Истории для кино

Лёдя проходит мимо этого оркестра и направляется к другому – в сотне метров от первого. Этим – немецким – оркестром дирижирует капельмейстер с пышными нафабренными усами а ля император Вильгельм. Он не просто так дирижирует, а восседает при этом верхом на белом коне. Публики аплодирует, а Лёдя вообще в полном восторге – уселся на землю и не сводит глаз с дирижера-всадника. Но вдруг трубач берет невероятное фортиссимо, конь испуганно взвивается на дыбы, и седок падает. К нему бросаются слушатели. Оркестр умолкает.

А музыкальную эстафету подхватывает другой – румынский – оркестр, возле пивной. Лёдя перемещается туда. Слушает, подпевает, даже взмахивает руками, изображая дирижера.

Оркестр доигрывает и усаживается тут же, за столиками – пить пиво. Лёдя робко подходит к гитаристу. Хотя оркестр «румынский», гитаристом в нем служит известный одессит, брутальный красавец со странным прозвищем Фуня-Водолаз. Лёдя наблюдает, как он пьет янтарную влагу из огромной кружки, и робко просит:

– Дядечка, можно я на гитаре попробую?

– А ты умеешь?

– Не-а. Я ж говорю: попробую…

– Да что ж пробовать, если ты не умеешь?

– А вы меня научите!

Фуня-Водолаз смеется, допивает кружку и машет официантке.

– Катюша, еще одну мою!

Лёдя терпеливо ждет. Официантка приносит новую – такую же огромную – кружку пива и призывно улыбается гитаристу. Тот слегка хлопает ее по крутому бедру и добреет.

– Ну, что ж, хлопчик, чего бы тебя и не поучить…

По лестнице из порта на бульвар поднимается папа Иосиф. В руке его рабочий саквояж. И голова его тоже, видимо, занята рабочими проблемами – он бормочет себе под нос, словно подсчитывая что-то в уме.

А что поделаешь, бедный одесский лепетутник должен все время считать, все время соображать, все время вертеться. Папа Иосиф – специалист по хлебной торговле. Ну, это громко сказано – «специалист» и «торговля». Какая там торговля? Ай, удалось сообразить два биндюга с десятком мешков муки от Одессы до Херсона – и уже гешефт. А «специалист» – таки да. Его все-таки немножко знают коллеги и уважают знатоки. Они собираются каждый день в знаменитом кафе Фанкони – скромные лепетутники. И на этой маленькой бирже у каждого из них невроку приличный костюм с жилеткой, и имеются часы на цепочке, и они не зря едят свой хлеб, да еще кормят хлебом своих детей.

Какой-то франт в клетчатом костюме задевает папу Иосифа плечом и, даже не извинившись, шпарит дальше. Вынужденный отвлечься от своих раздумий, папа Иосиф неодобрительно качает головой вслед франту и окидывает взглядом всю беспечную жизнь бульвара с явным неодобрением.

А в пивной Фуня-Водолаз ставит пальцы Лёди на гитарных струнах.

– Так… Так и так… И все вместе – плавно…

Лёдя, сосредоточенно сопя, берет аккорд.

– Ты – мелочь человеческая! У тебя упрямство переросло пальцы! – Гитарист оборачивается к официантке: – Катюша, еще одну!

Тут Лёдя замечает идущего по бульвару папу Иосифа. Он резко сползает под стол. Фуня поворачивается от официантки к столу:

Слушай сюда, хлопчик…

И замирает в изумлении, увидев на стуле только гитару.

А Лёдя, наблюдая за маршрутом папы, на четвереньках покидает пивную, укрываясь за пышной юбкой прогуливающейся дамы, затем ныряет за оплетенный диким виноградом заборчик итальянского ресторана, где сладкий тенор выводит неаполитанскую песенку.

Папа скрывается в конце бульвара. Лёдя облегченно переводит дыхание. И замечает за богато уставленным столиком у ограды красивую пару: загорелый морской капитан и красавица-блондинка. Капитан, почувствовав взгляд Лёди, оборачивается.

– Мальчик, ты что смотришь?

– Я думаю…

– О чем?

Лёдя смущенно мнется.

– О чем, мальчик? – спрашивает блондинка.

Лёдя решается:

– Я думаю, а вдруг я когда-нибудь сяду вот так в ресторане и съем все, чего захочу!

Капитан и дама переглядываются с улыбкой.

– Считай, этот день уже настал, – объявляет капитан. – А ну-ка, давай сюда!

Лёдя не долго думая перемахивает через ограду и плюхается прямо за столик. Тут же возникает строгий официант. Лёдя съеживается на стуле, но капитан останавливает официанта:

– Мальчик – с нами. Ну, друг мой… Ты ведь хотел съесть «все»? Так выбирай!

Лёдя недоверчиво смотрит на капитана, на официанта. Тот поднимает мученический взор к небу.

– Ну же, заказывай! – подбадривает капитан.

Лёдя мучительно соображает и наконец выпаливает:

– Мороженого! Ванильного с клубникой и орехами! На двадцать копеек!

Спутница капитана смеется. Капитан тоже терпеливо улыбается.

– Так, мороженое… Еще что?

– Все!

Официант хмыкает, удаляясь выполнять заказ, и возвращается с целой горой мороженого, украшенного фруктами и цукатами. Лёдя принимается с невероятной скоростью уплетать мороженое. И когда он доедает, капитан интересуется:

– Ну, а все-таки еще что?

Лёдя переводит дух, секунду размышляет и объявляет:

– Еще мороженого на двадцать копеек!

Вторая порция украшена еще затейливее. Лёдя несколько сбавляет темп, но расправляется и с ней. Спутница капитана наблюдает за ним с нарастающим изумлением. А капитан спрашивает:

– Ну, и как в сказке: третье желание?

Лёдя встает и галантно кланяется.

– Благодарю! Больше ничего не хочу.

– Совсем ничего?

– Совсем.

Капитан притягивает Лёдю за рукав обратно на стул.

– Сядь, послушай… Дед нашего одесского Дюка был маршалом. Однажды он подарил внуку сорок золотых монет. А через десять дней решил подарить еще. Но внук гордо показал ему нетронутые золотые. Он ожидал, что дед похвалит его за бережливость. Но старик рассвирепел, схватил деньги и выбросил их в окно нищему, крикнув: «Вот тебе деньги, которые мой внук не сумел потратить!»

Объевшийся Лёдя подпирает голову рукой, пытаясь вникнуть в сказанное.

– Ты понял? – спрашивает капитан.

Лёдя уклончиво пожимает плечами.

– Ничего, пока просто запомни, – улыбается капитан. – Поймешь, когда придет время…

Десятилетний Лёдя купается в море. Он чувствует себя в абсолютно родной стихии: плавает, ныряет, кувыркается, блаженно отдыхает на волнах, широко раскинув руки.

Но всегда найдется кто-нибудь, кто испортит хорошее. На обрыве появляется брат Михаил – серьезный молодой человек. Да, ему уже восемнадцать лет, он уже учится на бухгалтерских курсах, он уже вот-вот начнет самостоятельно работать, он любимчик мамы Малки и гордость папы Иосифа. И голос брата Михаила с обрыва звучит, как глас свыше – в прямом и в переносном смысле.

– Лёдька, домой!

Лёдя, сделав вид, что не слышит брата, ныряет, исчезает надолго в глубине, наконец выныривает, жадно заглатывая воздух, и с надеждой смотрит вверх. Но надежда не оправдывается: Михаил не улетучился, он стоит на том же месте, покусывая травинку. И обещает надавать Лёдьке по шее, если тот сию же минуту не вылезет из моря. Лёдя нехотя выбирается на берег, натягивает на мокрое тело линялую тельняшку и поднимается по обрыву к Михаилу.

Брат отвешивает ему профилактический подзатыльник и направляется к дому. Лёдя плетется за ним, а Михаил, не оглядываясь, его стыдит, что пока он дурака валяет и шлендрает – это такое у солидного Михаила презрительное словечко для бездельников – так вот, пока Лёдя шлендрает, его отец из сил выбивается на работе, а мать из сил выбивается дома, а прочие положительные братья и сестры из сил выбиваются на учебе… А этот десятилетний шлемазл Лёдя и не думает учиться, хотя отец наконец договорился с Кондратием Семеновичем…

– При чем тут мясник? – удивляется Лёдя.

– А как ты в училище поступать собираешься?

– Я никак не собираюсь.

Михаил разворачивается и вновь заносит руку для подзатыльника, но Лёдя отскакивает в сторону, так что Михаил рукой только машет. И нудно поясняет, что для поступления еврея в коммерческое училище Файга, нужно найти русского мальчика и платить за него и за себя, это называется – пятидесятипроцентная система.

Лёдя возмущается: и что, папа будет платить за мясниковского Никитку, когда у них же денег куры не клюют? Это несправедливо. Михаил вздыхает:

– Если ты родился евреем, забудь о справедливости.

– Да на что мне вообще это училище!

– Училище – чтоб учиться, шлемазл! Я, вот, лет через пять бухгалтером стану, потом – старшим… Потом свою контору открою, потом женюсь… А если с хорошим приданым – можно еще дело расширить…

Михаил мечтает. А Лёдя слушает его мечтания с тоскливым ужасом и не выдерживает:

– Ты же тогда уже будешь старик!

Михаил огорченно замолкает. Лёдя виновато утирает нос рукавом тельняшки.

– Короче, тебе уже мундир купили! – сообщает Михаил.

Стройный Лёдя чудо как хорош в длинном черном сюртуке, подбитом белой шелковой подкладкой, с красной выпушкой и шитым золотом воротником, с золотыми обшлагами и пуговицами. Лёдя вертится перед зеркалом и очень нравится сам себе.

Мама Малка замешивает тесто, но нет-нет, да и глянет на сына, пряча довольную улыбку. Папа Иосиф одергивает на Лёде сюртук.

– В таком костюмчике таки не стыдно показаться самому государю императору!

Хитрован Михаил интригует, играя озабоченность:

– А портной примет обратно мундир? Лёдька же не хочет в училище…

– Не-не! Я уже хочу! – поспешно кричит Лёдя. – Буду учиться!

И напяливает в дополнение к шикарному костюму еще и роскошную фуражку.

Дверь приоткрывается, и в нее просовывается вихрастая голова мальчишки.

– Господин Вайсбейн, вы дома?

– Никитка? Ты чего там, заходи! – зовет папа Иосиф.

Тоненький большеглазый Никитка входит и, шмыгая носом, сообщает:

– Батько это… послал сказать… ну, несогласный он… чтоб меня учиться к Файгу…

Папа Иосиф от неожиданности падает на стул:

– Как – несогласный? Он же твердо обещал!

Никитка пожимает плечами. Папа Иосиф вскакивает и в крайнем волнении спешит к выходу:

– Мне это нравится – несогласный он! А мой сын должен всю жизнь, как его отец, лепетутником мучиться?

Огромный мясник сидит в своей лавке, положив на стол пудовые кулаки. На его фоне папа Иосиф кажется еще более тощеньким, но энергии ему не занимать.

– Кондратий Семенович, имейте сострадание к моим больным нервам! Вы уже сказали «а», так не перерывайте же весь алфавит! Вы дали слово, я его взял!

Непонятно, слышит ли мясник Иосифа – его лицо совершенно непроницаемо. Как у Будды. Про которого он скорее всего никогда не слыхал.

– Кондратий Семенович, вы что – враг своему дитю? Или будет плохо, если дите выучится на Рокфеллера? Вы будете целыми днями кушать бланманже и гулять по бульвару в люстриновом жилете…

Оказывается, мясник все-таки слышит Иосифа. Он морщится и весомо роняет:

– Нехай в лавке работу робить!

Иосиф от неожиданности запинается, но продолжает с еще большим жаром:

– Ну какая лавка? Лавка – это тьфу! Ваш сынок заткнет за пояс самого Рокфеллера! А вам это не будет стоить, вы не поверите, ни копейки! Все копейки, нет, таки большие рубли – за мой счет!

Мясник отмахивается от папы Иосифа, как от назойливой мухи, и грузно поднимается со стула.

– Нема такого моего родительского желания. Усе, обедать треба!

Но тут в лавку врывается Никитка и тащит за собой Лёдю в нарядном мундире.

– Батько! Дывысь, мундирчик! Як картинка! Батько, я тоже такой хочу!

Похоже, мясника тоже поразила красота мундира. Он щупает ткань, крутит золоченую пуговицу. А тоненький Никитка все умоляет:

– Батько, ну шо Лёдька – як офицер, а я шо? Хочу мундирчик, батько!

А что, мясник – не человек? Ему разве начихать на своего единственного сына? Тем более что он замечает в дверях свою гренадершу-жену Аню, которая уже утыкает свои кулаки в свои крутые бока. И Кондратий Семенович царственно машет рукой:

– А, хрен с вами! Нехай учится!

Папа Иосиф сияет:

– Я знал: ваше слово – кремень!

А Кондратий Семенович напоследок все же урывает свой кусок от пирога.

– Мундирчик Никитке – за ваш кошт!

17 февраля 1905 года царский манифест даровал гражданам демократические свободы. Одним гражданам этих свобод вполне хватило. Другим гражданам все было мало. Грянула первая российская революция. В Петербурге были демонстрации, в Москве – бои. А в Одессу пришел восставший броненосец «Потемкин» и встал на рейде, наведя свои пушки на город.

Одесситы раскололись – за и против. Котелки, цилиндры и шляпы были в ужасе от этих матросов-бандитов. Кепки и платочки – за героев революции. Рабочие заводов, портовые грузчики, студенты и гимназисты бесконечной чередой провожали в последний путь старшину Вакулинчука, на груди которого покоилась картонка с надписью: «Один за всех и всех за одного».

Потемкинцам были нужны еда и вода. Но власти им ничего не давали, власти хотели взять их измором. И тогда с Пересыпи, с Малого, Среднего и Большого Фонтанов на шаландах и яликах повезли потемкинцам то, что смогли оторвать от своих скудных запасов, рабочие, грузчики, рыбаки… И конечно, тут не обошлось без вездесущих одесских пацанов.

В ночной темноте Лёдя подбегает к пристани, когда у причала остается последний ялик. Кряжистый рыбак Михайла командует цепочкой из несколько мужчин, которые перебрасывают друг другу мешки. Лёдя становится в цепочку, протягивает руки. Но Михайла придерживает мешок.

– А ты, пацан, что тут делаешь?

– Я помогаю непокоренным героям! – гордо сообщает Лёдя.

– Брысь отсюда, герой!

Один из рыбаков усмехается:

– Шут с ним, Михайла, нехай допомогает!

Он передает Лёде мешок. Мальчик сгибается под тяжестью, но все же дотаскивает и скидывает в ялик. Михайла машет гребцу на веслах:

– Привет потемкинцам! Пусть там держатся!

Ялик уходит от берега и растворяется в темноте. Михайла улыбается Лёде:

– А ты ничего, пацан… Приходи в гости!

Раздается трель полицейского свистка. Причал окружают городовые. Один было схватил Михайлу, но Лёдя дико верещит:

– Ховайся! У меня бонба!

Городовые падают наземь. Михайла исчезает в темноте. Лёдя вопит:

– Да здравствует…

Но рот ему затыкает багровомордый Ферапонт Иванович, который приходил поздравлять Вайсбейнов с еврейской Пасхой.

В доме Лёди, как обычно, никто не сидит без дела. Мама Малка гладит белье чугунным утюгом, время от времени помахивая им, чтобы раздуть угли. Папа чистит щеткой свой потертый сюртук. Старшие сестры Клава и Прасковья-Песя делают уроки. Младшая Полина вышивает крестиком. Брат Михаил разлиновывает бухгалтерские ведомости.

Распахивается дверь – на пороге городовой Ферапонт Иванович держит за шкирку Лёдю.

– Вот, любуйтесь, социялист сопливый!

– Лёдичка!

Папа бросается к сыну. Но мама перехватывает мужа за руку и строго вопрошает:

– Лазарь, что ты опять натворил?

Лёдя ковыряет пол носком ботинка. За него отвечает городовой:

– Господин социялист помогал бунтовщикам с «Потемкина».

Мама и папа дружно хватаются за сердце. Городовой прищуривается с прозрачным намеком:

– Ну, и шо теперь? У Сибир его, на каторгу?

– Что вы, Ферапонт Иванович, что вы!

Папа судорожно роется в карманах, находит купюру и сует ее в лапу городовому. Тот одной рукой держит Лёдю, а другой – вертит бумажку. И сурово качает головой:

– Не, у Сибир, у Сибир… На каторгу!

Папа со вздохом выуживает из кармана еще одну купюру, отдает городовому. Тот наконец выпускает Лёдю и грозит ему пальцем-сосиской:

– Но другый раз – точно у Сибир!

Коммерческое училище Файга было престижным, уважаемым и солидным. Добротный особняк с мраморными колоннами и лестницами, тщательно подобранный состав педагогов, концертный зал, музыкальные классы для духовного развития и отличный гимнастический зал для совершенствования тела.

Училище Файга славилось еще и тем, что из него никогда и никого не исключали. И потому рядом за партами сидели учащиеся самого разного возраста. Говорят даже, что в одном классе рядом с малолетками сидел двадцатилетний верзила.

Лёде уже четырнадцать. Явно скучая, он выбивает пальцами ритм на парте, сидя в классе в компании разновозрастных учеников. Директор Файг – маленький желчный человечек с пронзительным взглядом – прохаживается перед учащимися, сообщая, что их ожидает волнующее событие: в честь тезоименитства государя императора в училище состоится праздничный вечер, который посетят уважаемые члены попечительского совета и господа депутаты Городской думы.

Лёдю это волнующее событие совершенно не волнует. Его волнует совершенно другое: удастся ли расколоть сидящего впереди него отличника Шульца. Лёдя сзади щекочет перышком его шею, а тщательно причесанный отличник Шульц из последних сил сидит прямо, как аршин проглотил, боясь нарушить порядок.

Директор Файг продолжает рассказывать о предстоящем празднике, в ходе которого состоится бал с приглашением девочек из женской гимназии; также в честь высоких гостей будет дан концерт силами учеников училища. Вот это сообщение уже интересует Лёдю, он даже оставляет в покое отличника Шульца, не домучив его, и вскидывает руку.

– Я, я, можно я! У меня концертных номеров – куча!

Файг иронично прищуривается:

– Вы? А вы, простите, кто такой будете?

– Как… кто? – на миг теряется Лёдя. – Я студент Лазарь Вайсбейн.

– Вайсбейн? Да-да, что-то такое слышал… Но уже давным-давно не видел!

Одноклассники хихикают.

– А почему я вас не видел? – язвительно продолжает Файг. – Наверное, потому, что вы – злостный прогульщик!

Лёдя насупился и молчит.

– А что же я о вас слышал? А-а, припоминаю: вы замечательный студент, и у вас нет ни одной отметки «удовлетворительно» – только «плохо» и «очень плохо»!

Одноклассники смеются.

– Cлышал я также, что вы заперли в классе церковного регента, когда он не позволил вам петь сольную партию… Слышал, что, не выучив материал по химии, вы ставили опыты по своему разумению, что привело к поджогу лаборатории…

Лёдя пытается перехватить инициативу:

– Но я участвую во всех кружках: и в драматическом, и в оркестре, и в хоре!

– Молодой человек, возможно, вам неизвестно, что у нас – коммерческое училище, а не цирковой балаган! Так что об участии в концерте забудьте!

Файг хлопает указкой по столу и уходит. Но в дверях оборачивается:

– Советую брать пример с вашего товарища – Никиты Загоруйко. Отличная успеваемость и примерное поведение. А вы… Стыдитесь!

Тоненький Никитка, сын мясника, смущенно и виновато смотрит на Лёдю.

На торжественный вечер в честь тезоименитства государя императора собираются лучшие люди Одессы. Студенты встречают их в парадной форме, стоя по обеим сторонам мраморной лестницы. Солидные господа во фраках и смокингах, дамы в мехах и брильянтах поднимаются по ступеням не спеша, исполненные сознания собственного достоинства.

А юные гимназистки вспархивают по лестнице веселой стайкой. Однако специально выделенные для этой цели студенты учтиво подхватывают гимназисток под руку и ведут их в актовый зал.

Директор Файг успевает уделить внимание каждому из членов попечительского совета. Особое почтение он выказывает председателю совета – старику в мундире с иконостасом орденов на груди. Председатель благосклонно принимает приветствия Файга, выслушивая их через приставленную к уху трубку слухового аппарата.

Наконец, все заняли свои места. Школьный оркестр играет туш. На сцене начинается выступление акробатического кружка. Крупный второгодник Шатковский несет на своих широких плечах мальчиков поменьше, которые изображают «звездочку», держась за руки. А уже на их плечах на самой вершине пирамиды выпрямляется совсем маленький студентик.

За кулисами готовится к выходу отличник Шульц с прилизанными волосами и галстуком-бабочкой на шее. Он напряженно шевелит губами, повторяя текст. И не замечает, как к нему подкрадываются Лёдя и Никитка. Лёдя привязывает веревку к хлястику его мундира и кивает Никитке. Тот понимающе кивает в ответ.

В зале овация. Взмокшие юные акробаты убегают за кулисы.

Ведущий на сцене объявляет:

– Песня «Соловушка»! Исполняет студент Илья Шульц в сопровождении хора!

Отличник Шульц делает шаг к сцене, но Лёдя дает отмашку – Никитка веревкой утаскивает отличника вглубь декораций и там наваливается на него.

А Лёдя решительно выходит на сцену и сообщает:

– Дамы и господа! Маленькое уточнение: песню «Соловей» исполняет Лазарь Вайсбейн.

Файг в первом ряду наливается яростью и хочет вскочить, но председатель попечительского совета уже настроил свою слуховую трубку на Лёдю и улыбается в ожидании. Файг тоже выдавливает из себя улыбку.

– Хор, прошу! – командует Лёдя.

Хор несколько растерян заменой солиста, но его – хора – дело простое: надо запевать. И хор запевает, грустно вопрошая:

Что же ты, соловушка,Зерен не клюешь,Вешаешь головушку,Песни не поешь?

А Лёдя печально отвечает хору от имени соловья:

На зеленой веточкеВесело я жил,В золоченой клеточкеБуду век уныл…

Лёде так жалко бедного соловья, что голос дрожит на пределе, а к финалу песни по щекам Лёди катятся крупные натуральные слезы. Дамы в зале прижимают к глазам платочки. Мужчины сочувственно вздыхают. Синеглазая гимназистка прикусила губку и вот-вот зарыдает.

Песня окончена, зал взволнованно аплодирует, Лёдя гордо раскланивается. Председатель попечительского совета со слуховым аппаратом восклицает:

– Талант, истинный талант!

Это сигнал и для остальных попечителей, они жмут руку Файгу, поздравляя его с наличием в училище истинного таланта. Файг, принимая поздравления, держит натянутую улыбку и с трудом выдавливает из себя:

– Спасибо, благодарю вас, спасибо… Это наш лучший студент, гордость училища…

Потом силач-второгодник Шатковский, державший акробатов, вносит на своем плече Лёдю, как триумфатора, в бальную залу, где уже начались танцы, и бережно опускает его на пол. Гости одобрительно кивают Лёде, барышни стреляют в него глазками, даже Файг с кривой улыбкой приветливо делает ему ручкой.

Лёдя победно оглядывается и замечает синеглазую гимназистку, вальсирующую со старшим студентом. Лёдя решительно направляется к ним.

– Разрешите пригласить вашу даму на тур вальса?

– Ну, давай, соловей! – усмехается студент.

Лёдя умело кружит синеглазую и без излишней скромности интересуется:

– Как вам понравилось мое выступление?

– Неплохо, – снисходительно улыбается гимназистка. – Хотя вы несколько перестарались с эмоциями. Да и с мимикой следует поработать, не говоря уж о сценическом движении.

Изумленный Лёдя притормаживает танец. А синеглазая объясняет:

– Вечерами после гимназии я служу артисткой в антрепризе Суркова.

Лёдя не скрывает своего потрясения:

– Артисткой? В настоящем театре?!

Синеглазая по-взрослому кокетливо поводит плечами:

– А разве бывает театр ненастоящий?

И удаляется, помахивая веером, оставив Лёдю торчать столбом. К нему подлетает распаренный танцами друг Никитка.

– Ну як, победа? Дивчина шик-блеск!

– Ди-и-ивчина, – уныло тянет Лёдя и завистливо вздыхает: – Артистка!

Эстрадная площадка в саду Общества трезвости набита разношерстной публикой и, судя по ее шумному поведению, вовсе не активистами этого самого общества трезвости.

Лёдя и Никитка сидят прямо на земле перед сценой.

А на сцене добродушный толстяк, хозяин площадки, провозглашает:

– Открытый театр Борисова – то есть лично меня – дает шанс каждому! Не надо быть артистом, чтобы вас полюбила публика! Можно выступить впервые в жизни, а назавтра о вас будет шептаться весь Привоз и Новый рынок в придачу! Ну, кто смелый?

На сцену поднимается пижонистый молодой человек с колечками усиков. Борисов его рекламирует:

– Вот он! Наш герой! Слава дышит ему в профиль и анфас!

Пижон принимает эффектную позу и запевает арию Мефистофеля:

Люди гибнут за металл!Сатана там правит бал!

Страсти и пафоса у него хоть отбавляй, но – ни голоса, ни слуха. Зрители, не дослушав и куплета, бесцеремонно топают, кричат и свистят.

Вдруг Никитка толкает Лёдю в бок, указывая в сторону выхода из сада. Там на скамейке сидит знакомая синеглазая гимназистка с пухленькой подружкой. Они едят черешни, срывая их с оплетенных алыми ягодами веточек, и хихикают над торчащим на сцене пижоном.

А пижон машет рукой, пытаясь утихомирить зал. Но еще никому не удавалось утихомирить одесситов, если они чем-то недовольны. И тогда он сам орет, перекрывая вопящую публику:

– Ша, жлобы! Или мне это надо – петь всякие шансонетки? У меня, шоб вы знали, сапожная мастерская! Ну так я да – не артист! Ай-яй-яй, подумаешь!

Пижон горделиво удаляется. Зрители опять вопят и свистят ему вслед, но уже с некоторым уважением к его открытой независимости.