скачать книгу бесплатно
– Это не мое, – затараторил я, даже чересчур быстро. – Я нашел это в парке.
Через несколько минут другой офицер возвращается с цилиндром из плексигласа. Кладет в него нож. Вещдок. Как они смогли так быстро связать меня с убийством женщины?
– Что происходит? – спрашиваю я, но уже и сам знаю: что-то не так.
Тяжкий вред здоровью.
Она должна быть жива. Все еще.
Глава восьмая
Среда
Сидя в машине по дороге в полицейский участок, прокручиваю в голове события, собираю по крупицам детали. Мертвая женщина. Хотя теперь уже совсем не мертвая, а живая. Но ей причинен вред. Серьезный. Усиленно вспоминаю: где-то под тридцать, так? Или уже тридцать? Темные вьющиеся волосы. На ней была розовая юбка – снова вижу, как она закрутилась вокруг талии. И та белая блузка, пролитое вино, пятна похожи на карту. Разломанная пластинка. Однако сейчас важнее, что это был мужчина. Я должен описать его во всех подробностях, чтобы, когда начну отрицать свою вину, звучать правдиво; а если и не правдиво, то хотя бы правдоподобно. Правдоподобность настолько важнее самой банальной, неприкрашенной, будничной правды. Особенно когда речь о таком, как я.
Мыслями возвращаюсь к нему. С того места, где на полу лежал я, разглядеть было трудно, но, кажется, в нем было примерно пять футов одиннадцать дюймов. Или шесть футов? Брюки. Он был, безусловно, в брюках, но каких? Костюмных, думаю, темно-серых. Что еще? Подробности ускользают от меня, я отчаянно тру глаза, чтобы вспомнить, но лица его так и не вижу.
– У вас все в порядке, сэр? – спрашивает офицер с пассажирского сиденья впереди, тот, что помоложе.
Киваю, не открывая глаз. Если что-то и сохранилось в моей памяти, я должен это выковырять. Полиция расставит ловушки. Они растянут колючую проволоку из вопросов и будут ждать, сколько слов поймается на шипы. Автомобиль поворачивает за угол, и я подскакиваю на сиденье.
Как он выглядел?
К моменту нашей остановки мне удается собрать лишь несколько клочков воспоминаний. Помню волосы, кудри, как они обрамляли лицо, перекрывая его часть. А еще помню сами комнаты, качество света, точную текстуру того шелкового ковра. Все это зачем-то закрепилось у меня в голове, но вот что насчет него? Тридцатник, вероятно – чуть старше или все же моложе тридцати? Каштановые волосы? Возможно, но как было различить при таком свете? Почти все время я пролежал на полу. Его заслонял от меня край дивана.
В полицейском участке Паддингтон Грин меня принимают довольно небрежно: лениво прокатывают подушечки пальцев по липкой ленте, фотографируют без особых церемоний и даже без вспышки. Содержимое моих карманов: зажигалка – одна штука, бычки сигарет – четыре штуки, монеты один фунт – три штуки, пояс – одна штука, шнурки – две штуки, ключи – одна штука; все это складывают в коричневый бумажный пакет с прозрачной вставкой и запирают в шкафу. Затем меня передают сержанту, проводят в камеру. И все как по накатанной, без единой паузы.
В этой комнате без окон совершенно невозможно вести счет минутам или часам. Здесь органы чувств изолированы, будто бы нарочно. Все в комнате исключительно жесткое и вдобавок гладкое. Бетонные полы и стены, бетонная скамья вместо кровати. Металлический туалет. Стальная дверь. Я. Все создает ощущение оторванности от реальности. В природе, в том внешнем мире не существует ничего столь же жесткого на ощупь, столь же лишенного текстуры.
Когда находишься в комнате один – теряешь ориентацию. С того момента, как я покинул дом, избрал себе уединение и свободу, вокруг меня не было стен. Ощущение безопасности – какое бы они ни дарили когда-то – оставалось лишь воспоминанием. Здесь же никакой безопасности, а лишь разграничение пространства.
Слышу, как гремят ключами, и вскакиваю на ноги. В камеру заходят двое офицеров, в руках у них пакеты и бумажный рулон. Один из них ставит рулон на пол, а второй принимается открывать пакет с синей надписью «ВЕЩДОКИ».
– Мы заберем вашу одежду в качестве вещественного доказательства.
Вижу, как офицер с пакетами раскрыл один из них.
– Пальто, – говорит его товарищ и быстро произносит номер, а первый записывает его в блокнот.
Не веря в происходящее, пялюсь на него, однако тот явно не шутит. Просто нетерпеливо трясет пакетом мне в лицо, пока я не снимаю пальто и, свернув, не кладу внутрь. Вскоре я избавлен от всей своей одежды, которая теперь разложена по пакетам на полу. Гляжу на руки. Непривычно видеть собственную неприкрытую плоть. Яркие островки кожи вдруг сменяются черными пятнами грязи. Вонь от кожи такая, что один из офицеров даже прикрывает рукой рот.
– Что же мне надеть? – спрашиваю я.
Тот, что с пакетами, протягивает серые тренировочные штаны, толстовку и черные кеды.
– Вы хотите, чтобы я ходил вот так? Без пальто?
Они не отвечают. Просто забирают мою одежду и дают бумажку, где описаны обстоятельства, при которых я смогу получить все назад. После чего уходят.
Я сижу, смотрю на дверь в надежде, что она снова откроется. Мне надо уйти отсюда как можно скорее, давление нарастает. Проходят минуты, и через щелочку в двери раздается голос офицера, который предлагает еду и горячий напиток. Еще через некоторое время приходит другой офицер и рассказывает мне о моем праве на солиситора[1 - Солиситоры и барристеры – две взаимодополняющие категории адвокатов в Великобритании.Солиситор часто служит первой точкой контакта для клиента, он занимается подготовкой материалов и позиции защиты.Барристер – адвокат более высокого ранга; его роль – представлять интересы клиентов в суде. В своей работе барристер обычно опирается на собранные солиситором материалы. Здесь и далее – примеч. пер.].
– Вам удалось прочесть этот буклет? Вы хотите воспользоваться правом на бесплатную юридическую консультацию?
– Да, – отвечаю ему.
– Обратитесь к кому-то конкретному? – спрашивает он, засовывая в карманы мясистые ладони.
– Нет.
– Тогда позову дежурного. – Он разворачивается на мягких подошвах и уходит.
Я помню, как ничего не делал, просто стоял и смотрел, как она умирала. Даже если они поверят мне, я все равно виновен. Им совершенно не будет дела до моего страха – что я боялся сделать с ним то, на что способен, если бы дал себе волю. В каком бы она состоянии сейчас ни находилась из-за этой задержки, часов, потраченных впустую, пока я был в бегах, – виноват я. Все из-за меня.
Металлический звон снова возвращает меня к реальности. Дверь открывается, и передо мной появляется, судя по всему, дежурный солиситор. Она небольшого роста, темно-рыжие волосы забраны в высокий хвост. Бормочет что-то насчет допроса, я киваю, хоть и не до конца понимаю, что она говорит. У нее обгрызенные ногти. Эти ногти каким-то образом обескровливают все мое какое-никакое доверие к ней. Ногти и поношенный костюм.
– Я в вас не нуждаюсь! – заявляю ей.
– Простите? – переспрашивает она.
У нее северный говор, она растягивает гласные, отчего кажется тугодумной, но я осознаю, что не вполне справедлив к ней. Она непонимающе глядит на меня.
– Я в вас не нуждаюсь, – повторяю я.
– Простите? Что?
– Я в вас не нуждаюсь. Я в вас не нуждаюсь. Я. В ВАС. НЕ. НУЖДАЮСЬ.
Она растерянно пятится.
– Ладно, – произносит она и стучит по двери, пока ее не открывают. – Удачи вам, – говорит она на прощание, не то чтобы совсем неискренне.
А на выходе из камеры бросает офицеру:
– Он сам по себе.
Гляжу на дверь, которая только что захлопнулась. Нацарапанное на синей краске слово «СВИНЬЯ» отчего-то заставляет улыбнуться.
Спустя несколько мгновений офицер открывает дверь и кивком приглашает меня выйти.
– На допрос.
Сердце снова стучит как бешеное. Я так и не выстроил в голове события в какой-то порядок. Что им сказать – что я пролежал ничком в углу? Если я без утайки расскажу, что был там, как это меня охарактеризует? Как человека, который способен проникнуть в чей-то дом и находиться там без приглашения? Что я пробрался в чужое жилище и прятался по темным углам? Кем же сочтут меня после таких признаний?
И кем же я буду, если не признаюсь в этом?
Глава девятая
Среда
Когда Рори было четырнадцать, он выиграл приз – настоящий. Это был эквивалент Нобелевской премии за достижения в науке для детей. Помню, как он пробирался к сцене университетского лекционного зала: маленькая съежившаяся фигурка в огромном пространстве. Когда декан жал ему руку, он застенчиво улыбался, а я все смотрел на него, медленно подогреваемый завистью, пока наконец не раскалился добела. Для этой награды я был уже слишком взрослый. Люди хлопали. Кто-то говорил про «совершенно инновационный подход» к одному из самых сложных вопросов мировой теоретической физики. Математическая составляющая там была крайне заковыристой, но он со своей гениальностью сумел прорваться сквозь нее прямо к физическому смыслу, пока остальные застряли на цифрах. Но выиграл он не только поэтому. Это было мое решение, из наших ежемесячных дебатов с отцом. И пусть я выискал его у других физиков, когда готовился к дебатам, Рори этого не знал. Он знал лишь то, что украл мой ответ.
Меня заставили прийти на церемонию. Папа обещал после нее нам – ему – стейк в латиноамериканском стейкхаусе. Позже, когда стейк был съеден, а он получил от папы свой хлопок по плечу; позже, когда мы все вернулись домой и смотрели, как папа пьет виски, а мама – вино; позже, когда трофей поместили в самый центр каминной полки, Рори, которому я за весь вечер не произнес ни слова, подошел, взял свой приз и поставил его у моих ног.
– Он твой, – сказал он, стараясь не смотреть мне в глаза. – Папа, – продолжил он, все так же пялясь в пол. – Это его. Это он решил.
Папа кивнул и сделал глоток виски.
– Он принадлежит вам обоим. Не ради науки, но потому, что вы друг друга улучшаете.
Я пытался осмыслить его поступок. Он был младше. Ему было позволительно совершать такие ошибки. Я бы, возможно, сделал то же самое в его положении. На самом деле я никогда не напоминал себе, что сам сжульничал. Или что он бы в любом случае победил. Вместо этого я сидел с трофеем в ногах, и мне было стыдно сразу за все: за трофей, за себя, за него. Через несколько часов папа уснул в своем кресле, захрапел со стаканом прямо на груди. Тогда мама поставила стакан и, не спуская глаз с папы, подошла ко мне. Она взяла мое лицо в ладони, а потом повернулась к Рори, чтобы проделать то же самое. Я заметил, что ее волосы уже начали седеть, и к тому времени она уже постоянно носила очки.
– Я всегда буду с тобой, – сказала она, – каждую секунду.
Я открыл рот, чтобы что-то ответить, но слова отказывались находиться.
– Можешь ничего не говорить, – улыбнулась она с грустью.
* * *
– …но можете навредить своей защите, если не расскажете то, на что затем будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство. Вы меня понимаете?
Я снова как по щелчку возвращаюсь в реальность. Киваю. Обхватываю себя руками, чтобы согреться. Если бы мне удалось создать достаточно тепла, оно помогло бы унять боль.
– Под запись, – говорит он.
Не видел этого офицера раньше. Его глаза словно телеграфируют о его тупости. Моргает медленно, как колеса в грязи вязнут. Но есть и еще что-то – может, человечность? Пусть придавленная, но все же она там, раздувает волдырями кожу, стремится вырваться наружу, сдерживаемая глупостью. Я жду: может, пузырь лопнет, и я смогу быть с ним откровенным. Не знаю, правда, могу ли я прямо заявить, что не нападал на нее. А лишь смотрел. Что и правда бездействовал, не смог заставить себя. И если в этом заключается мое преступление, то за свое бездействие я готов понести ответственность.
– Вы должны произнести вслух, под запись.
– Да, – говорю, – я все понимаю.
– Вы знаете, почему вас арестовали?
– Да.
Офицер не выглядит удивленным моим ответом. Возможно, все задержанные знают, за что их арестовали.
– Расскажите тогда. Почему вас арестовали? – спрашивает он, бросая взгляд на напарницу.
Я ее не заметил раньше. Сидит рядом, волосы забраны с лица. Не могу с точностью сказать, какое у нее звание, но кажется, она смотрит на него снизу вверх, хоть наверняка знает, что гораздо умнее. В ее взгляде читается интеллект – явный козырь перед ним.
– Убийство. Или попытка убийства – называйте, как хотите. Но я этого не совершал, – говорю я, разглядывая свои руки.
Пожимаю плечами, на которые навесили эту чуждую мне одежду, как вдруг ограниченное пространство вызывает у меня острое желание бежать. Комната и правда слишком тесная для нас троих. Крохотная, помещаются только стол и стулья. И здесь уж точно не получится растянуться во весь рост.
– Хорошо, вот мы, готовы слушать. Будем беспристрастны, правда, Рошель? Просто расскажите, что, по вашему мнению, там произошло.
Рошель? Интересно. Может, и ее так звали? Имя вдруг кажется столь знакомым. Возможно, я слышал его той ночью. Это ли имя он твердил? Снова и снова.
– Я этого не делал. Но я был там. Видел, как все случилось, – отвечаю я.
– Как случилось что? – уточняет она.
Ее глаза сузились, и я замечаю, что в них крутятся какие-то мысли, не связанные со мной.
– Нападение. Я видел, как на нее напали. Я был в той комнате.
Поднимаю глаза на двух офицеров, сидящих передо мной. Они переглядываются. Не верят? Нет, тут что-то другое. Смятение.
– Нее? Вы сказали нее? – переспрашивает она, вздернув брови.
Киваю.
– Женщину. В доме. Видел, как ее душили. Ее парень.
Они снова переглядываются. Тишина нарастает, ширится, пока не заполняет собой все пространство. Он растерян и раздражен – на себя и на меня, – потому что чего-то не понимает.
– Допрос окончен. На моих часах двадцать два двадцать два, – говорит он и нажимает кнопку на аппарате.
– Что происходит? – спрашиваю я.
Они многозначительно смотрят друг на друга.
– Сейчас мы снова позовем сержанта, он с вами пообщается. Вам может понадобиться попечитель, – говорит женщина и резко встает со стула.
Я уже забыл, как ее зовут.
– Попечитель? Но я не ребенок. Стойте. Я ведь не сумасшедший. Может, я и выгляжу не очень, но здесь все в порядке, – показываю на свой правый висок.
– Это не займет много времени, но лучше бы вам ничего не говорить, пока он с вами не пообщается. – Она открывает и держит дверь, приглашая меня выйти.
Меня проводят обратно в камеру и оставляют ждать. Они обеспокоены моим ментальным здоровьем. На улице со мной такое случается каждый день. Даже когда люди проходят мимо, зажав рот и нос руками, в их глазах читаются жалость и презрение. Но здесь у меня есть право голоса. Я имею возможность говорить и быть услышанным. Они должны меня слушать. А после этого вы никак не сочтете меня безумным, уж поверьте.
Слышу, как со стуком распахивается дверь камеры.
– Мистер Шют, я сержант следственного изолятора.
Поднимаю голову и вижу офицера, с которым уже встречался. Встаю, чтобы при разговоре с ним быть на равных.
– Всего пара вопросов, – говорит он, нервно почесывая светлую щетину.
Даю ему озвучить все, чтобы потом ответить сразу. Никаких подтекстов в них нет.
– Вы сейчас проходите или проходили ранее лечение от психических заболеваний?
– Нет.
– Вы когда-либо проходили принудительное лечение от психических заболеваний?
