Побег из Владимир-Волынского лагеря для пленных офицеров

Мое плечо разнесло, на ногах снова загноились раны, повязки пропитались гноем. Военнопленный врач сделал мне перевязку моими стираными тряпками. Он промыл рану, смочил тряпки-тампоны в какой-то жидкости и начал начинять мою рану тряпками. Никогда я не думал, что человеку под кожу можно напихать столько тряпок. После перевязки почувствовал облегчение. Военврач был человек разговорчивый, он рассказал, что на этом месте был большой лагерь военнопленных, но пленные вымерли, а сейчас здесь что-то вроде продпункта, эшелоны останавливаются, чтобы покормить пленных. Так оно и было, нас покормили, снова погрузили в вагоны и повезли.

Начался самый трудный и тяжелый участок нашего пути. Стоя, в закупоренных вагонах нас везли в неизвестность. Со станцией Шепетовка мы расставались, как с родной матерью. Многие здесь служили. Много лет здесь был конец нашей земли – граница, и вот теперь мы ее покинули. Многим из нас не суждено было вернуться. Колеса монотонно стучали, как будто задавали вопросы: «Куда ты едешь? Куда ты едешь?».

Поезд нас вез на запад. Наблюдатели оповещали: проехали Здолбуново, Ровно, Киверцы, прибыли на станцию Ковель. «А куда дальше?» – задавал каждый себе вопрос.

Чем дальше запад, тем меньше шансов на спасение. В вагоне душно, многие уже не стоят, а висят, зажатые между товарищами. В вагоне уже восемь человек покойников, но никто вагонов не открывает. Наконец свисток, и поезд тронулся. Темно. Поезд минует какие-то станции, разъезды, подолгу стоит на остановках. За окнами брызжет рассвет. Началось утро седьмого ноября. Сегодня 24-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Этот день советский народ всегда встречал торжественно, по-особому празднично. Его и сегодня советский народ встречает в борьбе с врагами, полный веры в победу. А мы, граждане Великого Советского Союза, заперты в вагонах и ничем не можем помочь им. Такие мысли грызли каждого из нас. Слышно, как кто-то слабым голосом, почти шепотом запел «Широка страна моя родная». По голосу узнаю капитана Костякова. Ему подпевает такой же тихий голос, потом третий, четвертый, а затем весь вагон «От Москвы до самых до окраин…». Слышны крики часовых, стрельба. Песня постепенно затихает. Лязгают дверные задвижки. С шумом открываются двери. Струя свежего морозного воздуха врывается в вагон. Команда выходить из вагонов. Снова процедура проверки и 12 трупов. За время дороги от Киева до Владимир-Волынска, по нашим подсчетам, в эшелоне умерли около тысячи человек.

3. Лагерь военнопленных во Владимир-Волынске

Многие военнопленные знали этот город, здесь служили и приняли первое сражение. И вот снова в этом городе, но уже на правах военнопленных. Нас построили и повели в лагерь. Он находился рядом со станцией и размещался в казармах бывшего военного городка. Не верилось, что в этом городке можно разместить такое количество людей. Лагерь был огорожен высокими заборами из колючей проволоки. Изгородь, пулеметные вышки для часовых, деревянные тротуары между рядами проволоки, заграждения были сделаны добротно, со знанием дела. Было видно, что устроители – опытные люди. На вышке установлены пулеметы, между вышками по деревянным тротуарам ходили парные патрули со сторожевыми собаками. Нас подогнали к лагерю, но на территорию не вводили. Нужно было выполнить все формальности зачисления в лагерь. В караульном помещении работало несколько команд гестаповцев, занимаясь оформлением военнопленных. Это выглядело так. При входе в помещение у тебя отбирали все вещи, потом ты раздевался догола, и врач-гестаповец определял, не являешься ли ты евреем, затем брали отпечатки пальцев, присваивали номер и на веревочке вешали на шею. С этого момента ты уже не человек, у тебя отобрали имя и фамилию, ты стал военнопленным № 1584. После этой процедуры выдавали вместо сапог деревянные колодки. Все мало-мальски целые вещи отбирали, и одевался ты в рванье. Все это должен делать быстро, за всякое промедление наказывали палками. Выявленных евреев, людей с татуировками звезды, лиц, у которых при обыске находили удостоверение личности политработников и билеты членов партии, выводили через другую дверь и организовывали из них особую команду. Все остальные строились в команду и шли в лагерь. Оформление длилось целый день.

Когда я прошел эту процедуру и вышел на улицу, у здания стояла команда военнопленных и ожидала своей очереди. Среди усталых, голодных, худых, напоминающих скелеты людей, суетливо ходил мужчина в форме интенданта третьего ранга и умоляюще просил товарищей спасти его. Одному он совал в руки часы в золотой оправе и пачку сигарет. Другому давал серебряный портсигар и банку консервов. Он спешит избавиться от своего добра, нажитого в лагере на горе других спекуляцией и мародерством, чтобы избежать наказания немцев, он делает последнюю попытку спасти свои ценности. Кто же этот интендант и откуда у него такое богатство? Я уже рассказывал, что в Бориспольском лагере действовала шайка воров, спекулянтов и мародеров. В нашей воронке жили два странных военнопленных. Один из них интендант 3-го ранга Саша Егоров, а второй – воентехник Котя Слепой. В отличие от всех остальных они были хорошо одеты, всегда выбриты, курили хорошие сигареты, хорошо питались. Их вещевые мешки были набиты продуктами питания и еще какими-то вещами. У Саши было пуховое одеяло, а у Коти стеганый спальный мешок. Когда военнопленные спрашивали, откуда у них такие продукты и вещи, то они как будто в шутку отвечали, что к плену нужно было готовиться. Если из воронки уходил один, то другой оставался охранять вещи. В воронку к ним приходили какие-то люди, что-то приносили и уносили. У них часто появлялись такие продукты, как голландский сыр и сухая колбаса. Мы догадывались, откуда они берут все это, но достоверно мы узнали гораздо позже. Сначала мы считали, что они работают на немцев и за это получают вознаграждение, но это была ошибка. В походе из Борисполя до Киева Саша и Котя шагали бодро, как натренированные туристы с переполненными рюкзаками. В Киеве они жалели, что не могут попасть в Бабий Яр. По дороге на Владимир-Волынск случилось непредвиденное. При погрузке в вагоны их разлучили, они попали в разные вагоны. Коте повезло, он попал в вагон, который дорогой сбежал, вместе со всеми ушел и он со своим рюкзаком. Саша благополучно добрался до Владимир-Волынска, и вот теперь мечется и не знает, куда девать свое добро. Военнопленные принимают подарки, зная, что ими они смогут пользоваться только до обыска, а вот придача к подарку им пригодится. Но когда дело дошло до золотых коронок и золотых мостов с зубами, то таких подарков товарищи не приняли, и Егоров со злостью бросил их на землю и втоптал ногами. При обыске с Саши сняли золотое кольцо, отобрали карманные часы в золотой оправе с массивной крышкой и красивый серебряный портсигар, инкрустированный дорогими камнями. Сняли с Саши все обмундирование, отобрали пуховое одеяло, выпотрошили все запасы продуктов. Выдали ему деревянные колодки, старое рваное солдатское обмундирование, присвоили ему номер. В лагерь он вступил как все, но упитанным и полным физических сил.

Погода было холодная. Землю прихватили первые заморозки, и припорошило снежком. Военнопленные после процедуры зачисления замерзли и дрожали. В этот день кроме кусочка суррогатного хлеба нам ничего не дали. Все с какой-то надеждой смотрели на казармы. Прежде чем завести в казармы, нас предупредили, чего мы не должны делать в лагере. Не разводить костров, не ходить после отбоя по территории, не подходить к проволочному ограждению.

В казарме нам стало еще труднее. Она была пустая и холодная, печи предусмотрительно разобрали, окна разбиты, в помещении гуляют сквозняки, нар нет. Наш вагон разместили в помещении умывальника на цементном полу. Холод, зуб на зуб не попадал. Решили развести костер, погреться. Нашлись смельчаки поискать дров. Только вышли на улицу и тут же были убиты очередью с пулемета. Эту ночь никто не спал, а утром рядом с живыми лежали умершие.

Утром нас построили, пересчитали и строем повели к полевым кухням за порцией «зубу». Нас предупредили, что «зубу» мы будем получать один раз в сутки. Во дворе было несколько полевых кухонь. Военнопленные должны были по одному, цепочкой подходить к костру и получить черпак баланды в свою посуду. У кухонь стояло несколько здоровенных немцев и кричали: «Бистро, бистро!» – а рядом с ними их прихлебатели с резиновыми шлангами били каждого зазевавшегося. Особенно досталось обессилевшим раненым и больным. После завтрака нас снова построили и начали распределять по работам. В первую очередь вывели похоронную команду, чтобы похоронить умерших товарищей. Остальные должны были заниматься обустройством жилья. Нары строились сплошными в три яруса и только в трех казармах. В четвертой казарме нар не делали, туда поместили выявленных комиссаров и евреев. Если в наших казармах при таком скоплении людей было холодно, то что делалось в четвертой казарме, где жило 150–200 человек, обреченных на смерть?

Через несколько дней обустройство лагеря было закончено. Наша команда была помещена в комнате здания бывшего штаба в/части. В комнату площадью 90 квадратных метров поселили 150 человек. Места распределили между собой по жребию. Мне попало место на первом ярусе около окна. Моим соседом оказался полковник Жуков. Когда мы с ним познакомились поближе, он оказался приятным человеком и верным товарищем.

Товарищ Тарасов, который работал в похоронной команде, как-то вечером рассказал, что в лагере ежедневно умирает около ста человек. Он рассказал также, что немцы за проволокой вырыли бульдозером две ямы размером примерно шесть на сто–сто пятьдесят метров. Трупы укладываются в ямы и накрываются соломой. Зарывать ямы будут тогда, когда заполнят трупами. Жутко было слушать такие новости. Настроение было подавленное. Но, как всегда, в компании находятся неунывающие, начинают считать, сколько нужно трупов, чтобы заполнить эти ямы.

«Это ты неправильно считаешь, – заявляет капитан Касьянов, – ты рассчитываешь на рядового военнопленного, а в лагере есть такие, как Денисюк и Саша Егоров, которые займут места побольше, и значит, умрет пленных поменьше».

Саша ежится, Денисюк огрызается. Находятся оптимисты, которые считают, что по смертности первых дней нельзя делать заключение, что лагерь постепенно будет благоустроен, станет теплей, кормить станут лучше, что не допустят такой высокой смертности.

«Ты что, на курорт приехал?» – кто-то кричит с верхней полки.

«Немцы – народ деловой и с опытом. Если они вырыли ямы на 5500 трупов, значит так и будет!» – неожиданно высказался Саша.

Теперь Денисюк ощетинился. Во всем обвиняет Сталина, что это он довел до войны, что виноваты коммунисты, а не немцы. Сразился агент Денисюк со спекулянтом Сашей, все остальные молчат и только изредка вставляют реплики подливая масла в огонь. Спорили долго, пока кто-то не крикнул: «Ну, довольно! Пора спать».

Началась нудная, мучительно долгая жизнь в лагере. Военнопленные, что называется, принюхивались друг к другу, изучали повадки и характеры друг друга, искали друзей, единомышленников, выявляли врагов и предателей. Прислушивались к каждому сказанному слову, ловили реакцию на сказанное. Особенно следили за реакцией при разговоре о положении на фронте. Хотя немцы все время трубили о близком конце войны, какой-то внутренний голос подсказывал, что это не так. Вновь поступившие военнопленные приносили вести о разгроме немцев под Москвой, говорили, что наши войска снова завладели Ростовом-на-Дону.

Я искал себе пристанища, но все были чужие. Наконец мне удалось найти в лагере двух своих сослуживцев. Но радость была недолгой. Майора Молявко скоро куда-то угнали, а капитан Бедный умер от истощения. Много знакомых было у моего соседа Жукова. Степан Антонович, так называли однополчане Жукова, был человек молчаливый и в разговор вступал редко. Вид у него был болезненный, впалая грудь, голова наклонена вперед и немного вправо, отчего он казался сгорбленным. Руки висели вперед и делали его неуклюжим. Несмотря на его болезненный вид и молчаливый характер, к нему часто обращались его товарищи за советом.

Подошел конец ноября, жильцов блока № 4 выгнали на улицу. Блок № 4 находился рядом с нашим помещением, и нам с окна хорошо было видно этих обреченных на смерть людей. После Здневного голодания и нахождения в холодном помещении на сквозняках они напоминали трупы. Избивая палками и травя собаками, их стадом погнали по площади к воротам лагеря. Всех военнопленных загнали в казармы, и они из окон наблюдали эту печальную картину. Немцы объявили в лагере, что жильцы барака № 4 отправляются в другой лагерь, но мы знали, что их повели на расстрел. Это была первая партия организованного расстрела военнопленных в офицерском лагере. Со слезами на глазах провожали в последний путь своих товарищей. Лишь иногда слова гнева срывались с уст товарищей. Я повернулся в сторону рядом стоящего полковника Жукова. Он смотрел на меня. По его глазам и выражению лица я понял, что он читал мои мысли. Мы почти одновременно произнесли: «Сволочи, гады!».

Военнопленные медленно начали отходить от окон, и, хотя уже можно было выходить на улицу, никто не вышел, все молча лежали на нарах. Только изредка слышны были вздохи и всхлипывания. То плакали взрослые мужчины слезами отчаяния. В эту ночь мы с Жуковым не спали, как не спали многие в лагере. Когда разговорился Степан Антонович, мне стало ясно, что в этом больном теле сильный дух. Я понял, что это тот человек, которого я искал. Степан Антонович сожалел, что в нашем лагере еще не было ни одного побега. Он расценивал побег как выполнение долга, как высшее проявление патриотизма в лагерных условиях. Он с огорчением сказал, что в лагере многие под воздействием голода поддаются фашистской агитации, начинают терять надежду на победу, малодушничают, что организации однополчан малочисленные и разрозненные, что они не охватывают всех военнопленных и не способны противостоять немецкой агитации. Он предложил мне примкнуть к их однополчанам. Так я вступил в контакт с одним из организаторов подполья во Владимир-Волынском лагере полковым комиссаром Жуковым.

В лагере фашисты организовали голод и старались убедить военнопленных, что виновниками голода является Советское правительство. Фашистская пропаганда до небес возносила победы немецких войск, осуждало командование Красной армии в неправильном ведении войны. Немцы старались вдолбить военнопленным, что эвакуация промышленности и продовольствия являются причинами голода в лагерях. Голод они объясняли еще и тем, что не рассчитывали взять такого количества пленных, а также и тем, что Советский союз не является членом международной организации «Красный крест». Рисовали радужные картины жизни в новом мире без коммунистов и жидов. Призывали всех «честных» военнопленных помочь очистить лагерь от комиссаров, коммунистов, евреев и всех, кому не нравится новый порядок, кто не признает арийской расы как господствующей, единственной расы, способной управлять миром. Восхваляли все немецкое, охаивали все русское, все советское. Такие мысли внушались в беседах, на допросах. Внушали их гестаповцы, абверовцы, немецкие офицеры. Внушали их помощники из среды военнопленных, бывшие петлюровцы, махновцы, белогвардейцы, воры и спекулянты. Организовывались слежки и провокационные разговоры.

К этой знакомой военнопленным своре во Владимир-Волынском лагере прибавились новые помощники: украинские националисты, грузинские и армянские князья, недобитая великосветская русская знать. Все они развернули энергичную деятельность по обработке советских военнопленных, по опорочиванию Советской власти, советских порядков, ленинской национальной политики. Голодом, обманом, запугиванием, побоями, посулами, истязанием, расстрелами и пытками они старались нарушить дружбу советских людей, подорвать их дух и веру, сделать послушным оружием против своей Родины.

Всему этому советские патриоты должны были противопоставить свое умение организовать людей на борьбу с ненавистным врагом, помочь выстоять в борьбе, вселить в победу. Слишком неравны были средства и возможности борьбы. Но борьба шла жестокая, беспощадная, смертельно опасная. Я не знал руководителей организации, а только догадывался, что Степан Андреевич причастен к этому, но я верил, что такая организация есть и во главе ее стоят коммунисты – умелые, опытные организаторы.

Наш лагерь считался офицерским, и командование лагеря никого из военнопленных не посылало на работу за черту лагеря, за исключением похоронной команды, которая вывозила трупы. Как-то ночью ко мне пододвинулся Степан Антонович и шепотом спросил, знаю ли я надежных товарищей, которым можно поручить важное дело. Он просил меня не спешить с ответом и не предлагать себя, так как требуются физически сильные товарищи. Это был намек, что я с одной рукой не смогу выполнить этого поручения. Он объяснил, что нужно укомплектовать похоронную команду надежными людьми. Это пока единственная возможность связаться с внешним миром. Командование лагеря ежедневно направляет военнопленных на эту работу, но команда не постоянная, а нужно сделать так, чтобы состав команды не менялся. Теперь для меня было ясно, кем является Степан Антонович.

Через несколько дней я получил согласие майора Гончаренко и старшего лейтенанта Поливанова быть членами похоронной команды и выполнять поручение комитета. Я доложил об их согласии Жукову. Как похоронная команда установила связь с внешним миром мне неизвестно, но эта связь действовала. В лагере начали появляться написанные от руки сводки Совинформбюро. Сводки размножались и передавались из рук в руки. Они нужны были как хлеб, как воздух. Небольшие листочки школьной тетради согревали и радовали военнопленных, придавали силы.

Зима 1941–1942 гг. была холодной. Чтобы меньше расходовать энергии, военнопленные много лежали, мало двигались. Многие в эту зиму умерли. Особенно большая смертность была среди военнопленных моложе тридцати лет. На место умерших пригоняли новых, так что лагерь все время был переполнен. Немцы все кричали о победе и вдруг замолкли, а потом, обновив пластинку, начали снова, что русских спасла зима, что весной они закончат разгром. Новые военнопленные приносили в лагерь печальные вести. И вдруг радостное известие: немецкое наступление приостановлено по всему фронту и немцы разгромлены под Москвой.

4. Генерал Иванов

В феврале 1942 года в лагерь поступил пленный генерал в новой генеральской форме, в погонах и даже с адъютантом. Настоящей фамилии генерала мы не знали и между собой называли генералом Ивановым. В плен он попал под Харьковом. Поместили его в комнату, где жили пленные генералы. На следующий день Иванов объявил голодовку как протест на зверское обращение командования лагеря с военнопленными. Эта новость моментально стала достоянием лагеря. Подпольный комитет решил использовать факт голодовки Иванова как наглядный пример мужества генерала, решившего бросить вызов фашистским палачам.

Вот что мне потом рассказал об этом событии майор Гагуа. Ему было поручено спровоцировать вызов коменданта лагеря на свидание с генералом Ивановым. Проводя работу среди военнопленных грузин, майор уговорил двух грузинских парней, которые уже почти дали согласие грузинским князьям поступить в грузинский легион, задать князьям такой вопрос: «неужели Германия настолько бедна, что не может нескольким генералам создать более-менее сносные условия жизни, а затем высказать опасение, что голодовка генерала вредно сказывается на настроении военнопленных и, конечно, может повредить организации легионов?» Во время очередного посещения грузинских князей эти вопросы были заданы. Не только эти два парня, но и все присутствующие начали просить князей вмешаться в это дело. Долго князья не соглашались, но под напором легионеров согласились доложить коменданту. Комендант послал к Иванову ефрейтора узнать, почему объявлена голодовка. Генерал Иванов с ефрейтором разговаривать не стал и заявил, что он будет говорить только с генералом, а если в лагере нет генерала, то только с комендантом лагеря. Так ефрейтор и ушел, не получив нужного ответа. Тогда комендант дал ефрейтору команду привести к нему бунтующего генерала. Ефрейтор явился к генералу, чтобы выполнить приказание коменданта, но Иванов наотрез отказался идти. Комендант решил сам пойти к генералу.

Комендант явился в комнату генералов и потребовал, чтобы их оставили двоих в комнате. Иванов запротестовал и настоял, чтобы разговор происходил в присутствии жильцов комнаты, в противном случае он говорить не будет. Так в присутствии остальных генералов начался их разговор.

– Правда ли, что вы объявили голодовку? – спросил комендант.

– Правда, – ответил генерал.

– С какого времени вы голодаете и какие причины голодовки? – продолжил комендант.

– С того момента, как прибыл в лагерь и увидел условия, в каких содержатся военнопленные и ваше отношение к ним, – сказал генерал.

– А что вы находите плохого в содержании военнопленных и в обращении с ними? – с возмущением спросил комендант.

– Все! Начиная с содержания помещений, одежды и питания. Советские военнопленные за все время пребывания в лагере ни разу не мылись в бане, не меняли белья, завшивели, в помещениях грязно, неимоверная скученность. Питание очень плохое, военнопленные опухли от голода, высокая смертность. Большинство военнопленных, в том числе и я, не имеют котелков и ложек и принимают пищу в случайные жестянки, каски и даже в пилотки, едят без ложек, руками. В лагере царит произвол, военнопленных избивают, – высказал свои мысли генерал.

Комендант был недоволен таким поведением генерала и через переводчика потребовал короче излагать свои мысли. Он сказал, что военнопленные должны сами содержать помещения, сами стирать и менять себе белье. Баня строится, что касается котелков и ложек, то они должны обходиться своими, а если они их потеряли, пусть обходятся как знают. «Нарушителей мы наказывали и будем наказывать».

Генерала возмутил такой ответ: «Все, что вы говорите, неправда! Вы установили в казармах тройные сплошные нары и там, где должен жить один человек, вы поселили десять. За четыре месяца существования лагеря вы не построили бани, не организовали места для стирки белья. При поступлении в лагерь вы раздели военнопленных. То, что вы считаете несоблюдением дисциплины – это последствия голода, который вы организовали в лагере. Мне, как и всем военнопленным, без вашего объяснения понятно, что цель вашего командования – как можно больше уничтожить военнопленных. Это их программа, а вы их исполнитель. Я знаю, что вы не в состоянии улучшить питание, но снабдить котелками и ложками при желании вы могли бы. Я знаю, что на том питании, которое вы организовали для военнопленных, я умру от голода, как уже умерли в этом лагере тысячи военнопленных. Но я не желаю по вашей милости превращаться в скота и есть баланду руками из пилотки. Вот почему я объявил голодовку».

Комендант все-таки дал распоряжение сержанту выдать генералу две тарелки и ложку. Генерал язвительно поблагодарил коменданта.

Так закончился этот разговор, который моментально стал достоянием лагеря. Это был первый случай в лагере, когда с военнопленным разговаривали и побоялись наказать его. На второй день Иванова в лагере не стало. Куда увезли его, никто не знал. Как сложилась его судьба, неизвестно.

Через несколько часов после разговора генерала Иванова с комендантом Степан Антонович отозвал меня в сторону и передал мне содержание разговора, а затем, оглянувшись по сторонам, сообщил мне, что есть решение комитета использовать этот разговор для срыва вербовки военнопленных в «казаки» и азиатские легионы. «Иди в барак N 2, там на первой секции найдешь Завьялова, ты его знаешь, и вместе с ним организуйте разговор, да так, чтобы никто и думать не мог о «казаках». Это задание комитета».

Теперь мне окончательно стало ясно, с кем я имею дело. Я немедленно отправился выполнять задание. В указанном месте нашел интенданта второго ранга Завьялова. Он сидел на нижней полке нар и слушал разговор военнопленных. Разговор шел о голодовке генерала Иванова. Судя по разговору, здесь еще не знали о состоявшемся разговоре. Увидев меня, Завьялов спросил, что я знаю нового. Я передал ему содержание разговора генерала с комендантом лагеря. В разговор моментально вступило много людей. Я замолчал, следил за реакцией присутствующих. Пожилой лейтенант с опухшим лицом спрашивает:

– Откуда у него такая уверенность?

Задавая этот вопрос, лейтенант смотрел в мою сторону. Мне отвечать не пришлось, за меня ответил военнопленный в изодранной гимнастерке со следами шпал на гимнастерке.

– Уверенность у него потому, что он чувствует за собой силу. Он недавно с фронта, и дела там идут хорошо.

– Говоришь неплохо, а откуда ты знаешь? – спешит задать вопрос рядом сидящий товарищ.

– Что-то не видно успехов, если до сих пор в лагерь поступают военнопленные, да еще в таком количестве, – с грустью делает замечание пожилой лейтенант.