Секретная миссия в Марселе. Один год из жизни Вариана Фрая

Президент Франции Лебрюн назначил премьер-министром 84-летнего маршала Петэна взамен ушедшего в отставку Поля Рейно.

Петэн, герой Вердена, немедленно укротил парламент и тот большинством голосов предоставил ему неограниченную власть. Петэн превратил правительство в группу коллаборационистов, охотно сотрудничавших с режимом Гитлера.

По условиям перемирия Франция была разделена на две зоны – оккупированную (северная и западная части, 2/з всей территории) и не оккупированную со столицей в Виши, городе в центре страны. При этом считалось, что правительство Петэна распространяет свою юрисдикцию на всю территорию государства.

Одной из важнейших статей (19.2) соглашения о перемирии стало обязательство правительства Виши передавать по первому требованию в руки Германии любого человека, находящегося во Франции, будь он коренным жителем или нет.

Это было явным свидетельством нарушения Францией своих обязательств по отношению к эмигрантам. Лозунг «Свобода, Равенство, Братство» правительство безо всяких угрызений совести сдало в утиль. Его заменили демагогическим выражением «Труд, Семья, Отечество». Более того, Петэн и его продажная камарилья не только сотрудничали с Германией, но и охотно перенимали ее расовую политику. А потому для евреев ситуация складывалась особенно угрожающим образом.

Вторжение немцев во Францию и страны Бенилюкса создало огромный поток беженцев, стремившихся покинуть континент и перебраться куда угодно. В условиях полной неразберихи некоторые лагеря интернирования были распущены, охрана не знала, что делать, многим заключенным удалось бежать и направиться на юг страны. К большому количеству апатридов – лиц без гражданства, полулегально живших на территории

Франции, после перемирия добавилось около 15 тысяч французов, бывших эмигрантов, получивших французское гражданство законным путем. В июле 1940 года вишистское правительство аннулировало их гражданство, в одночасье превратив в новых апатридов и пополнив ряды лагерей интернирования. Следующим шагом стало расформирование Иностранного легиона, и тысячи солдат оказались предоставленными самим себе.

Подавляющее большинство демобилизованных стремилось присоединиться к англичанам в их войне против фашизма. К примеру, префект департамента Буш-де-Рон сообщал: «все бывшие военнослужащие польской национальности ставят перед собой одну цель: быстро присоединиться к британской армии». То же отмечалось и в отношении чехословаков. При этом надо иметь в виду, что и Польша (большая часть ее) и Чехословакия являлись ныне частью Третьего Рейха и гражданам этих стран предписывалось участвовать в войне на стороне Германии. Испанским республиканцам, прежде бежавшим от репрессий Франко, теперь приходилось искать пути бегства и из этой страны.

Что уж говорить о британских солдатах! Застрявшие в форте Сен-Жан британцы, пользовавшиеся относительной свободой, с первых же минут создали внутреннюю организацию и, как могли, переправлялись в Англию.

И как будто этого было недостаточно, немцы практиковали насильственное переселение в неоккупированную зону целых групп неугодного им населения. Представитель Унитарной церкви Говард Брукс, живший в те годы в Марселе и занимавшийся в рамках своей организации оказанием помощи беженцам, замечает:

Немцы постоянно посылали новых беженцев через границу [в неоккупированную зону]. Деть их некуда было, и французы отправляли вновь прибывших в лагеря для интернированных. Немцы целиком опустошали еврейские приютственные места для стариков и слепых, а однажды даже еврейский дом для умалишенных. Переправляли через границу целиком еврейское население небольших городков.

Весь поток обездоленных людей – пешком, на велосипедах, машинах и повозках – двигался в одном направлении – южном, к Марселю.

В Марсель и прилегающие городки перебрались некоторые консульства иностранных держав. Только здесь и можно было ухитриться, улучив изменение политического климата, всеми правдами и неправдами получить документы на въезд в другую страну.

Южный портовый город, и до войны напоминал пеструю ткань, сотканную из людей различных рас и национальностей. Выходцы из Ближнего Востока и Северной Африки заселили целые кварталы.

С пришествием беженцев в городе создалось настоящее вавилонское столпотворение: десятки языков и национальностей, люди различных профессий, происхождения и образования. Калейдоскоп заметно дополняли оставшиеся без дела военные. Доктор Лоури, глава YMCA (организации молодых американских христиан), курсировавший между Лиссабоном и Марселем, живописал увиденную картину:

Солдаты колониальных войск в ярко красных фесках, французские легионеры в коричневых противопылевых накидках поверх фуражек, зуавы, красующиеся в голубых, турецкого типа шароварах, альпийские стрелки в беретах оливкового цвета, надвинутых на одно ухо настолько, что казалось, вот-вот съедут с головы. Часто встречались офицеры кавалерии в аккуратных галифе, черные сенегальцы в белоснежных тюрбанах и с такими же белоснежными зубами, танкисты в кожаных шлемах…

Немцев пока в Марселе наблюдалось мало, небольшая военная часть квартировалась в университетском городке Монпелье.

Новые пришельцы бродили по городу в поисках жилья и пищи; местные гостиницы переполнились, благо владельцы закрывали глаза на отсутствие у многих постояльцев соответствующих документов.

Несмотря на военное время и нехватку продовольствия, увеселительные заведения, кабаки и бордели были к услугам моряков и местного населения.

Нашли себе приют нелегальная торговля наркотиками и неизбежный при этом гангстеризм. Возникла целая сеть подпольных организаций всякого рода, включая и французские ячейки Сопротивления. Как следствие, в город нахлынула волна доносчиков, шпионов, нацистских агентов, разыскивающих людей по гестаповским спискам, а порт находился под присмотром итальянской комиссии, созданной по условиям военного перемирия с Италией.

В первые годы правления вишисткого правительства, вследствие непосредственного отсутствия немецких войск, еще наблюдалась некая свобода передвижения, но позднее власти ввели специальное удостоверение, лишь имея которое можно было передвигаться.

До конца сентября 1940 года эмигранты и иностранные подданные чувствовали себя относительно спокойно. Но затем посыпались разного рода ограничения. Например, Акт от 27 сентября 1940 года констатировал «перенасыщенность» неоккупированной зоны иностранцами. Последовали и соответствующие выводы. Третьего октября правительство Петэна по собственному желанию определило статус евреев как некоего подкласса французских граждан, обязав их носить отличительные желтые повязки. Статус автоматически исключал евреев из участия в работе администрации, службе в вооруженных силах, членстве в творческих союзах и организациях, во врачебной и педагогической деятельности.

До полной оккупации Франции оставалось чуть больше 2-х лет.

Коренные французы, бельгийцы и голландцы, бежавшие из оккупированных территорий, вскоре обнаружили, что германские власти и прогерманские вассалы-правители в покоренных странах уже наметили контингент и масштабы «селекции». Это не укрылось от внимания тех, кому репрессии не грозили, и они постепенно стали возвращаться обратно, на север Франции, в Бельгию и Голландию.

Но перед десятками тысяч людей различных социальных взглядов, вероисповеданий и национальностей выбора не оставалось – либо бежать с континента, либо попасть в лагеря уничтожения.

Особую тревогу вызывало создание и функционирование т. н. комиссии Кундта, ветви гестапо. Комиссии вменялось в обязанность посещение всех мест интернирования в поисках политических беглецов – противников режима с целью последующей отправки их в Германию. Кроме того, комиссия вела надзор за эмиграционным процессом.

И при всем этом открыто насаждалась идея «Франции для французов».

В бюрократической системе вишистского режима царила полнейшая неразбериха: отсутствовала мало-мальски приемлемая координация между разными органами власти, многие бумаги терялись, истекал срок действия одних документов, а другие еще не были готовы и т. п. Лишь в исключительных случаях удавалось относительно спокойно выбраться из страны.

Постепенно ситуация стала ухудшаться.

Начались облавы на людей, не имеющих соответствующих удостоверений личности. Многие, искавшие пути исхода из Франции и ждавшие виз, прятались в городе и его окрестностях, стараясь без необходимости не показываться в дневное время на улицах.

Местом общения стали многочисленные кафе, где можно было выпить кофе (или то, что им называлось), но главным образом получить и обсудить последние события, как политические, так и вопросы, связанные с проблемами эмиграции. В этих же кафе встречались и обсуждали разного рода делишки контрабандисты, спекулянты, представители уголовного мира. Там же вербовали осведомителей для Англии. Особенной популярностью кафе пользовались у творческой интеллигенции, оставшейся ныне без руля и без ветрил. В районе Лазурного берега еще раньше селились многие представители французской интеллектуальной элиты. Теперь же Марсель и его окрестности переполнился прибывшими артистами, художниками, писателями – как французскими и немецкими, так и восточноевропейскими.

«Мы жили в кафе, спали в кафе, сочиняли прощальные письма в кафе» – вспоминал один из немецких писателей.

Но впервые за свои долгие годы существования, эти кафе послужили не только местом сплетен и слухов, но и местом, где витали слова надежды и ожидания на избавление от разразившейся катастрофы. Здесь из уст в уста передавалось имя спасителя: «Вариан Фрай».

Строптивый выпускник Гарварда

Семью, в которой родился 15 октября 1907 года Вариан[4], можно считать необычной по канонам того времени.

Мать – Лилиан Макей – окончила престижный Хантер колледж, что не отнесешь к распространенному явлению среди тогдашних девушек. Проработав некоторое время учительницей, она вышла замуж в 25-летнем возрасте. Энергичная, хотя хрупкого здоровья Лилиан была полной противоположностью своему мужу – Артуру Фраю, мягкому по характеру, убежденному христианину, довольно безропотному, когда речь шла о семейных делах. Вариан появился спустя 5 лет после бракосочетания родителей. Странно, что строго религиозная семья того времени ограничилась одним ребенком. Скорее всего, это объясняется болезненным состоянием Лилиан, страдавшей приступами психического расстройства.

Отец тяжко работал. Из-за болезни матери большое участие в воспитании юного Вариана принимали незамужние тетушки, жившие вместе с семьей Фрая.

Вариан понимал, какую огромную нагрузку нес отец, обеспечивая достойную финансовую поддержку большой семье. В мемориальной речи на похоронах отца он отметил его добросовестность в работе, теплое отношение к сотрудникам: «Мой отец интуитивно следовал одному из основных принципов современного менеджмента: выказывать искренний интерес к своим сотрудникам, использовать индивидуальный подход к каждому и они в ответ продемонстрируют готовность работать для вас со всей отдачей». Фрай поведал собравшимся пример доброты и отзывчивости отца, когда тот регулярно оказывал денежную помощь одному из пенсионеров, объясняя приток денег якобы умелым вложением сбережений этого человека.

Неудивительно, что добрый Артур Фрай всегда стоял на стороне своего сына.

А сын рос нелегким ребенком, пропускал школу – частично по болезни, частично из-за нежелания туда отправляться. Иногда трудно было определить, действительно ли он болеет, или притворяется, дабы избежать уроков. Свободное время Вариан отдавал книгам и природе. Знавшие его в детские годы отмечают особую любовь мальчика к птицам.

В 1922 году Вариан, после предварительной подготовки, блестяще сдав вступительные экзамены, поступил в престижную школу-интернат Хотчкисс, Лейквилл, Коннектикут. В те годы в подобных образовательных учреждениях существовали строгие законы поведения и традиции. Одна из них носила характер «дедовщины», при которой старшие ученики демонстрировали свое превосходство над младшими, унижая их при этом. Чувствительный, несколько избалованный, упрямый и своевольный Вариан сопротивлялся участию в такого рода мероприятиях, вступал в конфронтацию с учителями. Случались с ним и более серьезные происшествия, включавшие драки и случаи неуважения к школьным властям.

В декабре 1924 года, после очередного конфликта с администрацией, строго следившей за выполнением принятых в школе обычаев, отец принял сторону сына и перевел его в другое учебное заведение.

В письмах из школы Вариан объяснял свою агрессивность приступами меланхолии и отчаяния. Он жаловался на пристрастие к нему школьных властей, частенько выделявших его как зачинщика, но понимал, сколько беспокойства приносит отцу. Вот строки из его письма: «Я не могу выразить, как страдаю при одной мысли о тех неприятностях, которые доставляю тебе. Одному богу известно, тебе и без меня есть о чем беспокоиться».

Эту двойственность натуры Вариана подчеркивала и Аннет Фрай[5], сказав позднее в интервью: «Такова была загадка этого человека: невероятная сентиментальность и в то же время сварливость и склонность к конфронтации».

Прав был Вариан или нет, сказать трудно, важен сам факт: юноша отстаивал свои принципы, невзирая на возможные негативные последствия.

Школы менялись, однако, школьные проблемы продолжались.

Учеба давалась легко, он много читал, уже в юном возрасте прочел Джеймса Джойса к неодобрению учителей[6].

Директор последней школы (Ривердейл), которую закончил Вариан, одно время отстранил несносного ученика от уроков «за потерю контроля над собой, непростительную дерзость» и прочие проделки, но отметил в характеристике, что «его ум во многих отношениях блестящ» и в нем «очевидны черты гения».

Что Вариан натворил, неизвестно, но один факт документирован: дирекции стал известен флирт 18-летнего юноши с женой одного из преподавателей. Позднее это происшествие Фрай сделал фабулой своей пьесы Чай и Симпатия – «одинокая жена и симпатичный молодой человек находят друг друга»[7].

Но учеба закончилась и пришла пора выбирать университет. Вариан Фрай решил поступать в Гарвард. Прекрасные знания по общественным дисциплинам плюс высокие оценки на выпускных экзаменах перевесили в глазах приемной комиссии малолестную характеристику, выданную директором школы.

В колледже Вариану представилось достаточно возможностей для развития своих интересов и увлечений в области литературы и искусства, а также для внеучебной деятельности. Важным моментом оказалось его знакомство с Линкольном Кирстейном[8], одногодком, жившим в одном с Варианом общежитии.

Энергичный Линкольн Кирстейн, едва поступив в Гарвард, уже на первом курсе уговорил Фрая предпринять попытку устроиться в редакционную группу университетского журнала Гарвард Адвокат, чтобы как-то повлиять на характер и направление публикуемых материалов. Кирстейн вспоминал: «Резкий антагонизм Вариана и мой собственный «модернизм», не допускающий отклонений, привели нас к ясному пониманию о невозможности завоевать Адвокат. В ответ на отказ редколлегии принять нас в свои ряды, оставалось только одно: начать собственный журнал и создать сенсацию».

И они её создали, основав журнал Хаунд энд Хорн – Собака и Рог; в качестве названия заимствовали строчку из стихотворения Белый Олень модернистского поэта Эзры Паунда. Финансировал издание отец Кирстейна, президент сети магазинов Файлинс. В первые годы предпочтение отдавалось статьям и заметкам студентов и бывших выпускников Гарварда, а затем появились и более весомые имена, такие как Гертруда Стайн, Томас Эллиот, Катерина Портер и т. п. Журнал стал весьма заметным явлением в литературной и общественной жизни бостонской интеллигенции и просуществовал до 1934 года

С первых же выпусков Фрай определил тон и стиль публикаций, и посвятил редакционной работе все свое время, выполняя многие функции. Вскоре, однако, между обоими издателями-компаньонами наметилось расхождение. Для привлечения большего круга читателей Кирстейн настаивал на разнообразии помещаемого материала. Фрай же хотел вывести журнал на чисто интеллектуальный уровень. Его подход не удивителен, ведь Фрай представлял собой классический тип интеллектуала – образованного, приятного в обращении, хотя порой не без скрытой насмешливости. По мнению Кирстейна, именно в этот период в Вариане укрепилось ощущение своего превосходства над другими. Он этого и не скрывал, постоянно пребывая уверенным в своей правоте. Разошлись приятели и по другим вопросам, особенно после того, как Кирстейн против воли компаньона добавил в редакцию двух сотрудников с отличной от Вариана идеологией.

Особая психологическая настроенность, проявившаяся еще в школьные годы, и выражавшаяся в нежелании идти на компромиссы, принять чужую точку зрения, утихомирить свою гордыню, привели к уходу Вариана из журнала.

Кирстейн оставил еще несколько любопытных строк о личности своего приятеля тех лет:

Уже тогда [1927] он был довольно продвинутым филологом-гуманитарием с приличным знанием греческого и латинского языков, отличным пианистом, со старомодными учтивыми манерами, носившими иногда саркастическую окраску. Он полагал, что превосходит своим умом всех однокурсников. В последнем я не был уверен, но чувствовал к нему симпатию, хотя осознавал скрытое в нем чувство высокомерия.

И в заключение: «он решил, что с него хватило моего непостоянства и недостаточной приверженности принятому курсу».

Однако дружба с Кирстейном и другими студентами не прекратилась. Всю свою энергию Вариан направил (кроме учебы, разумеется) на разнообразные увлечения, вечеринки и попойки.

Во время пребывания в Гарварде Вариан Фрай служил постоянным источником головной боли административно-преподавательского состава университета.

Биограф Шила Айзенберг (Sheila Isenberg) приводит несколько эпизодов из студенческой поры Вариана Фрая. По словам Катерины Дюран, жены одного из инструкторов колледжа, в последние годы учебы у них в Гарварде сложился круг блестящих, творчески одаренных и изобретательных на выдумку молодых людей, деливших свободное время между интеллектуальными дискуссиями и пьяными потасовками, причем и там, и там Вариан был заводилой. Дюран описала случай, когда он разбудил ее и мужа в полночь, посадил в свой автомобиль, и все отправились на вечеринку к Кирстейну. В одном месте дорога была перекрыта цепью. Фрай несколько раз ожесточенно пытался прорвать цепь машиной, произнося под нос, что никому не позволит противостоять его усилиям. Дюран полушутя-полусерьезно рекомендовала установить в Гарварде мемориальную доску в честь Фрая с надписью: «Тому, кто осмелился бросить вызов Власти и ее поползновениям навечно укротить человеческие страсти».

Его условно исключили, но он добился сокращения испытательного срока. За ним вереницей тянулись пропуски занятий, оправдываемые болезнью, как собственной, так и матери, не сданные вовремя экзамены, несчастный случай (автомобилем сбил мальчика), суд, впрочем, оправдавший Фрая, и, наконец, проделка окончательно, выведшая из себя руководство колледжа. Вариан и его подельник Алан Розенберг выкрали где-то знак «Продается» и водрузили его на лужайке перед домом Аббота Лоуэлла, президента Гарварда. Пойманные на месте преступления, оба на допросе врали. Фрай утверждал, что стрелял в голубей, Розенберг – что ждал машину. Нашему герою грозило полное исключение, но он упросил двух друзей – Эйлин Хьюз (на которой впоследствии женился) и профессора Вильяма Грина ходатайствовать за него. Профессор напирал в своей петиции на выдающиеся литературные способности студента, а Эйлин, как педагог, эксплуатировала тяжкое детство молодого человека и необходимость присутствия рядом с ним взрослого наставника (скрыв, что страстно влюблена в Вариана). Будучи сама редактором (журнала Атлантик Мансли), она подчеркнула литературный талант юноши и решимость добиваться успеха.

Вмешался и отец. В результате проказник, к своей радости, отделался временным отчислением. Через год ему разрешалось снова подавать документы на зачисление при условии, что во время наказания он будет работать на промышленном предприятии. И опять-таки непокорный студент попытался, ссылаясь на свой колит, гастрит, бронхит и еще бог знает что, увильнуть от работы на производстве, но тут он проиграл: пришлось пойти на завод, впрочем, не рабочим, а бухгалтером.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

По непроверенным данным во Франции проживало около 70–80 тысяч русскоязычного населения.

2

Согласно нескольким свидетельствам эту идею озвучила на банкете Эрика Манн, дочь Томаса Манна. Среди присутствующих согласно газете Нью-Йорк Таймс присутствовал и Александр Керенский.

3

Артур Кёстлер описывает пребывание в нем в книге Scum of the Earth (Накипь Земли).

4

Непоседа (лат)

5

Вторая жена Фрая. О ней см. ниже.

6

Улисс был запрещен в США. Запрет на публикацию книги отменен лишь в 1934 году.

7

Бродвейская пьеса, поставленная в 1953 году и выдержавшая в общей сложности свыше 700 представлений.

8

Разносторонний деятель культуры, писатель и знаток искусств, основатель (вместе с Баланчиным) труппы Нью-Йорк Сити Балет.