Похожее на сны

Напротив мальчика находился большой человек, который со звериным оскалом медленно двигался, готовый напасть на жертву словно лев. В его глазах горела животная ярость. Уриэль отступал назад к кухне, но когда мужчина увеличил темп шагов, он с криком пустился бежать направо:

– За мной, Шейндел!

Сестра рванула вслед за ним, сверкая пятками. Ребята оказались быстрее и мигом другой комнаты. Эта комната располагалась по левой стороне дома, и чтобы в нее попасть, нужно было идти от входной двери прямо и у окна свернуть налево. Она была гостиной и поэтому являлась самой обширной комнатой жилища. Уриэля с Шейндел удивили размеры помещения. Они надеялись найти тут даже не укрытие, а путь к спасению. Но комната оказалась не перетекающей в другие, с одной дверью, которая была у них за спиной.

Ребята остановились в начале комнаты, и в этот миг прогремел грубый голос:

– Ну что? Теперь вам не убежать, ребятишки. Это вам не лес!

Мужчина после короткой реплики подбежал в сторону Уриэля и протянул к мальчишке свою жилистую некрасивую руку. Он попытался схватить мальчика, но тот отпрянул от него в сторону и начал убегать. Уриэль достиг самого центра гостиной. Рядом с ним находился овальный стол и диван, облаченный в красный шелковый плед. Мальчик обежал эти заграждения и посмотрел в закуток комнаты, где Шейндел топала своими крохотными ножками все ближе и ближе к стенке. Преследователь мальчика подустал и сквозь одышку начал кричать:

– Остановись, тебе хуже будет!

Уриэль отдалялся от мужчины, который остановился, чтобы перевести дыхание. Через пару секунд он вновь заорал:

– Раз мне тебя не догнать, то тогда твоя сестра – мой лакомый кусочек!

Мальчик находился на приличном расстоянии от сестры. Он видел, как мужчина бежит к ней. Уриэль устремился к нему, но человек был уже недосягаем. Девочка вплотную прижалась к стене и просто наблюдала все это с рьяно бьющимся сердцем и с испариной, проступившей на лбу. Она молилась всему на свете. Бесконечно произносила имя своего брата, которое эхом уже гудело в ушах. Вскоре мужчина оказался у нее почти под самым носом и вытянул свою руку в сторону девочки. В этот момент внутри Шейндел что-то щелкнуло. Она сломя голову ринулась вбок, пригнулась во всю прыть и не дала даже самой малой частичке мужской руки побывать у ее белоснежного платья. Мужчина остался позади. Девочка встретилась взглядом с братом, за которым втихую крался человек, подобно тени, нависающей над телом в чуть освещенной комнате.

Она остановилась и закричала во всю глотку:

– Уриэль, сзади!

Но было поздно. Тот мужчина, что был оставлен в кухне, оклемавшись, проследовал в большую комнату, готовый отомстить Уриэлю. На глазах у Шейндел он схватил мальчика за руки, сплел их воедино, больше не давая ему возможности передвигаться. Затем он закрыл его рот правой рукой, чтобы мальчик не мог кричать. А Уриэль задергался, чтобы вырваться из цепей неволи, в которые его заковал человек.

Второй мужчина был очень обрадован своему товарищу. Он не сдержал улыбки и, не спуская ее с лица, прошел по гостиной до девчонки. Шейндел, для которой всем миром стала борьба брата, не услышала его шагов и напрочь забыла, что опасность близко. Мужчина приблизился. Она повернула голову в его сторону и тут же была овита руками зла.

В это время Борису, до сих пор находившемуся в шкафу, становилось невыносимо сидеть в таком беспросветном, замкнутом месте. Груда одежды, висевшая рядом, так ограничивала все его пространство, что мальчику приходилось жаться к стенке шкафа. Еще Бориса сильно донимала царящая тут духота. Все это порядком поднадоело Боре.

Мальчик, сидя в шкафу, слышал и громкий шум на кухне, и топот ног в прихожей. От всех этих звуков все его нутро сжималось до размеров атома. Тревога лишь утихла, когда эти звуки стали исчезать. Уставший сидеть в шкафу и убежденный, что рядом спокойно, он открыл дверцу шкафа, сделал пару шагов и, как в былые времена, очутился среди привычной ему комнаты. Борис попытался прислушаться к звукам за стенами, но ничего не услышал. Все вокруг было наполнено тишиной.

Мальчик начал очень тихо шагать к выходу. Он миновал свою комнату, перешел в кухню, где теперь стоял чудовищный беспорядок. Кастрюли и крышки от них валялись тут повсюду. Боря переступил через них, с жалостью глядя на все это. Он вышел в прихожую и заметил осколки разбитой вазы, которые лежали на полу, словно снежки на весенней проталине. Мальчишка посмотрел вдоль коридора. Его волновало, что все куда-то делись, а если и находятся дома, то не подают признаков жизни. Он вперил взгляд в окошко, и в это мгновение раздался громкий крик. Борис суетливо завертел головой и как ошпаренный устремился к бабушкиной комнате. Мальчик открыл дверь и, пройдя порог комнаты, моментально захлопнул ее как можно тише, а затем задвинул на засов.

Комната была небольших размеров. Она отличалась особой скудностью от других комнат дома. По левой стене располагался маленький коричневый шкафчик и пара полок, висящих над ним. По правой стояло старое грязное трюмо, на которое налетела уже ни одна тонна пыли. В углу находилась кровать старушки, откуда можно было смотреть в окно, не полностью занавешенное белыми шторами.

Борис, прижавшись спиной к двери, тяжело дышал, ощущая, как его сердце барабанит с большой скоростью по двери. Он метнул свой взгляд на бабушку. Старая женщина лежала, слегка наклонив голову в сторону внука. Она была укутана в два одеяла, из-под которых были видны только еле заметные очертания ее плеч и лицо с наложенным на него отпечатком безжизненности. Глаза старушки искрили грязно-серебристым блеском, а губы бледно-розового цвета придавали лицу неповторимое смиренство умирающего, что готовится отойти в иной мир. Но было в ней нечто прекрасное, что делало ее живой с этими мертвенными чертами. Морщины ее лица, растекающиеся от лба до подбородка, переливались одна в другую и напоминали созвездия, что горят в ясном августовском небе. А в волосах старушки, черных, как это небо, нельзя было заметить ни единого следа проседи.

Боря так обрадовался бабушке, как будто не видел ее годами. Мальчик подбежал к изголовью кровати. Он преклонил колени, плюхнулся лицом на бабушкину грудь, нежно схватил ее руку, которую нащупал под одеялом, и зарыдал, шепча сквозь слезы:

– Бабушка Мария, бабушка…

Она же подняла голову и стала с открытым ртом смотреть в угол комнаты, где на деревянной полочке среди старых книг стояла икона Пресвятой Богородицы, держащая на руках Младенца Иисуса Христа.

Уриэль, завидев, что сестра поймана, заметался пуще прежнего. Он дергал ногами в воздухе и пытался ударить человека, а тот все также его держал, но для безопасности схватил мальчика двумя руками, дав ему при этом свободу голоса.

– Отпусти ее!

– Ха-ха-ха, ну попробуй, сделай что-нибудь, щенок! – скорчив уродливую гримасу, засмеялся крупный человек в кожаной куртке. – Вы в плену, поняли? Вам пришел конец!

– Вот так добыча сегодня, – сказал его товарищ.

– Держи веревку, вяжи мальчишку, а я займусь девчонкой.

Мужчина кинул своему товарищу кусок бечевки, а Шейндел начала визжать как резаная и рыпаться. Девочку быстро утихомирили. На ее лице проступили соленые слезы, которые, как вечерний дождь, означали погибель для всего ясного и светлого. Она смотрела на Уриэля, когда по ее рукам скользила противная веревка, сильно давящая на крохотные запястья. Мальчик направил пустой взгляд в пол, но не плакал. Он принимал свою участь как данное. Девочка отвела свой взор к окну и удивилась виду за ним. Небо вновь затянулось толстыми серыми тучами. Грустный художник решил выбросить все золотые краски, в которые солнышко хотело окрасить утро нового дня. Но среди смурого неба сквозь грязное старое окно Шейндел все же смогла отыскать еле заметный островок голубизны. Она смотрела на него с минуту, а затем, раскрыв рот, повернулась к Уриэлю. Мальчик пребывал в унынии. Он опустился на колени, признав свое поражение. Мужчина в куртке указал на дверь, подтолкнул девочку, которая в ту же секунду выпалила:

– Уриэль, повторяй за мной слова, которые я сейчас буду говорить!

– Замолчи, девчонка! – сурово проревел человек.

– Я хочу быть небом для солнышка, я хочу быть небом для сол…

Мужчина закрыл ей рот ладонью, и та зарыдала, содрогаясь всем телом. А через пару мгновений лицо Уриэля прояснилось, словно небо, танцующее с радугой после дождя, и мальчик, напрягая мышцы лица и шеи, начал кричать:

– Я хочу быть небом для солнышка! Я хочу быть небом для солнышка! Я хочу быть!

Странный свет, схожий с бликами прожекторов, влился в комнату, и странный хлопок оглушил мужчин. Это все пропало не сразу, а когда исчезло, отроков уже не было рядом.

Два человека в недоумении стояли посреди комнаты и чувствовали, будто что-то мокрое растекается у них по лбам. Они задрали головы и увидели над собой два отверстия.

– Так вот как ты взлетела в лесу, сестрица, – искря улыбкой, сказал Уриэль. – Почему же ты мне раньше не рассказывала про эту свою молитву?

– Я думала, ты скажешь, что это выдумка. К слову, это не молитва. Это называется мантрой. Мантра – пара святых слов, которые помогают, где бы ты ни был, воспарить к небу, когда на нем почти все в тучах.

Теперь ребята находились в невесомости, в поднебесье, где шел сильный дождь, бурным потоком струящийся на деревню, с которой небесные отроки попрощались, испытав странное чувство. Чувство невыполненного долга перед миром, оставшимся жить в страхе. Небесные отроки какое-то время были еще мысленно на земле, но физически их тела устремлялись все выше. Вокруг двух точек, удаляющихся от земной поверхности, небеса сгущались в единую безликую массу цвета мокрого асфальта. Они сворачивались, словно книжный свиток, который от бессилия не мог удерживать в своей длани святой старец. А где-то одна за другой вспыхивали яркие молнии. Все это смущало их души, желающие свободы полета среди теплого, ослепляющего своим солнцем дня. Они двигались к крохотной краюшке неба сквозь гликодиновые тучи, через стрелы дождя, что хлопают по ресницам. Для них был так сладок этот небесный свет на фоне всей серости, и так приятно ощущение того, что скоро они будут дома.

Уриэль с Шейндел – две маленькие крупицы неба, принесшие свет этому миру, вкусившие соль земли и принявшие его тьму, заканчивали свой путь, в котором брели по земле наугад. Они исчезали во мгле, в пелене сгорающего небосклона, чьи глаза еще долго будут черны от боли. Ныне им казалось немыслимым спускаться на землю, когда там кто-то точит ножи и вынимает из ножен шпаги. Но они не ставили на ней крест. Их сердца все также обливались кровью, когда они вспоминали о людях, которым не дают и подумать, прежде чем силы зла опрокинут их в котел бурлящей черноты. Они растворялись там, на высоте гигантов, сострадая каждой клеточкой своего тела всем, кто делил с ними минуты радости и доброты, кто помогал заполнять мир улыбками.

А теперь прощай, Земля и привет одиночество навеки! Прощай, где самой крайней буквой пылает зарево надежды на то, что все будет как в старые светлые времена.

Пусть на древо всеобщей истории нарастет еще ни одна толща лет. Пускай каждая частичка времени завертится в безумную спираль, пока не пребудет на землю ласковый дождь, который смоет всю грязь с лица мира, где на протяжении многих веков не было ничего нового под солнцем.

Сейчас мы можем помечтать лишь о том, что небесные отроки удачно вернулись домой, и что на нашей бренной родине в одном глухом домике стоят и машут в окошко два маленьких человека, ждущие в гости своих волшебных друзей.

Полчаса и лекарство от невидимости

Серое утро царапало окна дома. Оно смотрело на людей, что рылись в кухнях, словно мухи, запутавшиеся в клейкой паучьей паутине. Утро проникало в квартиры и наводило в них собственные порядки: заставляло истошно тикать часы, а само скрипело старыми дверьми, стучало ложками, чтобы никто не мог больше спать.

В этом доме, вписанном в переулок Сергея Тюленина, на четвертом этаже, в квартире шестьдесят шесть надсадно звенел будильник, вырвавший меня из глубокого сна своим механическим гомоном.

Я раскрыл глаза от его рева. Тонкая пелена, что застилала мои покрасневшие глаза, не помешала мне нажать кнопку выключения на экране смартфона. Противный будильник заткнулся. Я поглядел на обшарпанный потолок, где годы впитали в себя кровь насекомых, и попытался родить в голове хоть самую бедную мысль. Но было тщетно. Моя голова не хотела думать. Тогда я попробовал заставить работать тело. Мою плоть обволакивало тяжелое, немного холодное одеяло, под тяжким грузом которого я не мог пошевелиться. А потная, липкая простынь колола в спину крошками, впечатанными в нее после вчерашней вечерней трапезы. И в этот момент меня осенило. Вчера было воскресенье.

С открытым ртом я уставился на настенные часы. Большая стрелка прошла ровно три четверти циферблата, а маленькая смотрела вниз, прямо на меня, лежащего в кровати. Я поерзал в постели и снова уставился в потолок. Понимание того, что я проспал, не отправился на учебу, разрывало мое нутро. Я прикинул время до окончания первой пары, закрыл глаза и плавно погрузился в свои мысли.

От сентября до промозглых февральских вечеров шагать из одной точки в другую, глядя на монотонную серость всего вокруг. А потом вытирать весеннюю грязь с ботинок об низкую майскую траву. Но уже быть окрыленным тем, что скоро придут теплые дни и наступит девяностодневная пауза от затяжного кошмара. И так по кругу. Затем, у кого что, у меня институт. Прекрасный месяц, стертый в пыль. Багровые от злости лица лекторов, блуждание по бесконечным коридорам ради одной единственной двери, за которой тебе никто никогда не улыбнется. Покажите мне хоть одного человека, способного не устать от всей этой многолетней галиматьи. Я вот предельно устал.

Мои школьные годы все же были светлым временем. Учителя вплоть до моего выпуска, а проучился я одиннадцать классов, не чаяли во мне души и только положительно отзывались обо мне. Учился я хорошо, аттестат это подтверждает. Со старших классов загорелся желанием стать географом. Но не хотел учить кого-то в дальнейшем, мой интерес был обращен в иную степь. Я любил изучать разные страны и мечтал побывать во многих из них. Эта юношеская греза поддерживала меня шаг за шагом. И вместе с ней судьба привела меня на третий курс географического факультета в престижном педагогическом институте, где первые два года все шло нормально, а потом я с головой окунулся во внутренний беспросветный хаос.

Молодость горела. Желания кипели во мне и не давали нормально уснуть. Учеба отходила на второй план. После крайней летней сессии я начал курить. Я любил тихим июньским вечером выйти на балкон и засмолить сигарету, не страшась, что за курение отчитает мать и отлупит папа. Ведь родители находятся на другом конце города и ничего не могут узнать про безграничную свободу их сына, бывшего когда-то робким пай-мальчиком с зализанной челочкой. И на это им огромное спасибо.

Но сигареты лишь самая малая толика моего падения. В жаркие дни, когда безделье накатывалось пуще прежнего, я зазывал к себе одногруппников. Мы выпивали. Обычно я угощал всех за свой счет. И я часто перепивал своих собутыльников. Это доставляло чувство превосходства над ними. Но они не огорчались. С блаженными улыбками на лицах, еле стоя в коридоре, каждый из них сжимал мою руку и говорил, что обязательно посетит меня снова. В один момент с деньгами стало худо. Тогда ходить в мой Дионисийский алтарь стали реже. Сейчас же с материальным положением проблем нет.

Деньги лежали в заднем кармане моих джинс. Эта мысль иглой прошила меня и засела в мозгу. Я приподнялся на локти. Бросил взгляд на стул, где находился мой клад. Перевернулся на бок и сел на кровать. Перед глазами пробежала стая мушек, а голова будто наполнилась свинцом. Я опустил ее, чтобы развеять тяжесть пробуждения. Утро начинается не с кофе. Утро начинается с попытки заставить себя встать на ноги. Несколько минут прошло с момента, когда кровать перестала поглощать тепло всего моего тела. Спальное ложе приготовилось расстаться со мной до вечера, а я прилагал колоссальные усилия, чтобы сказать ему пока. Вскоре я выпрямил спину и стал подниматься на ноги. Это задание я выполнил. Мой день наконец-то начался.

Весь помятый и слегка сонный, сделал пару шагов к столу. Оперся на него двумя руками. И лишь потом оглядел его поверхность. На небольшом деревянном столике царил настоящий бардак. Куча раскиданных фантиков, какие-то старые тонкие тетради, упаковки от лапши быстрого приготовления. Все лежало так, словно не хотело попасть в липкие следы от чайных кружек и разлитого кофе. Посередине стола лежала вещь, затмевающая остальные предметы. Этой вещью была книга. Ее уголок был испачкан, и я не вспомню в чем, ведь прикасался к ней я последний раз больше двух недель тому назад. На столе лежала «Триумфальная арка». Я пытаюсь осилить ее месяц. Она дается мне с огромным трудом.

В детстве я обожал читать. Я открывал книги, впитывал их запах, как сомелье, что дегустирует новое вино. С годами любовь к чтению пропала. На чтение становилось куда меньше времени. По началу я корил себя за то, что перестал много читать. А потом и вовсе забросил это занятие. Книжному червю внутри меня теперь не хватало кислорода. Он задыхался, а вылезая наружу, не мог смириться с тем, что хозяину на него наплевать. Так он и погиб, захлебнувшись в жгучем водопаде пылающей юности. Молодость поднимала свои флаги, которые реяли над сгоревшим во мне миром детства. Лишь она правила мной, лишь ее огонь отныне согревал меня.

Я направился к стулу и начал снимать с него одежду. Взяв джинсы, я нащупал в заднем кармане бумажные купюры. Затем достал их, пересчитал. Там было семьсот рублей. По моему лицу прокатилась самодовольная улыбка. Убрав деньги обратно, я стал собираться. Напялил джинсы, отыскал носки. Надел любимую красную кофту и проследовал в таком виде до входной двери. Пока шел, осматривал свою комнату. А в голове вихрем вертелась одна мысль: «Хозяин покидает жилище, хозяину не мешает беспорядок в нем».

Когда я увидел свои ботинки, передо мной тотчас всплыли эпизоды из книг Ремарка. Я ощутил во рту странный вкус чего-то сладкого, чего-то обжигающего нутро. И тогда я понял. Я проснулся лишь за тем, чтобы просто отправиться в бар.

В одно время я стал завсегдатаем заведений, где можно развлечься, при этом что-то пригубив. Я посетил большое количество баров, многие из них были хороши, но остановился я лишь на одном. Этот бар находится не так далеко от центра и имеет явное достоинство перед другими. Бар с забавным названием «На взмах руки» является круглосуточным. Благодаря этому во время пропуска очередных занятий я мог не мучиться от томительного ожидания, а в любое время пойти в мое любимое место, чтобы сбросить весь тяжкий груз накопившихся проблем. А еще именно здесь я сумел обзавестись настоящими друзьями. Ими были Лиза и Паша. Они оба работали тут. Желание увидеться с ними этим утром было колоссальным, а прозябание в пустой комнате угнетало душу, и без того отравленную серостью осенних вечеров.

Я взял из угла испачканные грязью ботинки, мигом надел их, измяв в процессе заднюю часть правого башмака. Потом снял с вешалки длинное пальто, нахлобучил на себя и отряхнул от ворса, что налип на него. Приготовления окончились. И тут я поднял голову и увидел свое лицо. Оно глазело на меня из заляпанного пальцами зеркала, походившего на старое стекло, что вот-вот выбросят на помойку. Я стоял и не мог оторвать взгляд. Броские мешки под глазами, словно два бельма, приковывали внимание к себе. Я рассматривал их и даже стал щупать пальцами. Прежде я никогда не замечал такого на лице. Весь мой лик был некрасив. Зачатки бороды торчали на лице клочками и смотрели в разные стороны. А пушок под носом добавлял этой картине неповторимого шарма глупости. Я редко заботился о внешнем виде, потому что мне часто говорили о правильных чертах моего лица. Внутри меня жила вера в то, что быть симпатичным просто. Сегодня же я был точно прозревший слепец, который всем раньше твердил о своей красоте. Я смотрелся в зеркало пару минут и думал о том, как придать себе опрятности. В конце концов, я решил уложить свои грязные растрепанные волосы, пригладив их ладонью. Теперь я был полностью готов к выходу из дома.

Дверь скрипнула за спиной, ключ повернулся в замочной скважине, я оказался на лестничной клетке. Все вокруг было объято тишиной. Лишь стук моих подошв об кирпичные плиты нарушал покой дома. Я спустился до парадной двери и услышал чей-то крик, доносящийся с верхних этажей. Затем прошмыгнул за дверь и отдался в лапы пленяющей улице. Тут веяло утренним холодом, но утро уже почти растворилось в легких города. Солнце, зарешеченное сизыми тучами медленно ползло к зениту. Через полтора часа потеплеет.

В переулке раздавался шум. Рев машин исходил со стороны проспекта, и я слышал, как кто-то сигналил. Я стоял у парадной, смотрел на безлюдную дорогу, глубоко дыша и мечтая, что кто-нибудь уловит мои тяжелые вдохи и выдохи. В этот день мне хотелось окунуться с головой в жизнь. Я хотел зазвучать, словно мажорный аккорд в самой концовке песни. Мои ноги дернулись с места. Силуэты людей маячили вдалеке. Но в переулок никто не заходил. Я окинул глазами свой старый балкончик, и в голове вспыхнула идея покурить. В кармане пальто лежала вчерашняя пачка и коробок спичек. Я достал сигарету, поджег ее, закурил. Дым стал вылетать из моего рта и окутал лицо, как густой туман. Дальше я проследовал с опущенной головой, глядя в лужи, оставшиеся после ночного ливня. Сегодня же погода была без осадков, было просто пасмурно. Но, несмотря на то, что солнца почти не видать из-за туч, этот день казался мне замечательным.

На повороте я отчетливо услышал шум машин и голоса людей. Здесь улица наполнена жизнью. Все куда-то спешат. Я завернул из переулка, и взору открылся широкий простор. Роскошные колонны Казанского собора в тысячный раз поразили меня своей высотой. Я смотрел на это великолепное здание, забыв про предстоящую дорогу. Когда я достиг почты, то краем глаза приметил человека, смотрящего на меня. Я прошел его, и вдруг услышал «Доброе утро». Я понял, что человек обратился ко мне. Обернувшись, я увидел нашего старенького дворника Лешу. Алексей – пенсионер, который продолжает работать, занимаясь уборкой улиц. Он часто видел, когда я спешил на занятия, и если мы пересекались лоб в лоб, старик всегда приветствовал меня. Для дворника Леша выглядел хорошо и опрятно. А сегодня еще лицо его было каким-то особенным. Голубые глаза дворника будто сияли от счастья, а легкая седая щетина на лице переливалась, точно серебряный слиток, когда он поворачивал голову. Я сумел выдавить из себя смущенную улыбку, ответил ему то же самое. Несколько секунд глядел на дворника, чтобы выказать уважение. Затем обернулся и ускорился, услышав за спиной то, что мне пожелали «Удачного дня».

Казанский собор открылся передо мной во всю свою величину. Его здоровенный купол врезался в низкое осеннее небо, что облепили стаи птиц. Я уставился на горельеф южного фасада храма. Он всегда привлекал мое внимание. Порой у меня возникало чувство, что тут я в первые, что я турист, посетивший этот город мимолетом. Это ощущение сидело во мне и сейчас, но когда собор остался позади, оно исчезло. Я прошел памятник, находящийся рядом, в последний раз кинул взгляд на Казанский собор и отдался пути, который меня ведет.

А вот Невский проспект не вызывал у меня сильной любви. Он внушал страх большим скоплением людей и шириной своего размаха. Я не любил его за шум, за громкие голоса людей, потому что сам по натуре я скорее тихий одиночка, нежели оратор, стоящий в центре внимания. Но мне было суждено идти здесь, чтобы быстрее попасть в бар. Я шел и не обращал внимание на вереницы окружающих меня зданий. Только путь был для меня важен. А он тянулся бесконечно. В один момент в витринах магазинов начал отражаться свет, который разлился по всему периметру. Я поднял голову и увидел солнечный диск, что уставился на всех, словно бледнолицый индеец из засады.

Дом «Зингера» остался давно позади. Скопления людей становились меньше, солнце все ярче. Теперь я брел по мосту, который был, как я пару лет назад, такой же зеленый. Воды осенней Мойки бурлили под моими ногами, разнося по отдаленным уголкам города трехцветные кораблики.

После моста проспект стал сужаться. Я достиг перекрестка, подождал с десяток секунд на светофоре и завернул к Триумфальной арке, ведущей к Эрмитажу. Я совсем не хотел идти по этому месту, но таков был самый короткий маршрут до бара. Благо сегодня понедельник и много людей тут нет. В основном пришлось обходить только тех, кто своими липкими ручками протягивает каждому прохожему свои жалкие листовки. Я миновал арку и оказался на Дворцовой площади. Дальше мой путь шел наискосок. Он лежал к Дворцовому мосту. Пока я двигался к нему, в голове то и дело всплывали картинки окрыляющих напитков, разлитых по стаканам. Мои мысли были далеко от достопримечательностей родного города. Тело блуждало среди улиц, а мозг находился за столиком любимого бара. Я думал лишь об одном. Это продолжалось, покуда Васильевский остров не остался за спиной, пока моя нога не вступила на Биржевой мостик. Это место сразу унесло меня в беззаботные годы. Я вспомнил, как маленьким гулял тут с мамой. Далекое лето прекрасных школьных времен попало мне внутривенно в тот участок мозга, что отвечает за память. Шпиль Петропавловской крепости врезался в сетчатку моих глаз, словно длинная позолоченная игла. Дома в глубине Петроградского района возвысились передо мной, как шахматные фигуры исполинских размеров. К ним приближаюсь я, маленький мальчик, который мечтает подняться на их высоту. Все, что я вижу сейчас, нельзя сравнить с теми воспоминаниями детства, когда трава была зеленей, когда гладь Невы казалась морской гладью, когда небо виделось отражением рек, морей и океанов. Меня крепко схватила двумя руками за шею память и стала развязывать мой серый осенний шарф, что защищает от северных холодных ветров.