скачать книгу бесплатно
Аз есмь царь. История самозванства в России
Клаудио Ингерфлом
Что такое Россия
Слова «самодержец» и «самозванец» схожи по звучанию, но объединяет их нечто большее. Политическая культура в царской России была устроена так, что законных правителей часто подозревали в узурпации власти, а самозванцы находили поддержку в народной среде. С начала XVII века сотни людей объявляли себя царями и царевичами, а один из них официально взошел на престол. Самозванчество пустило корни во все сферы социальной и культурной жизни: многочисленные авантюристы выдавали себя за князей, священников, ученых и судей, а после 1917 года – за революционеров, за «настоящего» Ленина, за сыновей Сталина… Почему самозванцев было так много и какую правду выражала их народная легитимность? Клаудио Ингерфлом впервые реконструирует историю этого феномена от царских времен до наших дней, объясняя, как самозванчество стало политической нормой в России, и показывая, как его элементы проявляются в современных нам реалиях. Клаудио Сержио Ингерфлом – директор Центра по изучению славянского мира Университета Сан-Мартин Буэнос-Айреса, автор многочисленных работ по истории России.
Le Tsar, c’est moi Claudio Sergio Inger?om
Клаудио Ингерфлом
Аз есмь царь История самозванства в России
Памяти моих учителей —
Михаила Яковлевича Гефтера
и Наума Ефимовича Застенкера —
и друзей – Сени Рогинского
и Кивы Майданика
МОЙ ДОЛГ
Владимир Короленко, автор великолепного рассказа о массовом ежедневном самозванстве в России конца XIX века, был удивлен, узнав, что по стране бродит лже-Короленко. Самозванцы становятся тенью своих летописцев. Объект догоняет субъекта. Не будучи романистом, субъект-историк находится в истории, большую часть времени без своего ведома, но бывает, что писание восстанавливает его собственную память.
Это было летом 1976 года. Станислав Андреевич Любшин, очень популярный в то время актер (культовые фильмы с его участием «Мне двадцать лет» и «Щит и меч» регулярно показывали по телевидению), звонит в Минторг в Москву, чтобы узнать, где можно купить чешские полки. Деревянные, застекленные, легко складываемые, они были очень популярны в Москве и особенно дефицитны. Даме, ответившей на звонок, Любшин объяснил, что не может дать свой номер телефона, потому что он на даче и звонит из деревенского телефона-автомата, но если товарищ узнает, он обязательно перезвонит… На следующий день он снова позвонил, дама-товарищ сдержала свое слово, и Станислав Андреевич, перед которым я здесь извиняюсь, имел адрес магазина, день и час прибытия товара. Информация оказалась верной, и после совместной с рабочими разгрузки грузовика – последнее условие для получения права на покупку – я приобрел прекрасную деревянную библиотеку, которая сейчас находится в Париже.
Лже-Любшиным был мой друг Илья Ф. Я рассказал ему о своем желании приобрести чешские полки и о досаде, что так не нашел их. Он был очень удивлен: «После шести лет в МГУ ты не знаешь, как это сделать?» И он применил известную хитрость советской молодежи, о которой я не думал.
Эта история вспомнилась мне только сейчас, в процессе работы над русским вариантом книги. Какое было в моем отношении с русской культурой символическое значение этого акта самозванства, соучастником которого я стал? Этот поступок, как бы подведший черту моей студенческой жизни в Москве (1966–1972), был частью моего будущего, неотделимого от книг. Та покупка была мной сделана как бы в долг у многовековой традиции русского самозванчества, и сейчас, после долгих лет изучения и осмысления дорогой мне русской истории, этот долг погашен.
Мне очень приятно отметить мастерство, с которым Павлу Каштанову удалось обойти сложность французского языка, при переводе моей книги на русский язык. Также мне очень повезло и в другой части работы над русским изданием: у меня был умный, понимающий и страстный редактор, Дмитрий Споров, о таком редакторе мечтают все авторы, когда отправляют рукопись издателю. Обоим моя благодарность.
Париж – Буэнос-Айрес, 2020
ВВЕДЕНИЕ
ПРЕЗИДЕНТ – ПОСЛАННИК БОЖИЙ?
В начале 2012 года российские СМИ сообщали о появлении в Нижегородской области секты, в которой принято молиться на икону с ликом Путина. Глава этой секты, основанной в 2005 году, некая «матушка» Фотинья еще в мае 2011 года привлекла внимание российских властей и прессы, провозгласив, что «на Путина снизошел Святой Дух», дабы он, «как новый апостол, вел за собой Россию». Восьмого июля 2011 года Владислав Сурков, выступая по российскому телевидению, объявил, что Путин «послан России судьбой и Господом в трудный для нее час». Через пять месяцев Путин, тогдашний премьер-министр и кандидат в президенты, назначил Суркова вице-премьером. Среди наград, присуждаемых нынешним российским правительством, выделяется «Орден Святого апостола Андрея Первозванного». В ритуалах, языке и поведении современная российская государственная политика все чаще обращается к мистическому опыту. Слова Фотиньи можно было бы счесть причудой и отнестись к ним не более серьезно, чем к «пророчествам» лидера какой-нибудь западноевропейской секты; но мыслимое ли дело, чтобы руководитель аппарата французского премьер-министра, решившего выставить свою кандидатуру на должность президента, объявил его Божьим посланником, призванным спасти Францию? Это означало бы для него если не конец карьеры, то по крайней мере гарантированное поражение на выборах. Можно было бы также ограничиться разговором об откровенно странных заявлениях высокопоставленных российских чиновников. Но стоит, пожалуй, воспринимать и икону с ликом Путина, и молитвы Фотиньи, и интервью кремлевского чиновника как явления одного порядка: если поместить их в контекст российской политической культуры и российской истории, перекличка между высказываниями людей, находящихся на противоположных концах социальной лестницы, представится не столь странной, как могло бы показаться неискушенной западной публике. Ибо в рамках этой культуры действия правительства и власти вообще принято легитимировать апелляцией к высшим силам, недосягаемым для простых смертных, идет ли речь о божественной воле, на которую ссылались при царях и в нынешней России, или о марксистско-ленинских законах общественного развития, которыми обосновывались решения советских партийных органов.
Икона с изображением Путина и молитвы Фотиньи, с одной стороны, и апелляция к Богу в выступлении высокопоставленного чиновника – с другой являют собой контраст между знакомым и иным. Объяснения требует, как всегда, лишь иное. Если мы хотим избежать поверхностных трактовок этих заявлений, если хотим рассмотреть их с учетом культурного контекста, нам следует подвергнуть их «деконструкции» (Ж. Деррида), то есть «очистить от напластований» историю, заложниками которой оказались Сурков и Фотинья.
Конечно, и в ином проглядывают знакомые черты: обращение к трансцендентному восходит к общеевропейской и общехристианской традиции. Хотя образ Спасителя и развернут в будущее, он пришел к нам из прошлого. При этом общая для всего христианского мира традиция варьируется в зависимости от конкретных условий. Попытки объяснить иное обречены на неудачу, если не выявляют его истоков, продиктованы конъюнктурными соображениями или сводятся к столь же распространенной, сколь и косной привычке приписывать инаковость России ее природной сущности или тому, чем она не является. Объявление себя Божьим посланником свидетельствует об исторической слабости политического представительства в России. Нынешний всплеск антипросветительских настроений – оборотная сторона той дремучей архаики, венцом которой выступает божественная легитимация власти. Обширные слои общества и представляющие их политические деятели ощущают себя носителями трансцендентальных истин, связанных с этой легитимацией. Но не будем опрометчиво делать вывод, что Россия – исключение из правил. Если учесть, что попытки подчинить политику интересам религии – актуальная нынешняя тенденция, не признающая государственных границ, становится очевидной необходимость понять связь между чаяниями верующих и апориями современности как таковой. Вспомним, например, о характерном для демократической политической системы разрыве между представляемым и представляющим, вернее, о растворении первого во втором, разрыве, который в любую минуту грозит окончиться социальным взрывом в любой точке мира.
ДА ОН ЛИ ПОМАЗАННИК БОЖИЙ?
«Божественная» легитимация монарха и требования продемонстрировать свою связь с высшими силами уходят корнями в глубь веков и не ограничиваются Россией. Вопрос, вынесенный в заглавие этого раздела, ставится с тех самых пор, как монархи возомнили себя проводниками Божьей воли. В 1648 году, в разгар английской революции, Томас Кольер, священник, близкий по взглядам к баптистам, писал, что Бог, безусловно, может даровать человеку власть, но что это божественное право нужно еще доказать. В России к монархам предъявлялось почти идентичное требование, высказываемое в разных вариантах и формах. Но именно что «почти», ибо английский претендент на божественное право был частью системы политического представительства, в контексте которой члены палаты общин считались не столько его подданными, сколько «соперниками», притом что «божественное» отделялось от вопросов управления. От Карла требовали предъявить Божью санкцию на королевский престол, прекрасно зная, что таковой не существует: единственную санкцию ему выдавал тот, кто наделял его полномочиями, то есть сам народ. Подлинность физического тела Карла I не подвергалась сомнению: его политическое тело лишали божественного статуса, чтобы сделать короля ответственным перед палатой общин, а через последнюю – перед всеми подданными. В России к царю, считавшемуся Божьим помазанником, предъявлялись иные требования: монарх должен был доказать, что он – в чисто физическом смысле – подлинный, что он не лжецарь, не самозванец. Отсюда и разница в подходах: если англичане оспаривали божественное право королей и искали замену существующей политической системе, в России подвергали сомнению личность монарха и пытались найти истинного избранника и Божьего помазанника, вынужденного скрываться от бояр, изменивших ему и Богу. Но, за редким исключением, эти сомнения и поиски не затрагивали божественное право как источник легитимности.
И вот по прошествии трех с половиной веков российским президентом избрали человека, которого прельщает идея божественного происхождения власти. Открыто объявить это, призвав в союзницы религию, опасно: для того чтобы поддерживать в народе веру в свою богоизбранность, ему придется совершать только те поступки, которые люди вправе ждать от Божьего посланника, олицетворяющего доброту и справедливость. Обращение к божественной легитимации само по себе не странно; удивляет лишь, что здесь оно вплетено в современную систему политического представительства, в контексте которой легитимность власти считается чем-то имманентным, коренящимся в самой основе нашего мира, а не трансцендентным, пришедшим из мира потустороннего. Наше исследование противоречит представлению об истории европейского Запада как о движении по накатанной дороге к современному миру как к единственно возможной цели, не оставляющем места ничему другому в политическом воображаемом человечества. Современность не едина, она не самодостаточна и не вполне утратила связь с прошлым. Используя тот же принцип, который применялся для легитимации монархов старого порядка, нынешние российские власти неизбежно воспроизводят основополагающие черты царского и советского режимов. Если современная политическая культура в России и отличается от нашей, причина этого прежде всего в семантических напластованиях прошлого. Ставя на первое место физическое тело Избранника, кремлевские чиновники вдыхают новую жизнь в традиционную историческую модель, действовавшую в России на протяжении столетий, от объявления сакральным тела царя до культа личности – модель, которая не допускала представительских институтов, безличной и абстрактной власти и народного суверенитета. С XVI по вторую половину XVIII века царский режим являл собой полную противоположность идеям Макиавелли и Гоббса: если великий флорентинец отрицал вмешательство божественных сил в дела города, а автор «Левиафана» ставил на их место власть, видя в ее временном и формальном характере первооснову политической морали, цари делали все, чтобы «политика», как бы мы назвали ее сейчас, оставалась одной из разновидностей теологии, а последняя была бы не чем иным, как способом управления людьми. Царизм преследовал двоякую цель: выдвинуть на передний план физическое тело монарха и оттеснить в сторону его политическое тело, что позволяло уберечь от критики второе, но способствовало сомнениям относительно подлинности первого, а значит, и бунтам. Как утверждал Иван IV, самодержавного царя назначает Бог, который напрямую сообщает ему свою волю. Ни один посредник, включая и Церковь, не может выступать здесь ни поручителем, ни наблюдателем. Иван IV стал родоначальником стратегии, которую впоследствии узаконил Петр I: сделать размытыми, фактически несуществующими границы между истинным и ложным, напустить тумана, за которым скрываются жесточайшие произвол и деспотия. Однако тайный характер отношений монарха с Богом вскоре сделался слабым звеном его легитимности: недовольный своим положением народ позволил себе усомниться в подлинности человека, занимавшего трон. И не только усомниться. Любой мог теперь с равным основанием назваться царем, поскольку доказательство его легитимности, заключенное в прямой и сокровенной связи с Богом, было недоступно простым смертным. Подобные соображения вдохновляли и оправдывали народные протесты. Поскольку цари мало соответствовали образу безупречного правителя и Божьего посланника, общественное недовольство всякий раз сопровождалось сомнением: действительно ли этот человек (вернее, его физическое тело) избран Богом или он узурпировал власть и изгнал настоящего царя? А если верно второе, то где скрывается помазанник Божий? Стоит ли удивляться, что при таких ожиданиях недостатка в претендентах на роль настоящего царя не было. Скорее, наблюдался их переизбыток.
САМОЗВАНСТВО И МИСТИФИКАЦИЯ
Самозванство структурно связано с самодержавием. «Самозванство становилось стереотипной формой русского политического мышления, в которую отливалось всякое общественное недовольство», писал Василий Ключевский. Форма, которую приняло сопротивление, раскрывает природу тогдашней власти. Самозванцем был не тот, кто присваивает себе чужую личность, имя и статус, но в первую очередь тот, кто не призван Богом. Поскольку самозванство относится главным образом к области религиозного, то, когда его низводят до простой мистификации, мысль о божественном откровении, органически присущем российской политической истории, подменяется банальным мошенничеством, явлением универсальным и вполне объяснимым. Впрочем, самозванство – это всеобъемлющий феномен, охватывающий такое множество сфер жизни и насчитывающий такую долгую историю, что оно отнюдь не исключает тривиальных мистификаций, устраивающихся ради личной выгоды и не требующих оправдания собственных действий ссылками на богоизбранность. Последняя форма присутствовала в России всегда, но с XIX века ее значение возрастает, хотя параллельно с ним существует и самозванство с религиозной подоплекой.
Речь идет о ключевом явлении российской политической жизни, а его внутренняя периодизация, которую я предлагаю в этой книге, меняет традиционную периодизацию политической истории страны, в то же время определяя специфические направления политической модерности в России. И несмотря на то, что немало случаев самозванчества уже изучено, моя книга представляет собой первое исследование, охватывающее всю долгую историю этого явления.
ПРИЗРАК БРОДИТ ПО РОССИИ – ПРИЗРАК САМОЗВАНСТВА
Попытки добиться престола, выдавая себя за сына почившего короля или императора или за самого монарха, чудом избежавшего смерти, ведут отсчет с того самого момента, как возникает институт монархии. Без фигуры самозванца не обходится, вероятно, ни один период истории, со времен Античности и до наших дней, какую бы часть света мы ни взяли. Россия выделяется на общем фоне той ролью, которую этот феномен играет в ее истории. У всех царей и императоров, за очень редким исключением, было по одному или несколько двойников, присваивавших себе их имя. Не избежал общей судьбы и Ленин, да и вообще конец царизма не положил конца подобного рода мистификациям: в 1931 году ГПУ охотилось за лже-Бухариным, пытавшимся организовать в деревнях крестьянское сопротивление насильственной коллективизации. Один за другим появились несколько мнимых сыновей Сталина; в 2004 году последний претендент на роль внука Ленина потребовал провести экспертизу ДНК для подтверждения своего родства с «дедом». Постоянно всплывали личности, выдававшие себя то за революционеров, то за героев Гражданской или Второй мировой войны. Их мишенью становились даже представители госорганов: военные консультанты, эмиссары царя и ЦК партии, служащие министерства, отправляемые инспекторами в регионы или на какие-нибудь промышленные объекты, судьи, агенты царской полиции и ГПУ НКВД – что ни день, кто-то себя за них выдавал. Со времени раскола Церкви (XVII в.) число самопровозглашенных епископов, архиепископов и других высших церковных иерархов измерялось десятками; возникали параллельно действовавшие церковные структуры, объявлявшие друг друга самозваными. Не обошлось без мистификаций даже в области законов: поддельные указы, манифесты, установления сеяли раздор и смуту, провоцировали и оправдывали беспорядки. Официальное законодательство, не отвечавшее интересам крестьянства, отвергалось как ложное. В его фальсификации крестьяне обвиняли помещиков, что придавало в их глазах легитимности бунту против господ, на который они шли «во имя царя». Вдохновляясь опытом крестьянских восстаний, революционеры XIX века – а позднее, во время Гражданской войны, партизаны – также ссылались на лжеманифесты, чтобы поднять народ на восстание или на борьбу с белыми «во имя царя». К концу XIX века движение достигло своего пика: лжеврачи, лжежурналисты, лжеученые, лжеактеры, лжелюбовники лжекнягинь и другие обладатели воздушных замков старались монетизировать воображаемый капитал. Разного рода правонарушители, отправляемые в ссылку, по пути к месту назначения умудрялись выдавать себя за посланцев царя и порой становились ревизорами в той или иной губернии, пользуясь покровительством генерал-губернаторов и начальников полиции, которые иногда и сами… были самозванцами. Самозванчество сделалось одной из излюбленных тем русской литературы.
Оно прочно вошло в активную и коллективную память и национальное сознание. Вследствие социальных и политических условий, вследствие влияния, какое имел каждый такой случай, или значения, какое он приобретал по причине своей массовости, трудно, почти невозможно решить, относятся ли подобные мистификации к числу политических событий или же к разряду обычных преступлений, ибо такое разделение лишает их цельности. Сотни самозванцев и сотни тысяч тех, кто вставал под их знамена, принадлежали к разным социальным и культурным кругам: казаки, крестьяне, солдаты, дворяне, купцы, монахи, революционеры. Они возглавляли многотысячные восстания, но находили сочувственный отклик в сердцах людей даже когда их деятельность ограничивалась одной-двумя деревнями.
ПРОШЛОЕ, НАРОД, ИСТОРИК
В этой книге мы пытаемся прислушаться в первую очередь к тем, кто в русской истории был традиционно лишен голоса. Как известно, проигравшие, угнетенные и изгнанные оставляют мало прямых свидетельств. В историографии нет единого мнения на их счет. То их представляют бунтовщиками, лелеющими несбыточную мечту о золотом веке, врагами государства, разрушителями, дикарями, а в лучшем случае – наивными и суеверными людьми, погрязшими во мраке невежества; то, хоть и редко, наделяют способностью использовать механизмы власти и господствующей культуры для защиты своих интересов. Мы решительно отвергаем первый вариант, а второй в целом принимаем. Более того, люди способны, особенно во время восстания, в противовес существующей политической культуре развить или по крайней мере наметить свою собственную концепцию политической власти, служащую предзнаменованием новой исторической эпохи. Народ способен увидеть свое угнетенное положение и начать борьбу за свои права.
Однако напрасно искать в этой книге ответа на вопрос, действительно ли крестьяне верили, что любой нищий в лохмотьях, назвавшийся царевичем, и вправду наследник престола. Мы пытаемся ответить на другие вопросы: какую функцию выполняла эта вера? Какую истину выражала готовность народа наделить самозванцев легитимностью?
Чем большее удивление вызывает феномен самозванчества – как, например, объяснить постоянство, с которым крестьяне готовы были признать царем жителя соседней деревни, прекрасно понимая, какую страшную цену придется за это заплатить (прибытие правительственной армии сопровождалось грабежами, плетьми, вырванными языками, ссылкой или смертью от палок), – тем более историография склонна умалять своеобразие этого феномена, списывая все на «наивность и отсталость народа», чьи действия оценивают и судят с позиций современного рационализма. Царская армия и НКВД усмиряли народные восстания силой, и историография выполняет сходную роль подобными интерпретациями. Понимание прошлого – главная задача историка – сопряжено с пониманием ограниченности наших современных концепций и категорий. Это необходимое условие для того, чтобы мы могли в разности другого узнать равного нам и нащупать иной способ постижения мира. Приняв во внимание историчность – то есть ограниченность – современного понимания политики, мы можем спросить себя, какую истину несет нам другой.
НЕПРИВЫЧНАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ
Предмет книги – не тождественность самозванчества и русской истории, а область их соприкосновения, место, где проступали и прояснялись бы стабильность и перемены, безвозвратно ушедшее прошлое и прошлое, проступающее в настоящем, традиционный политический словарь и его размывание, из которого рождается нынешняя понятийная система. Обозначить эти границы было необходимо, чтобы не потерять в процессе исследования специфику темы и не скатиться к широким обобщениям, не учитывающим факты. И хотя целью книги не было реконструировать российскую историю, по мере прояснения феномена самозванчества из обозначенных точек соприкосновения стала проступать иная история России, менее знакомая, но, как ни странно, более понятная. История народа, которому всегда удавалось поставить власти шах, хотя и не всегда – мат.
Глава I. ЛЖЕДМИТРИЙ I И НАЧАЛО ЭПИДЕМИИ САМОЗВАНЧЕСТВА
Если я умру от этой болезни, похороните меня с честью, как погребают царских детей <…>. Я не откроюсь тебе теперь <…>, пока я жив, не говори об этом никому; так Богу угодно; по смерти моей возьми у меня из-под постели бумагу, прочитаешь – узнаешь после моей смерти, кто я таков; но и тогда сам знай, а другим не рассказывай. (Будущий Лжедмитрий I своему исповеднику.)
Н. И. Костомаров. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия
В 1601 году занемогший Григорий Отрепьев, причащаясь Святых Таин, открыл исповеднику свое «настоящее» имя, назвавшись сыном Ивана Грозного Дмитрием Ивановичем, который, согласно официальной версии, умер еще в 1591 году. Столь же мнимая, как и новое имя, болезнь вскоре прошла без следа. Но она стала прологом к явлению самозванчества, которое Василий Ключевский определил как «хроническую болезнь Русского государства». Развертывая его метафору, самозванчество можно назвать характерным симптомом самодержавия и нормой русской политической истории.
РЕАЛЬНОЕ, СИМВОЛИЧЕСКОЕ И ВООБРАЖАЕМОЕ
Когда в 1601 году в доме князя Адама Вишневецкого в деревушке Брагин на Волыни в Речи Посполитой серьезно заболел один слуга, он сказал пришедшему к нему исповеднику слова, приведенные здесь в качестве эпиграфа; они задали тон всем последующим признаниям подобного рода, которые звучали вплоть до начала XX века. На этом чудеса не закончились: после исповеди Бог исцелил больного. Впрочем, бытовали и иные версии откровения самозванца.
Источники той эпохи не отделяют вымысел от реальности, религиозное от земного. Если бы историк попытался отбросить вымышленные детали, встречающиеся в источниках – задача в некотором роде невыполнимая, ибо в них фантастика и реальность сплетены воедино, – решив разграничить символическое и реальное, история Московии XVI–XVII веков в его изложении предстала бы неузнаваемой. В контексте культуры той эпохи, подчинявшейся собственной логике, основанной на вере, граница, которую мы проводим сегодня между ложным и истинным, была еще не очень четкой. Все, что с нашей точки зрения принадлежит к области чудесного, было тогда реальностью, рождающей надежды, вызывающей беспорядки и бунты. Это не означает, что на веру брали всё; но даже то, что признавалось ложным, влияло на реальное, становясь инструментом в борьбе интересов. Взять хотя бы фантастические слухи, предшествовавшие выходу на сцену как самого Лжедмитрия I, так и двух десятков других самозваных «царевичей», объявившихся во время Смуты. Без мистических знаков в виде врожденных отметин на теле, свидетельствовавших о царском происхождении претендента и часто демонстрируемых во время «явления» – этим словом народ будет еще несколько веков обозначать пришествие лжецарей и чудесный характер этого события, сопоставимого с Богоявлением, – некоторые мнимые «царевичи» не имели бы шанса быть признанными населением даже в XIX столетии. Без тайны, окружавшей их уход со сцены, не возникло бы феномена лжелжецарей, то есть самозванцев, претендующих на роль недавно убиенного (лже)Дмитрия. С появления слуха о спасшемся лжецаревиче и до его ухода со сцены реальное, символическое и воображаемое соединяются в одно нерасторжимое целое.
В июне 1605 года Лжедмитрий во главе своего войска вступил в мятежную Москву, принял власть – и 21 июля был венчан на царство. Около года спустя, 15 мая 1606 года, он был убит в ходе заговора, устроенного боярином Василием Шуйским, которого вскоре провозгласили царем.
ОТ СЛУХА ДО «ЯВЛЕНИЯ»
Структура слухов о спасении царя или царевича и об их последующем выходе на сцену оставалась на протяжении всей русской истории совершенно идентичной. Она была всесторонне изучена К. В. Чистовым. Слухи Смутного времени строятся по модели, которая сохранит свою актуальность для всех последующих случаев самозванства.
Вмешательство народа. Слухи о том, что царевич Дмитрий жив, создали условия для авантюры Отрепьева. В период между смертью Ивана IV (1584) и его сына Дмитрия (1591) ходили толки об опасности отравления, которой якобы подвергался царевич, сосланный в Углич вместе с матерью по приказу царя Федора. После кончины последнего (1598) пошли разговоры о том, что Дмитрий остался жив и где-то скрывался или что Годунову удалось в свое время умертвить царевича, и если теперь Годунов не сумеет избраться царем, то попытается возвести на престол Лжедмитрия, чтобы сохранить власть. Вероятно, у истоков этих слухов стояли враждебные Годунову кланы, ведь подобные мистификации стали одним из факторов внутренней борьбы элит. Но народ подхватил их, сыграв в распространении этих слухов свою роль и выразив в них свои собственные требования. Распускаемые слухи, будь они анти- или прогодуновскими, превращали мистификацию в эффективное и доступное всем оружие. Присвоив его себе, народ обратил это оружие против царя и его элит.
Попытка устранения подлинного царевича и ее провал. По одним слухам, вместо царевича убили иного ребенка. По другим, он был спасен верными сторонниками. После убийства Лжедмитрия в его смерти тоже стали сомневаться. Якобы бояре обознались и убили другого мальчика. Этот слух предварял выход на сцену Лжедмитрия II.
От ожиданий к «явлению»: мытарства царевича. В слухах о жизни царевича с того момента, как он избежал смерти, и до того, как открыл свое имя публике, зафиксированы три момента. После бегства ребенок воспитывался своим спасителем или какой-нибудь высокородной семьей. Далее он скрывался в монастырях; в большинстве рассказов он служил там монахом. И наконец, он ждал зрелости и только тогда открывал свое «настоящее имя». Юный царевич якобы был воспитан врачом, который увез его из Углича; впоследствии он принял постриг и какое-то время находился в свите патриарха, а затем отправился в Польшу. Согласно одному источнику, он был вынужден бежать на Украину. В манифестах, распространявшихся Лжедмитрием во время похода на Москву, он объявлял, что после бегства из Углича его приютили Бельские и Щелкаловы; эти же два рода молва вскоре свяжет с лжецаревичем Петром.
Отметины на теле. В 1639 году Михаил Романов приказал схватить одного из самозваных сыновей Василия Шуйского, допросить, умертвить, отрубить ему голову, содрать с него кожу в тех местах, где находились «отметины», и отвезти все это в Москву. «Сын» Шуйского демонстрировал родимые пятна в виде крестов и звезд – «доказательства» его принадлежности к царскому роду. Издавна считалось, что родимые пятна на теле человека свидетельствуют о его особой связи со сверхъестественными силами. Демонстрация подобных знаков, свидетельствующих об отмеченности Богом, вплоть до XX века становилась одним из обязательных этапов признания претендента «истинным царем». Подобный мотив присутствует в античной истории, в Германии времен Гогенштауфенов и Габсбургов, равно как и в средневековой Франции и Англии начала XVII века. Так было и в случае с Лжедмитрием и его мнимым «сыном», казаком Иваном Вергунёнком, который между 1644 и 1646 годом, по-видимому, заплатил какой-то женщине, чтобы та каленым железом выжгла у него на теле звезду и полумесяц, призванные доказать его царское происхождение.
Роль слуг и родственников. Чтобы публично подтвердить свою легитимность, Отрепьеву нужно было получить признание Марии Федоровны Нагой, матери царевича Дмитрия. В 1591 году Борис Годунов вынудил ее постричься в монахини, а затем заточил в монастырь. Признать в Отрепьеве сына значило для нее взять верх над врагами и вернуться ко двору. Трудно представить себе более волнующее и торжественное зрелище, чем эта встреча вдовы первого русского царя, четырнадцать лет проведшей в заточении, и ее мнимого сына. Во время коронации Дмитрия присягали на верность не только ему, но и царице.
Необходимость признания поставила Лжедмитрия II в очень сложное положение, ибо множество людей своими глазами видели его предшественника. В таких условиях решающую роль в подтверждении его личности должна была сыграть Марина Мнишек, вдова Лжедмитрия I. Польские паны были заинтересованы в продолжении войны, а сопровождавшие их иезуиты не забывали о своем миссионерском долге – Рим продолжал лелеять мечту об объединении церквей. В конце концов Марина согласилась публично признать «мужа», но запросила за это высокую цену: в случае успеха ее отец должен был получить среди прочего земли на юго-западе России с четырнадцатью городами плюс триста тысяч рублей. По версии Н. И. Костомарова, иезуиты для очистки совести тайно их обвенчали. Марина, пойдя на это, обеспечила признание нового претендента, но в то же время, как будет видно ниже, предрешила свою печальную участь.
МАССОВАЯ ПОДДЕРЖКА ЛЖЕДМИТРИЯ I
Первая реакция Годунова на самозванца, настроения воевод и населения тех регионов, через которые пролегал путь Лжедмитрия, способствовали успеху последнего, превратив личную инициативу в подлинно народное движение. Получив известие о появившемся в Польше претенденте, Годунов строжайше запретил говорить о нем, и его имя шепотом передавалось из уст в уста. Произнести его вслух значило навлечь на себя кару в виде вырывания языка, сожжения на костре или насаживания на кол. Запреты и репрессии только укрепляли народ в мысли, что речь идет о настоящем царевиче.
Вместо того чтобы двигаться к Москве кратчайшей дорогой, через Смоленск, Отрепьев вторгся в Россию с юго-запада. XVI век отмечен массовой миграцией населения на юг, к еще не освоенным территориям, с перспективой обретения земель и свободы. Депопуляция центра и запада страны приняла такие масштабы, что власти встревожились и усилили политику закрепощения крестьян: последним ограничили свободу передвижения и запретили уходить от помещиков. Крестьян превращали в рабов, хотя формально подобная практика была запрещена. Однако Московии, которая постоянно прирастала новыми территориями, требовалось оседлое население на юге для защиты границ. Поэтому часть казаков, бывших крестьян, бежавших от крепостного гнета и обосновавшихся на юге, снова попала в зависимость от мелкопоместных дворян и царя. Поддержка самозванца со стороны этих слоев населения была огромной.
Его успеху способствовала и удачная мистификация со спасшимся царевичем, в которую поверили даже в окружении царя. Сам Басманов, командовавший войсками Годунова, был убежден, что они имели дело с настоящим царевичем. Борис возвел Басманова в чин думного боярина как за незаурядные военные способности, так и за скромное происхождение, не в пример боярам и князьям, окружавшим царя. Но когда в награду за победу над претендентом царь пообещал ему руку дочери, да еще Казань с Астраханью и Сибирью в придачу, Басманов нашел столь щедрым посулам единственное объяснение: раз царь так напуган, значит, его соперник действительно царевич Дмитрий. Накануне решающей битвы он вместе со всей армией и обозом перешел в лагерь Дмитрия. Он останется верен ему до конца и умрет ради него 17 мая 1606 года, когда того низвергнут.
Рядом с несколькими другими самозванцами также можно заметить бояр и князей. Династический кризис, начавшийся со смерти Федора, развязал боярам руки, и избрания царем Годунова оказалось недостаточным, чтобы их приструнить. Оставались недовольны роды, принадлежавшие к древней династии Рюриковичей: Мстиславские, Пушкины, Шуйские, Воротынские и другие, и потуги Годунова добиться неограниченной власти окончились тем, что он настроил против себя большинство боярского сословия.
На сторону лжецаревичей переходили и многочисленные мелкие дворяне, нередко разорявшиеся из?за крупных собственников, которые забирали у них крестьян. Несколько военачальников из армии Бориса, плененных мятежниками, были помилованы в обмен на службу Дмитрию. Царские войска, расквартированные в Рыльске, были значительно сильнее войск самозванца, но люди царя не знали, что им придется противостоять мятежникам. Им сообщили, что нужно отразить вылазки польского короля. Лжедмитрию оставалось лишь подтвердить эту версию, отправив к ним поляка, который нарочно сдался в плен и «признался»: да, к Рыльску движутся польские войска численностью 40 тысяч человек. В последовавшем беспорядочном бегстве царская армия оставила врагу оружие, продовольствие, пленных и обширную территорию. Часть командного состава и многие простые солдаты влились в армию Дмитрия. В июне московское население восстало против Федора Годунова, унаследовавшего царский престол от отца. Столица сдалась «сыну Ивана IV».
ЦАРЬ УМЕР. ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЛЖЕЦАРЬ!
Ходили упорные слухи, что Дмитрий жив: характернейшее явление для русской истории, где почти ни один правитель (включая Ленина) не избежал «посмертной» жизни. Чем плотнее атмосфера насилия и тайны окружала кончину царя или царевича, тем упорнее были слухи о его чудесном спасении. Дмитрий погиб насильственной смертью: тело изуродовали так, что лицо было невозможно узнать; труп поволокли на Красную площадь, где над ним еще три дня продолжалось надругательство. На голову лжецаревича надели маску, тело вымазали дегтем. Публичная демонстрация мертвого тела, призванная убедить москвичей, что «царь» убит, произвела обратный эффект. Труп был обезображен до неузнаваемости: никаких доказательств, что он принадлежал свергнутому царю, не существовало. Народ чутко прислушивался к толкам о его спасении. Стали поговаривать о таинственных «явлениях», свидетельствующих о его связи с потусторонними силами, и погребение тела не смогло рассеять сомнения. Пошли слухи о том, что «мать сыра земля» отказалась принимать тело, зная, что это не Лжедмитрий. Отчаявшись, Шуйский приказал сжечь труп самозванца. Тут же распространился слух, что его тело в огне не горит. Смешав пепел с порохом, люди Шуйского зарядили ими пушку и выстрелили в сторону западной границы, откуда явился Дмитрий. Но все без толку. Народ тут же придумал свою версию событий: дегтем тело вымазали якобы для того, чтобы оно лучше сохранилось, а сжечь решили, поскольку бояре поняли, что снова ошиблись.
ФУНКЦИЯ ЛЖЕЦАРЕВИЧЕЙ В НАЧАЛЕ XVII ВЕКА
Отчасти путь Отрепьева, начиная с нищей юности и заканчивая московским престолом, нам известен. Домашний прислужник у Романовых, а затем у князя Черкасского, он принял постриг под именем Григория, а впоследствии сумел войти в окружение патриарха Иова. Позднее он отрекся от духовного сана и поступил на службу к Константину Острожскому, городскому воеводе и непримиримому врагу католиков, чей дом служил пристанищем всем антипапистам, будь то реформаты или кальвинисты, тринитарии или арианцы. Современники рисуют Лжедмитрия человеком пытливого ума и страстным любителем книг. Вероятно, сначала он примкнул к анабаптистам, потом решил отправиться в Гощу, оплот арианства. Там он обучился латинскому и польскому языкам, военному искусству и той веротерпимости, которая будет вызывать такое изумление у московитов. На момент смерти ему было всего двадцать пять лет. Он был человеком сильной воли и до конца сумел сохранять самостоятельность.
В 1607–1610 годах против Василия Шуйского выступил Лжедмитрий II. По некоторым сведениям, до указанных событий он служил учителем у православного священника, который застал его в объятиях своей жены и в наказание велел высечь плетьми. Живя в Стародубе, он первое время выдавал себя за племянника Дмитрия, утверждал, что последний не погиб и что его появление не за горами. Устав от долгих ожиданий, народ возмутился, и чтобы избежать гнева толпы, новый самозванец сам назвался Дмитрием. К Стародубу подтянулись польские, украинские и казачьи войска. Амбиции этого Лжедмитрия не соответствовали его возможностям: он оставался лишь орудием в руках разных группировок, состоявших из казаков, дворян, поляков.
Чуть больше мы знаем о жизни «царевича Петра», признавшегося под пытками, что он Илья Коровин из Мурома. Ребенком потеряв отца и мать, он рано познал нужду, покинул родной город, скитался по берегам Волги и, сделавшись казаком, сумел добиться повышения своего социального статуса. Терские казаки провозгласили его царем, рассудив, что, поднимаясь по Волге под предводительством новоиспеченного наследника, они смогут получить куда больше, чем грабя турецкие суда. Илья бывал в Москве, его городское происхождение, равно как и знание северных городов, снискали ему некоторую популярность и вне казачьей среды. И вот он оказался в роли «царевича Петра» во главе четырехтысячного казачьего войска. Представившись «сыном» царя Федора, он написал своему «дяде» Лжедмитрию, который, в свою очередь, пригласил его в Москву. Но «семье» не суждено было воссоединиться: узнав в пути о падении «дяди», «племянник» остановился в Самаре.
За исключением Лжедмитрия I всех самозванцев в Смутное время ждал быстрый крах. Илейко Муромец сдался Шуйскому, который, не сдержав слова, подверг его жестоким пыткам. Похоже, такой же участи удостоился Лжедмитрий III (некто Исидор из Пскова), попав в руки московской знати. Несколько других претендентов на престол были убиты сподвижниками или соперниками. В 1607–1608 годах ряд царевичей по собственной инициативе или по наущению толпы пытались связать себя с Лжедмитрием II. Последнего они называли своим «дядей», выдавая себя за «сыновей» царя Федора, единокровного брата царевича Дмитрия. Дядя поспешил избавиться от конкурентов, приказав повесить нескольких таких царевичей, от которых до нас дошли лишь имена – Федька, Август и др. Часть кандидатов, в их числе и Лжедмитрий II, были убиты теми же казаками, которые совсем недавно провозглашали их царевичами.
Шаткость положения самозванцев в Смутное время наводит на мысль, что они были не более чем символом, призванным легитимировать массовые движения, участники которых преследовали собственные цели. Если во время похода Отрепьева проявилась индивидуальность характера этого лженаследника, возглавившего крайне социально неоднородную коалицию, то при Лжедмитрии II роль претендента на престол значительно ослабла – и напротив, возросло значение различных сил, вовлеченных в его авантюру. В случае же «царевича Петра» эти силы уже сами диктовали ему свою волю. Быстрый переход от примата роли личности к первичности коллективных действий показывает, что разные слои населения были восприимчивы к чужим мистификациям, но в то же время способны были брать инициативу в свои руки.
КАЗАЧЬЯ ВОЛЬНИЦА
Казаки сыграли решающую роль в трех крупных восстаниях: Лжедмитрия, Разина и Пугачева. Они не были единственной силой, представляющей эти движения, но обеспечили их военной поддержкой, без которой восстания не охватили бы значительную часть территории.
Действия Лжедмитрия I вписались в давнюю традицию участия казаков в династических распрях: уже не один век узурпаторы и самозванцы из их среды оспаривали друг у друга права на молдавский престол. Находясь в зависимости от Османской империи, Молдавское княжество стало ареной столкновений между поляками, турками и казаками. С конца XV и до начала XVII века около двух десятков авантюристов с «легендарными» родословными отметились в борьбе за молдавский престол. Они пользовались поддержкой иностранных дворов и нередко вставали во главе войск, где не последнее место занимали казаки и поляки. В ответ на просьбы Порты оказывать претендентам всяческую поддержку польский двор сообщал великому визирю, что казаки – этот «неуправляемый сброд», по выражению короля Стефана Батория, который никому не хочет подчиняться. Некоторым претендентам удалось-таки взойти на молдавский престол. Местная система престолонаследия благоприятствовала появлению узурпаторов, поскольку не предусматривала права первородства и незаконнорожденные дети тоже могли притязать на трон.
В конце XVI века на южных и западных рубежах и окраинах России бушевали битвы претендентов на местные престолы, а в самой Москве постепенно складывались условия для появления первых лжецаревичей. Когда распространился слух о том, что царевич Дмитрий жив, никого не должно было удивлять, что этот Дмитрий – настоящий или подложный – «объявился» на Украине. Историк Н. И. Костомаров писал, что любой, кто назвался бы на Украине царевичем Дмитрием, мог рассчитывать на поддержку казаков. Лжедмитрий I знал, что делает, избрав Польшу и Украину местом для откровений о своем царском происхождении и сбора армии.
Феномен лжецарей зародился на территории, находящейся на пересечении путей между Османской империей, вассальными ей балканскими княжествами, Польшей и Москвой. На этом перепутье жили казаки – свободные люди, отличавшиеся крайней воинственностью, настоящий «рассадник претендентов на престол», по выражению Николае Йорга.
Смутное время закончилось в 1613 году избранием на царство первого Романова и укреплением трона. Однако это не помешало выходу на сцену новых лжецарей и лжецаревичей, история которых растянулась на века. Не будучи прямым следствием династического кризиса, вызванного смертью царя Федора, и не исчерпав себя с началом новой династии, это явление стало зеркалом самодержавия.
Так что же в системе самодержавного управления сделало принципиально возможными мистификации самозванцев? Что обусловило многократное появление двойников самодержцев? Особенность данного феномена коренится в девиациях царствования Ивана IV. С этих девиаций и нужно начать, ведь если подложный царь – противоположность и оборотная сторона царя настоящего, это не может не быть связано с той инверсией норм, которой ознаменовалось установление самодержавия и которое предшествовало появлению самозванчества.
Глава II. САМОДЕРЖАВНАЯ ВЛАСТЬ: ИНВЕРСИЯ ЗНАКОВ, НОРМ И ЦЕННОСТЕЙ
[На Западе] король оставался королем, а пастырь – пастырем. Пастырь оставался человеком, осуществляющим мистическую власть, король – тем, кто осуществлял власть имперскую. <…> Этот водораздел – серьезная историческая проблема, а лично для меня – загадка <…>. Мне представляется, что если мы бросим взгляд на восточное христианство, то увидим здесь совсем другие процессы и другой тип развития; гораздо большее взаимопроникновение обеих властей, быть может, даже утрату самобытности каждой из них.
Мишель Фуко. Лекция 15 февраля 1978 года
Как явствует из эпиграфа, Фуко видит загадку именно в западной цивилизации. Отвергая привычное представление об очевидности различия между светской и духовной властью, Фуко применяет прием остранения в отношении западной истории, чтобы сделать ее более понятной. Впрочем, попытка осмыслить, как на русской почве соотносится власть над душами, с одной стороны, и власть над телами и вещами – с другой, восходит к западной традиции. Русская политическая теология, вернее, то, что перешло из православного богословия в структурную идентичность концепции самодержавного правления, по-настоящему самобытно. Объект действий и устремлений этой идеологии один – спасение. Мистическое и имперское сливаются в ней воедино. Через эту самобытность мы, может быть, лучше поймем «загадку» двух властей на Западе.
КАК РЕКОНСТРУИРОВАТЬ МИР, КАНУВШИЙ В НЕБЫТИЕ?
Чтобы разобраться в стиле правления Ивана IV, нужно отбросить мысль об обособленности политической деятельности от религии и права. Юридические процедуры опирались не на правовую норму как таковую, но на веру, то есть желание уловить и понять Божью волю. Как пишет Б. А. Успенский, между правом, верой и моралью не было четкой границы, то есть право не обладало особым статусом, считалось не сводом правил, основанных на консенсусе, но частью вселенского порядка, установленного Богом. То же соображение следует применить и к политике, которую вобрала в себя религия. Дениэл Роуленд показал, что летописи представляют советника монарха ветхозаветным пророком, апеллируя к предсказаниям, морали, религии – только не к политике. Современные историки и лингвисты силятся воссоздать религиозный и символический контекст, в котором самые эксцентричные, на первый взгляд, деяния царя получали бы рациональное объяснение. В своей блестящей работе – герменевтическом исследовании языка российского монарха и элит до XVIII века – А. Л. Юрганов рассмотрел весь комплекс отношений между царем и его подданными в рамках религиозного поля: претендуя на роль исполнителя воли Бога, царь требовал для себя безграничной власти для наказания грешников и установления истинного богопочитания, дабы спасти свою душу и души грешников, которых он обрекал на смерть. Подобный подход позволяет увидеть смысл в систематической замене знаков на противоположные; смысл, недоступный пониманию современного человека.
ИНВЕРСИЯ ЗНАКОВ
Иван IV разработал целую стратегию переворачивания. В итоге граница между истинным и ложным стала трудноразличимой. Иван считал себя единственным, кому позволено так поступать, но, как и большинство других властителей, не подозревал, что лишится этой монополии: во многом благодаря ему «изнаночный» мир стал реальностью, в которой главную роль играл народ.
Трон. В 1575 году Иван разделил Московию на две части, оставив престол Симеону Бекбулатовичу, объявленному царем и великим князем. То, что Москва утвердилась в качестве главного русского княжества в ходе борьбы с татаро-монголами, не помешало первому московскому царю возвести на русский престол правнука Ахмата, хана Золотой орды, лишь за три года до этого перешедшего в православие. Симеон оставался на русском троне около года, и когда Иван решил возвратиться на царство, он сопроводил уход Симеона всеми возможными почестями, включая исключительное право на владение престижным Тверским княжеством.
Самодержавие. Интронизация Симеона является примером тройной инверсии нормы. Во времена татаро-монгольского ига ярлык на великое княжение московские князья получали от ордынского хана. Теперь же, напротив, русский властитель назначил великим князем татарина. Вспомним к тому же о послании ростовского архиепископа Вассиана Рыло, отправленном в 1480 году деду Ивана Грозного Ивану III, где обосновывается превосходство его, «христианского царя», над монгольским ханом, который не был поставлен Богом, но «самому называющуся царю». К Симеону Бекбулатовичу не только перешел по наследству титул монгольского «царя», он был ни больше ни меньше внуком хана, о котором говорил Вассиан Рыло. Впрочем, для Ивана IV тогда остро стоял вопрос об обосновании своего царского сана, и он пытался возвести его на обломках византийской и монгольской легитимности. И наконец, несмотря на ликвидацию последних уделов, Иван, вернувшись к власти, восстановил Тверское княжество, чтобы одарить им Симеона.
Террор. В 1565 году царь разделил страну на две половины: опричнину, находившуюся под его прямой властью, и земщину, подчинявшуюся боярам, которых назначал он сам. Было разделено и население: те, кому не посчастливилось войти в состав опричнины, должны были оставить свои земли и имущество и переместиться на территорию земщины. Даже Москву поделили на две части. С 1565?го по 1572?й, год запрета опричнины и отмены раздела, страна перенесла несколько волн жесточайшего террора, развязанного царем. В 1575 году Иван снова разделил Московию надвое, но та часть, которая оставалась под его властью, отныне стала называться двором, тогда как земщина была отдана в распоряжение царя Симеона Бекбулатовича. Восстановление опричнины под названием «двор» и возведение на престол Симеона являют собой два события, по сути составляющих одно целое: этим актом Иван связал насилие, олицетворяемое опричниной, с переворачиванием норм, воплотившемся в интронизации Симеона. Смысл того и другого явления можно понять лишь переместившись в плоскость религии, одержимой одной мыслью – мыслью о Страшном суде.
В монастыре, расположенном в Александровской слободе, царь и его опричники облачались в одежду монахов и называли друг друга братьями. Они носили черные монашеские одеяния и пасторские посохи, но при этом были вооружены. Царь служил игуменом, Малюта Скуратов, один из самых жестоких предводителей опричников, – пономарем; все соблюдали монастырский устав: часы, службы, запрет на хождения по кельям. Этот ритм время от времени прерывался на несколько часов, в течение которых лжемонахи во главе с Иваном IV мучили и казнили своих жертв, а также устраивали пиры, где, надев маски, предавались разгулу. Князь Михаил Репнин осмелился заметить, что ношение личин противоречит церковным правилам, и бросил на землю маску, которую царь велел ему надеть. Через несколько дней он был убит опричниками прямо у алтаря во время чтения Евангелия. Царь словно стремился предстать антиподом праведного слуги Господа, каким ему полагалось быть: он плясал, носил личину, наряжался монахом, проливал кровь в храме, называл свои уделы и своих подданных богомерзкими именами и придавал им богопротивный вид. Князь Курбский, бежавший в Польшу, писал, что Иван «самого Диявола волю исполнил <…> избравши себе пространны Антихристов путь». Противники Ивана, а позднее – некоторые авторы, связанные с Церковью, обыгрывали значение слов, введенных в обиход царем, в первую очередь «опричнины», уподобляя слуг Ивана IV служителям дьявола. Попытка связать опричников с воителями сатаны (кромешниками) была не просто игрой слов, вдохновленной одинаковым значением их корней. Она возвещала о переворачивании норм царем, который сделал все, чтобы его действия невозможно было истолковать иначе. В начале XVII века дьяк Иван Тимофеев, описывая по заказу Церкви события последних десятилетий, писал, что Иван Грозный дал своим воинам «подобные тьме знаки <…>; всех своих воинов он во всем уподобил бесоподобным слугам». Изобретенное Иваном слово «опричник» транслировало тот же смысл, что и слово «инок» (ср.: опричь, иначе). С их помощью он намеревался очистить подданных и превратить их в мучеников за веру, открыв им, что они – избранный народ. Насилие было важным элементом движения к новому Иерусалиму, что не исключало других его аспектов: террор мог использоваться для экспроприации земель у бояр и монастырей, рационализации работы правительственного аппарата, ликвидации многих аристократических родов. Царь придумал разветвленную систему символов, призванную представить опричников в роли Божьего воинства, резко противопоставленного всему остальному грешному населению. Митрополит, возглавивший процессию, которая пришла молить Ивана Грозного о возвращении на трон, обратился к нему со словом «святитель», как принято было называть епископов, что фактически означало признание царя пастырем и высшим руководителем Церкви.
Однако в 1571 году идея опричнины потерпела фиаско: некрещеные варвары, крымские татары, совершили набег на Русь и разграбили Москву. Это было воспринято как Божья кара, вызванная неспособностью опричников очистить от скверны русскую землю и самих себя. Раз опричники не смогли помешать татарам разорить Москву, Иван Грозный возвел на московский престол татарина Симеона и возродил опричнину, но под новым именем – «двор». Новый раздел Московии и возвышение Симеона включаются в контекст спасительной миссии царя, какой ее видел Иван Грозный, и это находит отражение в источниках.
ЦАРЬ И ЮРОДИВЫЙ
Но что было такого в религии, определявшей мировоззрение царя, что позволяло ему преступать заповеди Церкви? Чтобы придать сакральный характер богохульству, пишет Присцилла Хант, царь должен был освятить творимое им насилие, то есть придать ему вид, который бы полностью переворачивал представления о нем непосвященных. Речь шла не о простой трансгрессии: Иван считал себя непосредственно связанным с Богом, а всех других числил грешниками. Следовательно, обычные люди могли судить о его действиях лишь по их оборотной стороне. В восточном христианстве существовал образ, в который подобные действия и мысли вполне укладывались: поступки царя перестают казаться святотатством, если рассматривать их через призму юродства во Христе, а самого Ивана считать юродивым.
Иван Грозный не раз отождествлял себя с представителем этой крайней формы аскезы, характерной для восточного христианства, формы, где все действия проходят под знаком переворачивания норм. Юродивые занимаются самоуничижением, прикидываются дурачками, отказываются от участия в жизни общества и от земных благ. Взамен они могут, не боясь последствий, хулить существующие порядки и государственных мужей и изобличать произвол властей предержащих. В Москве юродство достигло апогея в XVI веке; по мнению отцов Церкви, оно относилось к числу явлений, свидетельствующих о превосходстве веры, которая одна может открыть путь к божественной истине. Неспособный постичь откровение разум обречен видеть в юродивых лишь внешнее: нелогичное поведение, одержимость бесами, нарушение норм, установленных Церковью, скандалы, которые они учиняли в Божьих храмах, и смех, бесовский по сути, который они вызывали своим видом. Сплошные святотатства, если судить о них с рациональной точки зрения. Но что бы ни делали юродивые – расхаживали по улицам голыми, оскорбляли прохожих, швыряли камни в церковь или выбрасывали из окна вино, которым их одарил царь, – каждый раз они, по общему мнению, изобличали грешника, совершали шаг к искуплению души, изгоняли бесов, приблизившихся к Божьему храму, тушили пожары. Юродивые действовали через отрицание, уча добродетели через отвращение к жизни. Раз люди приписывали их поступкам такой смысл, значит, верили, что через «перевернутые» знаки можно обрести Божественную истину. В русской традиции юродивыми становятся не по собственной воле, но по воле Господа. Их поведение олицетворяет идею предопределенности. В агиографии юродивых сравнивают с Иисусом Христом.
Тридцать шесть юродивых были причислены к лику святых (четверо в XIV веке, одиннадцать – в XV, четырнадцать – в XVI, семь – в XVIII веке). В истории русской мирской святости великие князья отходят в тень перед юродивыми – так же, как в политической истории той эпохи они уступают место царям. Связь между юродивыми и царями была тогда вполне наглядной: у последних Рюриковичей и первых Романовых был свой юродивый, живший с ними в дворцовых палатах. Эта нарочитая, выставляемая напоказ близость монарха с юродивым восходит к очень древнему культурному архетипу – отождествлению царя с изгоем. «Игра в царя», отождествление первого человека с последним, представление о взаимозаменяемости их мест – очень распространенная в древней Руси концепция, чьи отзвуки можно найти в литературном сюжете о том, как царь лишается всего, оставшись нагим и нищим, подобно юродивому, а потом возвращает себе власть. О том же свидетельствует и агиографическая литература, где один юродивый меняется местами с Иваном Грозным, а другому в видении мнится, что он пребывает в раю, облаченный в царскую одежду. Когда в 1570 году Иван IV обрушил свой гнев на новгородцев, от подобных действий его предостерег юродивый, тем самым добившись прекращения кровопролития. Вслед за этим царь предпринял поход против Пскова, еще одного города, обвиненного в измене, и его спасение традиция тоже приписывает вмешательству юродивого, Николы Салоса. Если верить немецким наемникам, служившим в опричном войске, после увещевания Николы царь ушел смущенный и пристыженный.
В 1573 году Иван написал письмо в Кирилло-Белозерский монастырь, настоятель которого просил царя рассудить спор, разделивший монахов на две партии. В своем ответе царь, сославшись на апостола Павла, объявил, что уподобится юродивому и будет говорить не как господин, имеющий над ними власть, но как раб, подчиняющийся их воле. В первом послании коринфянам (1?е Кор. 4:9–13) Павел, размышляя о братоубийственных распрях среди членов Коринфской церкви, превозносил свою слабость и отрешенность от мира, дабы преподать миру свой урок: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти <…>. Мы безумны Христа ради». Традиционно именно в этом отрывке видят обоснование юродства. Иван Грозный, новый апостол Павел, пытался обосновать свое право быть юродивым.
В 1570 году появилось сочинение Грозного, подписанное его настоящим именем: «Ответ царя Яну Роките». Через несколько лет он выпустил «Послание к неизвестному против лютеров». На этот раз он подписался Парфением Уродивым, псевдонимом, полном символического смысла: «уродивый» – старинная форма слова «юродивый». Этот псевдоним сам по себе был объяснением, которое царь давал собственному поведению. Его бесчисленные браки могли показаться святотатством только со стороны: если он вел себя подобным образом, то только потому, что его действия были продиктованы святостью. Впрочем, и сам брак мог иметь последствия только для других: разве он сам не оставался целомудренным? Ведь личное имя Парфений в псевдониме, выбранном Грозным, представляет собой славянскую форму греческого слова parthenikоs, означающего «девственник». Христианские мыслители еще с античных времен считали целомудрие мостом, соединяющим небо и землю: parthenia («девственность») напоминала о святой Фекле, помогала человеку приблизиться к божественному, ибо сам термин происходил от слов para to theion («рядом с Богом»). В византийской традиции, продолжательницей которой считала себя Москва, бытовало представление о двух телах императора, причем целомудрие соотносилось именно со священным телом монарха. Попытка распространить целомудрие также и на брачную жизнь царя представляла концепцию власти, согласно которой у властителя вообще нет человеческого тела.
Опричники были одновременно и монахами, и воителями юродства, что давало им право преступать закон. Но даже если крайности правления Грозного и были чем-то из ряда вон выходящим, сближение царя с юродивым стало в России XVI–XVII веков общим местом. Взаимозаменяемость их ролей была возможна, и, самое главное, это было известно.
СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ЦАРЯ
Переворачивание норм нужно было производить публично, на виду у подданных. Побывав на пиру, устроенном новгородским архиепископом Пименом, дабы смягчить гнев царя, Иван Грозный приказал ему снять с себя тиару и священнические одежды и лишил его сана архиепископа, сказав: «Тебе не подобает быть епископом, а скорее скоморохом. Поэтому я хочу дать тебе в супружество жену». Он дал ему в руки волынку и бубны, велел привести кобылу и сказал бывшему архиепископу: «Получи вот эту жену, влезай на нее сейчас, оседлай и отправляйся в Московию и запиши свое имя в списке скоморохов».
Здесь решение царя передано на языке мира, вывернутого наизнанку: в качестве кары выступает обратное переодевание (на пирах в епископскую одежду обряжались миряне), что отнюдь не смягчает суровости наказания – скорее наоборот. Царь делал свои решения понятными для наблюдателей, используя известный всем символический язык переворачивания норм. Он ритуализировал свои публичные действия и общался с народом без посредников. Через несколько десятилетий Иван Тимофеев, описывая «подобные тьме знаки», коими Грозный отметил своих опричников, и вспоминая об ужасе, который они внушали, подчеркивал, что практика переворачивания норм свидетельствовала о «природе» царского произвола, осуществлявшегося так, чтобы его суть была понятна каждому: что для других считалось бы святотатством, дозволено царю. Отождествление последнего с юродивым транслировало тот же посыл: царь может быть лишь объектом веры, недоступной разуму.
Иван придумывает язык, который понятен всем, но использование которого оставалось его исключительным правом, поскольку только он мог определять значение каждого знака.
У ИСТОКОВ ЦАРСКОГО ТИТУЛА
