НОВАтель

А Виктор Семеныч почти добрался до мяча. Высота приличная (уровень третьего этажа, а то и выше), застрявший мяч всё ближе, ближе, ближе… Ветка, казавшаяся с виду довольно крепкой, за которую ухватился Виктор Семеныч, внезапно обломилась! Мужчина судорожно взмахнул руками, пытаясь удержаться, дети ахнули, внимательно глядя на него, с балкона взвизгнула какая-то женщина, дворник, куривший на лавке, выронил папиросу, разинув рот, Виктор Семеныч заскользил ногами по толстому суку, на котором стоял, оступился, опрокинулся и полетел вниз…

Через мгновение его мозги брызнули на асфальт. Из разбитого черепа хлынула темная кровь.

Охуевшие дети замерли все как один… И постепенно начали плакать.

А Чар с Марией захлопнули очередную дверь. НОВАтель незримо заставлял двигаться дальше; зеленоватый коридор будто нашептывал о будущих тайнах, которые непременно раскроются, словно «золотые» двери; мерцая зеленью «свечей», он молчаливо говорил об их конечной цели, к которой просто необходимо придти, найдя правильный номер.

– Слушайте, вам надо к врачу! – вдруг молвила Мария и виновато потупилась (Чар с наслаждением отметил красивые ресницы девушки в этот момент, совсем не думая о сказанном).

– Уже? Не рано ли? – наконец бросил Ли, пытаясь заглянуть горничной в глаза. Та воодушевленно сообщила:

– Его кабинет на этом этаже… – Мария подвела парня к нужному номеру. На темной поверхности двери (а ведь другие были будто золотые) Чар увидел дощечку с надписью. «Доктор Добрый ведет прием», – прочел Ли. После чего отворил дверь и вошел в помещение (совершенно белое, нарочито стерильное и какое-то ненастоящее).

Чар сел в красное кресло напротив стола, не дожидаясь приглашения (наверное, так было нужно). Доктор медицины и психологии Добрый, сидя в кресле с намеком на шкуру самого опасного зверя в мире, внимательно всмотрелся в душу посетителя своего кабинета.

Доктор задал первый вопрос:

– Что для вас сновидения?

– Сновидения – это совокупность стихий.

– Вы находите?

– Уже нашел.

– Прекрасно-прекрасно… Что греет вашу уполовиненную душу в данный момент, мой юный друг? Во что вы верите?

– В близость родства, к примеру. Вас это устроит?

– Вполне. Но нет ни родни, ни близости. Есть похожесть. И всё.

– А что же тогда еще есть?

– Пластиковая хирургия.

– Как это?

– Я расскажу вам, мой драгоценный пациент… Вставляют, к примеру, мозги чумной бомжихи отдельно взятой красотке с прекрасно синими глазам, и она – сразу же кукла, каких мало… Или сиськи наугад вляпают… а внутри-то – ядовитость… Чувствуете, мой дорогой? Чувствуете… Вот это и есть – пластиковая хирургия… – доктор Добрый манерно положил ногу на ногу, после чего извлек из нагрудного кармана своего выбеленного халата скальпель, быстро блеснувший на свету, и стал постукивать им по «карточке» (формуляр со списком вопросов для пациента).

– Поняяяятно, – протянул Ли явно намеренно… а затем, сам не ожидая такого, произнес:

– Я тоже знаю одну забавную историю, доктор… Жил себе мир, жил, ничего не случалось, атомные бомбы, кризис, болезни и прочее. Всё как обычно… И тут вдруг появился парень, способный говорить и писать на всех языках сразу…

– И что с ним было дальше?

– Его просто не поняли.

– Так-так… Понятно, очень любопытный случай… – доктор Добрый записал что-то в «карточку», после чего, улыбнувшись, сказал:

– Пока что можете идти, мой дорогой… Но не надо думать, будто прием окончен… – многозначительный тон Доброго не предусматривал иного исхода. И было это очень подозрительно.

Ли встал из кресла (которое показалось довольно удобным за время «сеанса»), сдержанно попрощался и покинул номер/кабинет. Его встретил внимательный взгляд горничной, ждавшей у двери.

– Допрос окончен, – вымолвил Ли с вялой улыбкой.

– Что он у вас спрашивал? – поинтересовалась Мария.

– Да всякую херню… – парень подумал и предложил, – кстати, может, перейдем на «ты»?

– Давай, – весело отозвалась Мария.

Они перешли на «ты» и пошли дальше по коридору из зелени теней, который закончился лестницей, ведущей на этаж выше… Опять подъем, всё те же розы на обоях, всё то же золото дверей, всё та же тишина.

– Куда теперь? – Ли повертел головой, пытаясь понять (или почувствовать), где расположен его номер. Мария выждала несколько «зеленоватых» секунд, затем уверенно произнесла:

– Наверное, вот сюда.

Приблизились к двери.

– Может, постучим? – улыбнулся Ли. Его спутница ответила симпатией во взгляде, но тут же отринула эту идею:

– Не надо… Заходи так.

– Ладно, – послушно кивнул парень. Дверь скрипнула, номер открылся. Чар и Мария увидели его обстановку.

На кухне сидели двое мужчин: один кряжистый и лысый, другой – худой и сутулый. Мужики допивали вторую бутылку водки, собираясь затем приступить к третьей (а если потребуется, то и за пивом «для полировки» сбегать).

– Ты понимаешь, блядь, Игорь!.. – продолжал кряжистый свою историю. – Мужик тот, из нашего двора, на дерево полез… за мячиком, блядь… И ПИЗДАНУЛСЯ, НА ХУЙ!!!

Рассказчик резко оборвал выкрик, в его глазах блестел туман печали. Мужчина горестно вздохнул. Его приятель наполнил «фужеры» новой порцией пойла. Без сговора решили пить, не чокаясь.

– А мы стояли, суки, и смотрели на всё это… – снова вернувшись к своим воспоминаниям, кряжистый всхлипнул, рука с рюмкой заметно затряслась. – Смотрели, как у него мозги на дорогу вытекают… Падлы, блядь…

Мужчина залпом опрокинул в себя водяру, бережно поставил рюмку на стол (почти как ребенок – любимую игрушку). И зарыдал…

– Нам тут явно делать нечего, – подытожил Ли, после хлопка очередной не той двери. Мария мрачно согласилась.

– Попробуем третий этаж? – предложила горничная, опять воодушевившись и уже привычным движением схватив спутника за руку. Чара в который раз приятно поразило поведение девушки.

А на третьем этаже снова зеленел «розовый» коридор. Такой знакомый своими недосветильниками и золотистыми дверьми. А еще – тишиной. Страшноватой, странно тягучей, но притягательной…

Горничная и Чар молча подобрались к ближайшему номеру, будто стараясь не потревожить кого-то внутри (Ли повторно отметил, как ему приятно держать за руку эту девушку). Мария кивнула в сторону дверной ручки, давая добро совершить еще одно открытие. Что Ли и сделал.

Советское время. Детский сад.

Заведующая отчитывает подчиненного.

– Вы, Павел Аркадьевич, не воспитатель, а говно ублюдское! – орет заведующая, пугая детей в игровой. – Зачем в общую кастрюлю опять надрочили?! А потом в один из чайников насрали! Зачем?!

– Валентина Викторовна, я не нарочно… – оправдывается хмурый воспитатель.

– Так, всё. Я не могу это больше терпеть, – устало произносит заведующая. – Вы, Павел Аркадьевич, уволены. Уебывайте отсюда на хуй! Чтоб духу вашего не было в детском саду. Предупреждаю, если станете сюда захаживать и снова у ограды детей щупать, я тут же в милицию заявлю!

Павел Аркадьевич мрачно вздыхает.

– Всё! С глаз долой! – визгливо восклицает заведующая, после чего принимается поправлять прическу.

Уволенный воспитатель скорбно покидает кабинет, проходит по коридору, на стенах которого аляповато изображены персонажи разных мультфильмов, сворачивает к центральным дверям детского сада, тут же расположены шкафчики для одежды, а на скамейке сидит мальчик Андрюша и листает книжку с картинками.

Павел Аркадьевич со злостью глядит на мальчика, затем быстро подходит к нему и сильно бьет ногой в живот. Андрюша налетает спиной на шкафчик, роняет книжку и падает на ковер, судорожно пытаясь сделать вдох, но весь воздух вокруг почему-то улетучился куда-то, и у несчастного мальчика ничего не получается. Из его испуганных глаз начинают лить слезы.

Уволенный воспитатель злорадно улыбается, наблюдая за муками Андрюши, который беззвучно ревет, схватившись за живот. Ушибленное место нестерпимо болит.

Удовлетворившись хотя бы этим, Павел Аркадьевич поспешно покидает детский сад.

Дверь номера закрылась. Чар и Мария, как завороженные, застыли перед ней, не зная, что сказать.

– Да уж… – вымолвил Ли наконец.

– Бывает и такое, – сочувственно произнесла горничная. – Надо идти дальше.

И они пошли. Снова мелькали зеленые розы, опять мерцал туманный свет со стен, а позолота дверей точно заманивала постояльцев…

Очередной номер, открытый Чаром с любезного дозволения Марии, явил такую картину реальности:

Это подвал. Низкий потолок и белые стены. Прямоугольник помещения отсечен двумя столами так, что перед ними квадрат с железным полом. А ровно в его центре стоит точка появления (идеальный круг столешницы на кубе), тоже белого цвета.

На столах какие-то схемы, ноутбуки (показатели на экранах, заумные графики, тепловые уловители, диаграммы) и прочая техника: всё это пригодится очень скоро. Ученые (несколько лаборантов в белоснежных халатах) суетливо возятся перед компьютерами; некоторые расположились в стороне (с приборами ночного видения на головах). Всё происходит в темноте (для чистоты эксперимента).

Обычно он появляется из-за куба-тумбы. Страшная башка с железными рогами выглядывает из-за угла, призрачно-черные глаза пристально смотрят на исследователей; тварь забирается на тумбу и, сгорбившись, сидит на ней, чуть покачиваясь на копытах и уперев узловатые отростки рук в столешницу перед собой.

Включают свет, а он не пропадает: со злостью изучает ученых. Возможно, готовится напасть и разорвать этих скептиков, верящих только в науку?

Монстр демонстрирует оскал. Но нажимается X-TAB… И прозрачный провод затягивается на шее чудовища.

Ученые поздравляют друг друга с успехом: точка появления сработала, как надо. Эксперимент удался.

– Странное чувство… – вымолвил Чар, когда дверь закрылась. – Навроде дежа-вю.

– Бывает и такое, – с хитрой улыбочкой произнесла горничная. – Надо идти дальше.

– Ты мне это уже говорила! – изумился Ли. – Буквально несколько минут назад.

– Я помню, – умиротворяющим тоном ответила девушка. – Не волнуйся… Я просто пошутила.

Тем временем их ожидала новая попытка. Номер располагался у выхода на этажи. Чар и Мария подошли. Парень (с робкой надеждой в душе) дернул ручку, дверь широко распахнулась. За ней было следующее:

Излет ночи над картофельным полем. Неяркий рассвет пролег алеющей полоской вдалеке, над восточными сопками.

Харитонов оглядел равнодушными глазами фронт работы. Дерьмозём покорно ждал (словно заманивал), обманчиво спокойный. Харитонов, перехватив лопату поудобней, двинулся в глубину поля. Под заскорузлыми сапогами хлюпало, чавкало и стонало. А значит, скоро должны проклюнуться созревшие…

Первая голова (молодой женщины) появилась из дерьмозема. Харитонов хорошенько прицелился и ударил по ней остро заточенным краем лопаты. Сталь вонзилась в темя женщины, рассекая череп вместе с лобной костью. Он выдернул орудие труда; по переносице созревшей обильно текла бурая жижа; разрубленная голова утонула в земле.

«Колхозная закалка…» – с одобрением отметил Харитонов, любуясь блеском липкой крови на лезвии полотна.

Дородная морда второго поспелого вынырнула в шести метрах правей Харитонова. «Клубень» скалился и часто моргал свинячьими глазками. Измазанные грязью толстые щеки мерзко дрожали над дерьмоземом.

Харитонов подошел и ударил. Словно секира, полотно лопаты вошло в череп жирдяя. Брызнуло мозговое вещество. Харитонов сдержанно улыбнулся, дернул древко, с мерзким хлюпаньем вырывая инструмент. А впереди (метров десять по колее) уже ждал третий созревший: морщинистый старичок, седая голова с бородкой на тоненькой шее.

Харитонов, не торопясь, стал приближаться к новому «кочану». Тот (по мере продвижения сельхозработника со страшной лопатой в руках по дерьмозему) начал дергать головой, что-то осмысленное мелькнуло в его глазах. Старичок истерически завизжал, но неизбежное свершилось. Харитонов хлестко срезал «кочану» пол-лица, несчастный стал захлебываться жиденькой кровью, болью и шоком. А сталь лопаты добила его повторным ударом.

Тут же, как по команде, из дерьмозема возникло сразу несколько свежих «клубней»: мужчины, женщины, старики, подростки.

И началось…

Харитонов рубил, резал, рассекал головы (покалеченные лица и черепа созревших лопались, словно арбузы). Черенок скользил в руках, но поселянин продолжал уборку.

Харитонов даже на пару секунд вспомнил, что рассказывал ему дядя Вова: берешь, мол, молодого найдешь, агрессивного, аж плюется, в ответ харкнешь ему на морду (или ей), вхуячишь – аж брызги, как говно из жопы, и разъебашишь башку, а она кочерыгой в дерьмозем и уходит… Красота колхозная (и ведь мечтается о ней). Прям пьянка на Первое мая.

Когда созревшие «клубни» были убраны, Харитонов наконец-то бросил лопату и отдышался…

– Циркулярное Зверство, дары эти прими! – умоляюще вдруг выкрикнул он, обращаясь как будто бы к пустоте. – Циркулярное Зверство, от беды нас храни!

Совсем рассвело. Над полем защебетали лесные птицы.

И где-то вдалеке послышался протяжный визг циркулярки.

Дверь номера закрылась.

– Последний на этаже… – проговорил задумчиво Чар, оглядывая зеленый коридор НОВАтеля. – Поднимемся еще выше?

– Ага, – кивнула Мария. – Вперед, на четвертый!

На четвертом всё то же «замороженное» время зеленеющих роз, таких же обоев и мрачных светильников… Никакой новизны.

– Давай вот этот, – показала Мария на очередную золоченую дверь. Чар без вопросов подчинился и открыл. Перед парой «искателей» возник сказитель с балалайкой, который (крайне дурным голосом заправского пьяницы) пытался петь следующие строки:

А в Москва-реке

Как в Рейкьявике

Алкоголики

Да на роликах

И лихой народ

Богу морду бьет

Но прощает Бог

Не серчает

Ох

Как пойди-дойди

До Томи самой

Посиди со мной

Опрокинься, стой

Полумесяцем

В ясень свесился

Да ушел под лед

Душу не берет

Как огонь больной

Желтый дом стеной

До заоблачья

Волки-сволочи

Губы заячьи

Да повыели

До погибели

Хоть повыли бы

Перепрятали

Скатерть мятую

С комарятами

Скоморохами

Смехом грохали

Лед пошел-пошел

В ширь реки ушел

И за ним гурьбой

Да на роликах

Алкоголики

Из Рейкьявика

Чар с чувством обманутого идиотом зрителя захлопнул дверь номера.

– Ну и дела… – прокомментировала увиденное Мария.

– Черт знает что, – изумился парень, злобно вздыхая и пытаясь успокоиться. – Полная ахинея!

– Ладно… – отозвалась его спутница. – Пошли дальше.

Другая дверь подарила им это:

Петр Петрович спешно спускался по лестнице…

В конторе, где он служил бухгалтером, только что начался обеденный перерыв, и все сотрудники были одержимы лишь мыслями о трапезе.

Петр Петрович преодолел последний поворот перед проходной, где полуспящий вахтер вяло читал газету, открыл входные двери и бодро вышагнул на улицу. Весна красавицей, одетой в солнце, встречала теплом и скрытой радостью ожившего мира.

Галантно поздоровавшись с двумя дамами из конторы этажом ниже, коих он не встретил утром по дороге на службу, Петр Петрович завернул за угол здания, в котором работал вот уже пятый год, торопливо прошел мимо местной столовой, совсем не собираясь ее посещать, с неодобрением заметил пустую бутылку у входа в подвал (ее, по всей видимости, не успел убрать нерадивый дворник), дошел до дальнего торца здания, где был тупик и склад, сейчас закрытый на ремонт. Тут же стояло два мусорных бака.

Повсюду было тихо (ремонтная бригада тоже ушла на обед, как и все). Петр Петрович открыл свой портфель, нашел в нем заготовку, вынул ее и аккуратно (даже излишне аккуратно) положил в нескольких метрах от правого бака.

Солнечный свет задорно играл на поверхности заготовки, она красиво мерцала, даря миру вокруг свое излучение…

Петр Петрович чуть подождал. И дождался!

Черно-белая дворовая кошка осторожно вышла из-за помойки, и (как под гипнозом) направилась к заманчивой заготовке.

Где-то на полпути Петр Петрович цепко схватил ее двумя руками, бедняжка дернулась, но вырваться не получилось. Бухгалтер разинул пасть, показав весне острейшие клыки, и вонзил их в шею шипящей кошки.

Петр Петрович откусил голову умирающему животному, с чавканьем опустошил ее, умело обглодав до состояния гладкого черепа, а дальше принялся за тушку…

Совсем скоро сытый бухгалтер выбросил останки кошки в мусорный бак (из-за которого она и появилась себе на погибель).

Петр Петрович с довольной ухмылкой подобрал заготовку и убрал обратно в портфель. Его трапеза закончилась. А обеденное время – еще нет. Теперь можно было и в парке прогуляться…

Дверь этой «истории» с хлопком закрылась. Придется двигаться к другой.

– Ты точно уверена, что мы найдем нужный номер? – спросил Чар с явным сомнением в голосе. Усталости он вообще-то не ощущал, но затянувшаяся процедура поиска стала слегка утомлять.

– Твой номер… – строго подчеркнула Мария. – Найдем. Обязательно найдем. Надо только как следует постараться.

Их старания (пусть и промежуточно) завершились у следующей двери:

Федор Кузьмич Черноведский взял в руки весла и погреб по утренней глади озера. Уключины негромко скрипели, а Черноведский вспоминал…

Вторая мировая, он летает на Як-первом, удачливый пилот-истребитель, почти сразу же после учебки – несколько сбитых немцев в тяжелых боях над Ростовом и Краснодаром, встреча с красивой медсестрой Мариной, любовь на войне, быстрая полковая свадьба…

Федора Кузьмича отвлек всплеск: в пяти метрах от лодки крупный карп закончил охоту (похоже, удачно) и ушел в глубину. Черноведский мрачно глянул в сторону алеющей дорожки рассвета, продолжая грести к своей цели…

Во время боев над Кубанью другие пилоты частенько рассказывали о необычном самолете противника, странном каком-то, ни на что не похожем (будто ворон или орел в полете, но механический и страшный)… Изрядно велось таких разговоров. И не «мессер-БФ», и не «Фокке-Вульф». Не «Хейнкель», не «Юнкерс», не «Хеншель»…

И вот однажды молодой летчик-ас Черноведский повстречал тот самый самолет в воздушном бою.

Отчаянно расстреляв весь боезапас (пушка и пулемет пугливо молчали), Федька-снайпер, как называли его в эскадрильи, остался один на один с этим нечто. А странный самолет врага спокойно лег на вираж, с каким-то невозможным шелестом пропеллера зашел Як-первому справа и расстрелял Черноведского практически в упор… Як задымился и стал падать…

Падение, ранение, госпиталь, медаль «За отвагу»… Долгожданное девятое мая, Победа, всенародная радость…

После войны Марина ушла от него (из-за раннего аборта она не могла больше рожать, а молодому мужу сильно хотелось сына… сложная ситуация, выяснения отношений, ссоры… что ж – не сошлись характерами).

После развода Федор Кузьмич устроился егерем (очень помог дядя Паша, двоюродный брат матери, занимавший важную должность в райисполкоме). Егерем Черноведский и пробыл всю жизнь: работа хорошая, места – просто прекрасные; озеро, лес и луга…

Вот только неделю назад завелась на озере непонятная птица. Не орлан, не скопа, не выпь и не цапля…

Федор Кузьмич думал, что это какой-нибудь болотный лунь, здоровенная злобная самка, но даже в орнитологическом справочнике ничего похожего не нашлось…

Птица устроила себе гнездовье на небольшом островке почти в самом центре доселе мирного озера.

А позавчера эта крылатая тварь убила спаниеля Тимку, верного помощника егеря и, можно сказать, старого друга. Птица подкараулила Тимку на берегу во время вечерней прогулки, схватила когтями, ударила клювом, Тимка закричал (как умеют только собаки прямиком перед смертью), а это чудовище разворотило голову спаниелю, после чего – с издевательским спокойствием полетело в закат…

Проспавшись после похорон и поминок (тихий холмик в красивой чаще леса), Черноведский решил мстить…

Озеро тонуло в мягком рассвете; равномерная работа весел и скрип уключин не давали сбиться, не позволяли дать слабину…

Приблизившись метров на сто, Черноведский навел окуляры бинокля на «хатку» врага… И чуть не отшатнулся: глаза этой мрази смотрели прямо на него… прямо в бинокль. Птица словно стерегла егеря, ожидая дальнейшего хода… И будто улыбалась всем клювом.

Федор Кузьмич убрал бинокль в сумку, протяжно поглядел на воду вокруг. Вздохнул, опять вспоминая… И достал из сумки динамитную шашку.

Предыдущий егерь Сивохин (спивавшийся в местной глуши и повесившийся на развесистом клене) нагреб таких целый ящик (странное эхо финской войны, можно сказать, доставшееся новичку Черноведскому по наследству).

Первую Федор Кузьмич, (как он вдруг подумал – торжественно) запалив, метнул метров за двадцать до этой крылатой уродины. Она сидела в гнезде (похоже, охраняя потомство). И продолжала «скалить» свой клюв…

Егерь не докинул: динамит сдетонировал раньше; взрыв поднял тонну воды (как показалось Черноведскому после произошедшего «начала кошмара»). И птица тоже поднялась в воздух…

Через несколько секунд она спикировала на лодку. Тот странный самолет сразу же возник в памяти Федора Кузьмича. Но сейчас Черноведский был готов к схватке.

Егерь вцепился в птицу, а она вонзила когти в его охотничью куртку (но плотная ткань, ей не пробить, впрочем, хватка сильна, и всё равно больно)…

Человек в лодке освобождает правую руку, чиркает зажигалкой (с нацистским орлом, доставшейся ему по праву победителя в свое время… как солдату освобождения)… Егерь чиркает зажигалкой, успевая увидеть черную птицу, фашистскую свастику и надпись по-немецки на серебряном фоне, загорается фитиль новой шашки. Динамит вот-вот повторно рванет над этой озерной (мертвой) гладью… Лодка тыкается носом в островок, и егерь видит в гнезде какие-то коконы вместо обычных птичьих яиц… Из них наверняка вылупится что-то ужасное… Птица, будто почувствовав что-то, кричит (так и в кошмарах не кричат… или даже после кошмаров).

Второй взрыв разлетелся над озером пылающими ошметками лодки, птицы и человека…

Упитанный карп, почуяв новую добычу (и будто бы с усмешкой на усатой морде), неспешно направился к месту происшествия, уже предвкушая то, что ему перепадет от останков.

Золоченые двери снова закрылись.

Чар и Мария просто молчали, пытаясь в который раз за вечер/ночь осмыслить увиденное… А через какое-то время они наконец-то добрались до последней непроверенной двери на этаже. Вот тут и произошло совсем неожиданное: Чар не смог ее открыть.

– Что за ерунда? – удивился Ли, посмотрев на спутницу. Та только подмигнула парню с невинным выражением на лице… полезла под платье и стала снимать свои трусики. Мария проворно сдернула их до коленок, вышагнула сначала левой ногой, затем правой, после чего приблизилась к заветной двери и, обмотав столь волнующий предмет одежды вокруг дверной ручки, отворила нужный номер.

От этой неожиданной эротичности Чар даже остолбенел. Его щеки покраснели из-за прилива гормонов. А Мария, игриво улыбаясь, надела нижнее белье обратно.

– Ловко, – прокомментировал Ли увиденное. Горничная скромно кивнула в ответ.

Парень и девушка прошли в номер…

Зеленоватый ночник на тумбочке у входа освещал обстановку: помещение состояло из двух комнат: в первой имелась застеленная кровать, кресло, книжный шкаф, шкаф для одежды, небольшой стол у стены, «Подсолнухи» Ван Гога над ним, «Империя света» Рене Магритта чуть левее, плоская лампа у потолка и уже замеченная тумбочка с ночником; дверь во вторую комнату была закрыта.

Чар приблизился к шкафу с книгами. Кодекс Серафини соседствовал с Библией, а «Дьявол» Достоевского и неогримуар «Алхимия реальности» дразнили буквами на корешках. Еще виднелись «Плащ Хастура», «Двойной Эдем», «Зов Ктулху», «Западные Земли», «Хранители небес», «Москва чудес» и прочие произведения…

Книга «Частицы бесконечности» словно приглашала посмотреть на себя поближе. Ли открыл наугад. Рассказ назывался «Дом холода и тьмы».

Мы проходили под сводами промерзшей пещеры; голоса внутри стихли уже давно. Снаружи сменялись минуты, размениваясь секундами дней, лет и веков…

Свечи глаз моей спутницы горели потусторонним обещанием того, что в конце будет хоть что-то хорошее. А катакомбы в снегах заманивали дальше…

За темнотою поворотов ютились другие путники, вмерзшие в лед-утробу, как странные зародыши будущих призраков. Зрелище печальное и почти пророческое…

– Ты вообще знаешь, что с нами случится? – Тихий вопрос моей спутницы заиграл тенями на стенах. Ее взгляд продолжал подсвечивать нам дорогу. Я молча кивнул, но сам не понял – утвердительно или нет.

Коридоры пещеры ветвились, змеясь и словно бы смеясь над теми, кто шел здесь до нас: несчастные искатели, забывшие о прошлом, глупые и самонадеянные…