатые терема, тут и там виднелись купеческие лавки с пристроенными к ним складами, а над всем этим, обильно освещая небо и землю, зависло яркое летнее солнце. В дверь постучали, и в покои с тазиком и кувшином в руках вошла Анфиса. Её появление было столь неожиданным, что Натан, застигнутый в одном лишь исподнем, застыдился. Он всегда стеснялся своего отнюдь не богатырского сложения и сейчас, будучи полуголым, интуитивно прикрылся руками, на что девушка хмыкнула, пряча улыбку, и звонко произнесла:
– Меня слуга твоего дяди послал! Пора умываться и к столу, я его уже накрыла!
Юноша, всё ещё стесняясь, наскоро умылся, облачился в одежду и вышел, с интересом оглядываясь вокруг. В столовой его уже ждал Соломон. Он сидел за столом, не притрагиваясь к расставленным перед ним кубку и наполненным мискам. Увидев Натана, дядя указал на пустующее место во главе стола и коротко бросил:
– Садись!
Натан сел и снова окинул взором роскошную светлицу.
– Не знаю, какими словами выразить мою благодарность тебе, дядя! – воскликнул он, не в силах сдержать восхищения.
– Пустое! – усмехнулся тот и обернулся к своему слуге, ожидающему рядом, неподалёку от топчущейся на месте Анфисы.
– А ты не торчи здесь зря, поспеши покушать на кухне и запрягай экипаж – после завтрака выезжаем!
– Куда ты торопишься, дядя? – спросил Натан, не ожидая от того столь скорого убытия. – Побудь со мной и отдохни, мне так много есть что рассказать тебе!
– Надо спешить! – сказал Соломон потускневшим голосом, вдруг обнаруживая накопившуюся усталость. – Чтобы преуспеть в чём-то, надо постоянно действовать, а прожигать время, теша брюхо, – удел гоев, но не нас! Ты хорошо поработал, племянник, и, разумеется, это далеко не последнее дело, которое я на тебя возложу, но об этом после.
Он отпил из кубка, взял ложку и склонился над миской, занявшись едой, и юноша последовал его примеру. Через какое-то время, уже достаточно насытившись, они поднялись из-за стола и вышли в небольшой, но уютный дворик с двумя яблоньками и грушей, под которой устроена была небольшая скамейка. Оба неторопливо пересекли пустое пространство и опустились на неё, наслаждаясь покоем, и наконец Соломон, вздохнув, нарушил молчание:
– Вижу, как ты устал, мой дорогой племянник, – сказал он. – Нелегко пришлось тебе в этой поездке?
Соломон ещё со вчерашней встречи заметил, что Натана гнетёт что-то, и сейчас задал вопрос, заранее догадываясь, какой ответ прозвучит из его уст.
– Нет, эта поездка совсем не стоила мне труда, но… – задумчиво начал юноша и вдруг продолжил уже совсем другим, зазвеневшим невысказанной болью голосом: – Но знаешь, дядя, разве это справедливо, когда людей лишают всего нажитого из-за того только, чтобы вернуть тех, кто, призванный защищать их, не смог защитить даже себя? Когда лишают свободы всех, у кого не нашлось нужной суммы или состояния, когда людей продают, словно скот, и глумятся над ними, не боясь гнева людского и Божьего?
– Какое же ты ещё дитя! – усмехнулся дядя и, слегка призадумавшись, вновь заговорил: – Я много раз объяснял тебе, что никакой гой не стоит переживаний человека. Ты скорбишь, что с этими недоумками пришлось обращаться, словно со скотом? Но они и есть скот, и не более того!
Натан опустил недовольный взгляд, и дядя понял, что не пришло ещё время настаивать на том, что так очевидно было для него самого. Он приобнял племянника и с лаской в голосе пожурил:
