Бравый солдат Йозеф

Хуже всего были углы: под кухонными шкафами скопились серые комки слежавшейся пыли вперемешку с недоедками. А под стоящей в центре кухни массивной плитой Иосиф разглядел кости… и две давно окоченевшие, уже частично мумифицированные крысы.

Первым делом солдат смахнул со столов и шкафов накопившуюся пыль и вымел мусор из всех углов. Освободил посуду и котлы от остатков пищи. Вынес на помойку переполненные баки – от них несло особенно зловеще. Смрад, казалось, въелся в их бока.

Сложив часть посуды в посудомоечную раковину, остальное Иосиф аккуратно распихал по кастрюлям и в один особенно вместительный, минимум на сто литров, котел. Щедро посыпал все – и содержимое, и полки, и столы, и скамейки, и сам пол, и те же мусорные баки – кальцинированной содой. На короткое мгновение кухня и столовая стали светлее – как будто их припорошило первым снегом. Вода на кухне была только холодная. Иосиф залил котел и все возможные емкости до краев, включил электроплиту на полную мощность.

– Пусть тут все откисает, – удовлетворенно выдохнул служивый.

Ключи от подвала все еще лежали на том самом месте, куда их с показной грубостью бросил повар. Под слоем белой соды они почти слились с фоном – пришлось нащупывать. Он потер связку щеткой и промыл под струей воды.

В подсобке нашлись два пустых картофельных мешка. Прихватив их Иосиф выбежал из столовой. Свежий вечерний воздух – влажный, пахнущий распаренной землей, дымком и набухшими почками – ворвался в грудь и на время освежил голову.

Подвал располагался в строении напротив. Спустившись по бетонным ступеням, Иосиф тут же ощутил тошнотворную вонь прелых овощей. Картина перед глазами не требовала пояснений: некогда зеленые кочаны капусты превратились в угрюмую груду, больше напоминавшую сложенные в углу черные пушечные ядра. Металлические клетки с почерневшей морковью истекали оранжевой гнилью, сочившейся из всех щелей. Отсеки промокшей, перемешанной с землей и густо проросшей картошкой были покрыты почти полуметровой светлой порослью. Судя по всему, добрая половина этих десятков центнеров уже не годилась в пищу.

Мог бы, как все, отобрать пять ведер что получше – и вон из подвала. Но Иосиф был в душе крестьянин. И она взбрыкнула. Заныло внутри: «Спаси, хоть что еще можно». Он присел на корточки и стал машинально перебирать картошку: гнилую, землю с полей и пучки проросших побегов – в одну сторону. Что еще годилось – в мешок. Среди этой мешанины попадалось много совсем мелкой картошки. – голубиные яички, как называла их баб Маля в Аккемире.

– После чистки от нее размер с фасолину останется… – с досадой подумал Иосиф. – И то если кожуру снимешь тонко, почти впритирку.

Он откладывал ее в отдельную кучку, пока еще не зная, пригодится ли. Но вдруг мелькнуло:

– Отмыть как следует – и прямо в кожуре, в духовке… как печеную. Вкусно будет.

За трое суток в наряде ефрейтор управится с отсеком картофеля – молча, аккордом, не жалея рук и спины. Но в тот пятничный вечер ему удалось разобрать лишь треть общей кучи. Решив, что на сегодня достаточно, он набрал столько картофеля, чтобы точно вышло пять ведер начищенного. Аслан ведь не уточнил – почистить всего пять ведер или чтобы на выходе получилось пять. Иосиф решил не рисковать и сделал по максимуму.

Покидая подвал, солдат заметил разбросанные повсюду желтоватые обрывки, чем-то напоминавшие куски невода. Он поднял один, потрогал нитки – на ощупь как настоящая рыбацкая сеть. Но это были старые сетчатые мешки, давно пришедшие в негодность. Иосиф мгновенно придумал им применение. Два он взял с собой, остальные собрал в охапку и положил в угол, к куче тюковой проволоки.

Столовая встретила его своим привычным, неприятным запахом – чего-то затхлого, прокисшего, перестоявшего. Иосиф первым делом распахнул все форточки и оставил входную дверь открытой.

– Пусть проветрится, – сказал он вслух, больше для себя.

И он бросился в столовую и на кухню, как в настоящую атаку. Над плитой поднимались клубы пара. Вода в котле и кастрюлях, набитых грязными чашками и ложками, кипела. Хотя что там – какая вода. Это было уже темно-коричневое нечто. С помощью щетки и принесенной из подвала сетки он яростно перемыл посуду. Вместо перерыва – просто присел на табурет и почистил полтора ведра картошки.

Потом вскочил, вылил кипяток из котла прямо на пол кухни. Раскаленные паром кастрюли вынес в зал – держал их через тряпку, чтобы не обжечь руки. Бурлящей водой с размаху ошпарил столы и скамейки. Рассыпанная там сода зашипела – грязь и жир черными струями начали стекать на пол.

Вернулся в закуток, где обычно обрабатывали овощи, – начистил еще два ведра картошки. Снова на кухню. Протер все шкафы, вытер посуду и расставил ее по полкам. На ходу намылил содой невыносимо грязные окна и с усилием оттер засаленные поверхности столов.

Много времени и сил ушло на то, чтобы счистить гарь и копоть с котла и кастрюль. Чтобы хоть немного перевести дух, он снова сел на табурет – и дочистил картошку.

А потом, с тряпками в обеих руках, набросился на многометровые столы и скамейки в зале. Почему-то на ум пришел знакомый с детства мотив из фильма. Сначала Иосиф напевал тихо, почти шепотом. Но вскоре – во все горло, не стесняясь ни себя, ни пространства:

Дразнят Золушкой меня,

Оттого, что у огня

Силы не жалея,

В кухне я тружусь, тружусь,

С печкой я вожусь, вожусь,

И всегда в золе я…

Оттого, что я добра,

Надрываюсь я с утра

До глубокой ночи;

Каждый может приказать,

А «спасибо» мне сказать

и один не хочет…

С этими словами он вдруг рассмеялся – не громко, но искренне. Посмотрел на большие круглые часы, висящие между двумя окнами в столовой. Время было десять вечера. Его взгляд мгновенно вернулся на окна. Короткие тюлевые занавески, видимо, никогда не знали стирки – на них лежал слой пыли, цвет серо-желтый, в паутине местами торчали застрявшие с прошлого лета иссохшие мухи и комары. «Руки бы таким хозяевам оторвать», – невольно вспомнил он слова своей бабушки Амалии. Он сбегал за табуреткой, снял тюль и уложил его в блестящую, только что очищенную кастрюлю. Делал это почти на автомате, как его учили когда-то дома. На старой металлической кухонной терке с крупными отверстиями натер поверх занавесок хозяйственного мыла. Залил все водой и поставил на плиту – пусть кипятится.

Вернулся к стене, намылил стекла окон. Дотянулся и протер белый циферблат – до неприличия загаженный мухами. Плитка – белая, глянцевая – тянулась вдоль всех стен, высотой почти до самого подреберья. И всю эту запачканную облицовку – в кухне, в закутке, в столовой – тоже пришлось отмывать до блеска.

Благо, что почти во всех помещениях в полу были сточные сливы. С помощью швабры и веника дежурный по кухне сгонял туда грязную жижу. А вот в зале пришлось попотеть – там водостока не было.

Иосиф вспомнил, как его мама – школьная уборщица – вместе с коллегами мыла длинный коридор вручную: мешками из-под картошки. Именно ими, тяжелыми и грубыми, женщины, согнувшись почти до земли, тянулись вдоль коридора, собирая мутную воду. Они двигались синхронно, словно связаны одной нитью – медленно, основательно, как в каком-то немом хороводе труда.

Иосиф вбежал в казарму в полночь, изрядно напугав дремавшего на посту дневального. Не столько внешним видом – пот ручьем, перчатки по локоть, бахилы до самых бедер, словно не из столовой, а из котельной ада приполз, – сколько тем, как внезапно он появился.

Для основательной помывки окон в то время использовали газеты, и в Ленинской комнате казармы их было более чем достаточно.

К часу ночи Иосиф управился со всем, что запланировал. Даже больше – сделал с избытком. Напоследок сполоснул перчатки и бахилы от ОЗК и спрятал в подсобке – чтобы никто не видел и не задавал лишних вопросов. Постирал занавески и все тряпки, что нашлись в помещениях. Затем сбегал в подвал за тюковой проволокой, связал несколько кусков воедино и за зданием столовой натянул ее между деревьев. Развесил там свежевыстиранное белье для сушки.

В подсобке повара он обнаружил стопки кухонных полотенец, выстиранных и выглаженных в прачечной. Пару из них повесил там, где посчитал нужным. Одно – возле умывальника в закутке для чистки овощей.

– Солдаты наряда тоже люди. Должны следить за гигиеной, – произнес редактор стенгазеты вслух, формулируя в голове следующую тему для боевого листка. Подумал было, как бы об этом написать. В итоге решил просто и прямо: «Грязными руками поел – надолго в сортире засел!».

Он выключил свет, закрыл двери и, изрядно уставший, но с тихим удовлетворением от проделанного, отправился на заслуженный сон.

Все старослужащие, как и положено, вернулись из увольнения к 22:00. В казарме пустовали только две койки на нижних рядах – повара Аслана и Иосифа.

Он голышом с удовольствием помылся с головы до ног – пусть и очень холодной водой. Стесняться там было некого: в столь поздний час все десять кранов принадлежали ему одному…

Дежурный по кухни вырубился моментально – стоило лишь коснуться подушки. Ах, эта завидная способность молодости: ни тебе лишних мыслей, ни бессонницы…

Иосиф не помнил, успело ли ему что-то присниться. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что летит с кровати ногами вперед. Но это была не часть сна – это была реальность. Его стянул за ногу с койки негодующий повар.

Аслан не кричал – он шипел от возмущения, но громче любого крика. Если убрать мат, смысл сводился примерно к следующему:

– Совсем обнаглел, салага! Тебя в наряд поставили не для того, чтобы ты осыпался. Сгною!

Схватив подчиненного за шкирку, повар – забрызгав его лицо слюной – продолжал шипеть:

– Ты у меня кухню кровью и соплями мыть будешь!

От него ощутимо несло перегаром.

Кто-то с верхней койки, не открывая глаз, буркнул в сторону:

– Аслан, пожалей мои нервы. Спать хочется не могу. Можешь убить его на улице, а?

– Ключи… – попытался вставить Иосиф.

– Что – ключи?! – переспросил рядовой Тарба.

– Там, у меня под подушкой.

Повар с остервенением скинул подушку на пол, достал связку и, не церемонясь, потащил ефрейтора – полуголого, в одних кальсонах, босиком – к выходу из казармы.

Ночные заморозки уже прошли, но холод асфальта на строевом плацу пробирал босые ступни до костей. Аслан, не переставая материться и угрожать, отпер замок и, все еще держа солдата за ворот ночной рубашки, буквально лбом Иосифа распахнул дверь в столовую.

– Включи свет, – скомандовал он, отпуская хватку и грубо толкнув подопечного внутрь.

Тот подчинился: на ощупь нащупал и щелкнул выключателем.

Свет лампочки залил помещение. Повар застыл на пороге. Его взгляд скользнул по блестящей плитке, чистым столам, аккуратно расставленной посуде и вымытым окнам. В воздухе стоял легкий запах мыла и соды. Все сияло. Казалось, сама столовая выдохнула – спокойно и свежо.

Аслан вытаращился на это безмолвное чудо. Казалось, от неожиданности он даже протрезвел. Прошло несколько молчаливых минут. Вдруг, словно вспомнив о чем-то важном, повар бросился на колени и заглянул под массивную электроплиту, стоящую посреди кухни.

– Осторожно, – осмелился предупредить Иосиф. – Там стекло и дохлые крысы валялись.

Аслан пошарил под плитой рукой, медленно выпрямился, почесал затылок и уже вполне нормальным голосом произнес:

– Я знаю. Но как?.. Когда ты все это успел?

Иосиф молча пожал плечами.

– Тебе кто-то помогал? – в голосе Аслана скользнуло недоверие.

– Нет. Я сам.

– Но как? До сих пор тут другие до утра ишачили – и все бестолку.

– Я из многодетной семьи, – счел нужным пояснить ефрейтор. – У нас к авралам привыкли. И еще… мы немцы. Помешаны на чистоплотности.

– Как тебя там… Йозеф, что ли?

– Ну, типа того, – усмехнулся Иосиф.

– Ты бы хоть предупредил.

– О чем?

– Ну… что ты ненормальный. Не как все.

Аслан еще долго осматривался по сторонам. Потом вдруг остановил взгляд на стене, улыбнулся и кивнул в сторону часов:

– Даже секундную стрелку теперь видно.

– Занавески до завтра высохнут, – спокойно добавил Иосиф. – Днем поглажу.

– Отлично! Иди спать. У тебя есть еще четыре часа. После подъема – как штык чтоб тут был.

– А мне уже и ложиться нет смысла, – тяжело вздохнул повар. – Собачья у меня служба – пахать, когда другие еще спят.

Иосиф оглянулся на выходе. В голове мелькнула мысль предложить абхазцу помощь. Но босые, холодные ступни тут же остудили этот порыв.

– Даже легче дышать стало, – завороженно произнес довольный Аслан, продолжая осматриваться по сторонам.

Иосиф невольно улыбнулся. Усталость и обида никуда не делась, но что-то внутри отпустило. Он видел: не зря старался…

Было едва за шесть – может, шесть ноль три. Дивизион еще не высыпал на утреннюю многокилометровую пробежку. Иосиф зашел на кухню. В подсобке за разделкой увесистого, килограмма на два, бруска сливочного масла хлопотали трое: сам повар, «дедушка» – ефрейтор Коровин, и тоже старослужащий сержант из стартовой батареи. Работали они с видом хирургов – точно, размеренно и молча, будто делали не масло, а патроны.

В руках у повара был армейский дозатор для сливочного масла – тяжелый, из бронзово-латунного сплава, с тугой пружиной и круглым поршнем. Иосиф слышал, что такие штуки придумали в армии ГДР, а позже их переняла и советская кухня. Надежное и точное устройство. При нажатии сверху поршень выдавливал ровно 20 грамм – аккуратный, одинаковый бочонок, будто из игры в лото.

– Привет. Йозеф, быстренько накрой столы, – доброжелательно, почти как к другу, обратился к нему Аслан. – Забыл тебя предупредить. Это надо делать с вечера.

– Буду знать, – кивнул Иосиф и поспешил к столам, расставлять посуду.

– Глянь, там вода не закипела? – бросил ему вдогонку повар. – Засыпь туда заварку.

– Готово! – ответил ефрейтор.

Иосиф краем глаз продолжал наблюдать за процессом. От его внимания не ускользнуло, как в самом конце процедуры повар ловко выудил со дна дозатора что-то похожее на пятак – медную пластинку. Аккуратно вытер ее тряпкой и спрятал во внутренний карман гимнастерки.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: с этой вставкой дозатор выдавал не двадцать грамм, а чуть меньше – грамм на три-четыре. При этом форма бочонка оставалась привычно правильной. Все четко. Все по норме… Почти.

– А наш замполит, оказывается, весьма осведомлен, – подумал в этот момент Иосиф. – Только к чему весь этот театр с внедрением «шпиона» в кухонную среду?! Мог бы давно сам нагрянуть сюда – и поймать всех с поличным.

Он продолжал накрывать столы, когда его вдруг осенило: «Так он же просто ищет себе послушного стукача!»

– А фиг ему! – вслух буркнул солдат в наряде.

– В смысле? – насторожился Аслан.

– Да это я так… – поспешно отмахнулся ефрейтор. – Тут один просил меня поменяться с ним в наряд…

– На кухню? – прищурился повар.

– Ну… да.

– А ты пошли его в… – махнул рукой абхазец. – Здесь все решаю только я. Сам попрошу начальство, чтоб тебя и на следующие выходные в наряд поставили.

– За что?! – с горечью спросил Иосиф. – Что я такого натворил?

– Моя личная просьба, – подмигнул Аслан. – Потом объясню… Мы с тобой договоримся.

По окончании завтрака уже к одиннадцати на кухне и в столовой снова все блестело и сияло чистотой. В этот раз Иосиф особенно много времени уделил мойке входной двери. Только на первый взгляд ее темно-коричневая краска казалась чистой. На деле же, за долгое время, а может даже и годы, дверь покрылась налетом грязи. Кто знает, когда ее мыли в последний раз? Сотни солдатских рук, не всегда вымытых, оставили на ней свой след – плотный, нечистый слой. Пришлось тереть, размачивать, снова тереть. В конце концов дверь даже посветлела – оказалась почти цвета чая с молоком.

Солдат из наряда не забыл смазать и петли. Для этого он сбегал за солидолом в дивизионный автопарк, снова прямиком через большое поле, пропитанное запахом весеннего пробуждения.

Аслан похвалил трудягу и предложил ему отдохнуть до обеда:

– Чтоб тебя почем зря не будили, предупреди дневального, что повар разрешил.

В казарме в этот момент стоял рабочий гул. Солдаты из последнего призыва драили деревянные полы. Несколько из них, вооружившись осколками стекла, соскабливали загрязнения и черные следы сапожного крема с ножек табуреток. При этом снималась тонкая стружка, и в воздухе раздавался неприятный, пронзительный звук – не то свист, не то скрежет, не то скрип, от которого буквально сводило зубы.

Дневальному по кухне тут же расхотелось спать. Он уже было собрался переступить порог казармы, как вдруг заметил вышедшего из своего «секретного царства» писаря Новикаса. В ту же секунду вспомнил про книгу, которую ему дал почитать майор Тарадым.

«А вдруг уже в понедельник спросит, о чем она», – с тревогой подумал ефрейтор.

– Эдмундас! – окликнул Иосиф сослуживца и поспешил к нему навстречу. – Не закрывай! Дай мне “Похождения бравого солдата Швейка”.

Он, как и сутками ранее, устроился поудобнее в тени молодых деревьев, растущих по краю строевого плаца. Прислонился спиной к знакомому стволу ольхи. Наугад открыл «Швейка» – взгляд упал на отрывок про деревенского пастуха по прозвищу Пепка-Прыгни, которого завербовал вахмистр: платил тому по двадцать геллеров за доносы на земляков:

«– Так запомни: если услышишь, когда ходишь по избам обедать, кто-нибудь скажет, что государь император – скотина или что-нибудь в этом роде, то моментально приди ко мне и сообщи…

А уже на следующий день к вахмистру пришел священник и сообщил ему по секрету, что утром встретил Пепку за деревней, и тот сказал:

– Батьюска, вчела пан вахмистл говолил, что гоцудаль импелатол – скотина, а войну мы плоиглаем. Ме-е… Гоп!

После дальнейшего разговора со священником вахмистр приказал арестовать пастуха. Позже суд приговорил Пепку к двенадцати годам за государственную измену: обвинили в подстрекательстве, оскорблении монарха и еще в целом ряде тяжких преступлений.»

Иосиф скривился, захлопнул книгу.

– Стучать начальству – плохо… Не стучать – себе же хуже, – пробормотал он, думая про замполита.