Ильин Роман. Автобиография

Шумахер иногда готовил суп и варил кашу, но большую часть времени был пьяным и злым, возвращаясь со своих концертов – не на меня, а на всех, включая частых гостей в лице Авдеева и просчих сотрудников. Иногда курили. Особенно, когда приходил Кузьмин. Он даже привез мне с юга пластикого краба со снимающейся крышкой для хранения гашиша. Краб был забыт, и ничего в нем не хранилось.

У Кузьмина стали случаться частые приступы агрессии и ненормального поведения, его отводили к врачу и прописывали антидепрессанты. Боронина он ненавидел, как и тот его и оба друг о друге говорили мне, чтобы я был аккуратнее то с одним, то с другим.

Мало того, он тогда и потом стал слепнуть, – по его словам, – у него пропало зрение на половину одного из глаза – стала черной одна из полусфер и ему прописали что-то наподобие липоевой или никотиновой кисллоты, от которой сильно краснеет кожа и появляется чувство прилива крови к по периферической кровяной системе. Мне годами позже прописывали примерно такие же лекарства, как сопутствующие восстановительной терапии после основного преднизолона.

А его друг, – сослуживец, – сидевший на перилах моста в заречье, с пьяну упал спиной вниз и сломал ее. Умер. Кузьмин его потом хоронил. Кузьмин много придумывал исто– рий.

Как на КМБ, например, из полка. вооруженного БМП, солдаты на этом БМП ездили на бензоколонку за пивом, или как их, всем взводом, выстроили около избушки, – и сказали входить по одному. Внутри была «блядь», и Кузьмин с его боевыми товарищами получил крещение.

Так же у кузьмина произошла свадьба, относительно недалеко от Гоголеской, которую он решил закончить в своем стиле – взяв травы и ушедши с нее. Но это были мелочи.

Шумахер в ознаменование переезда купил двух мадагаскарских тараканов, живших в банке. Но не долго – я поставил их на окно, и, вернувшись с работы, они были уже мертвыми. Зажарились на солнце.

Виктор, – наш сосед, – был личностью таинственной, старался говорить филосовско – незначащими фразами и сидел на корточках возле двери. В его комнате не было ничего, даже выключателя света – кроме железной кровати. Потом Виктор пропал. Зато приехал DJ-клещ, он же Майонез, он же Alex-71 – который на квартире толком не жил, использовал ее для развода баб, но деньги – 2400 р\месяц платил.

Шумахер использовал свою комнату за тем же – там появлялись и поклонницы после коцертов, и Катя Белоусова – но спать перед следующим днем они не мешали.

Однажды и ко мне пришла Зоя. Смотреть фильм, который должен был закончится действием. И он им закончился, но с проблемами. Девушка у меня была первой, поэтому выделенный шумахером презерватив надевался с трудом и был неконтролируемо воспринят мной как что-то лишнее, эрекция кончилась и он свалился. Что потом давала делать с собой Зоя было не очень эстетично, кроме вида ее грудей. Груди были хорошими.

Вот и весь первый раз. Можно быть гордым, фильм я не помню.

Зато эту историю быстро узнали все ее подруги, что в их случае логично. А может, – и просто, – все наблюдали.

Через какое-то время, проснувшись утром, я не смог встать, меня тошнило, я упал на пол и пополз в туалет. Есть не мог еще несколько дней. Голова не работала дольше. Это было одним из первых серьезных обострений рассеяного склероза, и мне посоветовали лечь в больницу. Но посоветовал Шумахер, – врачи сказали, что все нормально. Зоя сказала, «что не мудрено». Начальство сказало. что могу взять выходной.

Стали единажды еще приезжать ларина с сафатовой, нюхать свой амфетамин. Я считал их визит для себя особенным, – а они прсто нанюхались и уехали. Во имя Отца и Сына, Сафатова, как говорится! Боронин приезжал делать все то же, но с особенным усилием. Боронина мы старались не приглашать. Но он, как Батон, очень быстро передвигался и так же быстро прилипал. Как и быстро отлипал и убегал. Ларина решила устроить еще одну дачу, – уже с присутствием мне не знакомых своих друзей, где я снова был лишним. Боронин везде был своим. особонно с теми. кто разделял его основную страсть. А я сидел и переключал для них музыку через свои любимые колонки Соло-1, которые потом подарил зачем-то лариной и мало того, что сожалею об этом, к тому же они на этой даче и сгнили. От души желаю ей того-же.

На этой же квартире были острижены мои волосы, росшие еще с первого курса института. Пришла в гости Сафатова, – сказала, – что может стричь, – и начала учиться. Я оказался криво и коротко стриженным, Сафатова отправлена домой, а на квартире с шумахером оставалось жить недолго. Пить он не переставал, но потерял интерес к совместной жизни, и часто не появлялся дома.

С Зоей мы растались очень странно, сидя на лавке где-то рядом с магазином. Она сказала «Давай о чем нибудь поговорим» и голова у меня отключилась. Просидев с полчаса мы встали и разошлись. В автобусе домой в голове прошла мысль «Надо плакать. С девушкой расстался». Пришлось поплакать.

Зоя вскоре ушла из сферы во вновь открытую «Либру», и некоторое время писала на рабочий icq двусмысленные фразы о том, где она идет, какой театр посещает и что-то еще. Потом сообщения прекратились.

В это же время деградация магазина достигла максимума, недовольство покупателей совпадало с недовольством продавцов, всем стало на все плевать и я уволился.

Стало нечем платить за квартиру. я стал часто ночевать дома у матери, – в квартире 113, – Шумахер злился. И пришла Ларина и привела вербовщика Юрия из типографии своей матери «Гриф и Ко» с гордым имперским орлом на логотипе. Но это я заметил уже далеко позже, а пока пообщался с Юрием, поел пельменей, прилепленных к стене и договорился о встрече в центральном парке Белоусова.

В кафе «Солнышко» не было ни одного знакомого человека, кроме Юрия и его сотрудника, лысого верстальщика Матюхина, и мне, – снова находившемуся не в своей тарелке, – приходилось с притворной благодарностью принимать какую-то еду и отвечать на какие-то вопросы.

Потом я приехал в саму типографию, по странному стечению обстоятельств, находившуюся недалеко от халупы Боронина.

На последние зарплаты сферы купил матери в зал – уже ее комнату – стенку, обогреватель и, после долгих объяснений, микроволновку. Впоследствии – газовую колонку на кухню и стиральную машину на ее кредит – в 2014 году спаленную тульскими электроумельцами. Как и десятки лампочек, как и старый холодильник, включающийся теперь как дизельный мотор. Но пенсию по инвалидности на новый я уже тратить не буду.

Раптор-Кузьмин уговорил сменить рабочую видеокарту из отдела себе, на менее мощную, но, по счастью, так же выполнявшую свои функции. Для себя я назвал это местью «Сфере» за все ей сделанное и получил еще от Раптора символическую плату. О коробке дисков, за все время мзятых «посмотреть» и так в магазин не вернувшихся, говорить не буду.

Боронин же с помощью брата переехал в новую квартиру на Зеленстрое, где на 15-м этаже продолжал жить свою жизнь. К переезду, я съездил и купил ему пылесос от «Сферы». Но Боронину не нужно было ничего. Или что-то другое.

Глава шестая

В феврале, или июне – уже не помню, – нужно смотреть трезюме, – я приехал на собеседование в типографию. Здание было, и не дай Бог, – есть, – огорожено двухметровым забором, с раздвижной стеной-дверью, в щель которой я протиснулся, и пройдя будку с охранником пошел к центральному входу двухэтахного сдания. Вокруг все было цивилизованно, стояли удобные лавочки, на которой я, собравшись с мыслями, дождался Юру, оказавшегося менеджером приема заказов и почему-то считался сыном директора, Лариной Нины Михайловны. Как потом оказалось, – все, кто попадал к Лариной считали себя ее детьми. Салава Богу, упасло. К ней, через офис, в ее кабинет– Юра меня и повел. Директор сидел за столом без компьютера, по-советски, с бумагами и быстро спросив, – где работал и что умею, – сказал Юре отвести меня в отдел допечатной подготовки. Типография была полного цикла, с фальцевальным цехом, отдельным человеком на прессе для штампов, печатным цехом с четырехкрасочной печатной машиной, Кабинетом проявки пленок, цехом с ризографом, бородатым мужиком за огромным станком-ножом и, собственно, располагавшимся на втором этаже отделом допечатной подготовки. Рядом со столовой и бухгалтерией. Меня представили начальнику Любе и оставили с ней и отделом наедине. Она посадила меня на свободное место. нашла где-то стоящий стаорый «Макинтош» и почти сразу дала пакет с заказом. Каким, я не помню, помню, на «маке» отработал я пару недель, – он тормозил и вылетал, – и бесил пока больше Любы. А баба была злой, учить ничему не хотела, только тыкала лицом в ошибки и спрашивала то, что надо было выучить или узнать у сидевших рядом верстальщиков. Отношения в коллективе были странные, Любу за глаза никто не любил, – но все слушались, заказчиков она не уважала, как и сотрудников, – и унижала и тех, и других. Постоянно неудовлетворенная работой остальных цехов, при встрече с их начальниками улыбалась и почти что целовалась, но за спиной плевала кислотой. Терпеть приходилось много, нервов потрачено ни на что еще больше, но заИльин. Р. Автобиография. Глава шестая казы выполнялись, усложнялись. количество их увеличивалось, появлялись полноценные книги, было освоено искусство фальцевания. О типографских правилах, Чихольдах. Индизайнах и прочем речи уже не шло. Нравилось, как и в основном моем виде деятельности, общаться с заказчиками, – иногда требовательными до многих часов сидения возле верстальщика, что Любовью осуждалось. Были тульские писатели, были книги для институтов, были заказы других типографий, наградные листы, посто листовки, буклеты, немного плакатов – но только на вывод, визиток и море бланков для больниц и прочих заведений.

В обеденное время нас – меня и вновь, через пару месяцев, пришедшего Женю Колабина с еще одним сферовцем, Максом Рапоцевичем – кормили в столовой в присутствии самой Нины Михайловны. Остальные просто пили водку. Пила водку и Нина Михайловна. И на планерках, с утра – и после, и до обеда, – и после – и вечером. Все время. Боронин, после либры попавший туда, оказался в раю, – сидя в офисе, считая деньги и пряча в шкафу бутылку коньяка.

Нервы, ушедшие на взаимный ор, – а я, – сам, как бывший начальник, не вполне понимал отношения Любви к подчиненным и заказчикам, отразились на новых обострениях, – и я стоял около других верстальщиков или выводя на печать что-то, держась за принтер xerox phaser – единственное хорошее воспоминание о типографии. Платили относительно мало – 12000 р. каждый конец смены заканчивался заполнением бланка выполненных работ, и зарплата, вне зависимости от его заполнения была стандартной и выдавалась в прекрасных белых конвертах, прямо как в историях о них. Конверты забирали обратно.

Меня Люба тоже не любила и сразу определила из новопришедших верстальщиков себе любимца – Женю, которого взялась таскать по всем цехам и учить досконально всему печатному процессу.

Иногда приходилось пить вместе с начальством и с Юрием под Лепса. «Рюмка водки на столе» – хит этих встреч. Один раз, разозлившись на Любу, вышел и выкурил беломор с травой. Трава была уже как лебеда, но все таки. Потом стал просто ее затыкать впоследствии пропавшими закрытыми наушниками «Sennheiser» и к коцу года, заработав еще одно обострение, сказав что заболел, ушел домой и не вернулся. Было это под мой день рождения, 22 декабря, и с горя купил себе еще одни наушники «Sennheiser Hd 555», в которых проходил летом и зимой еще несколько лет. Теперь лежат на покое «дома».

В «Либру» старался не ездить, зная, что там работает Зоя – оказалось тяжело. Боронин или сам приезжал – угощал сигаретами (своих у меня никогда не было, да и один я не курил. Кроме травы, да и то с кузьминым обычно), или где-то встречались и он, рассказывал свои стандартные истории о том, что все говно, только ягуары «з****сь». И немного о том, что происходит в «Либре».

Из «Либры» приезжали тамошние дизайнеры (там был свое дизайнерское мини-бюро) маленькая (1.5 метра с кепкой), мочаливая, скрытная и злая девочка Оля Торгова и ее подруга на метр восемьдесят Аня Сурначева (вторая стала боронинской женой, но как и о чем это – позже. Сурманидзе вроде не при чем). Они выполняли для типографии свои заказы, обе учились (судя по результатам, – не обе) на факультете дизайна политеха и старались не общаться ни с кем, кроме принимающих их работы или, наооборот, выдающих им. Анна была художницей в классическом понимании, с уклоном и в дизайн и в неясные свои фантазии. Оля была странным подобием дизайнера – и я думал, что она и не училась нигде. Училась. И то чудо, которое я видел на втором курсе, оказалось именно ей.

Еще приезжала, чтоб ее!, – снова Сафатова, тоже ставшая дизайнером вместе с остальными и привозила на вывод начавший выпускаться их компанией, под предводительством дочери моей начальницы – все той же Лариной Дарьи – журнал «Белый кролик».

На презентацию которого мы все были приглашены. Презентация была в клубе «Ворота солнца», все пили, фотографировались. Я никого не знал, поэтому ждал Кузьмина, который без травы не бывает, и это упрощало мое там нахождение. Все напились, начали разъезжаться. Колабину досталась почти уже не говорившая и не двигавшаяся Торгова, а мы с Кузьминым, под вьюгой, пошли к какому-то подъезду. Что делал боронин, я не знаю. И был он там вообще, тоже. Может, – был слишком быстр и я его не заметил, может, – слишком пафосен в такой компании, чтоб искать какого-то Рому. У него случалось.

Под конец года, но до моего неоконченного обострения (ни на одной из работ не было ни отпусков. ни больничных, ни пенсионных фондов. да и трудовая на подставные фирмы ценна только датами да должнстями с печатями – и после других обострений (а обострения склероза не проходят, – посто становится немного лучше – перестал ходить, через две недели начал, но уже на километр меньше – и так далее и по всем видам нервной деятельности) приезжала Ларина, которой, видимо сообщили, что работать я в такой обстановке нормально не могу – и стала вербовать меня, усевшись за мое рабочее место с коньяком, в «Либру».

Любовь незадолго до этого стала рассказывать по своего «милого» Ромочку – мужа – и сетовать на свою бесплодность. Но пока это не важно. Важно это стало позже и применительно ко мне, поскольку подстава как была до этого, так никуда и не делась.

В конце или в начале «Грифа» из квариры с Шумахером пришлось съехать. Там уже никто фактически не жил, и Шумахеру я остался еще и должен 2400 за последний месяц. С Гоголевской в «Гриф» ездил к 7 часам, – Шумахеру, вероятно, было не удоюбно просыпаться рано, – приезжая в «Гриф» покупал тульский пряник и маленькую коробку сока, – завтрак. И если сегодня в обед не было водки, то нас кормили в столовой супом.

Шумахер, перед этим решив, что он еще и гитарист, или решив, что он Шмерега, – но группу со мной не делавший, – купил в кредит мексикансий «Стратокастер», который благополучно оставил в Туле, уехав в Питер жрать кислоту.

Глава седьмая

А теперь про саму гадкую часть короткой жизни, с самыми гадкими людьми и с гадким итогом.

В «Либру» меня пригласили на празднование моего же дня рождения, – классически напились, – Боронин так же классически унюхался, и, если был Кузьмин (чего я не помню – но он старался посещать и это место), – накурились. Были и дизайнеры, которых я тоже не помню, была Ларина, которая подарила мне книгу Трумена Капоте со своим рисунком некого человечка Ежи с надбисью «Ежи друг ромы» Ежи другом Ромы не стал, – а стал не посто другом, – а настоящим, классическим предателем, раздувшим из ничего проблем на пол-жизни и уехавшим прятаться. Что и предложил книгой сразу и мне – обложкой с бегущими по Нью-Йорку бабой с мужиком, вооруженными саквояжами. Позже подобный рисунок появился в подаренной еще в школьные времена книге Пушкина, в которой Ларина, – неизвестно когда умудрившаяся, – нарисовала того-же Ежи, но с отрезанными ногами, – по пояс, – и с надписью: «Возглас удивления?».

Благополучно всю компанию оставив в этой «Либре», – и часто потом делая именно так, – у дизайнеров был свой закрытый алко-климат, – Боронин не походил мимо, – а я с самого начала вообще там был лишним и место мне так до конца и не нашлось.

Поэтому из Минобороны стабильно раз в неделю, под прикрытием мамы, – за травой, – приезжал Кузьмин. Зеленоглазый мальчик продавал свою лебеду и потом показал своих товарищей – псевдофотографа (торгующего «бошками»), псевдопрограммиста (просто трава), настоящего кислотника (не видел до этого никогда кислотников), пару мутных панков и некого Гаврилу, имевшего две машины, жившего в селе Сергиевском и продававшего гашиш строительными кирпичами. И резавшего его мачете. Видел один раз, – но уверен, – что дело для него было постоянным. Это сжатое описание растянутых редких встреч на годы вперед, – и если и вспомню далее, – обязательно расскажу в деталях.

Конец года я, уже без «Грифа», сидел дома и играл в Халфлайф, до этого никогда мной не проходимый – как и абсолютное большинство игр. В игры, – даже по работе я не играл, – вот на кафедре ракетостроения, по рассказам и моим последним наблюдениям, – зная где я работаю, – все занятия проходили в Старкрафте по сети. Вдруг позвонила Ларина и попросила постоять в отделе – единственном на весь магазин, а сама куда-то ушла. Приехал, отсидел за кассой смену, посмотрел на еще тогда хороший книжный магазин с лицензионными! фильмами, принял пару заказов, отпустил пару товаров, – может, что-то и рассказал о чем-то кому-то, – но мой товар были не книги, – в ассортименте еще надо было разбираться. Вечером вернулась Ларина и сказала. что с самого видного места, в углу, пропала подарочная огромная книга в коробке, – какого-то дизайнера или художника, – стоимостью 4000 рублей, – и начала допрос. У меня все было под контролем, никто просто так ничего бы не вынес, – да и не кому было, – к тому же работали антикражные ворота, – и Ларина самодовольно успокоилась. Перед этим попортив нервы и заставив сомневаться и в себе и во в сем. Магазин закрывала, судорожно дергая дверь. оря в трубку «Фобос, фобос, я второй» – или не второй, – я не помню. Много раз возвращаясь, снова дергая дверь и прося меня делать то же. До этого ключи от «CD-мастера» были у меня, открывал его я, аблюдая, как и когда приходят псевдоработники. Поэтому Ларина показалась очень странной, несмотря на то, что магазин был ее. И жила она в этом же доме, – двумя подъездами далее.

Так как магазин был укомплектован и смысла во мне там не было, – приходил я на работу, не зная за чем. Мне выделели метровую каморку со стеллажами дублей. Разложили икеевский стул, – и я сидел уткнувшись головой в стену. Рядом находился кабинет «начальства» – самой Лариной и Боронина. Боронин работал посыльным за амфетамином и пытался научиться программировать обработки в 1С и Экселе. Заливая стол и себя ягуаром, облизывая его от остатков амфетамина, оря на улице «Шива-разрушитель», Сережа продолжал свою стандартную карьеру. Вызывая меня иногда на перекур. Вызывали меня иногда и в зал, подменить продавца, ушедшего в туалет или еще куда. И я разбирался потихоньку с бессистемно распиханными по стеллажам книгами, применяя начальные навыки визуального мерчандайзинга, который не принес результатов, поскольку новые книги пивозились за год существования магазина пару раз, и колдовать приходилось с одними и теми же. Денег – а спонсировался магазин «Грифом» – Нина Михайловна давала только на аренду, а продажи покрывали только зарплаты продавцов, балластом висевших дизайнеров (хотя и на грифовской ставке – мне он давал толи 2 тысячи, толи 4), и зарплату самой Лариной. получавшей и без того нелимитированный материнский кредит. Боронин позволял себе брать деньги из кассы, Ларина их потом докладывала, – и они часто закрывали дверь в свою комнату, чтобы спокойно, но быстро работать. Вот только над чем? Ларина любила гонщика Валентино Росси и заполнять никогда никем не оплачиваемые прайсы на книги. Боронин разбил подаренный ему моей матерью! телефон, потерял в маршрутке мой плеер, – и трудился как мог.

Вывеску для «Либры» проэктировал друг-собутыльник Нины Михайловны, некий Брич. Олег Евгеньевич. Ходил в фиолетовом болохоне, был вольным художником и по его словам, занимался дизайном надгробий и надгробных камней.

Ларина сокрушалась на дуру-Сафатову. бывшую главным редактором и отказавшуюся размещать в журнале «Белый кролик» профильную рекламу, не понимая, что печать стоит денег, – и довольно не малых, – учитывая, что цифровых четырехкрасочных машин в «Грифе» не было, – офсет разгонять ради пятидесяти журналов никто бы не стал, – и печаталось все на Phaser’e. Один картридж на один цвет стоил 3-4 тысячи, и уходили они поразительно быстро. А еще были внутритипографские нужды. Бабы сидели и рисовали свои кислотные или просто тупые рисунки, рассчитывая на тиражи детских тетрадей, календарей и записных книжек. Которые продавцы, включая меня, старались выложить на самое выгодное место. чтоб их хоть кто-то ку– пил.

Были выезды на ярмарки, где под жарой, – с неходящими ногами и мутной головой, – я стоял напротив белого дома с лениным, и торговал книгами. Ездили на Куликово поле, там было еще хуже.

Ларина раз решила провести ревизию, и пока все снимали книги и считали их, Боронин снова и опять зарядился и быстро их пикал. Зато потом мне досталась часть чести их расставлять, и в этом деле баб получилось сдвинуть с помехи.

И за кассой, через пару месяцев, меня настигло одно из самых, – как оказалось, – опасных обострений, после которого я превратился на какое-то время в дурака с черной пеленой перед глазами. И не выходил со своего склада. Мне подсунули книгу про аборты в Америке начала двадцатого века и я, восстанавливая мозговую деятельность, прочитал все восемьсот страниц за две недели, потом скачал себе учебники Html и CSS О’Рейли на английском языке, – и принялся их изучать, – но все для меня скоро кончилось. Одновременно и как-бы не связанно с этим, в Петербурге, Владимир Шумахер тоже вдруг решил делать так– же, – и к своему следующему приезду уже далеко меня опередил, – оставившего все начинания с новым грузилом на шее.

Была еще одна поездка на ярмарку фестиваля в селе «Крапивна», перед которой я расстался со своим велосипедом, еле доехав до «Либры», и не найдя сил вернуться на нем обратно. Ехали в забитом пикапе по четыре человека на сидение, – меня придавили между Юрой из «Грифа» и Дашей Лариной, – и я никак, как всегда, не понимал, – зачем я там нужен. Но палатку мы с Сашей Шошиным поставили, товар я разложил по всей науке, Ларина развесила свою бижутерию, – и ярмарка в целом принесла какие-то деньги. Осталось много фотографий, в том числе поднимаемой Шошиным Лариной под крышу торговой палатки и фото .Лариной с протянутой мне рукой. А я сидел с игрушкой – двусторонним плюшевым волком. и никакие руки помощи мне были не нужны. Приезжали пожарные, Шумахер с девушкой. Зоя с парнем. С Шумахером Ларина отпустила меня покурить. Одного – в туалет и съесть сухой гречневой каши из полевой кухни. У ее матери неподалеку строился коттедж, на который уходило много средств типографии. И рядом с ним – коттеджи ее сотрудников. На сцене выступал коллектив немецких волыньщиков. Мимо палатки проезжала пожарная машина. В конце Ларина показала на ближайшем сельском кладбище могилу своего папы под бесформенным куском черного гранитнго камня и разрушенную, – вероятно, еще с начала «советстких» времен, – церковь, от которой остались одни стены, горы кирпичей и остатки внутрицерковных помещений. А у меня – несколько фотографий. Обратно ехали вместе на автобусе. Никто из «продавцов» магазина в подобных выездных мероприятиях участия не принимал.

Наступил июнь, в июне – шестого – день рожденья Кузьмина, на которое позже подарил ему красочную книжку о методах пыток со времен инквизиции и до настоящего времени. Что толкнуло, не знаю, но упаковал ее красиво, в подарочную бумагу.

Шестого же июня, в «Либре», состоялась большая пьянка по случаю так же, – что теперь ясно – придуманного, – дня рождения Торговой Ольги, на который собрались и новые бабы из их компании, и парни из той же, – их компании.

До этого, на подобном же вечере Зоя привела своего нового, специально подобранного урода, который хотел сначала ее «трахнуть» на пианино, стоявшее в дизайнерской комнате, но сделал это в моей комнатке, громко стуча ее костями об стены.

Немного до этого Лариной подбросили стиральную машинку «Зингер» 18-го века, требующую починки, – чем вроде бы немного занимался и я, – но основню работу по ее оттиранию взяла на себя Сафатова, – а я был подставлен банкой растворителя, которую Сафатова подсунула мне под ноги в раздевалке (такая там комната тоже была), – и на которую я, естественно, наступил, – разбив. А растворитель лучше любого «момента» девяностых, – и, поняв, что она хочет этим сказать, просто сказал им убирать разлитое и проветривать комнату.

Была еще комната – как в «Грифе», с полноценной кухней, на которой умелица Торгова, – вместо кислоты, – решила зажарить гуся, которого потом, с водкой и другими дизайнерами, – а может, и с борониным, – под ее мерзкий смех, они радостно съели. Измазав жиром всю кухню, которую ворчавшая Ларина, на следующий день, сама оттирала. Спасибо Господу Богу за то, что почти ни на одном таком вечере я не присутствовал.