Прошлого груз

Утренние облака над Ақкемером оказались случайными, заблудившимися небесными овечками. Погоняемые лучами палящего августовского солнца, они очень быстро разбежались по бескрайнему казахстанскому поднебесью. День обещал быть жарким.

На достаточно высокой скорости с барабанным ревом мотора брод стремительно миновал красный мотоцикл. Утопая почти по середину колес, карданный «Восход» лихо и уверенно рассек толщу воды, поднял целый фонтан брызг и оставил за собой водяные бороздки. Игравшие на мелководье дети с визгом бросились врассыпную.

В клубах дыма, отфыркиваясь, мотоцикл с трудом одолел крутой подъем в низине между двумя высокими известняковыми кручами и двинулся по уходящей в степные холмы извилистой дороге. Столб пыли сопровождал его.

Порывом ветра с головы Дамежан снесло легкий ситцевый платок. Но она, кажется, даже не обратила на это внимания. За рулем сидел сорокашестилетний Сагын. Мать с сыном мчались на Восток.

Хотя мчались – это громко сказано. Они спешили, насколько это было возможно. Колея глубоких гусеничных следов, видимо, еще весной по глинистой влажной земле прошедшего здесь трактора под летним солнцем настолько окаменела, что дорога походила на стиральную доску. На ухабах так трясло, что Сагын с трудом удерживал руль мотоцикла.

Пришлось свернуть и ехать по непроторенной степи, в промежутке между дорогой и сжатым полем, которое вкривь и вкось располосовали линии примятого колесами машин жнивья.

Лето было на исходе. Жара последних месяцев донельзя иссушила степь. Придорожная полынь пожелтела и стала жесткой, как проволока. Лишь изредка пустынную дорогу перебегали серые суслики и маленькие зеленые ящерицы. Только однажды, практически из-под колес ехавшего мотоцикла, вспорхнула напуганная куропатка.

Когда-то уже издалека показалось расположенное в широкой низине пшеничное поле. Там сейчас работал красный комбайн. Вблизи припарковались два грузовика и полевой окраски уазик. Между ними виднелись темные фигуры пятерых мужчин.

«Восход» по бездорожью направился навстречу двигающемуся комбайну.

Не доезжая, Дамежан чуть ли не на ходу соскочила с мотоцикла. Простоволосая, маленького роста женщина выбежала на пшеничное поле. Высокие стебли хлебного злака доставали ей до груди. Раскинув в стороны руки, Батыр-ана храбро направилась наперекор огромной машине.

Не сразу, но комбайн остановился. По пояс высунувшись из кабины, молодой белокурый механизатор энергично махал женщине, требуя уйти с дороги.

– Не пущу! – насколько хватало сил и голоса, громко кричала Дамежан. – Это мой хлеб!

Из-за гула работающего мотора вряд ли кто мог услышать ее слова. Низкая ростом Батыр-ана продолжала кричать, бесстрашно приближаясь к зловеще вращающимся мотовилам пятиметровой ширины жатки.

Оставив лежать мотоцикл на краю поля, к матери на помощь спешил Сагын.

Одновременно от группы мужчин возле грузовиков и уазика бегом отделились двое с ружьями в руках.

Молодой Федор не выдержал накала ситуации и заглушил мотор комбайна.

– Феденька, да что же ты творишь? – отчаянно взывала Дамежан. – Соседей грабишь! Неужели ты забыл, как я тебя мыла и кормила, когда твою маму в больнице оперировали?

– Эй, Рыбак, немедленно заведи мотор, – подбегая, злобно крикнул один из молодчиков с ружьями.

– Батыр-ана, так я ж не по своей воле, – слезно оправдывался белокурый парень. – Я же не знал, что это ваше поле. Мне сказали, я и работаю.

– Я верю! – тоже плакала Дамежан. – Ты можешь меня вместе с пшеницей скосить, но я этим бандитам живьем свое зерно не уступлю.

– Немедленно садись за штурвал, – потребовал один из братьев Исиных и навел двустволку на Федора.

С трудом передвигая ноги, задыхаясь и тяжело дыша, к Дамежан наконец-то приблизился Сагын. Белый в лице, он держался одной рукой за левую грудь.

– Сволочи! – едва слышно повторяли его посиневшие губы.

Федор рванулся с места и, виляя, как вспугнутый охотником заяц, побежал в сторону Ақкемера.

– Сукин сын, – выругался один из Исиных и угрожающе крикнул убегающему вдогонку: – Мы с тобой еще поговорим. А про комбайн можешь забыть. Он теперь наш.

Вооруженные молодчики, не оглядываясь, ушли. Было видно, как они сели в уазик. Через минуту колонна из трех машин тронулась в неизвестном направлении.

Как будто он это только и ждал, Сагын вдруг осел и нелепо повалился, подгребая под себя охапку густых стеблей зрелой пшеницы. Подозрительно раскинув руки, мужчина лежал на золотистом ковре. Дамежан бросилась к сыну и склонилась над его уже бездыханным телом…

На следующий день в привокзальном саду станции Ақкемер, недалеко от разрушенного фонтана, обнаружили повешенным на старом карагаче тело совсем еще юного Федора Фишера.

Ищи ветра в поле

В далеком 1944 году трехлетний Муса единственным из всей семьи пережил депортацию в Казахстан. Полузамерзшего ребенка вместе с умершими дедом, мамой и сестрой выбросили из эшелона депортированных чеченцев вблизи железнодорожного узла Кандагач. В груде окаменелых на холоде трупов его случайно нашел местный житель. На тот момент еще бездетные Мырзаш и Дамежан не только спасли, но и усыновили мальчика. Правда, его настоящее имя никто так и не узнал.

Мырзаш назвал сына Нохчо, потому что ребенок с первых дней постоянно твердил это слово. Пройдут годы, настанет время, и отец расскажет парню всю правду. Скрывать-то все равно было бесполезно. Внешне Нохчо не только не походил на своих приемных родителей и братьев, но и сильно отличался от приютивших его казахов: высокий, широкоплечий, с рыжими завивающимися волосами, широкоскулый и с большим орлиным носом. Настоящий горец.

Когда-то поселившиеся в ауле чеченцы пояснили Мырзашу значение слова «нохчо», или, правильнее сказать, «нохчий». Им окажется самоназвание народов, носителей нахских языков: вайнахов Чечни и Ингушетии. Но менять имя и национальность шестнадцатилетнему парню, у которого на руках уже был паспорт, не стали.

Чеченцы и так приняли Нохчо в свою семью. В старших классах Аккемирской средней школы он познакомился с очаровательной и гордой Жовхар. Еще до армии по всем правилам и традициям чеченского народа попросил у ее родителей благословения, а после двух лет срочной службы в десантных войсках вернулся в Аккемир и сразу же женился.

Во многом именно развал советской страны подстегнул желание, а порой и насильственно заставил многие народы вернуться на их историческую родину. Родственники со стороны Жовхар, а с ней и Нохчо, тоже уехали жить в Чечню…

Пятидесятилетний родственник из далекого Грозного буквально в последний момент успел добраться на похороны своего не кровного брата Сагына.

Нохчо не узнал обезлюдевший поселок. Несколько десятков людей, а это были теперь почти все жители некогда многотысячной центральной усадьбы совхоза «Пролетарский», в тот день вышли на центральную улицу. Ақкемер одновременно прощался с двумя односельчанами.

Среди участников похорон не было ни одного из так называемых братьев Исиных. Народ шептался, что даже женщины и дети этих семей прошлой ночью тайно покинули родное село.

Во главе первой, чисто мужской колонны на деревянном атағаше несли завернутое в ковер тело Сагына. Врачи установили, что у 46-летнего мужчины оторвался тромб.

Чуть поодаль, тоже не спеша, двигалась похоронная процессия, в своем большинстве состоящая из женщин и детей. Первой шла мать умершего. Люба Фишер сама несла деревянный крест на могилу сына. Рядом с ней шли девочки с парой самодельных разноцветных бумажных венков и букетами нераспустившихся астр. Эти цветы в поселке всегда высаживали позже всех, надеясь предугадать роспуск бутонов непременно на первое сентября, обязательно к началу нового учебного года.

Четверо молодых мужчин с нарукавными повязками из белых вафельных полотенец на плечах несли открытый гроб с телом Федора. Вслед за ними двое мальчиков-подростков вели велосипед, положив на его руль и сидушку крышку гроба.

Когда похоронное шествие в середине Ақкемера поравнялось с привокзальным садом, Нохчо неожиданно и во всеуслышание несколько раз подряд громогласно прокричал:

– Эй, слышите, сборище Исиных! Невинные жертвы требуют возмездия. Я вызываю двоих из вас на смертный бой…

На исходе лета еще задолго до полуночи улицы села Ақкемер оказались пусты и темны. Ни в одном домике, ни даже в самом маленьком одиноком оконце не засветился керосиновый фитилек, не говоря уже о полноценном электрическом освещении.

В это мгновение постороннему созерцателю могло показаться, что на спящее село опустилось огромное чернильное небо. Поднебесье буквально пульсировало от дрожащих низких звезд.

Выглядело так, будто необычайной густоты тянущийся через весь небосвод яркий млечный путь зацепился за верхушку строящегося в центре поселения минарета. Вокруг сияющего своей новизной огромного голубого купола молебного сооружения небесные самоцветы создали божественное ожерелье.

Гораздо ниже звезд, будто лежащая на верхушках деревьев ближайшего привокзального сада, светила полная луна.

Многолетние высокие деревья круглого сквера каким-то чудом оказались нетронутыми в вихрях беспредела последних лет. Ведь давно уже вырубили на дрова совхозные яблоневые сады. Остались лишь низкие пеньки от стройных и высоких когда-то тополей, некогда украшавших улицы села. Сожгли в печах крашеные заборы палисадников.

На счастье, самому зеленому уголку Ақкемера покровительствовал лично имам строящейся напротив новой мечети. Как будто только страх и лишь единственно страх перед карой Всевышнего еще сдерживал полную анархию.

Односельчане и в будущем будут неустанно благодарить духовного человека за то, что он спас от уничтожения привокзальный сад.

Ведь практически для каждого из аккемирчан эта круглая поросшая десятина что-то да значила. Будь это детские воспоминания о когда-то стоящих здесь качелях. Тайны встреч влюбленных пар. Или место уединения в моменты душевных невзгод.

Ну и конечно же небольшой фонтан, долгие годы в летнюю жару неизменно утоляющий жажду и дарящий посетителям сада освежительную прохладу.

В эти минуты в ровном свете луны посреди сквера белели его обломки. Напоминающий своей формой глубокую тарелку, фонтанный бассейн был развален на несколько кусков. Из всех многочисленных ржавых насадок лишь из одной трубы сейчас слабо сочилась, падая редкими каплями, вода.

Ровно в полночь через центральный вход с отсутствующей калиткой вошел высокий мужчина. Он неспешно подошел и остановился у разрушенного фонтана. В его руке порой отсвечивали бегущие бусинки стеклянных четок.

Через минуту из ближайших кустов с двух сторон к нему вразвалочку подошли два типа.

– Сәлем, Нохчо, – поздоровался тот, что справа. – Ты желал встречи, вот мы и пришли. Скажу сразу: то, что с твоим братом, – это несчастный случай. Мы его и пальцем не тронули. А доходяга Федя сам в петлю полез. Никто его не заставлял. Если ваша семья с нами объединится, то мы готовы взять на себя содержание вдовы и всех пятерых детей Сагына. Мы, братья «ИСИ», давно вам предлагали сотрудничество. Вы же одни из нас, настоящие мусульмане. Вместе мы сила.

– Да, мы мусульмане, – хладнокровно согласился Нохчо. – Но в первую очередь мы люди!

– Ты должен знать, что братья Исины грузовиками отправляют чеченским боевикам скот и кое-какое оружие. Поддерживаем ваш народ в борьбе против русских.

– Никого, кроме себя, вы не поддерживаете. Это чистой воды махинации. Ваша банда просто продает награбленное одному из чеченских спекулянтов.

– Ты слишком много знаешь, – недобро усмехнувшись сказал тот, что стоял слева. – Я вижу, нам с тобой не договориться.

В руках обоих молодчиков Исиных сверкнули широкие лезвия финок …

***

В дверь постучались. На пороге стоял участковый. Не входя в дом, поинтересовался у хозяйки:

– Батыр-ана, где ваш сын Нохчо?

– Не знаю, – честно призналась мать. – Он взрослый мужчина, и я не обязана за ним следить.

– Но вы же знаете, что он прилюдно угрожал Исиным расправой?

– Нет, – полусоврала Дамежан. – Лично мне он такое не говорил.

– Вчера пропали двое из братьев Исиных. Родственники уже подали их в розыск.

– Впервые слышу.

– А вы сами-то не собираетесь вашего Нохчо искать?

– Материнское сердце подсказывает, что с моим сыном все в порядке.

– И где он сейчас?

– Ищи ветра в поле…

***

Ровный, убаюкивающий ритм железнодорожных колес, размеренное "тук-тук, тук-тук" звучало как гипнотическая мелодия, словно стараясь заглушить смутные тревоги и беспокойства. За окном вагона бескрайняя степь медленно растворялась в закатных красках. Красное солнце, словно коснувшись горизонта, оставляло огненные отблески на стекле.

Нохчо сидел у окна, тихо глядя на тянущийся вдаль пейзаж. Эти звуки дороги пробуждали в нем воспоминания, где переплетались детская безмятежность и неизбывная боль. Казалось, сам стук колес прошивал нити его жизни: от момента, когда трехлетнего мальчонку вместе с мертвыми родными чеченцами выбросили на холод.

– Дорогой, ты чего задумался? – тихо спросила Жовхар, слегка коснувшись его плеча.

– Слушаю, – ответил он.

– Стук колес?

– Течение жизни, – печально усмехнулся он, отрывая взгляд от окна.

И правда, за многие годы этот звук стал для него ритмом перемен, тоски и надежды. Каждый оборот колеса словно повторял его путь – путь горца, оторванного от своей земли, но нашедшего дом в чужой степи.

Небольшой вокзал впереди показался как знак остановки – небольшой паузы на этом бесконечном пути. Мужчина поднялся, поправил на плече платок Жовхар и уверенно направился к выходу. Под стук колес жизнь продолжала катиться вперед.

Под стук колес

Еще в 1992 году эмигрантов из Казахстана – Хабхабыча, его сына Виктора и беременную сноху Татьяну – на пороге переселенческого лагеря в Нюрнберге ожидало знакомство с госпожой Гердой Шмидт. Пожилая и очень обеспеченная вдова обер-фельдфебеля вермахта Якова Шмидта полагала в тот день встретить своего мужа. По бумагам Красного Креста, он умер от тифа в 1949 году в советском лагере для военнопленных. Пару месяцев назад из той же организации ей сообщили, что известие о смерти Якова Шмидта было ошибкой, и он наконец-то живым возвращается домой.

Как же велико было разочарование фрау, когда выяснилось, что под именем ее супруга полвека скрывался совсем другой человек: друг и подчиненный обер-фельдфебеля вермахта Якова Шмидта – военнопленный ефрейтор Красной армии, немец Поволжья, однофамилец Давид Шмидт.

Путаница имен произошла случайно. Надо понимать, что у советского военнопленного Давида Шмидта в немецком плену не могло быть при себе абсолютно никаких удостоверений личности. Невольник с золотыми руками просто работал в роте техобеспечения. Когда их окружила Красная армия, Давид попал в советский плен тяжело раненным и в бессознательном состоянии, при этом мертвой хваткой вцепившись в шинель и планшет с документами своего командира. Логично, что его оформили согласно документам как обер-фельдфебеля Якова Шмидта.

Настоящий Яков Шмидт погиб в 1945 году под Данцигом. Эти подробности Герда впервые узнала от переселенца из Казахстана. Она не могла сердиться или в чем-то обвинять русского немца. И, хотя ее многолетняя надежда еще раз в этой жизни увидеть любимого Якова оказалась несбыточной, женщина даже с каким-то уважением и трепетом смотрела сейчас на этого изуродованного войной человека. Она его простила. У нее на душе было легко и мирно: теперь она знала все.

– Es ist doch kein Leben gewesen, – нарушила тогда всеобщее молчание фрау Шмидт. – Nur lebenslange Gefangenschaft!

– Это ведь не жизнь была, лишь плен длиною в жизнь, – на русском вторил ей переводчик.

Одинокая Герда Шмидт в этом случайном знакомстве для себя увидела божью волю и, долго не раздумывая, забрала семью Шмидтов из переселенческого лагеря к себе.

Перед своей смертью она усыновила Виктора, завещав ему и дом, и все сбережения.

– У тебя в свидетельстве о рождении отцом записан Яков Шмидт, – пояснила свое последнее волеизлияние Герда. – Он был мой муж. Получается, что ты наш потомок.

Едва дождавшись возвращения Татьяны с младенцем из роддома, новоиспеченная восьмидесятилетняя бабушка уснула вечным сном в семейном окружении.

***

В нюрнбергском юго-восточном пригороде с названием Лангвассер фрау Шмидт слыла очень замкнутой особой. Даже ее двухэтажный особняк был тому подтверждением. Задуманный как традиционный, типичный немецкий домик простых и правильных форм по прихоти его владелицы был украшен мансардой и эркером. Открытый балкон цокольного этажа архитектору пришлось наглухо закрыть затемненными панорамными окнами. Красную черепичную кровлю с ярко выраженными свесами заменили на черную.

Темно-зеленая хвойная краска, которой были покрыты наружные стены, тоже не вписывалась в пастельную цветовую палитру близких и далеких соседей. Небольшое низкое крыльцо, высокая входная арочная дверь, верхняя часть которой была застеклена, а алюминиевые окна и ставни дома так же, как и крыша, были выкрашены в черный. И находился этот особняк на отшибе. С птичьего полета можно было бы заметить, что дом фрау Герды вообще был вне границ Нюрнберга. Его отделяло от городской черты огромное поле цветущего сейчас солнечно-желтого рапса. Вдобавок стоял он на опушке Reichswald – государственного лесного полузаповедника…

Из благодарности и глубокого уважения к бывшей хозяйке, которая уже который год покоилась на кладбище, никто из казахстанских переселенцев даже и не помышлял что-то кардинально менять в доме. Покрасить и побелить – приветствовалось. Но не более…

Конец сентября радовал душу и взгляд яркими красками бабьего лета. Природа щедро украсила золотом величественные дубы старого леса за домом Шмидтов.

Рыжее солнце клонилось к закату. В воздухе летало великое множество паутинок.

– Классная погодка, – скрипучим старческим голосом Давид оценил штиль. – Лето хат было намного ветреней и холоднее.

– Да уж, настоящее бабье лето! – поддержала беседу Амалия. – Интересно, какой будет зима?

– А ты не спеши, – нарочито строго потребовал старик, беря ее под руку. – Живи хат сегодняшним днем.

Они ненадолго задержались у большой, овальной цветочной клумбы. Здесь все еще пышно и ярко цвели многочисленные бегонии, герберы и астры.

В центре сада стоял светлый ажурный павильон. Его окружала широкая полоса белоснежных распустившихся хризантем. Их терпкий и насыщенный запах был слышен издалека. Восхитительный горьковатый аромат, напоминающий нотки полыни и календулы.

Старики под ручку вошли в беседку. Давид поспешил занять место в стоящем посередине глубоком кресле-качалке. Амалия поудобнее устроилась на кушетке, прикрыв колени шерстяным пледом. Они любили это место и большую часть дня старались проводить именно здесь. На свежем воздухе. В любую сносную погоду.

Хабхабыч обычно читал популярную в Германии русскоязычную газету Neue Zeiten (Новые времена). Амалия что-нибудь вязала или тоже читала. Обычно библию и обязательно вслух.

Читать сегодня не получилось бы. Сверкающие лучи опускающегося солнца проникли в павильон и залили его огненно-оранжевым светом. Их сияние слепило. Давид закрыл глаза, с удовольствием подставляя лицо теплым лучам.

– Слушай, – обратилась Амалия к Давиду. – Вот ты мог себе когда-нибудь представить, например в детстве на Волге, или в плену, или потом в Казахстане, что будешь жить со всеми удобствами в Германии? Мечтал об этом?

– У тебя, Маля, с головой проблема, – проворчал в ответ Хабхабыч. – Ты в сотый раз меня об этом спрашиваешь. Какая теперь уже разница? Как вышло, так тому и быть. Перестань ворошить прошлое.

– А все же жаль, что тебе так и не удалось после войны побывать на родине.

– Я был на Волге, – расслабленным, полусонным голосом едва слышно промямлил старец.

– Так я тебе и поверила. Да ладно уж, спи, – махнула в его сторону Амалия.

***

Вдали на перроне станции Аккемир растаяли очертания фигур Алтын и Амалии. Хабхабыч еще некоторое время простоял в тамбуре вагона. Поезд уносил старика в далекую Германию.

Ему не хотелось идти в купе. Общение с незнакомыми людьми в последнее время стало его обременять. А сегодня после расставания с родными это казалось просто каторгой. Но оставаться две ночи и полтора дня в тамбуре тоже не вариант. Вытирая слезы, он подхватил легкий багаж и двинулся по коридору вагона.

– Двадцать шестая полка. – Яков разглядывал номера в поисках своего места.

Двери его купе стояли открытыми. Внутри обустроилась семья из трех человек. Обе нижние полки были уже застелены.

– Выходит, что моя верхняя, – старик стоял в проходе и не решался войти. Он стеснялся спросить и даже не мог себе представить, как у него получится протиснуться и залезть на свою верхнюю полку.

– Здравствуйте, – обернувшись, заметила его молодая мама семейства. По ее широко раскрытым глазам Яков догадался, что она в этот миг ничего, кроме его шрама на лице, не видит.

Это была невысокая женщина лет сорока. Вся беленькая и мягкая. Темные густые волосы ровным контуром обрамляли ее светлое лицо с маленьким носиком и детскими пухлыми губками. В карих глазах сияла открытость и доброжелательность. Прическа каре – приметил Яков.

Его Алтын в юности тоже носила такую же. Говорила, что ее прическа называется сэссон и держится без укладки, лака и завивки. Секрет заключается в эффекте природной упругости волос. Достаточно встряхнуть головой, и пряди сами ложатся в нужном направлении.

У женщины в купе действительно была живая, льющаяся в движении прическа. Ситцевый халатик и махровое полотенце легко лежали на округлых плечах.

– Вместе, значит, будем ехать, – вернула она старика из размышлений.

– Добрый день, – поздоровался Яков и, показав рукой, держащей чемоданчик, в верх купе, добавил: – Мое место там.

– В ваши-то годы! – всплеснула женщина руками и повернулась к мужу, ища поддержку.

Ее взгляд требовал положительного ответа.

– Так не годится, – поспешил встать с постели мужчина. Он сквозь толстые стекла очков сейчас тоже пялился на шрам: – Мы вам нижнюю уступим.

– Нет, ни в коем случае, – импульсивно запротестовал старик, – мне все равно, где лежать.

– Отставить возражения! – приказным тоном распорядился глава семьи, освобождая свое место.

– Меня зовут Юля, – представилась женщина.

Легко подхватив старика под локоть, она властно провела и посадила его на нижнюю полку купе.

– Постельное белье мы вам потом поменяем, – уточнил ее супруг.

– Как любит говорить мой папа: «Уважай старость, чтобы и тебе этим аукнулось», – нравоучительно обратилась Юля в сторону лежащей на верхней полке: – Правда, доча?! Наташа, поздоровайся с дедушкой.

– Здрасте, – отложила в сторону книгу девушка, – давайте сюда ваши вещи. Над дверью есть еще свободное место.

Было странно, что девушка вообще не придала значение столь явному увечью старика. Яков решил, что это из-за равнодушия и безразличия, столь присущего сейчас молодым. Он послушно протянул ей свой багаж. Кончиками пальцев Наташа ухватилась за ручку и ловко забросила легкий чемоданчик на полку. В тот же момент оттуда слетела на пол необозримых размеров военная фуражка. Яков уже успел заметить, что в изголовье Наташи на пластмассовых плечиках висит военный китель подполковника военно-воздушных сил.