Играй

– Тимур… Тимур…, – Светка тормошила его за плечо.

Он резко обернулся, словно вынырнул, и в тот же миг кашель ударил его под дых. Кашлял долго, надрывно ухая и задыхаясь. Рот прикрыл двумя руками, чтобы хоть как-то приглушить удушливую канонаду. А когда оторвал ладони от лица, они были липкими и буро-красными. Кровь. Значит, не проснется.

– Ладно, – сказал Тимур. – Во-первых, дай салфетку. Есть? Во-вторых, выкладывай, что еще знаешь. Хрен с ним. Хочет поиграть – поиграем. Только ты теперь пойдешь со мной. Ты же Жене это подсунула.

– Тим, я…, – Света хотела что-нибудь ответить в своё оправдание, но не нашлась. – Не знаю так или нет, но вроде слышала, что Переплут может отпустить того, с кем играет, если занять его другим. Другим человеком. Ребенком. Иначе все. С молодостью и душа выйдет. Гуцулы так говорят.

– Поехали.

В машине Света расщебеталась. Таксист, зевая, перекидывался с ней фразами. Тимур прирос лбом к окну, разглядывал ночные огни. Он не стал посвящать её в свой план. Того и гляди передумает, смоется. Светка, конечно, шебутная и почти на все готовая, но сейчас затылком чует – задумал нехорошее. Вон как заливается. Никакого радио не надо. Когда человек вот так до визгливости болтлив, значит боится и собственным голосом хочет заглушить тревожный перестук молоточков в висках. А страх Тимуру сейчас не союзник.

– Здесь остановите, – пробубнил парень с заднего сиденья.

– Без проблем, отец, – таксист оживился. Наконец избавится от назойливой пассажирки и дохающего за спиной деда.

Машина плавно остановилась. Водитель кинул на прощанье взгляд в спины странной парочке и ускользнул в темноту.

– Тим, ты чего задумал? Может, все обойдется, еще? Куда мы идем? Тим, не молчи. Тимур!

Он торопился. На часах без четверти пять. Рассветет в шесть, от силы в половине седьмого. Если верить Светкиным россказням, с восходом солнца ничего хорошего его не ждет. А верить приходится.

Девушка не поспевала вслед, сбивалась на легкий бег. Страшно, конечно. Быстро стареющий Тимур молчит, даже в сторону её не смотрит. Так сосредоточен и угрюм, что и слышно от него только сиплое грудное клокотанье. Ой не нравится ей это. Улизнуть бы от него, нырнуть в проулок и бежать. Но бежать-то некуда, здесь, на городском отшибе среди покосившихся частников и проржавевших гаражей. И куда они вообще идут? Может, заведет её сейчас и убьет? Разозлился за Женю и решил отомстить?

Света замерла, словно врезалась в невидимую стену.

– Не отставай, почти пришли, – бросил Тимур через плечо, не сбавляя шага. – Вон. Уже.

Из-за кудрявых верхушек деревьев выглядывало что-то хмуро-квадратное. Какое-то здание. Учреждение.

– Тим, это же…

– Приют, – холодно окончил Тимур.

– Ты что задумал? Нет-нет-нет-нет-нет. Нет! Ты в своем уме? Тимур, одумайся!. Там же…Дети! Ну может все еще обойдется, а? Давай еще раз позвоним Жене. Может она тебя разыграла? Тим, там ведь охрана наверняка есть,– Света перебирала вариантами, пытаясь зацепиться хотя бы одним, но с каждым застревающим в поседевшей голове и сморщенной шее Тимур понимала – нет вариантов никаких.

Он не слушал. Шарил вокруг, подыскивая что-то. Пару раз нырял в темноту, под самые деревья, и внезапно появлялся. Света задыхалась, хлопала ртом и ресницами, боясь пошевелиться. Может, и правда обойдется?

– Встань под дерево, – снова вынырнул Тимур из тени. – Туда. Если увидишь кого – свисти. Свистеть-то умеешь? Должна уметь. Скину дозвон, побежишь туда. Будешь орать, плакать, звать на помощь – что угодно. Главное, погромче. Поняла? Поняла, спрашиваю?

Света дернула головой.

– Отлично. Как наткнешься на людей – верещи. Несвязно. Скажешь, что двое были. Приставали к тебе, потом кирпичом в окно зазвездили. Ты убежала, стала звать на помощь, а эти двое туда вон побежали, – Тимур указал пальцем в сторону гаражей. – Все поняла?

Она снова кивнула, на этот раз чуть уверенней.

Тимур откашлялся, натянул ворот ветровки как можно выше – даже пола немного задралась, оголяя живот – и засеменил к приюту.

Пробежал неширокий дворик, прокрался вдоль стены, заглядывая в окна. Не видно ни черта. Предрассветная мгла натянулась, как нерв. Казалось, кто-то наблюдает за ним из темноты. Тимур старался отгонять от себя эти мысли. В конце концов это всего-лишь скрюченные фигуры квадратных кустов на территории приюта, может, какие-то зверушки, сделанные из старых покрышек.

Замер под одним из окон. Здание невысокое, двухэтажное. Остается надеяться, что спальные комнаты на первом. Как ни заглядывал, стекольная чернота была непробиваема, не пускала дальше собственного размытого отображения. Телефоном тоже не посветишь – спалишься тут же. Пиши тогда пропало. Тимур покружил еще немного вокруг серых кирпичей, пытаясь сообразить как может выглядеть приют изнутри. Поймал себя на мысли, что ни знать, ни представлять не может. Решил действовать на удачу. Выбрал одно из окон на углу учреждения. Отошел, замахиваясь, – подобрал камень, когда юркал между деревьев – набрал побольше воздуха в легкие и… осекся. Снова налетел кашель, согнул пополам.

Тимур упал на колени, заткнул рот руками, словно заталкивая грохочущее обратно, внутрь себя. Черное небо над головой сжалось в кулак, замахнулось. Он зажмурился до боли в глазах. Прислушался.

Тихо.

Разогнулся, осмотрелся. Скрюченные фигуры в темноте не шевелились. Ни в одном из окон не зажегся свет. От дороги тоже режущая тишина. Замахнулся снова, примеряясь.

Что-то щекоча потянуло за карман. Тимур дернулся, озираясь. Не сразу понял – телефон звонит. Чертыхаясь внутрь, вынул телефон, прикрывая яркое пятно экрана ладонью. Светка звонила.

– Что? – прошипел зло в трубку.

– Тим, тут менты проехали. Я спряталась. Вроде не заметили. Тимур, мне страшно, может уйдем? А вдруг обратно поедут?

Он зло цыкнул, сбросил вызов.

Размахнулся снова, зло, с оттягом. Вложил всю ярость свою в этот камень, словно не окно хотел разбить, а снести к чертям весь этот приют вместе с чернеющими фигурами во дворике, вместе с деревьями по периметру, с улицей по ту сторону дороги, со всем этим миром.

Камень полетел вязко, медленно, словно застревая в уплотнившемся в ночном воздухе. Ударился гулко. Отскочил.

Стекло было цело. Тимур рванул в темноту. Упал на колени, зашарил руками по земле. Нашел. Вскочил, снова замахнулся, еще злее, влепил с размаху, да так, что сам чуть не полетел вслед.

– Эй! Вы чего творите? Эй, а ну стоять! Стой, гадина, кому говорю!

Голос навалился сразу отовсюду. Тимур метнулся к дороге. Злые сонные окрики хватали за ноги, тянули за ветровку.

– А ну стоять!

Выскочил на дорогу, схватил Светку под руку и бежать. Где-то сзади взвизгнула сирена, послышался скользящий шум колес по вспененному асфальту.

Машина быстро приближалась. Затылком чувствовал.Менты не успели далеко уехать, услышали шум и развернулись.

– Молчи, я сам, – бросил Тимур Светке. Сердце подкатывало к горлу, все нутро ходило ходуном, пробивая тело дрожью. Кашель вот-вот прорежется.

Сбавил шаг, взял Свету под руку.

– Эй, – окликнуло сзади. Голос был не тот, что спугнул во дворе приюта. Сонный, вяжущий.

Тимур обернулся. Машина остановилась метрах в десяти. Вышли двое. Один уже почти скрылся за деревьями, было слышно, как разговаривает в их тени. Второй лениво смеривал парочку глазами.

– Кто такие? Куда идем? – мент зевнул, лениво кивая головой. Руки на автомате держит. На всякий случай.

– Добрый вечер. Да мы… – начал Тимур

– Они туда побежали. Двое. Вон туда. Мы ничего не видели. Я на помощь звала, – затараторила перепуганная Светка.

– Михалыч, – автоматчик собрался, шагнул к Тимуру на встречу. – Михалыч, иди сюда. И этого тащи. Попались, клиентики. Ну, чего хулиганим, отец? Перепил? Руки покажи.

Тимур развел руками, давая понять, вот он я, руки пустые, вся в порядке, гражданин начальник. Я спокоен. Видите, как улыбаюсь широко. Не хулиганил я, показалось вам все.

Автоматчик осекся, остановился. Повернул голову, снова зовя напарника. Тимур напрыгнул, вцепился руками в автомат и перед тем, как перепуганный мент открыл рот, со всей силой влепил ему лбом в переносицу. Тело обмякло, обвалилось на асфальт.

Тимур толкнул носком автомат, загоняя под машину, рывком развернулся к Светке, пихнул её зло. Та упала, удивленно взвизгивая.

Метнулся через дорогу, к гаражам. Успеть бы, пока второй не сообразит в чем дело. Вот сейчас нырнуть в эту ржавую темноту, промчаться по закоулкам, вынырнуть с другой стороны гаражного массива и бежать, бежать, бежать.

Несся, петляя, еле успевал разглядеть выскакивающий из темноты кирпичный короб гаража. Наконец, выскочил. Еще дорога. Фонарей нет. Погони не слышно.

В два прыжка проскочил дорогу, юркнул, сам не понимая куда, споткнулся, упал на грудь. Больно ожгло. Потянулся рукой, вспомнил – маска за пазухой.

Тимур огляделся. Гаражный массив остался позади. Под ногами пыльное нечто, не сразу понял, что трава. Оказалось – выбежал к частному сектору. Меж двух рядов приземистых домишек петляла бугристая дорога. Он встал, озираясь, попытался прогнать одышку, сцепившую горло, но чуть не залился лающим кашлем. Усилием затолкал рокот внутрь себя и на полусогнутых побежал по дорожке.

Что теперь делать? На часах начало шестого, времени почти не осталось, да и чувствует уже, как копошится в груди что-то холодное, карябает нутро. Попадись ему в руки зеркало – не станет заглядывать, побоится.

Совсем рядом залаяла собака, тут же её подхватила вторая, третья. Тимур нырнул в проулок, скрываясь от лая. Не хватало еще ментам попасться – быстро прилетят. Поди ищут его уже, кружат по району. Светка еще… Ладно, надо собраться и решить, что делать.

Взвинченное тело несло само. Прижималось к покосившимся заборчикам, ныряло за бесполезные фонарные столбы, озиралось по сторонам. Наискось пробежал частники. Под ложечкой ныло, требуя хоть одним глазком взглянуть на часы, вовремя одергивал себя. Что толку, если будешь знать до минуты, когда придет конец? Сделать все равно ничего не успеешь, как не планируй. Вот Тимур и не успевал. Не успевал сделать предложение Жене, не успевал отправиться куда-нибудь только вдвоем, наделать кучу глупых фото, которые даже пересматривать потом не станешь. Не успевал увидеть её округляющийся животик, спорить, какое имя лучше. Не успевал пьяным примчаться к роддому и исступленно улюлюкать во все окна. Не успевал заметить первые мелкие морщинки у Жениных губ и сделать вид, что не заметил. Не успевал, не успевал, не успевал…Даже сериал это дурацкий досмотреть не успевал.

Тимур вдруг отчетливо почувствовал Женино тепло: голову на груди,руку на животе, посапывание это пухлогубое. Разозлился, заспорил сам с собой. Сделать ничего не мог, только дров наломал. Сдаться тоже не мог.

Так и брел в предрассветных сумерках, спотыкаясь о себя и не разбирая дороги.

Под ногой чавкнуло. Тимур замер, посмотрел вниз. Лужа. И откуда берутся? Две недели ни тучки на небе. Наклонился, заглянул в мутную рябь. Из черной подрагивающей лужи на Тимура хмурился старик. Щеки обвисли, как сдутый шарик, брови набрякли над впалыми глазницами, губы кривой линией переходят в складки, тянутся к подбородку.

Плюнул зло в лужу, распрямляясь. И так понимал, что время его на исходе, но увидев отражение, осознал, что вот-вот, вот сейчас, с минуты на минуту. Глупо, конечно. Что там обещают перед казнью? Вкусный ужин, последнее желание, последнюю сигарету? Тимуру никто ничего не обещал.

Посмотрел на часы – без семи шесть. Вот и все.

Ну уж нет, если уходить, то красиво. Плюнуть на прощание Переплуту в лицо.

Выудил маску из-под ветровки, повертел в руках. Личина почти разгладилась – впитала темным деревом молодость Тимура. Насколько, интересно, хватит ему годов Тимура? Нельзя, нельзя допустить, чтобы еще кому-то попалась эта чертовщина.

Впился до побелевших костяшек руками в черные края, пытаясь разломать. Маска не поддавалась – силы в старческих ладонях не хватало. Оглянулся – расколоть бы об камень какой. Ничего подходящего не было. Бугристая мертвая земля с застывшей грязной лужей, косенькие заборчики, приземистые домики. Пошарил взглядом по домам. Заметил почерневший, перекошенный – не живет, наверное, никто в нем давно. Можно залезть, пошариться внутри. Что-то да найдется, чтобы гадину эту проклятую разломать в щепки.

Вдалеке снова взвился собачий лай. Тимур прислушался. Лают коротко, без долго надрыва, какой бывает, когда человек крадется вдоль заборов. Значит, кто-то движется быстро. Машина. Менты!

Тимур прыгнул к заброшенному дому. Теперь главное успеть с маской расправиться, а что там дальше будет – плевать. Толкнул дверь, та скрипнула противно.

Затхлый запах шибанул в нос, передавил горло. Тимур залился кашлем, тяжелым, выворачивающим. Выругался, сплюнув на пол. Снова кровь. Густой ошметок размером с кулак.

– Э-э-э, – булькнуло из глубины дома.

Не пустой, значит, дом. Бомжи облюбовали или еще кто.

Юркнул в какой-то проем – комнатка. В темноте заворочалось, закряхтело и разразилось криком. Звонким, высоким, искренним. Ребенок! Здесь ребенок!

Нырнул рукой в карман, выудил телефон, задрожал пальцами по черному стеклу, включая фонарь. Луч света врезался в в бесформенную груду. В углу, где хлама поменьше, ворочался, распрямляясь, малыш лет шести. Из-под сбившихся косм и чумазого личика не разобрать, мальчик или девочка. Внутри колыхнулась мимолетная надежда. В эту яркую, как бенгальский огонь секунду, пока за спиной разрасталось рыготное нечленораздельное ворчание и на улице хлопало дверьми машины, стучало ботинками по гнилому крыльцу, Тимур вдруг все понял. Кто бы и как с ним не играл, если вообще играл, сейчас дает ему шанс. Последний, если не единственный. Может, и у других был? Не воспользовались? Он-то воспользуется, не упустит.

Метнулся к ребенку, выставляя маску перед собой. Пока дряблое, почти обессилевшее тело плыло по комнатке – метра полтора, не больше – успел убедить себя, что делает малышу лучше. К чему ему такая жизнь, здесь, среди пьяни и хлама? Или приют, что ли лучше будет? Нет, пусть лучше так, пока маленький. Отмучается бедняга, и все. Зато Тимур и Женя снова вместе будут. Должны быть вместе. Пусть только проклятый Переплут вернет отобранные годы. Пусть теперь с этим вот играется.

– Стоять, руки в гору! – сзади лязгнуло.

Тимур впился костистой ладонью в руку малыша, ткнул с размаха маской в лицо. Детская головка ударилась больно, отскочила от деревянной изнанки.

– Ты чо творишь? На пол быстро! – в тесный квадрат ввалились автоматчики, тыча воронеными стволами. – Отошел быстро, мордой в пол!

Тимур остервенело тыкал маской в голову малыша. Тот интуитивно спрятал лицо, закрывался свободной рукой и рыдал, раздирая Тимуру нутро. Деревяшка в руках потеплела, на неё налипло вязкое.

– Играй, тварь, играй. Играй же. Вот тебе, подавись.

На него навалились, подмяли. Маска вылетела из рук, простучала по дощатому полу и закатилась. Тимур тянулся, силясь поймать. Не смог. По голове, ребрам, спине забарабанили. Били ботинками, прикладами. Мстили.

Откуда-то сбоку грохнулся телефон. Не сразу понял, что сам же выронил. Глаза застило красным, мутным. Проваливаясь, уцепился за гаснущие цифры – шесть ноль четыре.

Глухо стукнуло и одало ледяным.

– Живучий какой. Михалыч, кажись, оклемался. Вести? Ладно. Эй, слышь меня? – пронзило Тимура.

Глаз разлепить не мог, как ни старался. Голова надулась, вот-вот лопнет. Попытался пошевелиться, проверить на месте ли тело. Снова не смог. Голос гудел над головой, низкий, давящий.

– Доигрался, дед. Посиди пока. Тебе теперь некуда торопиться, – низкий голос ухнул по затылку. Через секунду что-то лязгнуло и мир вокруг исчез.

Звуки появились не скоро. Долго сидел, пытаясь осязать себя. Глаза все еще не открывались. Отходили его так знатно, что даже дерущий последние дни глотку кашель куда-то внутрь забили. Впрочем, плевать. Одно заботило – успел ли? Принял ли Переплут новую жертву для своих бесовских игр?

– Принял-принял. Как не принять? – прошамкало издалека. – Только зачем теперь? Такого веселья у меня давно не было. Знатно ты меня развлек. Такой накал. Потешил, потешил.

– К-к-кто, – Тимур зашевелил разбитым ртом. Слова не давались, размазывались по кому лица.

– Не признал? Ай, не хитри, Тимурка. Я это, – шаркающий голос приблизился и рассыпался над головой. Вскоре у самого уха звонко раздалось: – Или тебе так привычнее? Когда с ребенком говоришь? Хотя, я заметил, что детей-то ты не жалуешь. Отрочице всю голову раскромсал. Уж и не знаю, выживет ли. Ну ты не горюй, не горюй, будет тебе.

Тимур усилием попытался протянуть руку, схватить наглый голос, впиться в глотку и вырвать отнятое:

– Где.. Же..ня?

– А тут звиняй, косатик. Не верну. Не в моих правилах. Тебе что краснощекая сказала? Это в ваших сказках солдат черта обыгрывает. Боитесь вы нашего брата, вот и защищаете себя сказками да легендами.

Тимур дернул непослушным телом вперед, отдалось болью. Снова попытался разлепить глаза. Веки резануло, словно залитые свинцом.

– Ты… От-дай.

– Ну будет тебе, будет, – голос кружил совсем рядом.

Снова дернулся, сгребая в себя последние силы. Свалился на пол, удалось разлепить один глаз. Под потолком тускнеет одинокая лампочка. Её света едва хватает, чтобы выхватывать из темноты побитые плесенью облезшие стены. Вдоль стен тянутся деревянные лавки в доску шириной. На периферии зрения подрагивает силуэт.

Повел окаменевшей головой, пытаясь поймать черное пятно.

– Тварь. От-дай. Я же… Играл.

– Играл-играл. Только не успел.

– За что?

Силуэт дернулся к Тимуру, приблизился мигом.

– А вы за что? Мы испокон века жили мирно. Пришли вы, выгнали нас в леса, потом и леса сожгли. Поднялись в горы, освоили реки и болота. А мы? Где нам жить? Племя ваше поганое не сидит на месте, вам всегда мало. И всего, что не можете объяснить, вы боитесь. А раз боитесь,то спешите уничтожить неведомое, – фигура склонилась над Тимуром. Лица не видно из-за капюшона. Лишь откуда-то из недр черного зева зло шипит голос. – Я страсть как играть люблю. И что теперь, я зло? Меня каленым железом? Меня огнем надо?

Тимур дернулся рукой вперед, хватаясь за балахон. Существо выскользнуло.

– Даже не думай.

– Я же играл. Отдай. Ты должен. Обязан, – Тимур ворочал разбитыми губами. Слова вылетали с присвистом. – Играл. Верни.

– Нет, Тимурка, не верну. Но раз ты меня повеселил, тебя забирать не буду, – Переплут распрямился, замер, буравя темнотой из-под капюшона Тимура. – Да и захотел бы – не смог вернуть.

Тимур выгнул окаменевшую шею, вперился в Переплута.

– Смотри, – фигура выпрямилась, потянулась рукой к груди. Пальцы – скрюченные старческие и пухлые детские – потянули лохмотья в стороны, раскрывая грудь Переплута.

Ветхая ткань затрещала. Сверкнуло и потянуло теплом.

– Ношу вот, как напоминание о племени вашем поганом. – Под хламидой полыхало. Слабые языки, пламени, скользя по двум уголькам, тянулись тонкими струйками к капюшону существа. – Видишь угли? Тот, что побольше – отрочица, поменьше – Женя твоя. Дотлели почти. Здесь третий должен быть – твой, но раз принес вместо себя, так и быть, не стану тебя забирать. Хотя твой уголек поболее должен быть. Послаще. И вернуть не могу теперь, дурья твоя башка, потому как не оставлю же себя голодным. Питаюсь я ими, питаюсь. Я же себе не враг, да, Тимурка?

Переплут застыл, давая Тимуру разглядеть пламя в груди. Из под хламиды несло сухим жаром, таким близким и осязаемым, что протяни руку – обожжешься.

Тимур рванул, выставив руки вперед. Одеревенелое от побоев тело скрипнуло, внутри все натянулось, готовое треснуть и надломиться. За миг до того, как влететь руками в пламя, почувствовал нестерпимо близкий жар. Кончики пальцев кольнуло болью, ладони рефлекторно сжались. Силой заставил себя разжать руки, не одернуться.

– Ты что задумал? – Переплут отскочил, запахивая хламиду. В глубине капюшона на миг вспыхнули два глаза-уголька.

Тимур рухнул на пол, больно ударился зубами о бетон. Скрючился, подобрав под себя руки. Стеня и всхлипывая сказал:

– Теперь сыграем по моим правилам.

Переплут дрогнул, поплыл в стороны, разъехался, заслоняя собой стены.

– Верни, – корчась от боли простонал Тимур, вытягивая руку перед собой. Кулак с зажатым угольком шипел. Тонкие струйки запаха горелой плоти поползли по камере, щипнули за нос. – Или проверим, кто дольше протянет: я или ты без своих угольков. Верни.

Голос Тимура дрожал. Горло расперло комом, а перед глазами плясал и переворачивался, угасая, Переплут. Существо билось в судороге, выкидывало попеременно руки, трясло головой. Тимур сжал кулак сильнее. Почувствовал, как прилипший к обожженному мясу уголь впился сильнее, ушел в руку на треть. Сознание блекло, рассыпалось – вот-вот провалиться в небытие. Силой заставил себя приподняться, опершись на локоть.

– Верни, – прошипел Тимур снова, сжал кулак еще сильнее. Уголек в руке треснул. Одна искорка стрельнула сквозь слабеющие пальцы, взвилась, погасая и растворяясь в воздухе.

Переплута колотило. Он то разрастался, загораживая собой потолок и тусклую лампочку, то сжимался до почти младенческого размера. Под капюшоном вспыхивали глаза-угольки, тут же блекли. Из-под пол хламиды и рукавов повалил, густея и шипя, едкий дым, какой бывает, когда тушишь костер ведром воды. Чадное марево заволокло камеру. Дым забил глаза, ноздри, завалил горло. Теряя голос в кашле, Тимур кричал в едкую завесу:

– Верни!

Теряя сознание, сжал кулак с угольком еще сильнее. Вспышка боли пробежала по телу, отрезвляя.

– Ладно, – донеслось слабое, почти плачущее.

– И отсюда выпусти… Меня.

Где-то лязгнуло, по полу пробежала полоса блеклого света. Ползком Тимур двинулся на свет. Через миг из дыма проступили очертания двери. Собравшись, из последних сил кинулся в проем.

Вылетел в тусклый холл. За пультом мирно похрапывал дежурный полицейский, сложив руки на автомате. Не оборачиваясь, Тимур побрел к выходу. Шаги давались тяжело. Снова налетел тяжелый кашель, руки нестерпимо жгло, от запаха паленого мяса, собственного паленого мяса, к горлу подкатывал ком, драл небо и кислил рот.

Мутнеющим взглядом нашел дверь, ведущую на улицу, навалился всем телом. Дверь поддалась с легкостью, отскочила в сторону.

Тимур вывалился на свет, рухнул на землю, больно ударившись о гранитный приступок. Попытался встать. Не смог. Пополз.

Мир вокруг застыл. Гребя по асфальту обгоревшими культями, Тимур полз, стремясь выбраться как можно дальше, пока боль не съела последнюю каплю сознания.

Впереди показался высокий кованый забор. Жизнь за ним постепенно проступала, начинала шуметь проезжающими машинами и редкими прохожими.

Подползая к забору, Тимур разжал пальцы. В скрюченной опаленой ладони чернел, сливаясь с жженым мясом, крохотный уголек.

– Тимур!

Он поднял трясущуюся голову. За забором показался знакомый силуэт. Женин.