скачать книгу бесплатно
Глава 3
Заканчивались последние зимние деньки. Вот-вот растает снег, пройдут холода и наступит долгожданное лето (тогда существовало всего два времени года: зима начиналась с первым снегом, а заканчивалась с его таянием через шесть месяцев). Все находились в воодушевленном состоянии в связи с предстоящими событиями, посвященными Тантарине, Богине плодородия.
На севере проживает около сотни племен, и каждый год празднование переходит из одного в другое. В этом году выпала честь Обахам провести соревнования и организовать базар. Последний раз игрища проводились здесь более ста тридцати лет назад. Через три месяца сюда съедутся лучшие представители племен, чтобы в состязаниях показать все свое мастерство и представить товары для обмена. Будет много людей, будут петься песни и устраиваться пляски, и, конечно, немало угощений. Особенно этого события ждали дети. Они проводили время в забавах у реки, пока взрослые готовились день и ночь к соревнованиям, оттачивая свое умение в определенной сфере. Детишки уже знали, что им нельзя ни под каким предлогом переступать границу, разделяющую равнинные местности с лесом и горами, хотя не раз издалека им приходилось наблюдать за лесными жителями и горцами.
Раз в полгода старейшины соседних племен трех народов встречались, чтобы обменяться товарами и обсудить насущные проблемы. Языков друг друга они не знали, поэтому общение происходило через мимику, жесты и эмоции. Чем больше времени проходило, тем казалось явственнее разрыв между когда-то единым народом. Более чужими становились они друг другу, но пока природных ресурсов хватало на все племена, населяющие территории севера, конфликтов не происходило. На юге уже случались мелкие стычки, но эта тема была далека от обсуждения среди Обахов. Всех тогда интересовало предстоящие игры и ярмарка, на которую привезут продукты со всех округ. Мужчины обсуждали новые виды орудий, женщины – политику, дети – игрушки. Казалось, каждый с нетерпением ждал дня летнего солнцестояния. Все, кроме маленького Акиуса.
Несмотря на то, что сами Богини дали добро и способствовали его рождению, в своём племени, среди сородичей, он становился всё более чуждым и нелюдимым. Ровесники избегали встреч и не хотели с ним водиться, а взрослые косо поглядывали. Некоторые даже плевались в его сторону. Акиуса всячески дразнили, и «ведьмино отребье» было самым ласковым из всех прозвищ, которыми его наделяли. Может быть, со временем к нему бы привыкли, если бы лучше узнали мальчика и поняли, что только внешность отличала его от остальных, но кто-то искусственно настраивал народ против невинного ребенка и его семьи. Больше всего Антрисию расстраивало, что смутьяном была одна из старейшин, а осудить её не представлялось возможным, потому что сказать слово осуждения одной – значит высказать всем, а такой поступок попахивал изгнанием. Оставалось Антрисии лишь по ночам с мужем обсуждать порядок сложившихся дел. Оба отчётливо осознавали, что им не остаётся ничего другого, кроме как примириться с обстоятельствами, так как не было возможности отправить сына в другое племя.
Слух о нём долетел до самого юга. Многие приезжали оттуда, чтобы только взглянуть на мальчика. Интерес даже высказывали племена лесов и гор. Акиуса с любопытством разглядывали и приносили ему в дар различные предметы, что вызывало зависть соплеменников и ненависть по отношению к нему. Никто ещё не посмел поднять руку на него лишь из-за страха ответа перед вождем, которая объявила бы изгоем любого, кто осмелился бы причинить физический вред благословленному Богинями.
К сожалению, Акиуса это не спасало от нелюбви соплеменников. Если женскую половину он терпел с покорностью, поскольку слово женщины было непререкаемым, то с мужской мог поквитаться и показать силу через мальчишеские драки. Обычно они происходили в полдень, когда взрослые уходили отдыхать в землянки от палящего солнца; девочки корпели часами за чтением сложных текстов фгонского языка, а мальчики собирались недалеко от карачуса (единственного места, которое укрывало от посторонних глаз; поселение располагалось на низменности, лишенной деревьев и скал), где те могли проявить силу. Несмотря на то, что физические поединки всячески запрещались, они всё же периодически устраивались между юношами и молодыми мужчинами почти во всех племенах. Именно в этих схватках Акиус предстал совсем в ином свете в глазах собратьев. Он бил, колотил, пинал соперников беспощадно, не зная жалости, словно выплескивал все обиды наружу. Он показал себя сильным и достойным противником, но вместо заслуженного уважения, получил в ответ еще большую порцию неприязни и страха от сородичей. Теперь беднягу непросто не любили за то, что Богини покровительствовали ему, сделав прекраснейшим существом из всех живущих, но и боялись, так как поняли, что он еще и всех сильнее на свете. Это ожесточало сердце Акиуса, делало замкнутым и неразговорчивым. Панфус считал, что с сыном происходят плохие перемены от безделья, и что он слишком много времени проводит дома, не общаясь с другими детьми. Он ведал, что соплеменники боятся парня из-за его непохожести, но вину вменял самому Акиусу, так как тот казался ему не слишком настойчивым в достижении уважении к собственной персоне.
– Труд должен помочь мальчику выйти из нынешнего унылого состояния и сделать из него мужчину, – поделился как-то Панфус перед сном мыслями с Антрисией, – он, как туча, мрачнее день ото дня.
– Ты прав, – согласилась Антрисия, переворачиваясь на бок к стене, ее клонило в сон и совсем не хотелось разговаривать. – Завтра узнаем, на что он пригоден.
Спустя несколько мгновений родители погрузились в крепкий сон. Этого момента и ждал Акиус. Он встал с лежанки, подошел к выходу, открыл отверстие, высунул голову и принялся наблюдать за мигающими огоньками вдалеке.
Сейчас их насчитывалось намного больше, чем прошлой ночью. Казалось, все скалы ими озарялись: зрелище впечатляющее и незабываемое, особенно в безлунную ночь, не могло не разжечь мечтания и фантазию юноши с богатым воображением. Когда глаза Акиуса привыкли ко мгле, он сумел различить каждый предмет, попадающийся ему на глаза: крыши землянок, священное место, кустарники, крупные камни и скользящие тени. Скользящие тени! Сердце мальчика забилось в бешеном ритме от благоговейного трепета. Сначала он подумал, что они ему привиделись. Он слышал от отца истории о прислужниках бога смерти Ганура. У них нет лиц, нет тела, нет очей и ушей. Они представлены только мрачными сгустками тьмы, появляющимися в ночное время суток. Бесшумно «тени» плывут между домами, и горе тому, кто выйдет в этот час на прогулку, они схватят жертву и унесут туда, где нет солнца, тепла и света. Так пропал брат отца в далеком детстве. Не послушался он совета старшего брата не выходить из дома ночью, но слишком уж тому хотелось посмотреть на светящиеся огоньки вблизи. Вылез из убежища, и тут же был схвачен демонами в виде теней.
Акиус уже собирался спуститься и спрятаться за шкуру траванака, как услышал, что тени были вовсе не безмолвными существами, как гласили легенды, а, напротив, они что-то обсуждали полушепотом. Через какое-то время любопытный юноша увидел, что ими оказались живые люди, фигуры которых отчетливо выделялись на фоне безлунной ночи. Они приближались к его землянке. Голоса показались Акиусу знакомыми, но он не мог вспомнить, может, от волнения, кому они принадлежали. Когда он убедился, что ошибки быть не может (тени направлялись именно в сторону его дома), мальчик быстро спустился и прижался к стене спиной. Голоса смолкли. Вход в крыше землянки приоткрылся и вниз что-то сбросили. Недолго думая, Акиус подбежал к месту падения непонятного предмета и ужаснулся. Им оказалась скарпеа, существо, похожее на змею с двумя головами, которое считалось самым ядовитым в северных землях. Помимо испускаемого яда (капля которого способна отправить к праотцам стадо безнуков), скарпея славилась прожорливостью, благодаря которой смогла бы съесть три человеческие особи подряд, не оставляя при этом даже костей.
Бросившие не учли только одного факта: скарпеа очень теплолюбивое существо, нетерпящее холодов и сырости. Стоит ей оказаться в чуждой среде, как она надолго застывает, словно камень, которым можно хоть мерзлую землю копать. Тело скарпеи оказалось, слава богам, твёрдым, как камень. Немало времени нужно для того, чтобы она приняла свою естественное состояние.
Быстротой отличался в своих реакциях мальчик. Недолго думая, он схватил двухголовое чудище и, выскочив из дома, последовал за первым попавшимся в поле зрения силуэтом. Второй незаметно скрылся из виду. Заметив крышу землянки, под которую скрылась тень, Акиус подбежал к ней, тихо приподнял отверстие от входа и аккуратно опустил скапею вниз. Приятное тепло паром выплеснулось наружу. Также быстро он вернулся к себе и залез с бешено бьющимся сердцем под шкуру транавака, ожидая услышать крик в любой момент, но вместо этого звенела полная тишина. Он забыл, что яд скарпеи действует, как снотворное, которое помогает избавить жертву от сопротивления грозящей ей участи. Незаметно Акиус погрузился в крепкий, но беспокойный сон.
Утром его разбудил отец. Акиусу снилось, что он бежит в страхе от кого-то или чего-то, сам не зная, что послужило тому причиной. Проснувшись, мальчик протер глаза и сразу вспомнил события минувшей ночи. Нагнувшись над ним, улыбался вечно неунывающий Панфус. Акиус был чрезмерно рад видеть своих родителей в здравии. От избытка переполнивших его чувств, он бросился к отцу на шею и повис на нем, как на ветви дерева.
– Ну, полно, Акиус. Ты уже достаточно взрослый. Сегодня тебе предстоит начать трудовую деятельность, поэтому поешь как следует, а на восходе мы должны поспешить на карачус, где состоится обряд.
В такой день всё племя должно присутствовать на церемонии. Когда народ собрался, выяснилось, что не хватало одной семьи. Отсутствовала Рария со своим мужем и двенадцатилетней дочерью. Один из рабов был послан за ними. Через несколько минут он издал дикий вопль, переполненный ужасом. Все поспешили к землянке, у края которой стоял побледневший невольник. Перед глазами очевидцев предстала шокирующая картина: три скелета лежали на земле, и вокруг них вилась скарпеа, в ожидание переваривания съеденного мяса, чтобы после приступить к костям. Больше всех запереживала старейшина Эфтания, так как погибшая была ее верной приближенной. Если кто-то в тот момент взглянул бы на Акиуса, то увидел бы оскалившуюся улыбку, отразившуюся на лице мальчишки.
Глава 4
Не ведали племена степного народа такого понятия, как «похороны». Пожилых мужчин обычно изгоняли, но чаще приносили в жертву, а тела их скармливали прирученным варситонам. В некоторых племенах мужчин умерщвляли и хоронили вместе с раньше умершими женами. Почивших относили далеко за пределы деревни. Женщин наряжали в лучшие украшения и оставляли прямо на земле, покрыв песком и ветками кустов или травой. Естественным путем образовалось собственное кладбище, судьба которого мало кого интересовала. Если бы не дикие животные, кормившиеся трупами, оно могло бы растянуться на десятки километров на север. Отправляться в «край мёртвых» считалось проклятием. Кто преступит его границы, принесёт обратно горе. Возможно поэтому покойников на плечах относили рабы умерших хозяев или изгои, если те не располагали собственными прислужниками (изгоев в этом случае не приносили в жертву Богиням). Возвращаться им уже не позволяли. Никто не знал, что с ними становилось дальше. В общем-то, никого это не заботило. На самом деле, большинство участников похоронной процессии кончали жизнь самоубийством, так как понимали, что им нет места среди живых, ибо проклятие будет следовать за ними повсюду. Другие, более слабовольные, уходили дальше, далеко на Север, где снега никогда не сходили с земли, где первые полгода светило солнце, а следующие полгода стояла непроглядная тьма. Согласно поверьям, далеко на Севере располагался край Богов. Нет пути назад тому, кто уйдет туда. Обахи были самым северным племенем, а потому считалось, что севернее их уже и живой души не найти. Не знали они, как ошибались, но об этом чуть позже.
Похороны умерших в ту ночь от скарпеи устроили поспешно, так как живым хотелось жить, а не думать о смерти. Рано или поздно она явится ко всем, так зачем же тратить время на думы о ней? Народ степей, полей и равнин считался самым жизнелюбивым из всех трех существовавших в те времена. Как уже известно, Обахи расположились на севере Большой Земли. Территория, которую предки выбрали для жизни, являлась непригодной для земледелия, так как зимы отличались суровостью, а летняя пора – зноем и засухой. И всё же почва славилась обильными залежами глины. Это сделало Обахов искусными мастерами различной утвари, сделанной из нее. Даже горцы и лесные жители пользовались посудой, произведенной этим племенем. Зимой Обахи обычно занимались охотой на мелких животных, а также собиранием плодов тартабариса, который рос на низкорослых кустарниках и обретал свой настоящий вкус только после сильных морозов. Недозрелые плоды были ядовитыми, зато в зимнюю пору они становились сочными и сытными. Нескольких ягод хватало, чтобы на полдня забыть о голоде. Большие усилия уходили на добычу тартабариса, но результат того стоил. Основная же деятельность касалась гончарного искусства. Занимались им исключительно мужчины племени, и каждый наделялся собственными обязанностями и функциями. Одни добывали глину (добыча не прекращалась даже зимой, так как та глина имела свойство не застывать даже при самых низких температурах); вторые ее обрабатывали и очищали; третьи занимались непосредственно созданием предметов из неё. Панфус входил именно в третью группу и хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Вот только Акиусу претила эта мысль. Не хотелось ему заниматься глиной и копаться вечно в грязи и земле. Что его действительно привлекало, так это охота и чтение. Прошлой зимой отец впервые взял сына с собой, несмотря на то, что мальчик еще не покрылся в достаточном количестве шерстью, которая защитила бы его от холода и ветра, пронизывающего до самых костей. Укутанный весь с головы до пят шкурой транавака, Акиус неуклюже бегал по полям и наблюдал за тем, как ставятся силки, как стреляют при помощи предметов, похожих на дротики с каменными наконечниками (предназначенные для ранения животных), а затем умерщвляют пойманную дичь. Всё это доставило мальчику огромное удовольствие и дало понимание того, что он хотел бы стать охотником, а не гончаром. К сожалению, Обахи жили на границе с вечной мерзлотой, поэтому занятие охотой считалось бесперспективной деятельностью. Животных, водившихся в этих краях, по пальцам можно было пересчитать. Гораздо чаще они встречались в соседних лесах и горах, где звери прятались от сильных заморозков и непрекращающихся в течение зимы ледяных ветров. Что касается чтения и письма, то Акиус заинтересовался ими вовсе неслучайно. Каждый день с самых пелёнок наблюдал он за матерью, которая читала что-то начертанное на деревянных дощечках и писала на них. Но стоило мальчику подойти к ней, чтобы взглянуть на неведомые каракули, гнала мать его от себя, что разжигало в нем любознательность с еще большей силой. Все это сильно напоминало ситуацию, когда человек пытается потушить огонь, дуя на него. Осознание, что не дано ему будет научиться грамотности ни от матери, ни от кого-либо еще, так как это противоречило законам всех степных племен, расстраивало юнца. Он принялся изучать буквы самостоятельно, сравнивая их с произношением матери, читавшей всегда вслух (про себя и шёпотом в то время читать не умели; даже составляя письменное послание, писцы произносили слова). Акиус крал таблички, которые Антрисия откладывала в сторону за ненадобностью, и хранил у себя на лежанке, пряча под шкуру транавака. Даже современному человеку письменность фгонского языка показалось бы сверхсложной, она отличалась от произношения и грамматики устного варианта. Во-первых, знаки писались как в виде букв, так и в виде примитивных иероглифов. Смысл их понять было невозможно, оставалось лишь заучивать. К тому же племена юга обладали предметами быта и понятиями, которые отсутствовали у северян, поэтому их обозначения оставались непонятными и незнакомыми. В целом насчитывалось около трехсот букв и тысячи иероглифов, часто одно явление обозначалось буквенной системой и иероглифом, но они не являлись синонимами, а употреблялись по-разному в зависимости от контекста. Например, глина имела около трёх десятков обозначений в зависимости от ее внешних характеристик. Любому другому показалось бы невозможным все это запомнить, а тем более выучить. Когда мы учимся в детстве читать и писать, нам кажется это сложным, а во взрослом возрасте – естественными и простыми действиями, потому что со временем все сопутствующие трудности и мучения забываются. То же самое можно сказать и о людях, живших тогда. Однажды обретённое знание развивалось, и этот процесс нельзя было остановить. Конечно, самостоятельное обретение знаний нелегко давалось Акиусу. Изучал он все тайком и с оглядкой, чтобы никто не догадался, иначе ему грозило бы наказание. Какое? Даже вождь не знала, так как не встречалось еще прецедентов, когда мужчина самостоятельно обучался письму без помощи со стороны. И всё же сына Антрисии и Панфуса часто замечали с дощечками в руках, но всерьез не воспринимали, так как думали, что ребёнок просто играет с ними, ведь читать ему не дано научиться от природы, а писать и подавно. Именно страх быть пойманным выдрессировал мальчика произносить письмена только про себя. Уже к двенадцати годам Акиус научился всему, что требовалось для понимания текстов, но на достигнутом результате ему не хотелось останавливаться, потому что если не повторять и не развивать с трудом полученные знания, можно легко утерять их навсегда.
Акиус расстроился, когда по результатам жеребьёвки ему выпала работа по добыче и поиску глины для изготовления посуды. Утешало только то, что надолго он будет уезжать из поселения на её поиски. Отец нарадоваться не мог за сына, считая, что это поможет тому наконец обрести собственный путь в жизни, стать полноценным членом общины и избавиться от тоски и одиночества. Уже на следующий день с группой из двадцати человек Акиус отправился впервые далеко за пределы родного поселения. Предстоял неблизкий путь на северо-запад. К закату солнца они должны будут возвратиться домой. Запрягши галдаков (животных, напоминающих быков) в телеги, отправилась группа за партией глины. Лишь к полудню добрались они до места. Еще не весь снег сошел с полей, но пекло так сильно, что казалось, солнце вот-вот упадет на раскаленную им землю.
– Вернаусия сегодня не благосклонна к нам. Хоть немало мне лет, но не помню я такого жаркого дня в зимнюю пору, – воскликнул Нукриг, один из старейших жителей племени. Ему уже исполнилось семьдесят лет. Пот градом катился по его шкуре.
– Согласен с тобой, благородный Нукриг, – отозвался молодой Ролек. – Богини держат на нас злобу. По возвращении принесём в жертву самого упитанного безнука, чтобы очистить совесть и удовлетворить их.
Все понимали, что беды посыпались на них, как из рога изобилия после того, как был проведён обряд над Акиусом. И несмотря на покровительство Всевышних Создательниц, племя не приняло непохожего на них юношу. С того самого момента странные вещи стали происходить: наводнения, засуха, потеря скота и так далее по списку. Все по-прежнему принимали это за проклятие и ещё больше отдалялись от объекта, несущего несчастия. Мужчины держались скованно, но не только потому, что волей судьбы Акиус стал частью их группы, а потому что впервые их сопровождала женщина. Одна из старейшин отправила её с ними без всяких объяснений причин. Звали нежданную путницу Танасией. Всю дорогу она не проронила ни слова, лишь искоса поглядывала на Акиуса. Взгляд выдавал её волнение и нетерпение, хотя внешне она старалась выглядеть спокойной и равнодушной. Наконец мужчины приступили к работе. Маленькими деревянными лопатками принялись они снимать слой за слоем почву, пока не уперлись в глину. Эта была не та глина, которую мы себе представляем: цвета ржавчины и липкая на ощупь. То вещество обладало цветом солнца и отличалось рыхлостью. Такую глину тщательно очищали от всех мелких камешков, а затем смешивали с большим количеством воды, чтобы довести до густоты, пригодной для лепки. Несколько дней мог занять этот процесс. В общем, труд воспринимался как нелёгкий и трудоёмкий. Глину выкапывали из земли и наполняли ею телеги. Не прошло и часу, как Танасия дала о себе знать неуверенным писклявым голоском. Она держалась поодаль от места раскопок и до этого молча наблюдала за ходом работы.
– Дакур и Акиус, возьмите пустые кувшины и отправляйтесь за водой к источнику, что начинается вон за теми кустами, – она указала правой рукой на запад. Бросив лопатки наземь, оба покорно поднялись с колен, взяли сосуды и направились к указанному месту. Боковым зрением Акиус заметил, как Дакур, раб старейшины Эфтании (ещё младенцем его обменяли на большую партию посуды; происходил он из рода одного из беднейших племен Сенику, главным поставщиком рабом во все степные племена), погладил привязанный к бедру мешок, который указывал очертанием на скрытый от лишних глаз бракан. Добравшись до ручья, Акиус подошёл к воде и, наклонившись, опустил кувшин под струю. Незаметно он взял в руки лежавший рядом камень. В ту минуту проклинал он отца, который отказал ему в оружии, так как тот считал сына еще слишком маленьким для ношения такого опасного предмета. Резко обернувшись, увидел он, как Дакур, который был всего на два года его старше, но меньшего телосложения, рванулся вперёд, держа в руке сверкающий на солнце клинок. Ещё секунда, и юноши столкнуться в схватке не на жизнь, а на смерть, и выживет лишь сильнейший. Внезапно послышалось грозное рычание. Оба противника в ужасе замерли, забыв друг про друга. Повернув головы в сторону издававшихся звуков, они увидели на небольшом расстоянии от себя агрессивно настроенного самца безнука. Это говорило о том, что неподалёку находились его детёныши. Он оказался огромного роста и злобного вида. Самку, по-видимому, убили, так как отцы воспитывали детёнышей только в отсутствии матери. Безнук с яростью смотрел на Дакура, так как тот держал в руках лезвие. На правом боку у животного выделялся длинный шрам, когда-то оставленный именно этим оружием. Безнуки хоть и отличались тупоголовостью, но обладали прекрасной памятью. Не успели оба соперника опомниться, как зверь сорвался с места. Еще мгновение, и Дакур истёк бы кровью на его длинных и острых клыках, но Акиус не дал этому случиться. Он быстро отреагировал на грозящую им опасность, подбежал к застывшему от ужаса рабу, вырвал бракан из его рук и вонзил по самую рукоятку в горло безнука, подбежавшего вплотную. Кровь фонтаном брызнула из раны зверя, окрасив шкуры обоих мальчиков. Безнук умер мгновенно, даже не поняв, что с ним случилось, и совсем не мучаясь от боли. Когда Акиус с браканом, с которого на землю стекала кровь, повернулся к Дакуру, не успевшему еще отойти от шока, его глаза сверкали яростью и беспощадностью. Раб опустился на колени.
– Благодарю тебя за спасение моей никчемной жизни, великодушный Акиус, сын Антрисии и Панфуса. Отныне я и твой раб в этой и в следующей жизнях. Проси меня о чём угодно, и я с покорностью подчинюсь всем твоим желаниям. По закону племени и Богинь, отныне я тебе навечно обязан.
– Ты расскажешь мне всю правду, не скрывая и не утаивая ни единого слова.
– Вернее слуги ты не найдёшь себе, хоть обойдёшь весь свет.
Дакур ответил на все вопросы Акиуса и впоследствии на долгое время стал его тайным информатором и шпионом, и, конечно другом, первым, надёжным и самым верным. Удивительное зрелище предстало перед глазами соплеменников полчаса спустя, как удалились за водой Акиус и Дакур. Оба возвратились, но в руках несли вовсе не кувшины, наполненные холодной ключевой водой. Акиус, закинув на плечи, тащил огромную тушу безнука, которая весила втрое больше его и была вдвое шире по размеру. Дакур же нес в охапке пять визжащих во всё горло детёнышей. Все выразили восторг и удивление, бросив лопатки и в дикой пляске запрыгав вокруг обоих героев. Лишь одна Танасия не радовалась, но в этот раз она уже не скрывала своих эмоций (может, потому что никто на неё больше не обращал внимания): ненависти, страха и разочарования. Акиус улыбнулся ей, похваставшись белоснежными зубами, введя ее в еще большее смущение. Женщине ничего не осталось, кроме как дождаться окончания работ и возвращения в поселение, чтобы донести все до сведения старейшины Эфтании. Не ведала последняя, что ее связывала сильная связь с колдуньей, с которой никогда лично не встречалась.
Глава 5
Селестия, ведунья, не принадлежащая ни к одному племени, поначалу много лет искала себе мужа. Она нуждалась в наследнице, которая продолжила бы её род и освоила силу магии, которой испокон веков владели её предки. Проблема состояла в том, что мужчины всех племен дрожали не только при виде чародейки, но даже при упоминании ее имени. Женщину считали воплощением зла и прислужницей бога смерти. На самом деле Селестия служила исключительно Богиням, так как только они могли наделить её сверхъестественной силой. Тем не менее, люди страшились и избегали ведунью, но в случае беды и горя всегда обращались к ней за помощью, переборов страх. Не обращала внимания уже на это ведьма, вспоминая часто поучительные слова матери: «Власть над природой и судьбами людей лишает нас счастья быть частью общины, но оно того стоит». Действительно, магическая сила быстро заполнила тоску по общению с живыми людьми, поскольку сумела Селестия обрести способность общаться с мертвыми, и многие тайны открылись ей, и никто не сумел бы скрыть своих желаний и истинных намерений от «волшебницы». Могуществом Селестия превзошла даже мать и бабку, овладев искусством разговаривать с животными, чего не удавалась ранее ещё никому. Однажды в лесу она обнаружила умирающего от полученных ранений лапрокса, который пострадал от лесных охотников. Его взгляд, наполненный болью, и предсмертные вскрики разжалобили не знавшую сострадания женщину. Она умертвила животное, а еще через несколько минут оживила, но только очнулся вовсе не тот прежний лапрокс. Нечто темное вошло в его тело и принялось рьяно и верно служить новой хозяйке. Теперь Селестии не было равных среди живущих на земле. Казалось, сама смерть подчинялась ей. Обращаться к Селестии стало всё больше и больше людей со всех трёх народов, но не потому, что популярность о ней перешагнула за все границы племен (ведьмы ее рода исстари славились своей магией). Причина крылась в том, что в отличие от своих предшественниц, Селестия никогда не брала ничего взамен. Такая щедрость сделала ведунью известной, что позволила многим беднякам, не имевших и гроша за душой, обращаться к ней за помощью. Никому не отказывала она, и если осуществление желаний было в силах ведьмы (что часто и случалось), помогала им обрести реальность. Для этого требовалось лишь дать согласие в виде протянутой руки, на ладони которой Селестия ножом прорезала рану и пробовала на вкус кровь просящего. Как только это происходило, она захватывала душу несчастного навсегда. Не ведая того, просящие становились ее рабами как при жизни, так и после смерти. Стоило ведунье дать команду, как они явились бы к ней по любому зову и исполнили бы любую волю. С кончиной их души не уходили бы к Гануру, а исчезали навсегда, отдавая Селестии всю свою энергию и продлевая её жизнь. Со временем она обретет бессмертие. Может, не будет такой всесильной, как сами Богини, но среди людей ей не найдется равных.
Действительно, поначалу Селестия думала о наследнице, которой передала бы свой дар и научила бы волшебству, но затем поняла, что дочь со временем превратилась бы в серьезную соперницу за власть и попыталась бы избавиться от неё, как Селестия в свое время отделалась от своей матери, а та от своей. Кудесница считала себя умнее своих почивших родственниц и уже вовсе не собиралась делить могущество с кем бы то ни было. Не существовало на земле того, что могло бы ее напугать и остановить. Она была сильнейшей. Только одно волновало ведьму и не давало покоя. Шестнадцать с половиной лет назад к ней обратилась за помощью страстно желавшая забеременеть женщина из самого северного племени. Лишь отчаяние привело ее к колдунье. И чем оно больше, тем легче захватить душу. Антрисия, имя которой сами Богини нашептали Селестии, отличалась от остальных. Ее кровь оказалась безвкусной и ввела ведьму в такой транс, от которого она несколько декад тяжело отходила, словно выпила слишком много ыванира (забродивший напиток из крепких трав). Душу Антрисии ей не удалось подчинить, но получилось войти в ее сознание, чтобы через сны следить за тем, что происходило с несчастной женщиной и ее будущим сыном, хотя сама мать ничего не подозревала. Селестия знала все об Акиусе: его желаниях, страхах, стремлениях, радостях и горестях. Хоть повлиять на его судьбу она не могла, так как бессильна перед волей Богинь, но сумела воздействовать на волю тех, кто его окружал. Акиус поразил ее, как и всех, своей непохожестью, но в отличие от остальных, кто видел мальчика другим лишь из-за внешности, Селестия почувствовала исходящую из него внутреннюю силу и разглядела скрытый потенциал. Это напугало ее до безумия. «Не могли Богини наградить мужчину подобной немыслимой мощью, способной уничтожить весь уклад жизни, сложившийся за тысячелетия!», – рассуждала про себя колдунья. «Может, Создательницы всего сущего на Земле и Небесах ошиблись?» Ведунья понимала, что даже за такие крамольные мысли ее ожидала ужасная участь, но не могла не думать об этом. Слишком могучим и опасным становился мальчишка из года в год. Самостоятельно обучился грамоте без помощи посторонних и уже дважды сумел избежать смерти, которую она с помощью манипуляций подстроила для него. Придется надавить на Эфтанию посильнее, хоть и рискует ведьма выдать свою жертву и поставить все под угрозу. Эфтания была одна из первых, кто заподозрил в Акиусе настоящую угрозу, а не благословение Богинь, но будучи трусливой по натуре, чтобы что-то предпринять против него, женщина больше молола языком, чем действовала. Всё же власть старейшины давала ей иммунитет от многих деяний, только покушение на жизнь вождя могло грозить ей потерей собственной. В остальных же случаях Эфтания обладала неприкосновенностью. И так как сомнения грызли старейшину изнутри, завладеть ее душой и телом не представляло труда для Селестии. Люди слабой силой воли легко поддаются манипулированию. Этим колдунья и воспользовалась. Она отправила лапрокса, чтобы тот незаметно положил на лицо Эфтании старвенуса, проще говоря, червя, который уже сам нашел бы путь к ее мозгу через нос, глаза или уши. Как только тот оказался внутри, Селестия уже легко управляла Эфтанией: ее поступками, чувствами и думами. Последняя же наивно полагала, что все, что она делала и о чём размышляла, исходила от неё самой. Не ведала старейшина, что давно стала игрушкой в руках ведьмы. Главным для Селестии было то, чтобы ничего не подозревающая старуха не раскрыла неладное, поскольку это могло испортить все дело. Эфтания не давала согласия на рабство, поэтому легко прогнала бы колдунью из своей головы. Достаточно одного желания.
У Селестии, как ей казалось, созрел идеальный план избавления от Акиуса. Богини не всегда могут наблюдать за людьми, особенно в дни жертвоприношений, когда наслаждаются отдыхом и весельем, а также по ночам, ибо сон нужен как смертным, так и бессмертным. Да, дважды не удалось «волшебнице» осуществить замысел, но она не сдавалась и не перед чем не останавливалась, особенно после сновидения, в котором стала невольной свидетельницей разговора Верховных Покровительниц людских судеб трёх народов. Снилось Селестии, что за ней гнался невиданный зверь. Она его не видела и не слышала, но чувствовала его приближение и зловонное дыхание за спиной, а цепкие когти готовы были разорвать на мелкие кусочки свою жертву. Если бы не крылья, ужас сковал бы все ее члены и не дал бы сделать и шагу вперед. Взлетела ведьма над землей и понеслась на север со скоростью света, а может, даже еще быстрее. Чье-то заступничество защитило и спасло от клыков неизвестного и невидимого чудовища. Хоть опасность давно миновала, и позади уже не ощущалось погони, сердце не переставало учащенно биться, словно пыталось всеми доступными средствами высвободиться из грудной клетки, как узник из маленькой камеры, в которой был обречен провести всю оставшуюся жизнь. Возможно, так проявлялся страх ведьмы не перед прошлым, но перед будущим. Ушедшие в прошлое события вызывают разные чувства: боль, сожаление, раскаяние и тоску, но то, что ожидает впереди, только страх и чуть-чуть любопытство и ничего более. Селестия знала, что ее ждало что-то невероятное, но что именно? Этого колдунья и страшилась узнать, но вместе с тем, не терпелось ей разгадать эту загадку. Наконец, крылья опустили ведунью на землю и исчезли также внезапно, как и появились у нее за спиной. Не успели ноги коснуться твердой поверхности, как услышала она женские голоса, но они звучали вовсе не извне, а в ее голове, внутри ее самой. Это были нежные и успокаивающие неземные звуки. Таких речей прежде не слышала Селестия ни от одной смертной женщины, которая бы в порыве отчаяния ни являлась к ней. «Селестия, Селестия», – кто-то издалека звал ее неведомо куда. Сначала растерялась ведьма и не знала, в какую сторону держать дорогу, но потом просто отдалась зову сердца, доверилась предчувствиям и интуиции. Иногда разум и логика могут провести нас по ложному пути и привести к результату, которого мы не пожелали бы никогда достичь. Именно этого часто избегала Селестия, в отличие от многих людей, поэтому не знала ошибок и горя. Лес, в котором она очутилась, был не похож ни на один в ее краях: деревья невероятно высокие, что своими кронами достигали самых небес; стволы настолько толстые, что все племя не смогло бы их обхватить; ветви настолько длинные, что переплетались друг с другом, и часто сложно было понять, где начиналось одно древо и где заканчивалось. Листья всех цветов радуги и их оттенков сверкали сами по себе без участия света солнца и луны. Просто сказочный лес предстал перед взором Селестии и вмиг окружил ее. Самое удивительное то, что здесь не встречалось ни единого живого существа, но при этом чувствовалось, что все вокруг кипело и дышало полной жизнью. Женщина шла вперед, и голоса становились все более отчетливыми. В конце концов, огромные гиганты стали расступаться перед ней, и увидела ведьма собственными глазами, что деревья на самом деле представляли из себя живых существ, которых она и чувствовала. Словно неуклюжие безнуки, передвигали гиганты своими корнями, как ногами, уступая ей дорогу. Селестия заметила их грозные, но не желающие вреда глаза, которые различались и не походили друг на друга, как племена и народы на земле. Лес закончился, и перед взором новой обитательницы предстала чаща. Голоса были уже настолько хорошо слышимы, что различались отдельные слова. Ветки кустов раздвинулись, как только кудесница вступила в их пределы. Они ласкали и кололи, пронзали и обнимали, и каждый раз начинали препятствовать продвижению путницы к центру. В какой-то момент Селестия поняла, что пора остановиться. Так она и поступила. В эту минуту часть кустарников раздвинулась, и ей предстала небольшая поляна, полная сверкающих и светящихся, как пламя, разноцветных бабочек. Посреди поляны горел костер небесно-голубого цвета, а у него спиной полукругом к Селестии сидели три Богини. Вернаусия, богиня полей, степей и равнин, одетая в серебристые сияющие одежды, находилась посередине. Справа от неё расположилась Лоренмия, богиня лесов, чащ и болот, облаченная в яркие цвета трав и листьев. Слева от Вернаусии сидела горная богиня Торения, наряженная в костюм из различных сверкающих камней. Лиц их Селестия не видела, так как знала, что стоит взглянуть в глаза Богиням, как мгновенно сгоришь дотла и не останется после тебя даже пепла. Голоса Богинь звучали, как колокольчики, а разговор их между собой был столь же загадочным, как и они сами. Вернаусия молвила: «Сестры, я созвала вас сюда, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Мир настолько быстро меняется, что мы больше не в состоянии его контролировать. Люди еще поклоняются нам и приносят жертвы, что позволяет существовать в достатке и довольстве, но я чувствую, что так будет не всегда. Эпоха нашего правления неизбежно подходит к концу».
Лоренмия продолжила: «Согласна с тобой, старшая сестра. Ветра нашептали мне, что грядут большие перемены, и мы не в силах будем их остановить, ибо слепы и слишком беспомощны. Как мы можем предотвратить опасность, если не ведаем, откуда она исходит? Мы очень редко вмешивались в людские дела, что ослабило нашу с ними связь. Сможем ли мы вернуть былую власть над смертными? Власть, которая тысячелетиями заставляла их страшиться нас».
В разговор вступила Торения: «Сестры, последняя надежда наша еще жива, и она теплится в Селестии, в колдунье, которую мы наделили огромной силой. Если она сумеет остановить зло, то мы примем ее в наш сонм и сделаем равной себе. Восставшим не будет ни жалости, ни пощады».
Все три Богини в голос прокричали: «По воле нашей!»
После этих слов Селестия почувствовала, как ветви кустарников обхватили ее тело и выбросили назад. С огромной скоростью полетела она в обратном направлении, а затем неожиданно проснулась.
– Боги предали Богинь и восстали против них! – воскликнула ведьма, поняв почти весь смысл разговора из сна. – Но им власти не видать, ибо я буду насмерть защищать своих Покровительниц и служить им верой и правдой!
Селестия поднялась с лежанки и принялась готовить опаснейший и страшнейший план мести. Акиус оказался намного умнее, чем она предполагала раньше. Он быстро понял, что против него ведётся заговор и плетутся интриги, и сумел показать себя смекалистым противником, чего от него никто не ожидал. Селестия же считала себя в два раза умнее юнца. К тому же на её стороне стояли сами Богини, и они выразили поддержку колдунье, хоть и намекнули, что участвовать в людских делах не собираются. Уж слишком низменным занятием для них это считалось. Та, которая помогла появиться мальчишке на свет, должна теперь поспособствовать его гибели. Селестия настолько размечталась (обещание Создательниц льстило и окрыляло), что забыла о данном Антрисии пророчестве. Селестия размышляла, что нельзя Акиуса убить с помощью способов, применяемых раньше и не оказавших результата. Нужно отравить его. Только важно поторопиться, потому что отношение к Акиусу постепенно меняется в лучшую сторону, а этому Селестия не могла позволить произойти, иначе ей придётся уничтожить всё племя вместе с ним. Колдовство обладает побочными эффектами. Чем чаще его использовать и больше накапливать в себе, тем меньше человеческого остается в сердце и душе того, кто к силам магии прибегает. Селестия прекрасно была осведомлена об этом, но слишком притягательной и соблазнительной казалась мысль о господстве среди смертных. Порой ей казалось, что сами Северожительницы ей в подмётки не годились. Часто забывала ведунья, что стала той, кем являлась сейчас, лишь благодаря им. Приготовление яда заняло несколько дней. Для его создания потребовались все элементы, существующие в природе: земля, воздух, вода, насекомые, кровь животного (живого и мёртвого). Не хватало только финального элемента, а именно человеческой крови. Только «волшебница» задумалась, где достать последний и решающий ингредиент, как почувствовала приближение очередного отчаявшегося просителя. Не успел тот взмахнуть посохом, чтобы постучать по крыше землянки, как Селестия воскликнула:
– Входи же, Доритий, я давно уже жду тебя с нетерпением.
Доритий, родом из одного из западных полевых племен, расположенных у гор, вошел туда, куда меньше всего желал попасть.
– Ты знаешь моё имя, а значит, тебе известно, зачем я к тебе пришёл?
Доритий был молод и невероятно красив. И если бы сердце Селестии не превратилось в камень, оно забилось бы от любви, но никаких добрых чувств уже не знала колдунья. Она служила уже совсем другим целям.
– Только Богиням дано это знать, я могу лишь предполагать. Если ты осмелился явиться ко мне, значит, отчаяние заставило тебя преодолеть страх.
Доритий, чувствуя доброжелательность колдуньи, успокоился, а вскоре и вовсе потерял бдительность и осторожность.
– Вот уже много лет часто мне снится один и тот же сон, смысл которого я не могу понять. За его толкованием я обращался чуть ли не ко всем жрицам всех племен степей, я молился Создательницам и приносил им самые богатые и щедрые жертвоприношения, но бесполезно. Ничто меня не избавляет от него. Никто не знает, что он значит. Ты моя последняя надежда, о великая колдунья. Твоя слава докатилась до всех народов и племен.
– Поведай же мне свое сновидение, Доритий.
– Снится мне, что я хочу совершить какое-то страшное злодеяние, но не ведаю, почему и против кого. Я всегда всем желал добра, но в том сне яростью переполняется мое сердце. Я уверен, что должен совершить нечто, но что именно, не могу знать. Ноги просто несут меня вперед. Внезапно над моей головой сыплются звезды. Их так много, что они падают прямо на ладони, как снежинки. Когда звездопад заканчивается, предо мной предстают три варситона, но не серого цвета, какими бывают в реальности, а белоснежного, ярко-красного и иссиня-чёрного. С такими мне никогда прежде не приходилось встречаться наяву. Я охотник и знаю повадки этого зверя, как свои пять пальцев, но те, во сне, оказываются совсем другими. Заговаривают они со мной человеческими голосами. Молвит первым белоснежный, что от судьбы не скрыться ни смертным, ни бессмертным. Молвит затем ярко-красный, что за свои деяния каждого ждёт своя расплата. Молвит наконец иссиня-чёрный, что моя участь уже решена. Варситоны набрасываются на меня, чтобы разодрать на клочки, и в этот момент я просыпаюсь. Можешь ли ты мне объяснить, что значит этот сон? Иначе не будет покоя моей душе.
Если бы переполнившая энергия магии не притупила чувство страха колдуньи, ее сердце забилось бы от волнения. Она бы поняла, что сновидение было ей предупреждением от восставших богов, чтобы кудесница остановилась и осмыслила то, что собиралась совершить. Селестия же, уверенная в своей неприкосновенности и недосягаемости, восприняла угрозу с точности до наоборот, как сигнал к действию.
– Протяни мне свою ладонь, Доритий.
Тот подчинился. Браканом она полоснула его ладонь и стала выдавливать кровь из раны в чашу с зельем.
– Ты исполнил то, чего от тебя хотели Богини. Теперь можешь послужить моим целям. Глаза Дорития округлились от удивления, но не успел он и рта раскрыть, как клинок Селестии вонзился в сердце мужчины. Он так и не узнал, что значило сновидение. Затем колдунья добавила в яд кровь ни живого, ни мертвого человека. Жидкость вспыхнула ярким зеленым огнем. Яд был настолько опасен, что неправильное его использование могло бы привести к неожиданным последствиям. Например, если добавить в пищу или напиток слишком мало капель, то потенциальная жертва вместо смерти получит прилив бодрости, а если переборщить, то может умереть в страшных мучениях. Хоть и была Селестия жестокосердной, всё же не хотела огласки, поэтому решила самостоятельно добавить столько зелья, чтобы внешне отравление напоминало зимнюю болезнь. Тогда подозрение ни на кого не упадет. И она, и ее «пособники» выйдут из воды сухими. Через несколько часов колдунья уже отправилась в путь на север. Держаться она старалась лесистой или кустарниковой местности, чтобы оставаться никем не замеченной, ибо ее появление вызвало бы подозрения. Еще никогда ведьма не покидала надолго своего жилища. На третий день пути при свете сияния Аринии неожиданно пошёл дождь. Затем появилась радуга, и капли засверкали, отражаясь в лучах Аринии, словно звезды посыпались с неба. Пророческое сновидение Дорития вспомнилось ей. Не замедлила «волшебница» шага и продолжила свой путь. Через пару часов дождь прекратился. Небо очистилось от туч. Рассеялся из ниоткуда появившийся туман, и пред Селестией предстали три прекрасных варситона, такими, какими их описывал Доритий. Они смотрели на нее испытующе своими горящими очами, но не выражали ни нетерпения, ни злобы, лишь спокойно наблюдали за каждым ее движением. Селестия решила первой начать разговор с взбунтовавшимися Богами.
– Я получила ваше послание, но вы зря стараетесь. На моей стороне Богини, а они могущественнее вас.
– Она совсем не уважает нас, братья, раз потеряла страх заговорить первой с Богами, – ответил на дерзость колдуньи белоснежный варситон, видимо старший по статусу.
– Где же твои покровительницы сейчас, ведьма? Или ты столь самоуверенна в своих силах, что думаешь нас одолеть при помощи магии? – заговорил ярко-красный варситон.
– Магией одарили тебя мы, а значит, можем легко забрать обратно, – промолвил иссиня-черный варситон, и ухмылка проскользнула по его морде.
– Это неправда! Вы лжете! – воскликнула Селестия с негодованием и яростью в голосе.
– Или ты, глупая, думала, что сами Богини снизошли к тебе? К счастью для нас, много лет они глухи к мольбам людей, – держал речь белоснежный варситон.
– Отступись, – увещевал колдунью ярко-красный зверь.
– Будь на нашей стороне, и мы дадим тебе мощи гораздо больше, чем ты имеешь сейчас. Будь с нами, Селестия! – добавил иссиня-черный варситон.
– Нет! Этому никогда не бывать! – вскрикнула Селестия. Три варситона топнули сначала передней правой лапой, а затем левой. Поднявшийся с земли вихрь из пыли подхватил Селестию и закружил с неимоверной скоростью в воздухе. Ей показалось, что он высасывал из нее всю энергию, делая слабой и беспомощной. Наконец вихрь резко прекратился. Селестия упала на землю. Магии в ней больше не осталось. Она обратилась в обычного человека. Нет, все же не полностью лишили Боги ее колдовства. Капля магических способностей теплилась еще в жилах женщины. Поднимаясь с земли, на миг ей показалось, что пред ней стояли три Верховные Богини, но протерев глаза, убедилась, что по-прежнему находилась в окружении Богов в образе варситонов. Не успела колдунья встать на ноги, как звери грозно зарычали и бросились на нее. Селестия подняла голову к небу и начала шептать что-то на незнакомом языке. Высоко над ней парил лапрокс. Спустя какое-то время ветер закружил в воздухе клочки шерсти и унес их вдаль от пустынного места. Лишь разбитый горшок с пролитой красноватой жидкостью говорил о том, что здесь проходил человек. В этот самый момент далеко на севере на голову Эфтании опустился первый удар толнака, который размозжил череп когда-то бесстрашной и уважаемой старейшины. Судороги охватили тело старухи. Затем посыпались удары других толнаков, которые оставили от влиятельной соплеменницы лишь кровавую массу из шерсти, костей и мяса.
Глава 6
Акиус лежал на траве и любовался яркими звёздами, светящимися бабочками и невероятной красоты луной, которая занимала чуть ли не половину небосклона. Уже не первый день он вылезал из своей землянки, чтобы провести несколько часов в ночной тиши подальше от невыносимого храпа родителей. Юноше пошёл шестнадцатый год, последний год его холостой жизни. Потом ему подберут невесту из другого племени и отправят на новое место обитания. Придет конец холостяцким забавам. Если, конечно, он доживет до этого события. Акиус чувствовал, как тучи сгущались над ним. Слишком много накопилось врагов, жаждущих его погибели, но и друзей уже имелось немало. Хоть парень был не из робкого десятка, порой страх сковывал его волю, но каждый раз он набирался смелости, чтобы преодолеть и прогнать его прочь, когда тот проникал в сердце невидимыми щупальцами. Своей трусости Акиус стыдился и старался никогда не проявлять ее внешне. Всем он казался всегда серьезным и бесчувственным, как сама ночь. Ночью, как и днем, все дышало жизнью, но звуки природы слышались по-иному: успокаивающими и убаюкивающими. Пока другие прятались под землей, любознательный юноша наслаждался свободой и простором на поверхности, будучи уверенным, что никто не решится потревожить его раздумья в столь поздний час. Ну, или почти никто. Не только тяга к звездам и луне заставила его выбраться из надежного убежища, когда настала пора власти теней. Какое-то время спустя позади послышалось чьё-то тихое приближение. Акиус улавливал чутким слухом каждый хруст, издаваемый травой от тяжелого, но негромкого шага.
– Где тебя так долго носит, Дакур? Мы с тобой договорились встретиться, когда луна будет посреди небосклона.
– Прошу прощения. Эфтания задержала. Достала она меня со своими странностями. Когда же мы, наконец, из…
Акиус перебил друга, резко вскочив на ноги.
– Скажи, Дакур, сколько времени занимает отработка глины, прежде чем она попадает в руки гончарам?
– Если не ошибаюсь, два восхода и два заката, – неуверенно ответил раб.
– Что произойдёт, если глину плохо очистить?
– Предметы, сделанные из неё, развалятся на куски.
– Вот именно. Поэтому мы должны проработать всё тщательно, прежде чем приступить к осуществлению замысла, чтобы все удалось. Иначе задуманное рассыпается, как изделие из некачественной глины. Ты принёс послания?
Дакур протянул другу дощечки с неизвестными письменами. Рабы умели читать, но Дакура Эфтания не обучила. Пришлось Акиусу каждый раз объяснять тому, что значат буквы и иероглифы, и со временем евнух начал понимать значение многих из них. Хотя чтение давалось рабу с трудом, учился он быстро. И в этот раз оба юноши при свете луны изучали каракули, составленные лично старейшиной для одной из своих подручных.
– Я так и не понял, что конкретно они задумали против тебя. Можешь прочесть еще раз?
Дакур был сильным и смелым парнем, но не отличавшимся большим умом. Загадки давались ему с трудом.
– Когда лапрокс отправится в полет, он встретит ролина, которой вопьется в его тело своими когтями и убьёт жертву.
– Что за чушь! – воскликнул с раздражением Дакур.
– А по-моему, всё понятно, – возразил Акиус. Ему совсем не нравилась вспыльчивость товарища. – Под лапроксом подразумеваюсь я. Ролины проживают далеко на севере и охотятся на лапкоксов исключительно летом, когда те мигрируют туда. Это значит… – на миг Акиус задумался, чтобы подобрать нужные слова. Дакур опередил его:
– Это значит, что Эфтания хочет натравить на тебя ролинов.
– Дурак! – в сердцах воскликнул Акиус и бросил грозный взгляд на раба, который от смущения весь замялся. – Никогда не говори того, чего не знаешь, чтобы не попасть в неприятности из-за своей глупости. Фраза, написанная на дощечке, говорит о том, что Эфтании известно о Севере больше, чем нам. Значит, и мы должны завладеть этим знанием.
Время текло быстро. Ночь подходила к зениту, а Акиусу надо было поспать, так как на рассвете он снова отправляется за глиной. Велев Дакуру не упускать ни единого слова из уст своей госпожи, он распрощался с дугом. Акиус должен находиться в курсе событий, так как в голове созревал, как ему казалось, идеальный план избавления от своих врагов раз и навсегда. Через декаду после этого разговора сын Антрисии исчез и не появлялся дома в течение трех восходов и трех закатов. Он ушел за водой во время добычи глины, но не вернулся. Акиуса не искали, поскольку подобное не было принято. Юноша же словно провалился в пустоту. Шесть долгих лет понадобилось ему, чтобы заслужить доверие и хорошее расположение соплеменников. Большинство уже не воспринимало его как угрозу. Парнем его считали спокойным, не всегда улыбчивым, но доброжелательным к остальным. Из-за разительных внешних отличий Акиус воспринимался, как бельмо в глазу, а к такому нельзя привыкнуть. Поэтому сын Антрисии чувствовал, что до конца и полностью его никогда не примут. Никогда не стать ему полноценным членом родной общины. Единственный способ изменить положение дел – прийти к власти. О ней юноша начал грезить, как жаждущий в знойный день о глотке ледяной воды. Он понял это сразу, как осознал себя личностью. Пока Акиус своей симпатией и безотказностью завоевывал сердца соплеменников, родная кровь становилась ему все более чужой. Мать все больше отдалялась от сына. В нем она видела свой грех, который тревожил ее днем и ночью. Тайна, которую приходилось хранить, тяготила ее и не давала покоя душе. Часто все это казалось Антрисии просто невыносимым, и она жалела, что не жила в племени Сенику, где ребенка сразу убивали, если он хоть чем-то отличался от других. Женщина знала, что ей нужно хранить молчание, так как ведьма при встрече предсказала, что правда уничтожит не только сына, но ее саму. Если материнский взгляд, пускай даже случайно, останавливался на мальчике, любовь к нему начинала заполнять ее сердце, но слабости нельзя было проявлять. Мужчина должен расти только в строгости. Что касается Панфуса, то перемены с ним произошли по другим причинам, хотя многие приписывали их Акиусу и, конечно, самим Богиням. На бедного Панфуса свалилась гора приготовленной для ярмарки посуды, хранившейся в специальной землянке. Изготовили ее из толстого слоя глины по заказу одного из племен. Когда вся эта тяжесть рухнула на бедолагу, грохот поднялся такой, что казалось, сама Верховная Богиня прискакала на колеснице, запряженной неуклюжими галдаками. Больше всего у Панфуса пострадала голова. От захода до заката он лежал без чувств, а когда пришел в себя, то не узнал никого. Бедняга потерял способность помнить все, что касалось его прошлого. Верховная Жрица заявила, что в их краях побывал Нитриус, бог потери памяти и плохих воспоминаний, после того, как покинула молодого мужчину и Венсия, богиня памяти и хороших воспоминаний. Чем-то провинился Панфус перед ней, и в наказание Нитриус стер его память, как песок стирает надписи с дощечек, и превратил в человека без прошлого. С того дня Панфус, как призрак, ходил по селению, не зная, кто он, что умел делать и что с ним станет. Он довел себя до сумасшествия, стал рабом Денерия, бога увечных и юродивых. Многие посчитали это проклятием. Однажды Панфуса обнаружили с перерезанным горлом в канаве. Убийц так и не нашли. Гибель отца очень сильно потрясла Акиуса, который любил его больше всего на свете. Панфус был единственным человеком, принявшим сына таким, каким его создали Богини и всегда защищал того от всех опасностей и превратностей судьбы. Акиус поклялся найти виновников и покарать их, даже если это решение будет противоречить воле самой Верховной Богини. Через несколько дней опечаленный сын Панфуса и Антрисии бесследно пропал. Кто-то связывал его исчезновение с волею Богинь, кто-то – с проделками демонов Ганура, но большинство выражало обеспокоенность. По приказу вождя на поиски парня никто не отправился. Акиус остался предоставлен на попечение самому себе. Все, кроме Антрисии, уверовали, что тот не выживет в природных условиях крайнего севера. Многие видели, что именно в ту сторону он отправлялся. Север – жилище Богов. Ни один смертный еще не возвращался оттуда ни живым, ни мертвым. Многих смельчаков провожали Обахи. Одни принадлежали к изгоям: избежавшие смерти, они спешили туда, потому что их гнали отовсюду. Они верили, что если встретятся с Богинями и обратятся к ним с мольбами о пощаде и прощении, те снизойдут к просьбам и дадут свое благословение. Другие, наоборот, были богохульниками и хотели доказать остальным, что они сильнее Северожительниц, и могут править миром без их покровительства, поэтому стремились на север, чтобы вызвать их на поединок и сразиться в честном бою. Таких людей племена презирали больше, чем изгоев. Хотя крова и пищи не предоставляли ни тем, ни другим. Немало представителей разных народов проходило мимо поселения Обахов на север, но никто не возвращался назад. Каждый знал, что помимо Богов там проживали самые ужасные монстры и чудовища, которые защищали божественные земли от проникновения смертных. Там всегда царило лето, обитали невиданные животные, а почва давала всем существам нескончаемое количество необыкновенно вкусных и питательных плодов. Там никто не ведал голода, холода и других лишений и, конечно, никто никогда не умирал. Но стоило смертному попасть в запредельные края, как ждала его неизбежная кара. Каждый получал наказание по заслугам, но какое именно, ведали только Богини. Туда и ушел Акиус. Не было никого, кто бы верил в его возвращение, кроме Антрисии, которая внешне не проявляла никакого беспокойства. Она просто доверилась материнской интуиции, которую приняла за шепот богини Петрасии. Каждый день незадолго до захода солнца приходила обеспокоенная мать к карачусу, чтобы принести богине небольшие жертвоприношения, а взамен попросить ее покровительства и заступничества за сына. Что бы ни случилось с Акиусом, значит, так изначально было предначертано судьбой, извилистый путь которой под силу изменить только Всевышним. Поэтому, чем дольше и сильней женщина молилась, прося покровительства, тем выше была вероятность того, что Богини услышат голос страждущей, снизойдут и сжалятся. Антрисии вспомнилось одна история, рассказанная очень давно ее дедушкой, когда та была еще совсем малышкой. Дедушке еще не исполнилось тринадцати зим и тринадцати лет, когда он впервые отправился за глиной в разгар зимы. Учитывая, что добывать глину зимой было сложно, обычно ездить приходилось к одному и тому же месту, которое не успевало замерзнуть или покрыться льдом из-за того, что его постоянно рыхлили. Дни стояли короткие. Ариния выглядывала из-за горизонта лишь на некоторое время, поэтому в тот период копатели оставались в специально созданных землянках и возвращались в деревню лишь раз в несколько восходов. На небольшом расстоянии от временного поселения копателей начинался кустарниковый лес. Деревья не превышали высотой полуметра. Цвет растений, никогда не менявший окраску ни в жгучие морозы, ни в невыносимую жару, оставался всегда тёмно-синим, а в сумерках и вовсе придавал окрестностям какую-то зловещность.
– Почему никому не позволено идти туда? – полюбопытствовал дедушка Антрисии, которого звали Вольбак, когда копатели уселись за вечернюю трапезу. До наступления темноты оставалось немного времени.
– Потому что там начинается Земля Мёртвых, а за ней Чертоги Благословенных, где обитают души умерших, а также Богини с Богами. Туда мы относим покойников, и что с ними происходит дальше, лишь одним Всемогущим и Вездесущим Создательницам ведомо, – ответил один из стариков, умудренный жизненным опытом.
– А еще там обитают самые странные, ужасные и жестокие существа. У них по несколько голов и хвостов. Одни извергают кровь Ганура, другие – яд, способный прожечь тело до костей. Этих чудовищ так много, что ими кишит весь лес до самого горизонта. Обречен тот, кто осмелиться переступить границу между землями смертных и бессмертных, – добавил еще один старец, проживший еще больше того, кто ответил первым на вопрос мальчика. Молодняк слушал стариков с замиранием сердца. От ужаса, а не от мороза, стыла в их венах кровь. И кто бы осмелился нарушить запрет, существовавший среди Обахов сотни веков? Только безумец! Но и такие отыскивались. С наступлением темноты все переместились в общую землянку. Постепенно начал падать снег, и мороз ослабел. Помещение землянки было разделено на две части. В одной уместились взрослые, во второй расположились совсем маленькие и молодые. Если первые почти одновременно погрузились в безмятежный сон, храпом оглашая больших размеров яму, то вторые бодрствовали то ли из-за нахлынувшей трусости, то ли из-за излишней смелости. Долго, принимая пищу, обсуждали они услышанные от старцев легенды.
– Хватит уже языками молоть! Отправляйтесь в царство Лонитии, а иначе напустит она на вас своего злого брата-близнеца Шапрома, – наконец не выдержал бесконечной болтовни соплеменников самый старший из всех, по имени Роптул. Ему шел двадцатый год.
– Я смотрю, Роптул, ты самый отважный из нас, раз не участвуешь в беседе. Неужели тебе совсем не страшно? – возразил ему Паронул.
– Глупец тот, кто не страшится стражей Богинь, но надо помнить, что они не трогают тех, кто искренен и чист в своих добрых намерениях.
– А ты искренен и чист в своих намерениях, Роптул? – спросил кто-то из темноты, чей голос разобрать было невозможно, так как слова произносились шёпотом.
– А ты сомневаешься, кто бы ты ни был? – раздраженно парировал Роптул. От возмущения он даже приподнялся с лежанки, уставившись в темноту, откуда раздался вызывающий голос.
– Докажи это нам всем и себе самому! Дойди до границы и вернись обратно, тогда не будет сомнений ни у кого. К тому же ты добьешься нашего вечного уважения и почтения, – ответил незнакомый голос. Может, оставался он никем не узнаваем из-за того, что звучал слишком низко. Разозленный Роптул от возмущения вскочил на ноги.
– Как ты смеешь просить меня нарушить закон племени?! Изгнание мне грозит в качестве наказания. Назови свое имя!
– Мое имя тебе ничего не даст, а твоя трусость о многом говорит, – с сарказмом и вызывающе прозвучал голос. Несколько человек хихикнули в ответ. Этого Роптул выдержать не мог. Он подошел к выходу и открыл крышу землянки. Вольбак заметил, что вслед за ним наружу кто-то быстро проскользнул. Он тогда подумал, что ему могло привидеться, так как во мраке все принимаешь за тени. Оттого Вольбак не придал этому большого значения. К тому времени снег прекратился. Мороз вновь вступил в свои права. Часть луны показалась из-за туч, и на улице стало светло, почти как днем. Роптул, хоть и хотел казаться бесстрашным, тем не менее, не мог скрыть дрожи. Холод тут был ни при чем. Молодой мужчина повернулся в сторону леса, из которого периодически доносились многочисленные странные звуки, похожие на вой, угуканье и даже крики и хохот, напоминающие человеческие. Даже самый храбрый вздрогнул бы, если бы оказался на месте несчастного Роптула. Но тот наивно верил, что гибель грозила лишь тому, кто грешен душой, а значит, ему переживать не о чем. Оглянувшись, он бросил быстрый взгляд на собратьев, столпившихся у выхода землянки. Никто в тот момент не завидовал парню, но вместе с тем, все восхищались им. Не каждый бы осмелился не просто нарушить древний запрет, но и направиться в сторону леса. Роптул сначала неуверенными шагами начал свой путь. Луна потихоньку скрывалась за тучами, как ребенок на лежанке за теплою шкурой траванака. Вмиг мир потонул в ледяной ночной мгле. Роптул находился уже на расстоянии, до которого, казалось, ни один человеческий крик не долетит, как сильно ни надрывай глотку. На самом деле, на открытом пространстве и на большом расстоянии слышался даже малейший шорох. Ветер дул с севера, а значит, докричаться до парня, спешащего на север, представлялось невозможным. Может, поэтому не услышал он соплеменников, когда они дикими воплями принялись предупреждать о приближающемся к нему множестве силуэтов со всех сторон. Роптул, закрывшись правой рукой, шел против порывов ветра и не видел, что в одно мгновение был окружен. Он испустил такой крик ужаса и боли, что даже мертвые пробудились бы от вечного сна. У всех, кто мирно спал в землянке, сон сняло как рукой. Через какое-то время настала тишина. Прежде, чем кто-то резко опустил крышу и оттащил очевидцев внутрь убежища, Вольбак увидел, как тени разодрали Роптула на части. Конечно, всех, кто знал о случившимся, очень жестоко наказали: их отхлестали плетьми и поколотили палками, но увиденное навсегда сохранилось в памяти каждого до самой кончины. Антрисия не сомневалась, что именно эта участь ожидала ее сына там, на границе между двумя мирами, и молилась уже не о его возвращении, а о легкой и безболезненной смерти, подстерегавшей пропавшего без вести. Были и те, кого исчезновение Акиуса не могло не порадовать. Старейшина Эфтания и ее пособницы наконец-то поверили в то, что смогли навсегда избавиться от угрозы. Шесть лет и полгода пытались они уничтожить не похожего на них юношу, видя в нем самую главную опасность для племени. С третьей попытки их план удался. Эфтания гордилась собой. Старейшина Эфтания не всегда была такой злой и жестокой. Да, грелась в ее душе змеей зависть к успехам других; да, была она нетерпелива и беспокойна, но никогда прежде не осуществляла она планов мести, ибо верила, что кара будет тому, кто причиняет другим зло. Но однажды проснулась она ранним утром, и ни с того ни с сего осенило ее решение убить Акиуса. Она толком не могла понять, откуда у нее появились подобная решительность и настойчивость в исполнении задуманного, но отступать уже не желала. Ей казалось, что сами Богини благоволили ей. Супруг не узнавал в прежней подруге по жизни злодейку. Андгиний знал Эфтанию, как свои пять пальцев, но теперь думал, что ее подменили. Они через многое прошли вместе, пережили немало лишений, в том числе потерю обоих детей. Первый ребенок, сын, умер в раннем возрасте от неведомой болезни. Даже жрицы были не в силах его спасти. Для тогда еще молодой женщины смерть первенца стала настоящим ударом, от которого она долго не могла оправиться. Понадобились годы, чтобы справиться с горем и родить второго ребенка, в этот раз дочь. Будучи тогда уже зрелой женщиной, Эфтания не могла нарадоваться рождению наследницы. Девочка росла здоровой и счастливой. Однажды, после назначения посланцем вместо внезапно скончавшейся Миприи, Эфтания направилась на юг, прихватив с собой дочь, чтобы та повидала мир. На обратном пути они из-за сильных проливных дождей (сезон дождей на юге начинался одновременно с наступлением зимы на севере) заплутали и набрели случайно на землянку ведьмы, которая проживала вдали от всех племен с маленькой дочерью, не обретшей свою индивидуальность. У Эфтании появилась плохое предчувствие, подсказавшее ей, что отсюда надо бежать и как можно дальше и скорее, но из-за дочери она осталась, так как на улице наступила ночь, а ливень не думал прекращаться. Ведьма, назвавшаяся Парненой, оказалась гостеприимной и любезной. Она поделилась с путницами своим ужином и сделала для них лежанки для сна. Ночь гостьи провели в тепле и покое. Когда на горизонте появилась первая полоска света, Парнена разбудила Эфстанию и попросила выйти с ней на прогулку. В воздухе витали сырость и свежесть, дышалось легко и свободно. Дождь прекратился.
– Почему ты меня разбудила до лучей Аринии? – спросила гостья у хозяйки.
– Потому что хочу поговорить с тобой наедине, – ответила колдунья.
– О чем? – сердце бедняжки сжалось от плохого предчувствия. С одной стороны ей не хотелось знать, что та желала ей раскрыть, с другой, не терпелось узнать.
– Я вижу глубокий шрам на твоей душе. Ты потеряла близкое к сердцу дитя. Мужайся, женщина, Нирогус не оставит твою семью в покое.
– Неужели ты имеешь в виду, что Богини отнимут у меня и последнее дитя? Как это случится?
– Увы, мне не дано этого знать, но люби ее так, как будто это произойдет завтра.
И Эфтания любила. Ею обожаемая дочь, Энатия, скончалась при родах. Она отправилась в Чертоги Благословенных вместе со своим младенцем. Уже не плакала и не убивалась Эфтания, ставшая недавно старейшиной. Она приготовилась к потере и ожидала ее в любой момент. Сердце ожесточилось, что и настроило ее против добра. Несчастная женщина охладела к супругу, стала жестока к рабам и беспощадна к нарушителям законы. Ей нужен был какой-то объект ненависти, чтобы не терять смысл существования. Без него она чувствовала бы себя мёртвой. Таким «объектом» оказался Акиус.
– Я боюсь, как бы никто не раскрыл того, как мы поступили с Акиусом. Это страшное преступление. Богини нас не пощадят, – делилась своими переживаниями Орнетия, одна из приближенных Эфтании.
– Если ты будешь держать язык за зубами, никто ничего не узнает, – равнодушно успокаивала взволнованную пособницу старейшина.
