Царь Медоедов

В конце лета, один из отцов, ездивший на Афон пригласил к нам старца-схимонаха, пользовавшегося духовным руководством и жившего рядом со святым Паисием Святогорцем. Его родители – русские иммигранты, но родился он уже в Греции. Подростком участвовал в партизанском движении по освобождению страны от фашистов. Воспитанный в верующей семье, дослужился до полковника и познакомился со святым Паисием, чтобы через какое-то время стать монахом. Отцу Иоакиму было восемьдесят шесть лет. Я прочитал его книгу, по детски простую и глубокую. Эту трогательную историю времён фашистской оккупации пересказать мне не хватит таланта.

В тот день, когда должен был приехать отец Иоаким, я терпел сколько мог мат-перемат от Вячеслава, пока, наконец, не сменил рабочий – белый подрясник на чёрный и не вышел во двор бывшей конюшни. Мне навстречу шла делегация с отцом Иоакимом во главе. Сопровождающие немного отстали, когда я подошёл и поклонился старцу пытаясь взять благословение. Отец Иоаким поклонился рукой до земли и обнял мои руки так, чтобы я не мог их поцеловать:

– Я читал вашу книгу.

– Это не я, кто-то другой, – улыбаясь, ответил монах с греческим акцентом.

– Да нет, точно вы.

– Нет-нет, – все, также улыбаясь, ответил старец. То ли шутит, то ли смиряется. Выглядел он очень бодро и больше шестидесяти ему не дашь.

Его лицо сияло:

– Запомни три вещи, – начал он, – То, что с тобой происходит – скоро пройдёт; Всю красоту, что видишь здесь, – он показал пальцем в сторону берега, – Храни в своём сердце, и Иисусову молитву – говори не «помилуй меня», а «не оставляй меня».

На просфорную я не вернулся, пошёл за отцом Иоакимом, находясь под впечатлением того, что он сказал. Эти слова подобно пружине начинали раскручиваться внутри, освещая смыслом моё будущее. Почему он сказал, чтобы я хранил эту красоту, я что уеду и не смогу вернуться? Что он имел ввиду? Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы, и посмотрев вокруг, увидел, что не я один потихоньку плачу. Рядом со старцем ты начинал ощущать собственную греховность. Он молча перебирал маленькие чётки, но то как он двигался, то как он молчал, по словам одного монаха – была самая громкая проповедь о Христе, которую он когда либо слышал. Он был обладателем сердечной Иисусовой молитвы и дара слёз, дара плача о своих грехах, который чувствовали окружающие. Позже, пригласивший его монах рассказал, как придя к нему в киновию на Афоне, он и трое мирских мужчин были радушно им приняты. Пока отец Иоаким заваривал чай на афонских травах, он рассказывал какую-то историю. Сначала заплакал один, потом второй, третий, и в конце эта история обличала главную страсть того монаха, заплакал и он. Никто из них не понял про другого, но услышал то, что должен был услышать про себя. Размышляя над этим, я думаю, что даже построить так эту историю, чтобы она задела струны души каждого – невозможно, используя харизму или чуткость. Он говорил Святым Духом. Исцелить наболевшие сгустки внутренней боли, вот призвание врача душ. Проходя мимо трудников раскопавших какую-то трубу, отец Авраамий, не зная, что сказать, констатировал факт: «А это Алексей-разбойник». Отец Иоаким ответил:

– Был бы разбойник – не был бы здесь, – и легонько потрепал по голове амнистированного. Я шёл сзади и заметил, как хмурое лицо Алексея в этот момент просветилось, как будто внутри зажгли лампочку. Он почувствовал это прикосновение любви, хотя и не знал кто это идёт. Я продолжал идти за ними, потому что рядом со старцем чувствовал себя лучше, голос затихал, и на душе было радостно и светло. Не знаю, как всё это передать, потому что возможность языка сильно ограничена, когда речь заходит о духовных состояниях. На следующий день была запланирована поездка на скит. Я подошёл к благочинному:

– Отец Авраамий, а можно я тоже съезжу?

– Почему бы и нет, только если отец Фаддей тебя с просфорной отпустит.

Я знал, что отец Фаддей никуда не отпустит, не такой он человек, чтобы понять, как для меня это важно. Такая вот косность. Поэтому, я метафорически, продал всё что имею, ради жемчужины. И утром соврал, что отец Фаддей отпустил. Меня посадили в машину с отцом Иоакимом. Когда мы проезжали мимо форума отец Иоаким спросил:

– Что там?

– Там проходит форум, пьяная молодежь ходит потом по монастырю и девушки в одних купальниках… в общем, лучше бы его здесь не было.

– Если хотя бы один человек оттуда – придёт к Богу – то пусть форум будет.

Я задумался, ну один по крайней мере оттуда к Богу пришёл – это я. Получается все те неудобства и искушения, что испытывает монастырь в метафизическом плане того стоят… У нас вряд ли кто бы с отцом Иоакимом согласился, но и спорить бы никто не стал. Он видит всё в качественно других категориях. Всю дорогу старец восхищался облаками и русским лесом, что наверняка посмешило меня раньше, но сейчас я думал только о том, что он и вправду радостно, по-детски воспринимает мир. Давно вы видели бабушку или дедушку которые могли бы в течении получаса радоваться и восхищаться окружающей природой… вот и я не припоминаю. Про больные суставы или давление… но не про небо над головой. Увидеть бы мир когда-нибудь его глазами.

На скиту он собирался окунуться в ледяной источник, но глядя на пританцовывающего от холода меня, сказал: «Я меняю решение». Он рассказал две истории во время обеда. Первая о священнике, которого избили немцы, он напился и пьяный говорил о том, что знает с какой стороны придёт на них возмездие. Кто-то доложил немцам, и весь лес с той стороны посёлка, заминировали. Когда ночью напали партизаны, они попали на это минное поле и единственный кто держал с ними связь, был тот священник. Партизаны, не взирая на потери, пробились к дому священника и расстреляли его на лестнице собственного дома. Думаю, эти истории предназначались двум нашим иеромонахам, приехавшим с монастыря. Хотя и меня эта история до сих пор держит в напряжении. Священник не хотел, чтобы партизаны погибли, но дав волю гордости, пьянству и обиде, стал причиной их гибели.

Вторая история была про рыжебородого католического монаха, побывавшего на Афоне и принявшего православие, оставшегося там. Он разбирался в западном богословии. Его пригласили на диспут с католиками. Всё время он, опустив голову, молился по чёткам, когда наступила его очередь выступить – он вышел за трибуну, по пунктам разложил все заблуждения католической религии и сел на место. Старец сказал, что зал ему рукоплескал, но он был погружён в молитву и ни на кого не обращал внимание. «Так и нужно» – подытожил отец Иоаким, возможно имея ввиду тщеславие.

Пора было расставаться, и если бы было можно, я оставив всё последовал за ним, ни разу не обернувшись. Теперь было понятно, почему апостолы «бросив всё – пошли за Спасителем», потому что ничто не имеет значения рядом с небесным человеком, всё остальное просто шелуха. «Зачем нам уходить?» – спрашивали апостолы, если у тебя «слова жизни»? Но с отцом Иоакимом я поехать не мог, моё время Афона ещё не пришло, и я больше его не увижу, прильну со слезами к его мощам, но живым больше не увижу. Грустно, да, но он дал мне уверенность, в том что прочитанные мною жития и патерики святых это правда. Через две недели после его отъезда голос начал угасать. Он говорил всё реже и всё тише. Начитавшись за полгода в монастыре святых отцов, у меня были вопросы к бесу. Любопытство взяло верх, и впервые с тех пор, как отец Авраамий запретил с ним говорить, я спросил:

– Почему ты, будучи духом, не можешь покаяться и вернуться к Богу?

Тишина. Он молчит. Через полминуты, шёпотом отвечает:

– Не могу.

– Почему не можешь? В чём причина?

– Просто не могу.

– Помнишь, мразь, я как-то говорил, что найду способ избавиться от тебя и буду вспоминать об этом времени с улыбкой, помнишь?

– …

– Так вот, я улыбаюсь.

На следующий день он исчез. Внутреннюю молитву я конечно не прекращал, боясь, что он может вернуться. Моей радости не было предела, я никогда так не радовался, ходил и светился как пасхальный заяц. Я понимал, что отец Иоаким специально не исцелил меня сразу, чтобы я не начал всем рассказывать об этом. Старцу приписали бы дар изгнания бесов, а он, как видно, избегал людской славы. Мы склонны ценить что-то, только после того, как потеряем, особенно свободу духа или тела. Я так отвык от внутренней тишины. С души спали оковы, и она раскрылась в неподвижном восторге, подобно сверкающей лилии. Позже я прочту, что бесноватые и одержимые, посещали порой современных нам святых, и те не могли их исцелить, хотя и молились, потому что на это не было Божией Воли. Удивительно, если задуматься, что для моего исцеления обстоятельства сложились так, что отец Иоаким приехал в Россию, а не я доехал до Афона. Ощущение благодати, посетившее меня, погружало в атмосферу монастыря. Прогуливаясь вечером, меж лип и тополей, я созерцал природу. Отражение в ночной воде монастыря. Я погружался в себя и переосмысливал всю свою жизнь. Современному человеку очень не хватает времени – побыть наедине с собой. Первое – было бесконечное чувство благодарности к Богу, за то что он через отца Иоакима, всё же исцелил меня. Я был очень, очень благодарен, и теперь был предан Богу. Я понял, что никак по-другому не пришёл бы в к Богу. Только через беснование, когда я взывал к мета-справедливости этого мира. Я надеялся, что эта справедливость существует и услышит меня, и я думал тогда о высшем законе бытия. Из средства Он стал для меня Целью.

После приезда отца Иоакима, я как-то сошёлся с молчаливым молодым иноком с Туркменистана, где он крестился, и поэтому был вынужден бежать из страны – отцом Никитой. Шесть лет он проездил по монастырям России и Белоруссии, его вдохновлял подвиг странничества. Он старался быть монахом во всём: в нестяжательности, в послушании, в молчании. Мера его веры меня удивляла. Как-то мы разговаривали и он сказал:

– У многих молодых монахов, со временем, из года в год наблюдающих семьи с детьми, возникает искушение уйти в мир и жениться, поэтому прежде чем решаться на постриг нужно сто десять раз подумать. Мне семья не интересна, я ищу духовного наставника, но пока так и не встретил.

– Так зачем же ты принял здесь постриг, если не нашёл духовного отца?

– Потому что я хотел бы умереть монахом, мало ли что…

Он много рассказывал о разных монастырях и святых местах, хотя порой было видно, что мы на разных волнах. Мне нравилось слушать, но отец Никита видимо вспоминая обо всём этом, терял внутреннюю тишину и этим смущался. Господь призвал Его когда-то, и он достойно ответил на этот призыв, с полной решимостью быть с Богом, а не с людьми.

Для меня, всё изменила экскурсия с братией, на три дня в Псковскую область. За неделю до поездки я прочёл «Несвятые Святые» и Печорский патерик. По приезду первым мы посетили единственный монастырь не закрывавшийся в период Советской власти. Сначала он оказался на территории Эстонии, а потом наместниками удалось его отстоять, что само по себе является чудом. Сказочное впечатление зимой, производил длинный спуск к Успенскому храму. Невысокие фонари освещали заснеженные ели. Ощущение причастия к чему-то таинственному. В храме я заметил, что монахи там были как бы продолжением храма. Среди прихожан они двигались размеренно и спокойно. Те в свою очередь прекращали суету и разговоры, погружаясь в атмосферу подземного храма. В нашем монастырском – всё было не так. У нас ты попадал на сорочинскую ярмарку и болтовня монахов это впечатление закрепляла. Надо ли говорить, что мне захотелось остаться там.

На следующий день после обзорной экскурсии по монастырю и пещерам, для нас открыли келью почившего старца Иоанна Крестьянкина. Его келейник, вдохновлённый воспоминаниями о батюшке, поделился с нами этими крупицами благодати. Когда мы вышли из кельи – я потерял что-то важное. Там в келье было как-то уютно, а в коридоре, я вновь ощутил внутренний холод. В этот момент я почувствовал, как кто-то утешая, коснулся моего сердца, совсем легонько – вот так. От этого прикосновения на сердце стало легче. Ответ на мои мысли о родителях, которые не интересуются где я, о друзьях с которыми я теперь не общаюсь, о жизни, которая проходит мимо. Старец будто сказал этим: что я не один, что он видит боль от одиночества и непонимания. Я не мог перестать плакать минут пятнадцать, вместе со слезами уходила боль. Не знаю, что монахи думали по поводу моих слёз, но никто ничего не сказал, за что я им был благодарен. Они отошли к келье архимандрита Адриана. Он проводил отчитки бесноватых с семидесятых, и разбирался в этих темах как никто другой. Я зашёл к нему последний и бухнулся на колени. На стульчике сидел старенький монах в очках.

– Как тебя зовут?

– Илья.

– Как? Я плохо слышу, – он повернул голову ко мне.

– Илья!

– А-а! Илья! – старец оживился, – Был такой пророк Илия, он обличал евреев, за то, что они поклонялись израильскому царю. Они просили у него вино и елей, а оказалось, что царь – сатана. Они испугались и обратились к Господу: «Прости Господи!» Господь их простил, а те кто не покаялись, сгорели в пламени. Пророк Илия не умирал, но всегда на небе, когда он спустится – его убьёт Антихрист и уже не будет крестных страданий и Воскресения. Много соблазнов будет от мира. Молись Илие-пророку, я ему всегда молюсь…

Старец окунул кисточку в лампаду и крестообразно помазал мне лоб. Всё это время исходившая от старца сила обдувала, как если бы за его спиной стояли ангелы. Звучит странно, но по-другому я свои ощущения объяснить не могу. Я спросил у старца:

– Отец Адриан, как мне помочь маме?

– А что с ней?

– Она занимается оккультизмом.

– Что?

– Колдует! – прокричал я.

Он укоризненно покачал головой:

– Скажи ей, что если любит Бога, то пусть идёт к Богу, а если сатану, то придётся идти к сатане… Не обличай её, не говори ничего, можешь написать письмо и там всё опиши. А то, она сделает заговор на тебя и станет только хуже, будешь пытаться её спасти – и сам погибнешь, и она погибнет. Ну всё, ступай с Богом. – отец Адриан меня благословил, и я вышел к ожидающей снаружи братии.

В голове роились мысли, относилась ли история про Илью-пророка к моему будущему, не являюсь ли я олицетворением этого израильского народа. Вино – символ радости, а елей – благодати. Надо будет написать матери письмо.

За три дня мы проехали по обителям епархии: Крыпецкой, Святогорской, Елеазаровской и в черте города: Мирожской и Снетогорской. У каждого монастыря был свой дух. Где-то искрится воздух, в других молитвенная тишина. Один из наших, как-то сказал, что в монастыре, в котором ты собираешься принять постриг – ты должен чувствовать себя как будто вернулся домой. После ужина в трапезной я решил посоветоваться с отцом Симеоном и отцом Матфеем, так как хотел остаться в Печорах и не возвращаться назад. Рассуждение всегда против импульсивных решений, и они посоветовали вернуться, всё обдумать, хотя обдумывать было нечего.

Вернувшись, я поделился своими впечатлениями, о подлинной духовной жизни, с отцом Никитой, который бывал в Печорах. Через месяц, гуляя по замерзшему озёру, я наткнусь на одном из островов на языческие столпы или капище. Не предполагая, что директор дома отдыха – язычник, я думал, что это какая-то бесноватая молодежь, знавшая житие нашего преподобного и решившая поглумиться. Бензопила ледяные столбы не пилила, и на следующий день, когда я сожгу их смесью бензина и масла, окажется, что отец Никита ушёл не попрощавшись. Он оставит мне: «Поучения преподобного аввы Дорофея» и «Училище благочестия». В последнюю нашу беседу, я понимал, что он вот-вот сорвётся, так что оставалось надеяться, что однажды судьба опять нас сведёт. Меня уже взрослого и умудрённого опытом, и отца – преуспевшего в молитвенном созерцании.

Зимним вечером Максим-трапезарий рассказал, о том, что днём приехал парень с Москвы, который слышит голоса. Наместник решил сменить благочинного и постриг двух молодых братьев на должности благочинного и эконома. Комментарий по этому поводу отца Симеона был бесценен: «Нельзя молодых стричь, нельзя сразу давать им власть, они должны пройти через все послушания в монастыре, понять, как всё функционирует, стать, прежде всего, монахами и потом уже заниматься управлением. Если перед тобой когда-нибудь станет такой выбор, беги от этого – это гибель». Прав ли был отец Симеон? Прошло десять лет, и он как в воду глядел.

Голос что-то наговорил одержимому парню, скорее всего про трудников, с которыми его поселили в паломнической гостинице, и он вечером в трусах выбежал в заснеженный двор. Я весь день пёк просфоры. Вечером выписывал в тетрадь цитаты из святоотеческой литературы, когда ко мне постучали и пересказали происходящее. В гостинице сидели оба брата и пытались поговорить с парнем. Он смотрел на них блестящими глазами и кивал, ничего не говорил. Я обратился к новоиспечённым монахам:

– Отцы, можно я попробую с ним поговорить, я знаю, что с ним, дайте нам десять минут.

– Ну что ж попробуй, – вздохнул отец Анатолий, и они вышли.

– Привет, меня Илья зовут.

– …

– Мне сказали, ты слышишь голоса.

– …

– Я тоже раньше слышал голоса. Первое что тебе нужно знать, это то что ты не сумасшедший, это не шизофрения, – я закатал рукава подрясника и показал два продольных розовых шрама, – Я вскрывался, он сильно давил и я хотел понять с кем имею дело, глупо конечно, но это помогло понять его тактику. Я полгода боролся с ним в городе, лежал в дурке и полгода ещё слышал его здесь.

Взгляд у парня стал сосредоточенный, было видно, что он, наконец, слушает. Я продолжал:

– Ты не разговариваешь – это голос тебе запретил? – он кивнул, – Ты не обязан его слушать, он обманывает, всё время лжёт, нельзя его слушать и делать, как он говорит, переступи через него, не бойся, он пытается казаться крутым, но на самом деле он – ничто. Как тебя зовут?

– Сергей.

– Ну вот, видишь ничего страшного…

– Он делает мне больно, если я разговариваю с людьми.

– Придётся терпеть, привыкать к этой боли. Меня он тоже постоянно мучал болью, я со временем привык, абстрагируйся от него и не отвечай мыслями. Помогает Иисусова молитва. Вот возьми мои чётки – это подарок, возьми-возьми. На каждом узелке повторяй: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий не оставляй меня грешного».

Он взял чётки, начал перебирать узелки и после паузы сказал:

– Ты первый человек, который не считает меня сумасшедшим.

– Я знаю, каково это, ты думал ты совсем один против этой херни, но это не так. Меня в исцелил Господь – это закончилось. Вернулись братья-монахи:

– Ну как успехи?

– Мы поговорили с Сергеем, было бы лучше, чтобы я несколько дней побыл с ним, мало ли что.

– Ладно, мы разберемся с этим вопросом, Сергей как себя чувствуешь? Зачем ты всё-таки выбежал.

– Мне казалось, меня хотят убить.

– Это монастырь, никто тебе зла не желает.

– Понятно.

– Отец, мы, наверное, сходим на службу с Сергеем.

– Давайте.

Мы сходили на службу, я трижды перекрестился перед собором и внутри, парень повторил за мной и зашёл. После вечерней службы братия с фонарём и иконой преподобного обходила весь монастырь с молитвенным песнопением. Мы пошли следом. Проходя мимо монастырского кладбища, Сергей заплакал, и я спросил:

– Он говорит, что и ты скоро умрёшь? Не слушай, он лжёт, он всегда лжёт запомни, ты не умрешь – это всё херня.

И тут он меня обнял. Крестный ход ушёл вперёд. Нас могли неправильно понять. Парень просто был благодарен, а я был для него воплощением спасения – надеждой. Я смутился, но обнял его, он рыдал в плечо, и всё это начинало выглядеть как минимум странно…

– Эй, ну чего ты разнылся, соберись, всё будет хорошо.

– Спасибо, – он вытер слезы, и мы пошли дальше. Мы успели пройти метров сто по заснеженной дороге к собору, как вдруг меня обдало жаром, буквально появилось ощущение, что меня засунули в конвекторную печь. Со всех сторон закричал мощный низкий голос, от которого волосы встали дыбом: «МОЛОДЕЦ, ПОМОГ ЕМУ,ТЕПЕРЬ Я БУДУ С ТОБОЙ!!!»

Мысли спутались, больше всего я боялся чего-то подобного, и тут появилось чувство жалости. Я подумал: «Ну и ладно, главное, чтобы парню было полегче». И всё исчезло: жар, голос. Бесы не выносят смирения, а я смирился и был готов к самопожертвованию в отношении малознакомого человека.

Молодой благочинный назначит присматривать за Сергеем бывшего наркомана с тяжелым характером. Сергей во время ужина упадёт на пол, не знаю, что ему там привиделось. Наркоман выволочит его за шиворот, и изобьет в курилке. Парень впадёт в истерику, и благочинный не разобравшись, впрочем, как и все последующие десять лет, вызовет скорую, чтобы отвести его в дурку. Сергей в состоянии исступления начнёт говорить то, что говорит ему бес:

– Благословите батюшка.

– Я не батюшка.

– Зачем же вы тогда перед зеркалом всё время делаете «вот так», – и Сергей изобразил крестообразное благословение. Благочинный покраснел и ушёл. Я после просфорной, узнав обо всём, шёл и молился, мне было его жалко, и я надеялся отговорить отца от этого решения. Когда я подошёл к Сергею, он чужим голосом сказал: «Не плачь, давай я тебе слёзки утру». Я действительно заплакал, но слёзы давно вытер, да и не мог он в темноте увидеть моего лица. Отец ни в чём разбираться не стал, он всегда избавляется от проблем, хотя монастырь это единственное место, где таким людям могут помочь. Теперь его будут накачивать химией, пока он действительно не сойдёт с ума. Я ненавидел этого подлого мудака, который конечно не признался, что бил его, как когда то не признавался рыжий-Александр. Только на этот раз отца Авраамия не было рядом. Бес разыграл партию и выиграл. Помыслы гнева я не принимал, понимая, что наркоман просто злой дурак и никто не назначал меня местным инквизитором. Скорая уехала, они сделали ему два укола успокоительного, но истерика не прекращалась, потому что демон может разгонять организм, седативные почти не действуют. Куда его повезли благочинный так и не сказал.

Что я мог поделать? Да, в общем, ничего, я же послушник в монастыре. Может написать прошение наместнику на отъезд – скажем, забрать бабушку из больницы. С приятелем на колёсах доехать до дурки тридцать километров от города, купить шоколадок и пирожных персоналу психиатрической больницы и пройтись по всем отделениям, ведь фамилию я его знаю: «Не поступал ли такой? Нет? Ну, с наступающим Новым годом». Я прошёл все корпуса, наверное, его повезли в Подмосковье, а если в Москву? Денег у меня на эти поиски просто нет. Приятель спросил:

– Ну что? Нет твоего бесноватого нигде? Забей Илюх, поехали, выпьем за твоё выздоровление.

– Нет. Жаль. Но я хотя бы попытался. Можно было бы вытащить его прямо из вестибюля и довезти в любой другой монастырь.

По крайней мере, у него остались мои чётки и надежда.

Всё о чём я мечтал это жизнь в Печорах, там, где не прерывалась преемственность и монастырское предание. Я дождался дня, когда пройдёт ровно год с момента моего приезда, прежде чем написать прошение на отъезд, чтобы не убегать не попрощавшись. За этот год отец Авраамий привязался ко мне, и вместо благословения я услышал укоры. Было ясно, что он не хочет меня отпускать, чётко осознавая, что и задерживать молодого человека стремящегося пожить в других монастырях – бессмысленно.

Я стоял на пороге новых открытий, как хоббит решивший проводить гномов к Одинокой горе. Для меня открылся мир, глубокий, полный смыслов и ответов, ведь решить внешние проблемы общества, можно только через внутреннее изменение. Пару недель я провёл у бабушки, походил на службы в городские храмы – посмотрел на священников, и понял, что городского варианта Веры мне явно недостаточно. Беседы проводились только в одном из них, деятельность приходов ограничивалась воскресным причастием. На приходе священники ничем не занимают молодежь, которой хочется участвовать, помогать, быть в среде такой же верующей молодежи. Им слишком мало одних служб и количество тех, кто может пономарить и помогать в храме – ограничено. Устраивать интересные беседы и чаепития, ходить с молодежью, как волонтеры, помогая пожилым людям или посещая сиротские приюты, выезды в деревню по выходным. Молодежь нуждается в этом, иначе, она понимает, что никому не нужна. Другое дело сектанты, у которых взаимовыручка и связь братства развита до предела. Человек сломленный, потерявшийся в своей жизни находит у них поддержку… Но не у православных, нет, мы будем оставаться глухи к потребностям людей, пока священников опять, не начнут прибивать штыками к алтарю. Я постригся-побрился, встретился с Андрюхой, вставшим на путь исправления и собрав вещи уехал в Псков. Ничто меня так не занимало, как желание во всём разобраться. Райский свет, искрящийся сквозь кроны деревьев, сменялся холодным лунным блеском.

Книга Пути.

Анастасию мы сожгли, продолжает кузнец Аверкий, но голод не утих. О чем это говорит, старче?