Корделаки

– А, давайте, корнет! – граф понял, что, оставшись внизу один, он батюшку не подсадит. – Поможем святому отцу? Если уж он пролезет, то и все пройдут!

Отец Амвросий перекрестился и, став на плечи молодых людей, вдруг неожиданно легко подтянулся на руках и вскоре скрылся из виду.

– Давай барышень, мужики! – в отдушину просунулась его могучая рука.

Первой, как пушинку, он поднял Полину Андреевну. Туреева уже взяла его за руку, когда прямо в глаза ей посыпались пыль и труха, потом рука батюшки ослабла, и раздался тихий стон. Последнее, что они все услышали, это был сдавленный крик Полины Андреевны, и в этот момент свет померк. Корнет, встав на плечи графа, не смог сдвинуть с места вновь возникшее препятствие, лишь определил на ощупь, что это какие-то доски.

– Не пойму, – сказал он в темноте, спрыгнув на пол. – Что-то полукруглое. Может быть – днище лодки?

– Если в неё навалили груз, то для нас это…

– Конец? – снова совершенно спокойно спросила баронесса, уже чувствуя доходящий сюда из подземного коридора запах дыма.

* * *

Отец Амвросий открыл глаза и увидел божью благодать – по голубому небу медленно двигались облака, похожие на заморские ладьи или невиданных животных. Где-то рядом раздавались редкие всплески воды. Так лежал бы и лежал… Так смотрел бы и смотрел… Он понял, что голова его покоится на чем-то тёплом и мягком, а ко лбу приложено, наоборот, что-то блаженно прохладное. И пахнет мхом. И ангелы тут почему-то не поют, а бормочут непонятное. Он чуть повернул голову, которая отозвалась молнией боли, и увидел склонившуюся над ним старуху с длинными прядями седых волос, на своём языке тихо повторяющую какие-то заклинания.

– Ты смерть моя? – со смиренной улыбкой спросил батюшка.

– Это ты один выпил? – спросила в ответ смерть и кивнула на огромную бочку, лежащую на боку рядом.

Батюшка сел, приложил руку к гудящей голове и понял, что у виска она вся липкая и в чём-то вымазанная, потом ткнул кулаком в бочку и начал что-то припоминать.

– Тяжёлая. Так она наполовину полная! – сказал он старухе, и та снова что-то пробормотала себе под нос на своем языке. – Да ты ведьма! – возопил святой отец. – Изыди! Замолчи!

– Тьфу, дурень, – ласково отвечала смерть. – Молись своему богу на каком хочешь языке, а мне не мешай. Встать можешь? Сто лет не ходила я на остров. И ещё сто не приду. Но негоже, чтобы в день свадьбы проливалась кровь. А уж, если так суждено, то пусть это будет кровь врагов, а не друзей.

И тут батюшка вспомнил всё.

– Где она? – спросил он у ведьмы.

– Увезли голубку, – отвечала та. – Дай хоть на мужа-то её глянуть? Пусть он поторопится!

Батюшка, не без помощи старухи, откатил бочку от отдушины, и пленники выбрались на воздух. Поняв, что Полину Андреевну похитили люди барона, мужчины переглянулись и метнулись к конюшням.

– Я с вами! – попыталась встрять баронесса.

– Нет! – так же на ходу крикнул ей и Корделаки.

– Что значит…

– Я сказал – нет! – Корделаки был сейчас собран и зол. – Батюшка, в седло сможешь сесть?

– Так умыться бы только! – потёр тот окровавленный лоб.

– Вот и славно! – граф и корнет уже сидели верхом. – Возьми с собой баронессу, чтобы тут дел не наделала! Да она и свидетель, подтвердит – и скачите к уряднику! Второй раз нельзя пускать всё на самотёк. И сразу в дом барона, а мы попробуем продержаться там час-другой. Гони!

Старуха, оставшись одна, посмотрела вслед умчавшимся всадникам, перешла мост и быстрым шагом удалилась в чащу.

Через четверть часа безумной гонки, друзья влетели в распахнутые настежь ворота барона. Они попали в дом через незапертый парадный вход, но тут всё сразу стало гораздо хуже – их встретили вооружённые слуги и пришлось сражаться.

– Как думаешь, граф? Надо прорываться наверх? – спросил в пылу схватки перешедший на «ты» корнет.

– Думаю, нет! – отвечал ему Корделаки, отбрасывая нападавших. – Лаборатория! Угадал?

Один из слуг, уже тяжело раненный, лёжа на полу потянулся в направлении массивной дубовой двери, чем невольно подсказал ответ.

– Ломай! – крикнул корнет графу, и они вдвоём взяли деревянную лавку как таран. Дерево билось о дерево, когда у себя за спиной они услыхали зловещий голос – по лестнице спускался хозяин дома, держа в руках кинжал с изображением волка на рукоятке.

– Вы украли у меня будущее! Вы украли у меня невесту! Канцлер отказал мне, дав ясно понять, что ни в каких выборах я участвовать не буду, – тут барон захохотал как безумный. – И теперь я гол, мне даже не на что купить дров, чтобы зимой протопить этот дом! Пендоцкий, где ты? «Заплати больше! Ты победишь!» Это благодаря твоим советам я отдал последнее! Выходи, оставь её в покое, она сама сдохнет через пару дней.

– Это вы, сударь, украли у меня мою законную супругу! – твёрдым металлическим голосом произнёс внезапно повзрослевший корнет и сделал несколько шагов навстречу барону. – Она чиста пред вами и слово своё сдержала. Это вы – бесчестный негодяй, и я не позволю…

– Дуэль? – снова захохотал барон, не выпуская кинжала из рук. – Пусть будет дуэль. Поиграем в благородство! Я зарублю тебя, щенок!

И он снял со стены саблю.

– Я принимаю ваш вызов! – корнет щёлкнул каблуками и склонил голову. – Граф! Прошу оказать мне честь быть моим секундантом!

– Уж не надеетесь ли вы отделаться ролью благодушного наблюдателя, сударь? – злорадствовал барон в сторону Корделаки. – Мой секундант, ха-ха-ха, не даст вам стоять в сторонке. Пендоцкий! Выходи уже, надо убрать тут кое-кого с дороги!

Дубовая дверь за спиной графа приоткрылась, и на пороге появился мрачный доктор. Оглянувшись, граф заметил лежащую недвижно на каменном полу лаборатории фигуру в подвенечном платье, и ринулся туда, сметая Пендоцкого внутрь. Они скрестили сабли. Завязались сразу два боя. У барона было выигрышное положение, и он теснил корнета. В танце поединка они медленно приближались ко входу в комнату, всю заставленную колбами и ретортами и залитую светом из огромных, до потолка окон. Послышался слабый стон, и друзья поняли, что Полина Андреевна пока жива. Бой продолжился с возросшей с их стороны силой, и теперь было не понятно, каким может стать его исход.

Но вот удача, видимо, стала отворачиваться от них. Корнет был уже трижды ранен и терял силы на глазах. Тут и Пендоцкому удался наконец один выпад, и граф почувствовал резкую боль в правом боку. Ерунда! Но вот корнет поскользнулся на собственной крови и припал на колено. И секундного замешательства хватило на то, чтобы барон из коридора заскочил в лабораторию, перешагнув через раненого противника, и захлопнул за собой дверь. Граф оказался один против двоих.

Посчитав барона наиболее опасным из двух соперников, Корделаки все силы бросил на него. Прижатый к стене, он тем не менее дважды доставал Качинского и теперь видел явные следы крови у того на камзоле. Но не стоило забывать и про Пендоцкого. Повернувшись к нему, граф отбил боковую атаку и тут увидел, что барон подхватил с пола бесчувственную барышню, протащил её через всю комнату и теперь открывает окно, чтобы бежать с ней снова. Корделаки собрал последние силы и, одним ударом отбросив Пендоцкого на пару шагов, метнулся за ними. Зазвенели посыпавшиеся стёкла, но он не успел.

Барон стоял в полный рост в проёме окна и держал девушку за волосы, как добычу.

– Лучше я разобьюсь вместе с ней о камни двора, но никому из вас она не достанется! – прокричал он напоследок срывающимся голосом, и тут раздался выстрел.

Граф бросился и успел обхватить Полину Андреевну. Она вскрикнула от боли и осталась в руках графа, а барон выпал из окна наружу, зажав в руке клок белокурых локонов. Корделаки бережно опустил девушку обратно на землю и обернулся к оставшемуся врагу. Пендоцкий правильно оценил ситуацию и закричал: «Я сдаюсь! Помилуйте!». Но, как только граф выдохнул и опустил саблю, доктор схватил свою и раскроил стоящий рядом с ним сосуд, в котором, по всей вероятности, и находились запасы вероломного питья для Полины Андреевны – всё пролилось на пол вперемешку с осколками. Тут же Пендоцкий отбросил своё оружие.

– Три дня! – хихикал Пендоцкий. – Не более, чем через три дня вы всё равно будете её хоронить, любезные паны. А меня вы не тронете, вы благородные паны, вы рук не запачкаете убийством. Сдаюсь на милость государя. Арестуйте меня!

У графа не было больше сил даже разозлиться. Он подхватил девушку, и, не замечая, что шлейф её белого платья волочится по земле, побрёл к закрытой двери в коридор. Открыв её, он увидел распростертого на полу корнета и положил его жену рядом с ним. Сам он сел рядом и прислонился спиной к стене. Во дворе послышался топот всадников и возгласы распоряжений, отдаваемые властным голосом. Видимо, это только что прискакал отряд урядника.

«Так кто же тогда стрелял?» – устало подумал граф и закрыл глаза. Тут с улицы стали вбегать люди, среди них была и баронесса. Увидев распростёртые на полу тела, она прикусила кулачок, чтобы не закричать, но тут заметила графа. Она бросилась к нему, вдруг остановилась, замерла, и видимо, впервые ей изменила выдержка – губы стали кривиться и дрожать, она готова была разрыдаться и только прошептала:

– Живой… – и снова посмотрела на недвижимую пару.

Полина Андреевна была бледнее обычного, а белоснежная рубашка корнета вся испачкана в крови. Баронесса подняла уже наполненные слезами глаза на сидящего у стены Корделаки.

– Живые, живые, – прохрипел он и распустил воротник, так как дышать отчего-то было трудно.

Баронесса ничего не ответила, а только тоже сползла на пол у противоположной стены.

* * *

Одинокая карета въезжала под шлагбаум заставы Санкт-Петербурга слякотными осенними сумерками. Шёл мокрый снег вперемешку с дождём, превращаясь в колючую кашу, а ветер бросал всё это в лицо любому, кто осмеливался открыто выйти под разъярённое небо. Баронесса сжалилась над всадником, и уже часа два, как граф был удостоен места рядом с ней в карете. Итальянец ускакал сразу же, в день событий, как только добрался до своей лошади. Корнет и его молодая супруга остались в замке на озере. Они оба были ещё очень слабы для такой долгой дороги. А баронесса отчего-то настаивала на своём скорейшем возвращении домой. Граф взялся сопровождать её. Несмотря на то, что в поездке все недоразумения между Туреевой и Корделаки вроде бы благополучно разрешились, былой шутливой лёгкости в их разговорах не осталось и в помине.

– Как ваша рана, граф? – нарушила долгое молчание баронесса.

– Ноет, – с укоризной в голосе отвечал граф, как если бы в этом была виновата его собеседница. – Вы задали мне этот вопрос уже столько раз, дорогая баронесса, что слова «пустяки», «ерунда», «не стоит внимания» и им подобные в моём лексиконе иссякли! И мне даже кажется, что рана и затянулась так быстро, чтобы не дать вам больше повода упоминать о ней.

– Я рада, – спокойно произнесла Туреева.

– Чему? – Корделаки посмотрел на её профиль. – Тому, что ваши вопросы выводят меня из себя, вместо того, чтобы успокаивать?

– Мне дела нет до вашего спокойствия. Вы нужны мне не спокойным, а здоровым! – Она смотрела в окошечко кареты, за которым была непроглядная мгла. – Так не всё ли равно, что именно этому способствует?

– Я нужен вам? Я не ослышался? – граф продолжал ехидствовать, ни на секунду не теряя бдительность в пикировке с таким умелым соперником.

– Конечно, дорогой граф! – тут баронесса повернулась к нему, бесстрашно посмотрев в лицо, но говорила вовсе без улыбки. – И государю, и мне, и всей России. Вы и ваше оружие. Вы и ваша защита. Вы и…

– Как ты вымотала меня своей холодностью!

Графу вдруг изменила его выдержка и он, обхватив баронессу за талию, со всей страстью прижал к себе и стал целовать дерзко, с силой, как будто наказывая за что-то. Распалённый и уже плохо соображающий, он всё-таки понял, что ему отвечают, и успел удивиться, ожидая разумом совсем иного. Но никто не хлопнул ему по щеке, никто не попытался освободиться из грубых объятий, и граф, ослабив хватку, стал делать всё нежнее и мягче. Пахло мокрыми перьями или мехом – то ли от воротника, то ли от шляпки… Все эти бабские штучки вместе с её выбивающимися растрёпанными волосами неимоверно мешали ему касаться её кожи, ощущать её вкус на своих губах, быть к ней ещё ближе. И он ладонью стал освобождать её лицо от всяких помех и прижимал к себе теперь легко, лишь придерживая еле заметно. Тут она вырвалась и сев прямо стала поправлять всё нарушенное им.

– Граф, ну, вы и мужлан, право! Что за уланские выходки! – создавалось впечатление, что сейчас самое важное из произошедшего – это её испорченная шляпка. – Вы всё помяли! Солдафон.

– Мария! Посмотри на меня! – граф был почти груб. – Ты хоть понимаешь, что вот сейчас мы подъедем к моему дому, я выйду, и снова не буду знать, что ты себе придумаешь после! На что обидишься или разозлишься? Позовёшь или не пустишь? Увижу я тебя или нет, а если да, то через сколько сотен лет!

– Да, граф, уж скорей бы мы приехали! – баронесса судорожно пыталась восстановить порядок на голове, но только оторвала ленту, безвольно опустила руки, а после и вовсе сняла теперь уж совсем разорённый головной убор.

– Замуж за меня пойдёшь? – устало спросил граф, разглядывая обивку кареты. – Я хоть буду знать, что ты где-то недалеко и вот-вот найдёшься. А то сил моих больше нет! Ну что ты её мусолишь? Выбрось!

– Граф, а скажите какую-нибудь пошлость, как вы умеете? – Туреева послушно кинула шляпку на пол кареты. – Ну, например, «да куплю я тебе новую!»

Граф устало вздохнул. Тут колеса застучали по брусчатке двора и раздались оклики за окном.

– Выходи! – сказал ей граф, как непослушному ребёнку и подал руку. – Хоть обсохнешь, а потом домой поедешь. Прошу вас, баронесса!

Они увидели, как на первом этаже загорелись светом окна, навстречу им распахнулись двери, везде ощущалось какое-то движение и суета. Графа не ждали, но были ему очень рады.

– Ах ты, господи! – дворецкий был при полном параде, но со слегка заспанными глазами, видимо, дремал на посту. – Ваше сиятельство! На ночь глядя, а домой! Вот радость! Наконец-то. А мы уж заждались. Добро пожаловать! Сударыня! Проходите, проходите! Изволите чего, барин?

– Да промёрзли мы до костей, голубчик! – граф скинул плащ на руки подошедшему лакею. – Может быть, пунш велишь соорудить? Или нет. Лучше грогу!

– Да куда ж грогу-то… Ром ведь, чай не матросы. Дама всё-таки в доме! – дворецкий потупил взор. – А я велю вина подогреть! Самое оно будет!

– Ну, распоряжайся, голубчик, тебе виднее. Прошу вас, баронесса.

Они поднялись во второй этаж. Туреева на ходу сняла перчатки и стала потирать озябшие руки.

– Ваши слуги как будто смущены моим посещением, граф? – она оглянулась на Корделаки. – В прошлый визит я этого не заметила. Хотя я и не видела почти никого из них в тот раз. Как это странно.

– И в этот раз вряд ли увидите, – граф сделал приглашающий жест. – Располагайтесь! Вы, баронесса, первая женщина, переступившая этот порог за много лет. И не зная, как вести себя с вами, дворецкий велел никому не покидать нижнего этажа во время вашего пребывания тут, я у него после спрашивал. Они явятся только на звонок вызова.

– Вы шутите, граф? – Туреева всё ещё ёжилась от холода влажной одежды.

– Нисколько, – Корделаки улыбнулся гостье. – И в доказательство того, мне придётся разводить огонь в камине самому.

Граф колдовал с дровами и кочергой, усилия его быстро увенчались успехом и, присев на корточки, он стал наблюдать за языками пламени, скользящими по сухим поленьям и выжимающими из них слёзы смолы. Слышно было лишь лёгкое потрескивание, а шагов по ковру он вовсе не заметил. Рука баронессы опустилась ему на волосы и, скользнув холодной змеёй, забралась по шее за воротник.

Дворецкий графа лично вызвался отнести поднос с подогретым вином наверх. Он аккуратно поднимался по ступенькам, стараясь не расплескать его, когда услышал шум падающих предметов и бьющегося фарфора. В первый миг он напугался, поняв, что кто-то, задевая мебель, движется по комнате, сметая всё на своем пути, и заподозрив, что в дом проник посторонний. Но после различил лёгкий стон страсти, многозначительно ухмыльнулся и, стараясь не издать ни звука, пристроил поднос прямо на поручнях. Он развернулся и на цыпочках поспешил вниз по лестнице.

* * *

Граф проснулся, но глаз не открывал. По всему телу разливалась блаженная нега, он помнил всё и только оттягивал момент, когда надо будет посмотреть друг другу в глаза, опасаясь в этот раз не за себя – довольная улыбка уже расплывалась по его счастливому лицу. Но вдруг именно она пожалеет о произошедшем, а он сразу поймёт это по её выражению глаз? Нет, хватит трусить! Пора!

Он, так и улыбаясь, посмотрел на подушку рядом с собой, и улыбка медленно стала затухать. Место рядом с ним пустовало. Одеяло было откинуто, простыни смяты, но ни вещей баронессы, ни её самой в обозримом пространстве не наблюдалось. Корделаки присел на постели. Через пару минут абсолютной тишины позвонил. Ещё через какое-то время послышались торопливые шаги, и в дверь сначала осторожно заглянул, а после и вошёл его камердинер.

– Чего изволит ваше сиятельство? – спросил тот, глядя не на смятую постель, а внимательно изучая пейзаж в раме, висящий тут испокон веку.

– Халат. Умываться. – Уже стоя в накинутом на исподнее халате, барин осторожно спросил: – А из дома кто-нибудь выходил?

– Никак нет, – подбирая с пола разбросанные вещи барина, ответствовал слуга. – Мы бы знали.

– А где же тогда… У меня гостья, где она?

– Никак не можем знать, барин! Никто ни ногой сюда. Как есть с вечера всё, так и… Помилуйте, барин!

– Хорошо, ступай, – и граф отпустил уже полностью пунцового камердинера.

Оставшись один, он снова присел на постель и прислушался. Потом встал и приоткрыл дверь смежного кабинета, выполнявшего роль уборной и гардеробной. Там было пусто. Граф вышел в коридор и стал методично обходить весь второй этаж. Комнату за комнатой, кабинет за кабинетом. В библиотеке он обнаружил высокую стремянку, приставленную к стеллажам, ворох добытых с её помощью томов прямо на полу, а на рекамье[15] – уснувшую баронессу с открытой книжкой в руках. Он сел на ковёр рядом с ней и погладив её по рыжей рассыпавшейся по плечам шевелюре, прошептал:

– Мария. Просыпайся. Ты опять от меня ускользнула?

– Ты сам обещал… – сквозь сон пробормотала она.

– Всё, что обещал – всё сделаю. Чего ты желаешь, мой ангел? – он гладил её по волосам, а они выскальзывали у него из-под пальцев и упрямо заворачивались обратно в непослушные спирали.

– Ты обещал! – теперь она проснулась окончательно и смотрела на него в упор, а он потянулся поцеловать её. – Ты обещал показать мне свою хвалёную библиотеку, а в тот раз демонстрировал только свои мальчишечьи игрушки – коллекции да шпаги! Я решила взглянуть на неё сама, вдруг другого случая больше не представится?

– У тебя теперь этих случаев будет – каждый день! Хочешь, хоть поселись в этой комнате. Будь только любезна приходить ночевать в нашу спальню, – и он потерся носом об её ухо.

– В «нашу»? – откинулась баронесса на спину, отдалившись от его лица, чуть скривив губу в ухмылке.

– Ты же теперь моя жена? – строго спросил граф безо всяких шуток.

– А напомните-ка мне, граф, когда это я давала вам на это согласие? При каких обстоятельствах? – она прижала пальцы одной руки ко лбу, как бы припоминая упущенное. – Или вы решили, что у вас теперь есть какие-то права на меня? Я ваша собственность, граф?

Граф спрятал лицо в её волосы и оттуда сдавленно и тихо смеялся.

– Ты неисправима! Сдаюсь! Коленопреклоненно жду вашего решения, дорогая баронесса! Скажи лучше, что ты читала, пока мы снова не поругались? – Она показала ему обложку, лежащей у неё на коленях книги. – «Лучшие зодчие Российской империи», вот уж ни за что бы не угадал, право! Я бы скорей подумал, что ты выбрала какой-нибудь роман.

– Помнишь, на сеансе гадания я упоминала про некий проект, а магистр сказал, что ещё не время затевать его? Но я про свои планы не забыла. Пройдёт год, и будущим летом я намерена приступить к ним, – она кивнула на открытые страницы. – Вот, знакомлюсь с претендентами.

– С претендентами на что, прости? – он закрыл книгу и ещё раз посмотрел на название. – Что за замыслы? Посвятишь меня в них?

Она кивнула.

– Я уже говорила, что не хочу больше жить так бездумно. Мне стало нужно чувствовать себя причастной к чему-нибудь важному и настоящему. Я решила строить больницу, где не только будут оказывать помощь раненым воинам, но смогут облегчить страдания и другим. Например, женщинам. Роженицам в том числе.

– Ты моя умница, – граф поцеловал её в висок. – Это очень благородная затея, и для людей, и для собственной души полезная. Ты позволишь мне помогать тебе в этом?

– Только я ещё не выбрала места и того, кто возглавит строительство, – задумчиво продолжала баронесса, глядя куда-то в пространство перед собой. – И надо получить разрешение от властей.

– Ну, думаю, с этим у вас проблем не будет, баронесса, – металлическим голосом проговорил граф и стал подниматься. – У вас же теперь есть друзья, особо приближённые к…

– Ты зачем так? – Туреева вскочила, встав на цыпочки прямо на кушетке, и оказавшись выше графа, обхватила его за шею руками, почти повисла на нём. – Что ты сейчас подумал? Не смей! Как ты смеешь!

Граф сначала стоял соляным столбом, но, когда она стала целовать его мелкими поцелуями то в виски, то в шею, сгрёб в охапку и на руках унёс обратно в спальню.

Проснувшись в следующий раз, граф открыл глаза мгновенно и руку вытянул сразу, чтобы обнять свою вечно исчезающую подругу. Её не было. Рядом снова было пусто.

– Тьфу ты, чёрт побери! – выругался граф и, выйдя босиком в коридор, звонил в колокольчик до тех пор, пока не показался запыхавшийся камердинер.

– Уехала? – без всяких экивоков спросил граф.

– Так точно, ваше сиятельство! Отбыли-с. Запретили вас будить-с, велели дать отдохнуть, выспаться и иметь совесть.

– Про совесть, интересно, это было сказано вам или мне?

– Не смеем знать, ваше сиятельство!

– Одеваться! Срочно! И позови дворецкого, будь любезен.

Явился дворецкий и застыл у стены, пока граф совершал свой гардероб.

– Милый мой, говорят, вы обладаете знаниями во многих областях меняющегося этикета, так ли это? – спросил его граф.

– Это часть моих обязанностей для полнейшего соблюдения ваших интересов, ваше сиятельство.

– А разбираетесь ли вы в цветах, любезный?

– Срезанных, комнатных или садовых, ваше сиятельство? – с готовностью отвечал исправный слуга. – Для украшения летнего бала были заказаны самые модные сорта, об этом город говорил ещё с неделю, а после все подражали вам, ваше сиятельство. Весь сезон.

– Правда? – граф искренне удивился. – А я и не знал!

– А на ваши именины архиерейскому двору поставили семь корзин живых цветов для украшения молебнов, так об этом даже в газетах упоминали, – скромно потупился дворецкий.

– Да вы чародей, голубчик. Уж, простите, что ценю так мало! – граф закалывал булавкой галстук.

– Мы вам премного благодарны, ваше сиятельство. Ваша слава – наша радость. Чего на сей раз прикажете?

– Какие нынче принято дарить розы? Молодой даме. Со значением, – граф устремил взгляд на дворецкого, тот понимающе кивнул. – Я тоже немного владею темой, но решил посоветоваться. Большие букеты нынче смешны, не так ли? Элегантным считается вручать миниатюрные розочки нежных оттенков, привезенные из Китая? Не так ли?

– Не совсем так, ваше сиятельство, – дворецкий потупил взор. – Это было в минувшие сезоны. С этого лета самым изысканным дамам принято заказывать новые французские сорта, так называемые remontant. Розовые, красные. Особенно хороши белые! Но достать труднее. Величина цветка – один из их отличительных признаков.

– Remontant? – переспросил граф. – «Цветущая вновь», если не ошибаюсь? Что это значит, милейший?

– Это значит, что выведен сорт, отличием которого является то, что он может цвести дважды.

– Дважды? – восторгался граф. – Роза, которая цветет повторно? Боже! Но это же то, что нужно! Срочно. Закажи и пошли в особняк баронессы Туреевой, как только прибудут.

– Сколько прикажете, барин? Снова семь корзин?

– Нет уж! Это тебе не архиерей. Давай, голубчик, двенадцать.

– Прикажете запрягать? Или изволите верхом?

– Запрягать, голубчик. Еду к ювелиру. Надеюсь, скоро и ваша жизнь переменится вместе с моей!

Корделаки вылетел из дома, явственно ощущая за плечами крылья.

– Ну, дай Бог!

– Дай Бог!

Многообещающего возраста дворецкий и пожилой камердинер смотрели вслед своему барину, как родители смотрят на дитя, впервые покидающее свою вотчину.

* * *

Особняк Батурлиных на набережной Мойки сиял огнями. Он помолодел, воспрянул и обновился интерьерами, принимая в свои объятия юную чету после стольких лет забвения и пустоты. Молодой хозяин всё ещё приходил в себя после тяжёлых ранений, но уже мог полусидя на оттоманке[16] провожать взглядом свою обожаемую Поленьку, которая, пробегая мимо него, каждый раз останавливалась для супружеского поцелуя. Дел у неё сегодня было – не переделаешь! Ждали гостей. Но она каждый раз находила минутку, чтобы нежно коснуться мужа или улыбнуться на бегу его бабушке, сидящей в кресле поодаль.